Это невесело

Это невесело:

Да, это я.
Офицер ...
ОВН
ОВНЕ ГОВНЕ
БЫЛО ДЕЛО       БЫДЛО    БЫДЛА
УМРУ  Я

* составлено с
В тринадцать мальчишеских лет
Геннадий Шлаин
http://proza.ru/2023/08/16/993
http://proza.ru/avtor/geshla

- Да, это я.
Офицер ...
 - Вы ...
- Никак нет...
- Это ...
- Было дело ...
- Да...
Они ...
Лишь
Вот ..
Мирная ...      
Родился я ...
Улицы ...
Ярунь ....

Да, это я.
|
Офицер ...
|
Вы ...
|
Никак нет...
|
Это ...
|
Было дело ...
|
Да...
|
Они ...
|
Лишь
|
Вот ..
|
Мирная ...    
|
Родился я ...
|
Улицы ...
|
Ярунь ....

оставлю 1ую букву

Да, это я.
|
Офицер ...
O-В-Н-Э ---------- ОВН  -- ОВНЕ   -- ГОВНЕ
|
В
|
Н
|
Это ...
|
Бы(ло )д(е)ло ... - ----- БЫДЛО -
|
Д ------------------- ДОЛ(Я)
|
О
|
Л
|
В--------------------- В\Я
|
М ------------------- МРУ     Я       ---- (У)МРУ Я  --- УМРУ Я 
|
Р
|
У
|
Я

Да, это я.
Офицер ...
О-В-Н   ОВН
O-В-Н-Э    ОВНЭ  ОВНЕ ГОВНЕ
БЫЛО ДЕЛО       БЫДЛО    БЫДЛА
УМРУ  Я

Да, это я.
Офицер ...
ОВН
ОВНЕ ГОВНЕ
БЫЛО ДЕЛО       БЫДЛО    БЫДЛА
УМРУ  Я

* составлено с
В тринадцать мальчишеских лет
Геннадий Шлаин
http://proza.ru/2023/08/16/993
http://proza.ru/avtor/geshla

Это невесело.

--
Yes, it's me.
Officer...
ARIES
SHIT SHIT
THERE WAS A CASE OF CATTLE CATTLE
I'M GOING TO DIE

* compiled with
At the age of thirteen, a boy
Gennady Shlain
http://proza.ru/2023/08/16/993
http://proza.ru/avtor/geshla


It's not fun.

---------------

В тринадцать
Геннадий Шлаин
На фото
Предисловие
Молодой
Старший
Стоящий
Да, это я.
Офицер
Вы
Никак 
Это надо
Было дело
Да, такое
Они
Лишь спустя много лет
Вот так
Мирная
Родился
Улицы
Ярунь
Дом моего
Из рассказов
Звуки войны
До сентября 1939
Настоящий ужас
Тем временем
Наступило
Однако 
Через несколько дней
Тем временем
К концу июня
Однако
Мишигуем, выин фуртир?!(Ненормальные, куда вы едете?!)
Тем временем
Быстро собрались
На безлюдных улочках
Наконец (Все люди разбегались и прятались) 
То лето
В Каменном Броде
Утром
Встреча с немцами
Отъехав
Аусвайс! (Паспорт)
Юден! Цурюк! (Евреи! Назад!).
Стало ясно
Мы медленно
Измученные 
Все вместе
Тем временам
Добрые
Дальнейшие
Так
Первые месяцы в гетто

Из

В тринадцать мальчишеских лет
Геннадий Шлаин
На фото: Группа партизан отряда им. Чапаева
http://proza.ru/2023/08/16/993



продолжаю, 1 буква 1 слово чуть-чуть дальше

сначала
(1)
Молодой
Старший
Стоящий
Да, это я.
Офицер
Вы
Никак 
Это надо
Было дело
Да, такое
Они
Лишь спустя много лет
Вот так
Мирная
Родился
Улицы
Ярунь

МСЛ       |СД|     ОВН Э | Б(бЫЛО ДЕЛО) Д(О) ОЛ|В|МРУ| Я
МаСЛо   |СД|     ОВН Э | Б(бЫЛО ДЕЛО) Д(О) ОЛ|В|МРУ| Я
МаСЛов  |СД|     ОВН Э | Б(бЫЛО ДЕЛО) Д(О) ОЛ|В|МРУ| Я


