Глава 288
Король, говоря Королеве-матери о том, что он поверил д’Арленкуру на слово, лукавил. На самом деле ему показалось поощрительным, что капитан мушкетёров не явился по его требованию, поэтому он направил Коменджа, чтобы тот посетил д’Артаньяна и убедил его явиться к своему Королю, объяснив ему, что не может быть никаких уважительных причин для неисполнения приказа главы государства. Д‘Артаньян явился и, в отличие от большинства людей в подобном состоянии, постарался выглядеть как можно более здоровым, тогда как практически любой человек, из всех, кого я знаю, сделал бы всё возможное, чтобы в данной ситуации выглядеть ещё более больным. Но капитан был действительно болен. Король увидел его состояние и устыдился своей настойчивости.
– Господин д'Артаньян, – сказал Людовик. – Я полностью доверяю вашей преданности и выбрал вас для выполнения определенного поручения. Если бы вы были в лучшем состоянии, я уже сегодня сообщил бы вам все его подробности. Вернитесь пока домой и позаботьтесь о своем здоровье, которое мне очень дорого. Дело, которое меня занимает, может быть отложено на два-три дня, когда вы уже опять будете на ногах.
В этом Людовику не хотелось признаваться даже родной матери, так что он представил дело так, будто бы сразу поверил словам д’Арленкура. Предложение направить к капитану лучшего врача, Жана-Батиста Дени, он воспринял с энтузиазмом. Во-первых, это выглядело проявлением заботы, которое некоторым образом могло загладить возникшую неловкость. Во-вторых, всё-таки внешний вид капитана мог быть обманчивым, а Людовик XIV был недоверчив ко всем, так что свидетельство лучшего врача позволило бы ему установить истину.
Жан-Батист Дени нашёл д’Артаньяна в весьма болезненном состоянии, он опасался, что болезнь может оказаться серьёзней, чем кажется на первый взгляд. К счастью, Дени уже не слишком доверял такому методу лечения, как кровопускание, и ещё к тому времени не слишком вошёл во вкус к переливанию людям крови животных, так что он находился в своей лучшей форме как врач и специалист своего дела. Он дал д’Артаньяну набор действительно полезных или хотя бы почти безвредных трав и порошков, прежде всего на основе чеснока, ромашки, шалфея, лаванды, розмарина, лимона, шиповника. Также он прописал ему побольше пить жидкостей, есть мёд, чернослив, изюм, орехи, на ночь выпивать стакан подогретого красного вина с мёдом и, закутавшись в два тёплых шерстяных одеяла, чтобы как следует пропотеть и спать подольше. Немного подумав, Дени решил, что все выписанные им лекарства скорее приятны, недели отвратительны, и это недопустимо роняет медицину в глазах капитана. Дени был глубоко убеждён, что настоящее лекарство должно быть отвратительным на вкус, а при возможности и на запах, приём его должен быть больному неприятен, а лучше – тошнотворен и непереносим, только тогда лекарство подействует. Иначе больной не будет ощущать, что лечится, и лечение будет не столь эффективным. Поэтому Дени прописал добавлять ко всему кору ивы, полынь, рябину и одуванчик. Немного подумав, он вычеркнул мёд, изюм, орехи и чернослив. После этого Дени осознал, что сделал для д’Артаньяна всё, что было в его силах.
Д’Артаньян сложил на стол все лекарства от Дени, заплатил за всё десять пистолей и спровадил лекаря.
— Чёрт подери, вся эта ботва, которую он притащил, не стоит и девяти су! — сказал он. — Но не могу же я отпустить личного врача Его Величества без должной оплаты! Меньше десяти пистолей дать было бы просто неприлично! Чертовски дорого болеть в Париже! Больше никогда не заболею! Что это он вычеркнул? Мёд, изюм, орехи и чернослив? Болван! Да нет же, он не вычеркнул, он подчеркнул, и ослу понятно, что эти ингредиенты – самые важные! Не мог же он вычеркнуть такое! Просто у него рука дрожала или зрение подвело, так что линию он провёл не под текстом, а прямо по тексту. Но меня не проведёшь! Именно эти ингредиенты я и оставлю, а остальное – вон!
Тут д’Артаньян обратился к денщику.
— Дружище, выброси вон все лекарства и травы от господина Дени, кроме мёда, орехов, чернослива и изюма, — сказал он.
— Господин капитан, здесь нет ни мёда, ни орехов, ни чернослива, ни изюма, только травы и порошки, — ответил денщик.