Маслов,  СД
Да, это я.
Офицер ...
ОВН
ОВЕН
ОВНЭ = OWNER = ВЛАДЕЛЕЦ
ОВНЕ ГОВНЕ
БЫЛО ДЕЛО       БЫДЛО    БЫДЛА
УМРУ  Я


Maslov, SD/CD
Yes, it's me.
Officer...
[OVNER] = OWNER  [ОВНЭ] (ВЛАДЕЛЕЦ, СОБСТВЕННИК) ,    
ARIES                (ОВЕН)
SHIT SHIT
THERE WAS A CASE OF CATTLE CATTLE
I'M GOING TO DIE

Овен
знак Задиака
(лат. Aries, баран) —
первый знак зодиака,  считая от точки весеннего равноденствия.
Овну отводится период с 21 марта по 20 апреля.
В созвездии Овна Солнце находится с 19 апреля по 13 мая.

Aries (astrology)
is the first astrological sign in the zodiac.
Under the tropical zodiac,
the Sun transits this sign
from                approximately     March 21 to April 19 each year
Duration (tropical, western) March 20 – April 19 (2024, UT1)


(2)
Ярунь
Дом моего
Из рассказов
В 1937
Во время
Семья наша
Звуки войны

Я Д(ОМ) | И(Из рассказа) В  (19:37) В(вО вРЕМЯ) С(Семья наша) З (Звуки войны)
ЯДОМ      | ИЗ (ИЗ\ИЗРАИЛЯ\ИЗРА\ИЗЗЯЯ Д(ОМ) | В  (19:37) В(вО вРЕМЯ) С З ...  С(Семья наша) З (Звуки войны)
Я Д(ОМ) | И(Из рассказа) В  (19:37) В(вО вРЕМЯ) Сизо.Сеанс СиЗо  (СемьяЗвукиВОйны)
ЯДОМ      | ИЗ (ИЗ\ИЗРАИЛЯ\ИЗРА\ИЗЗЯЯ Д(ОМ) | В  (19:37) В(вО вРЕМЯ) Сизо.Сеанс СиЗо  (СемьяЗвукиВОйны)
ЯД             | ИЗ (ИЗ\ИЗРАИЛЯ\ИЗРА\ИЗЗЯЯ Д(ОМ) | В  (19:37) В(вО вРЕМЯ) Сизо.Сеанс СиЗо  (СемьяЗвукиВОйны)

ЯД = POISON

ЯД
ЯДОМ
В  (19:37) В(вО вРЕМЯ) Сизо.Сеанс СиЗо 

ЯД = POISON


(3)

* В  (19:37) В(вО вРЕМЯ (СЕАНСА)) Сизо.Сеанс СиЗо  (СемьяЗвукиВОйны)
До сентября 1939
Д (До) (СЕНТЯБРЯ) (19:39)
*  Д (До) (СЕНТЯБРЯ) (19:39)
* До  (19:39)

* В  (19:37) В(вО вРЕМЯ (СЕАНСА)) Сизо.Сеанс СиЗо  (СемьяЗвукиВОйны)
* До  (19:39)

(4)
До сентября 1939
Настоящий ужас
Тем временем
Наступило
Однако 
Через несколько дней
Тем временем
К концу июня
Однако
Мишигуем
Тем временем
Быстро собрались

Д (До) (СЕНТЯБРЯ) (19:39)
*  Д (До) (СЕНТЯБРЯ) (19:39)
* До  (19:39)

Д(До) Н (НАСТОЯЩИЙ УЖАС) Т(Тем) (Там) Наступил КОМиТет    Б (Быстро)   


(5)
Быстро собрались
На безлюдных улочках
Наконец (Все люди разбегались и прятались) 

Б (Быстро)   Н (На) Н |
БАНАН  !   (БЛИН!=Банан!)
БАН
БЫСТРО
Быстро   НАН, Нанни      (nanny  =  Нанни =  родная бабушка,  бабушка, няня, воспитательница)
Быстро   НАНни (Nanny)  = Быстро , Бабушка!

(6)
То лето
В Каменном Броде

То
В

Т
В

ТВ

Т (То лето)   В   
Т                В         
ТВ       
ТЕЛЕВИДЕНЬЕ
ТЕЛЕВИЗОР
ТВ   

TV
               

(7)
Утром
Встреча с немцами
Отъехав
Аусвайс!
У (Утром)  В (Встреча)  О(Отъехав)  А(Аусвайс) 
У                В                О                А
У                ВО  А
У                ВОрА
У ВОРА

(8)
(Паспорт)
Юден! Цурюк! (Евреи! Назад!).
----------------------------
(Паспорт)
(Евреи! Назад!).
----------------------------
ПЕН
-------------------------------------------------
П(Паспорт) Е(Евреи) ННазад)
П                Е               Н
ПЕН
a pen,  pen [ПЕН]  = ручка, авторучка, перо, рейсфедер, пена
Питер Пен
Пен
Пан
Пена
Ручка
Авторучка
Перо
Рейсфедер
РЕЙС  --- ФЕДЕР
РЕЙС САМОЛЁТА   - ФЕДЕРАЛЬНЫЙ  (ФЕДЕРАЛЬНАЯ), ФЕДЕРАЛЫ

(Паспорт)
Юден! Цурюк! (Евреи! Назад!).

a pen
to pen        flight of plane - Federal


(9)
Стало ясно
Мы медленно
Измученные 
Все вместе
Тем временам
Добрые
Дальнейшие
Так
Первые месяцы в гетто

С  (Стало ясно)
М  (Мы медленно)
И   (Измученные) 
В    (Все вместе)
Т    (Тем временам)
Д    (Добрые)
Д    (Дальнейшие)
Т      (Так)
П      (Первые месяцы в гетто)

СМИВТДДТП
САМИ   ВТД   ДТП   
САМИ   ВТД   ДТП
САМИ   ВТ Д   ДТП

ВТ   = ВТОРНИК
ДТП=ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ-ПРОИСШЕСТВИЕ   

САМИ   ВТ Д   ДТП
САМИ   ВТД   ДТП

СМИВТДДТП
СМИ   ВТ    Д    ДТП

СМИ = НОВОСТНЫЕ КАНАЛЫ
ВТ     = ВТОРНИК
ДТП  = ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ-ПРОИСШЕСТВИЕ   

Д
ДОРОГА
ДОМ
ДУШАНБЕ
С АНГЛИЙСКОГО:   
DEATH, DIED  = ДЭС,  ДАЙЕД ДИЭД ДЭД = смерть, умерший, погибший
d. - умер
Dushanbe  Душанбе
David          Дэвид
Daniel         Даниэл

САМИ   ВТ    Д   ДТП
СМИ     ВТ    Д    ДТП

NEWS :  Tuesday  d. D. (Died/Dushanbe/David/Daniel) a road accident
"We do this outselves"  at Tuesday  d. D. (Died/Dushanbe) a road accident

<разбор часть текста снизу, вервое слово, первая буква, полностью не делаю>


Замечание.

Если текст был не составлен специально, получилось такое случайно, то сам автор текста может не быть автоом "спрятанного скрытого" текста, если текст не составляся специальнр, в стиле тайнописи шифров.

Я отношу это явление к непознанным явлениями: бывают.

Однако: только сами автор знает правду тут.




В тринадцать
Геннадий Шлаин
На фото
Предисловие
Молодой
Старший
Стоящий
Да, это я.
Офицер
Вы
Никак 
Это надо
Было дело
Да, такое
Они
Лишь спустя много лет
Вот так
Мирная
Родился
Улицы
Ярунь
Дом моего
Из рассказов
В 1937
Во время
Семья наша
Звуки войны
До сентября 1939
Настоящий ужас
Тем временем
Наступило
Однако 
Через несколько дней
Тем временем
К концу июня
Однако
Мишигуем, выин фуртир?!(Ненормальные, куда вы едете?!)
Тем временем
Быстро собрались
На безлюдных улочках
Наконец (Все люди разбегались и прятались) 
То лето
В Каменном Броде
Утром
Встреча с немцами
Отъехав
Аусвайс! (Паспорт)
Юден! Цурюк! (Евреи! Назад!).
Стало ясно
Мы медленно
Измученные 
Все вместе
Тем временам
Добрые
Дальнейшие
Так
Первые месяцы в гетто

Из

В тринадцать мальчишеских лет
Геннадий Шлаин
На фото: Группа партизан отряда им. Чапаева
http://proza.ru/2023/08/16/993




"Это невесело",  рецензия (22.03.2024. Англия)
http://proza.ru/2024/03/22/1743
https://stihi.ru/2024/03/22/7604
http://proza.ru/avtor/winderrain
https://stihi.ru/avtor/winderrain

© Copyright: Инна Бальзина-Бальзин, 2024
© Copyright:  Eanna Inna Balzina-Balzin, 2024


ПРИЛОЖЕНИЕ

* Текст сверху пока соодержится в файле, закончу разборку текста и скрою, оставя ссылку.