— За десять пистолей мог бы принести хотя бы что-то полезное! — проворчал д’Артаньян. —Значит, всё, что он принёс – вон. Это сено даже кони не станут есть. Сходи в лавку к Планше и возьми всё что я перечислил, всего по два фунта. Да не вздумай платить! У меня неограниченный кредит у Планше, я же его компаньон! Так что возьми всего этого побольше, по четыре фунта каждого ингредиента. К лечению следует относиться с большой ответственностью. Сколько стаканов с мёдом на ночь он рекомендовал? Один или два? Чёрт, не помню! Что ж, поступлю как Соломон, возьму нечто среднее между одним и двумя. Два с половиной. Для ровного счёта – три. Уж если он рекомендовал мне вино, неплохо было бы прихватить пару бутылей с собой вместо всей этой бесполезной травы! В счёт этих десяти пистолей он мог бы это сделать!
К счастью, капитан обладал небольшим запасом вина, которого должно было хватить для глинтвейна на ближайшую ночь, а на будущее он велел денщику пополнить этот запас в лавке того же Планше.
Итак, д’Артаньян выпивал на ночь три стакана вина с мёдом, так что предписание спать как убитый и пропотеть он выполнял с особым тщанием.
Вопреки предписаниям и диагнозу лекаря д’Артаньян всё же начал поправляться и через неделю был уже совершенно здоров. Вероятно, основной причиной было то, что он внёс существенные корректуры в рецептуру и дозировку.
На протяжении болезни д’Артаньяна Людовик XIV был весьма приветлив с Фуке, называл его другом, давал понять, что уважает и ценит его, даже намекал на предстоящее возвышение.
Друзья Фуке, однако, заметили, что в его отсутствие при упоминании его имени Король раздражается, давая ясно понять, что разговоры об этом человеке ему не приятны. Это был весьма опасный симптом.
Так что доброжелатели предупреждали Фуке лично или через его наиболее близких друзей, которым бы он больше поверил, о том, чтобы он поостерегся и предпринял меры для спасения. Суперинтендант получил предупреждение от мадам дю Плесси-Бельер и от мадам Юксель, другой хорошо информированной дамы, а также от Гурвиля. Но он не придал этому значения. Для того, чтобы его не донимали этими предупреждениями, он в разговорах с ними согласился, что опала вполне возможна, но он, однако не видит для себя выхода, так что предпринимать ничего не будет, поскольку у него нет никакого средства для предотвращения беды, никакого плана, он полагается на волю Господа и Короля.
Это были, разумеется, отговорки. Если бы Фуке действительно осознавал, что ему готовится не только отстранение от должности, но и арест с последующим расследованием его действий на посту суперинтенданта финансов, он бы мог подготовиться: навести порядок в документах, то есть уничтожить хотя бы те из них, которые хоть как-то могут его компрометировать, пусть даже лишь косвенно. Лучше было бы для него лишиться даже части ценных бумаг, чем допустить возможность расследования их происхождения, давая следователям нить для распутывания его действий и связей. А уж тем более он мог бы их спрятать так, чтобы никто кроме него не смог бы их найти, но он держал всё у себя под рукой, в рабочих кабинетах, которых было у него несколько, а также в домах и дворцах, которых также было заметно более, чем потребно одному семейному человеку.
Четвёртого сентября д’Артаньян поправился настолько, что смог лично явиться в кабинет Короля. Людовик сказал секретарю, чтобы к нему никого не пускали и плотно закрыл двери.
— Капитан д’Артаньян, я очень доволен вашей службой, — для начала разговора сказал Людовик. — Вы были совершенно правы в своих поступках при попытке арестовать мятежников, я признаю, что напрасно ограничил ваши полномочия, по совету господина Кольбера, поскольку он сомневался в вашей преданности в деле, где у вас, как оказалось, ситуация осложнялась многолетней дружбой с людьми, которым вам предстояло арестовать. Находя сомнения Кольбера не беспочвенными, я всё же в душе противился этим методам, однако, как вы понимаете, наряду с необходимостью покарать преступников, имела место ещё более настоятельная необходимость сделать это как можно быстрее, а потому решительнее, чтобы не допустить распространение тайны, которая никогда недолжна была выйти за пределы, которые ей установил кардинал Ришельё и его преемники. Что ж, я думаю, конфликт, если он был, исчерпан, и прошу вас не держать зла на господина Кольбера, который помогает мне управлять самым великим государством Европы и в финансовых вопросах выполняет свои функции столь же превосходно, как вы выполняете свой долг на военном поприще. Итак, надеюсь, мир между вами и Кольбером восстановлен навсегда?
— Я никогда не враждовал ни с одним из слуг Вашего Величества, — ответил д’Артаньян уклончиво. — Уверяю вас, если между нами когда-то пробежала кошка раздора, то я её попросту не разглядел, а то, что видел во мне господин Кольбер, пусть остаётся на его совести. Если он изменил своё отношение ко мне, то вопрос, действительно, исчерпан.
— Вот и чудесно, если вы не обманываете меня, — сказал Король. — Вы нужны мне оба, а в настоящее время именно вы, господин д’Артаньян, нужны мне как никто другой. Вам надлежит выполнить мой приказ как можно точней, выполнить его так, чтобы ничего нежелательного не произошло вследствие выполнения этого приказа. Вы отвечаете не только за чёткое выполнение этого приказа, но и за последствия, которые могут возникнуть в случае недостаточно аккуратного его исполнения.