"В тринадцать мальчишеских лет"
Геннадий Шлаин

На фото: Группа партизан отряда им. Чапаева

Предисловие
         
                Молодой полноватый капитан, глядя на листок анкеты, чётко произнёс:
 - Старший лейтенант запаса Шлаин, - тут он чуть запнулся, но сразу продолжил, - Эвель Нутович.
       Стоящий перед его, заваленном папками, столом невысокий, начинающий лысеть, моложавый мужчина, явно неславянской наружности, совсем не по-военному отозвался:
        - Да, это я.
     Офицер слегка кивнул и закончил привычную фразу:
    - Вы призываетесь на офицерские сборы по учётной специальности военного переводчика сроком на две недели. Занятия будут проходить на территории воинской части с 9.00 до 17.00 ежедневно, кроме воскресенья. Есть возражения?
    - Никак нет, - уже чётко ответил мужчина и поправил массивные очки.
Капитан ещё раз пробежал глазами по двум листкам анкеты, как вдруг брови его приподнялись, а губы, чуть скомкались, выражая явное удивление.
     - Это надо же, - нараспев протянул он, - вы оказывается юный партизан, три медали имеете. Так ведь?
    - Было дело, так получилось, - слегка улыбнувшись, даже чуть смутившись, ответил его собеседник.
    - Да, такое нечасто встретишь, чтобы человек 28-го года рождения имел боевые награды, - с нотками уважения в голосе изрёк капитан. – Ну, хорошо. Вот ваше предписание, с понедельника начинаются занятия. Желаю успеха.
      Они распрощались. Учитель английского языка, которого в школе называли более простым именем Леонид Наумович, щурясь от июльского солнца, вышел на небольшую площадь перед зданием военкомата. Его сутуловатая фигура не спеша двинулась к дому. Из-за этих нескольких фраз, услышанных от капитана, всплыли перед глазами какие-то затуманенные картинки военного времени. Уже пятнадцать лет прошло, а страшное прошлое пряталось в памяти лишь ненадолго. Он понимал, что надо задвинуть на задворки сознания все ужасы войны, жить, растить своих детей, учить чужих. Так и поступил.
          Лишь спустя много лет, когда стал почтенным пенсионером, а судьба забросила в далёкую, жаркую, чужую страну, решился, наконец, написать для детей, внуков и всех интересующихся воспоминания о том, что никогда не должно повториться. Почти полгода вставал утром чуть раньше обычного и писал по полстраницы, иногда по целой. На большее не хватало: то смотрел в окно на дорогу, обсаженную пальмами, вспоминая детали событий более чем полувековой давности, то просто сентиментальные старческие слёзы наворачивались, мешая подобрать нужные слова.

      Вот так появились воспоминания моего дяди Лёни, младшего брата отца. Я представляю их в полном объёме с незначительными правками и от его лица - в том виде, как они были написаны.

Мирная жизнь
      
              Родился я в местечке Ярунь, что в 8 км. от города Новоград- Волынский Житомирской области. Его окрестности вплотную подходили к небольшой реке Церем, русло которой извивались среди зелёных лугов. Редкие осиновые перелески спускались до самой воды, а там уже появлялись небольшие ивы и густые кустарники. Бегать со сверстниками по таким просторам было одно удовольствие. Не бывая в других местах, я не сомневался, что весь мир представляет собой одну такую большую красоту.
         Улицы местечка были ухоженные, с деревянными крашенными заборами, за которыми виднелись небольшие дома. К каждому жилому строению примыкал участок огорода и, непременно, несколько фруктовых деревьев.
          Ярунь был небольшим типичным еврейским местечком, хотя в какое-то время являлся районным центром. На другом берегу Церема, за мостом, раскинулось украинское село Юрковщина. На его окраине, возле большого ручья, впадающего реку, стояло здание средней школы, а также большое одноэтажное деревянное строение, в котором помещался пионерский клуб со зрительным залом и сценой, библиотека и комнаты для кружковых занятий. В этом месте собирались дети из Яруня, Юрковщины и ещё нескольких окрестных сёл. Тут достаточно часто устраивали вечера художественной самодеятельности, и их непременной участницей была моя сестра Циля. В самом Яруне стояли каменные здания райкома партии, райисполкома, райотдела милиции и детского сада.
         
           Дом моего детства находился недалеко от реки, и поэтому сразу за ним простирался большой луг, на который приходила вся соседская ребятня. Мы играли в футбол и в "войну", постоянно споря, кто будет "белыми", а кто "красными". Семья наша была немаленькая: отец, мать, старший брат Яков, сёстры Таня, Полина, Циля и я, самый младший. Отец Нута работал мастером в артели безалкогольных напитков. Мать, с помощью взрослеющих сестёр, вела домашнее хозяйство.
        Из рассказов отца знаю, что в конце 1928 года, когда мне было несколько месяцев, к нам неожиданно пришло несколько человек из местных органов госбезопасности. Всё в доме перевернули, разбросали нехитрый скарб, объяснив это поиском золотых вещей. Родители разводили руками и объясняли, что отцовского заработка и домашнего хозяйства, состоящего из коровы, десятка кур и небольшого огорода, едва хватает на пропитание и кое-какую детскую одежду. Однако им было заявлено, что властям известно о переписке с братьями матери, которые ещё до революции эмигрировали в Канаду. Пришедшие не сомневались, что семья регулярно получает оттуда доллары и на них скупает драгоценности. Не найдя ничего, люди в форме арестовали мать.  Несмотря на то, что я был ещё грудным ребёнком, её продержали в тюрьме около месяца, требуя указать место тайника с сокровищами. В конце концов, её выпустили, но произошедшее потрясение очень отразилось на здоровье. Она стала часто болеть, отец поехал с ней в городскую больницу и там диагностировали порок сердца. Практически никакого лечения в те годы, да ещё в местечке, не было. А когда в 1933 году грянул голод, её состояние ещё больше усугубилось.
        В 1937 году мой старший брат Яков был призван в Красную Армию. Провожая его, мать сильно плакала и говорила, что не надеется дождаться его возвращения. Так оно и случилось, менее, чем через полтора года, в возрасте 47 лет, она умерла. Для всей семьи это было большим потрясением, а особенно, для меня, одиннадцатилетнего мальчика. Сёстры, как могли, заботились обо мне, но я часто плакал по вечерам, вспоминая маму.

        Во время школьных каникул я обычно гостил в Новоград-Волынске в семье дяди Бориса (младшего брата моего отца). Его жена, тётя Соня, была очень добрая и душевная женщина, относившаяся ко мне, как к сыну. С её детьми, моим тёзкой-ровесником Лёней и маленьким Давидом, мы катались на самокатах, ходили на речку Случь и иногда даже ели вкусное мороженное, которое в нашем местечке не продавали. А ещё в городском парке были качели, лестницы, горки и по выходным дням нас туда водила Белла, старшая дочь дяди Бориса.

           Семья наша не была религиозной, но родители, как и все евреи местечка, соблюдали основные еврейские традиции и отмечали праздники. Мне очень нравилось ходить с отцом в синагогу на праздник Симхат Тора, когда группа мужчин выносила оттуда свиток Торы, а затем с песнями и танцами двигалась по улицам местечка.  С удовольствием я строил с отцом шалаш (суку) из длинных стеблей кукурузы перед праздником Суккот. Мы сами пекли мацу на Пейсах (Пасху), и мне доверяли специальным колёсиком делать дырочки на тесте. С особым нетерпением вся семья ждала пока мама приготовит праздничные блюда: фаршированную рыбу (гефилте фиш), форшмак (рубленная селёдка), креплах (треугольные пельмени). Кроме этого, перед каждой субботой готовился чулнт (жаркое). Глиняный горшок с этим блюдом накрывался крышкой, замазывался глиной и на всю ночь ставился в протопленную русскую печь. Открывали его только в субботу днём, когда вся семья собиралась за столом для горячего обеда.