«Что же это за приказ такой? — подумал д’Артаньян. — Надеюсь, мне не будет приказано отправиться в Ад, чтобы расспросить Мазарини о том, где он зарыл какой-нибудь ещё один секретный клад?»
— Вам надлежит арестовать Фуке, — сказал Людовик.
«Пожалуй, этот приказ ничуть не лучше! — подумал д’Артаньян. — Я стану врагом трёх четвертей французского дворянства! К тому же на меня ополчатся все поэты и памфлетисты, а Лафонтен напишет очередную басню, где выведет меня в виде крокодила, удава или кого-то похуже того!»
Однако, д’Артаньян совсем не изменился в лице. По его виду можно было сказать, что Король попросил его прикрыть окно, подождать минуту, пока он поправит причёску у зеркала, или же спросил его мнение о том, с какими собаками лучше идти на кабана.
— В котором часу надлежит это сделать? — спросил д’Артаньян так, будто речь шла о том, чтобы принести Королю порцию телятины.
Даже самому д’Артаньяну пришло на ум это сравнение.
«Прикажете отбить или подать в естественном состоянии? — подумал д’Артаньян, мысленно ухмыльнувшись. — Предпочитаете хорошей прожарки, средней, или малой, с кровью?»
— Завтра утром вы его арестуете, господин д’Артаньян, сегодня же вы никоим образом не должны ничем выдать вашего намерения, — сказал Король.
— Ваше Величество, могу ли я попросить письменный приказ на тот случай, если господин Фуке не поверит мне на слово и вздумает не подчиниться? — спросил д’Артаньян. — Как-никак, простой капитан арестовывает министра.
— Вы получите письменный приказ, д’Артаньян, — ответил Людовик. — Но на будущее, пожалуйста, запомните. Простой капитан служит в гвардии. А вы – капитан королевских мушкетёров, который подчиняется мне и только мне, лично, и никому другому. Если я велю вам арестовать герцога и пэра, Принца, или кого бы то ни было, будь то генерала или маршала, или коннетабля, вы это сделаете, потому что мой приказ в моём государстве – высшая власть над всеми.
«У нас снова появился коннетабль? — удивился д’Артаньян. — Все, кого он перечислил – мелкие сошки в сравнении с великим Фуке. Принцев, герцогов и пэров я могу арестовывать пачками по три к ряду, генералов или маршалов – что ж, любопытно было бы приобрести такой опыт, но не хотелось бы превращаться в тюремщика, в страшилку королевства! Но вот к аресту Фуке надо изрядно подготовиться!»
— Если Ваше Величество скажет, что устного Вашего слова достаточно, я готов арестовать Фуке или кого угодно хоть прямо сейчас и здесь, — сказал д’Артаньян с выражением крайней решительности на лице.
— Именно такой ответ мне и был нужен от вас, д’Артаньян, но письменный приказ вы получите сегодня вечером, — сказал Людовик. — Сегодня куда бы и с кем бы Фуке ни направлялся, ему не следует препятствовать. Завтра же он не должен дойти никуда, куда бы он не решил направиться. Вы его арестуете, когда сочтёте момент благоприятным. Желательно, как только он покинет свой дом, но если вы решите по каким-либо причинам, что следует подождать, вы арестуете его тогда, когда сочтёте наилучшим с точки зрения минимума последствий. Если он не выйдет из дома, значит, вы войдёте в его дом и арестуете его там. Завтракать Фуке будет дома, обедать он должен под стражей.
— Я всё понял, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Всё будет исполнено.
— Д’Артаньян! — сказал Людовик в тот момент, когда капитан уже начал открывать двери, чтобы удалиться.
Гасконец развернулся и сделал два вежливых шага по направлению к Королю, чтобы выслушать дополнительные указания.
Король также приблизился к капитану.
— Вы возьмёте для этого дела столько офицеров и солдат, сколько будет необходимо, — сказал он. — Если потребуется – всю роту мушкетёров и всю гвардию. Всех! Вы не имеете права упустить Фуке.
— Да, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
— И запомните, — добавил Людовик. — На этот раз никаких гвардейцев с какими-либо приказами об отмене ваших полномочий не будет. Они не появятся, даю вам слово. Если вдруг по какой-то причине кто-то захочет помешать вам выполнить ваш долг, убейте его.
— Завтра к обеду Фуке будет арестован, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
Король кивнул и, казалось бы, усталым и безразличным взглядом окинул комнату, словно бы не придавая значения тому, где он находится. Как будто бы он вернулся сюда после долгого отсутствия. Всё его возбуждение прошло. Он понял, что его приказ будет выполнен, и ему можно на время выбросить это дело из головы.
— Я знаю, — сказал он тоном усталого пятидесятилетнего старика. — Я знаю, капитан. Вы выполните приказ. Ступайте.