Звуки войны
         
         До сентября 1939 года Ярунский район был приграничной территорией. Польша начиналась сразу за селом Пищёв, что в километрах десяти на запад от местечка. В одну из таких сентябрьских ночей вся наша семья проснулась от необычного сильного грохота. Выглянув в окно, мы увидели, знакомые лишь по картинкам, танки и пушки, двигающиеся в сторону границы. Затем прошла небольшая колонна солдат и шум стал затихать. Утром по радио передали, что Советский Союз "подал руку братской помощи" украинцам и белорусам, введя войска на территорию западных областей этих республик. Через несколько дней по центральной улице провели под конвоем большую группу польских военнопленных. Небритые, осунувшиеся, усталые они с безучастным видом шагали под конвоем красноармейцев, глядя только вперёд перед собой.
        Настоящий ужас мы увидели дня через два, когда по той же улице шли с котомками за плечами оборванные, грязные, голодные женщины, старики и дети. Некоторые катили перед собой коляски или тащили маленькие тележки. Малыши испуганно озирались по сторонам, многие из них плакали. Это были еврейские беженцы из Польши, которым удалось вырваться из районов, захваченных немцами. Они остановились передохнуть на окраине местечка, местные жители чем могли помогли им, и несчастные люди двинулись дальше. Сейчас мы уже знаем, что сотни тысяч таких беженцев нашли приют в республиках Средней Азии, на Урале и в Сибири и поэтому выжили в мясорубке смертельной войны. Большинство из них во второй половине сороковых годов репатриировались в Израиль.
      Тем временем жизнь продолжалась. Старшая сестра Таня в 1940 году вышла замуж и уехала во Львов. Младшая сестра Циля поступила в пединститут в Ровно. Эти города были центрами, недавно присоединённых западных областей Украины. Старший брат Яков уже три года служил в армии недалеко от Москвы. В Яруне вместе со мной оставались отец и средняя сестра Полина, работавшая в местной сберкассе.
       Наступило долгожданное лето 1941 года. В начале июня я окончил шестой класс и, как обычно, был отправлен в Новоград-Волынский в семью дяди Бориса. По неизменной традиции каждое воскресное утро тётя Соня отправлялась на рынок за продуктами на предстоящую неделю. В этот день на базарную площадь съезжалось много крестьян из окрестных деревень, и цены несколько снижались. Так было и в то утро, 22 июня. Только вот вернулась тётя Соня очень быстро. Вид у неё был явно встревоженный, она почти бегом прошла на кухню, поставила на стол полупустую корзину и включила, висящую на стене, радиоточку. Мы сразу узнали голос Левитана, ведь он всегда звонко и торжественно сообщал о различных знаковых событиях в стране. Но на этот раз сообщение было явно тревожным, слова он произносил чётко, но без привычных радостных ноток. Наоборот, каждое слово напоминало одиночный выстрел. Уже через несколько секунд мы поняли: Германия напала нашу страну и её самолёты бомбили советские города. Когда же диктор сказал, что пограничники и Красная Армия мужественно и стойко отражают немецкие атаки, мы, мальчишки, сразу поняли: через несколько дней враг будет разбит.
Однако, на всякий случай, я в тот же день вернулся домой. Меня уже ждали отец и сестра.
        Через несколько дней к нам приехала старшая сестра Таня. Её муж был призван в действующую армию на второй или третий день войны, а ей сказал добираться из Львова на родину в Ярунь. Все были уверены, что война долго не продлится и, в любом случае, дальше "старой границы" (линия западной границы Житомирской и Хмельницкой областей) враг не пройдёт.
Тем временем по нашим улицам шли, точнее, брели на восток понурые толпы беженцев. В противоположном направлении, к границе, двигались войсковые колонны. В эти же дни стали слышны отдалённые взрывы, поскольку немецкая авиация начала бомбить узловую железнодорожную станцию в Новоград-Волынске, крупный военный гарнизон, размещавшийся в северной части города у реки Случь, а также участки автотрассы Львов-Киев.

       К концу июня местечко замерло в ожидании чего-то страшного. Опустели площадки, на которых раньше собиралась молодёжь, многие юноши уже были призваны в армию, девушки предпочитали оставаться в своих дворах. Временами, правда, то тут, то там собирались небольшие группы мужчин, обсуждавшие один единственный вопрос: стоит ли подниматься с насиженных мест и двигаться вглубь страны. Те, кто постарше, хорошо помнили короткую немецкую оккупацию 1918 года. Ничего особенного тогда не происходило, а страшные времена для евреев случились позже, с появлением петлюровцев и разных мелких банд во время Гражданской войны.
      Однако некоторые семьи всё же собирались в дорогу, пакуя самое необходимое в котомки и чемоданы, заколачивая окна и двери своих домов. Но намного больше было тех, кто кричал им:
    - Мишигуем, выин фуртир?!(Ненормальные, куда вы едете?!)
Тем временем война быстро приближалась к нашему тихому сонному местечку. Сначала закрылись все госучреждения, а затем и магазины. Отцовская артель продолжала работать и сберкасса, где трудилась Полина, тоже действовала. С каждым часом среди проходящих беженцев появлялось всё больше людей, рассказывающих о массовых расстрелах немцами всего еврейского населения. Когда же отец решил, что пора уезжать, то о быстрой эвакуации речь уже не шла, поскольку весь железнодорожный узел в Новоград-Волынске был разрушен и поезда не ходили. Не знаю, каким образом, но помню, что, по просьбе сестры, заведующий сберкассой дал пару лошадей с телегой для двух семей своих сотрудников: нашу и Чоботько. Неожиданно оказалось, что к нам присоединилась ещё третья семья. Дело в том, что в своём доме мы сдавали одну комнату молодой женщине Зосе, польке по национальности, заведующей местным детсадом. Муж её перед войной был призван на длительные военные сборы, а она с маленьким сыном Арнольдом продолжала жить у нас. Увидев, что мы покидаем дом, она попросила не оставлять её одну. Отказать отец не мог, хотя на телеге едва хватало места для двух семей.
      Быстро собрались в путь, хотя ничего не знали о судьбе Цили, которая, через неделю после начала войны, так и не появилась дома, хотя до Ровно было недалеко. Ничего не знали и о Якове, отправлен ли он на фронт и жив ли.

         На безлюдных улочках местечка немцев ещё не было и формально существовала советская власть. Военный комиссар Ковалёв и милиционер Барильчук оставались на месте. Некоторым членам партии выдали оружие. К домам, оставленным евреями, начали пробираться местные жители, взламывая замки и вынося все мало-мальски ценные вещи. В какой-то момент Ковалёв, застав грабителей на месте преступления, приказал вернуть все вещи на место и расстрелял бандитов. Но ситуация ухудшалась. Немцы обошли Ярунь и заняли Новоград-Волынский.
            Наконец мы двинулись в путь. Ехали на восток, надеясь добраться до Житомира, который, по слухам, ещё не был занят врагом, и там сесть на какой-нибудь поезд. Мы шли в большом потоке беженцев, которые вышли, как из самого Новоград-Волынского, так и из окрестных местечек и деревень. Неожиданно появились немецкие самолёты и, проносясь на небольшой высоте, начали расстреливать нашу нестройную колонну. Все люди разбегались и прятались на пшеничном поле, которое ещё было не скошено. Но пули настигали многих, поэтому со всех сторон слышались громкие крики и стоны. Истошно ржали напуганные и раненные лошади. Я спрятался под телегу и сидел, не двигаясь, парализованный страхом. Когда налёт прекратился, отец вытащил меня оттуда и сказал, что все из наших семей уцелели и лошади тоже не пострадали. Боясь попасть опять под обстрел, выжившие люди отошли от трассы и продолжили двигаться только по просёлочным дорогам.
        То лето выдалось жаркое, и мы часто останавливались, чтобы накормить и напоить лошадей, набрать из колодцев воды в дорогу и немного поспать. Из-за страха перед немецкими самолётами наша группа двигалась, в основном, по ночам, а это очень замедляло приближение к Житомиру. Все очень устали, хотелось поесть горячей пищи, вволю напиться и выспаться. Отец знал, что недалеко от этих мест находится посёлок Каменный Брод, где у него было много знакомых. Мы повернули туда, надеясь найти приют на ночлег. Когда до посёлка оставалось совсем немного, начался сильный дождь и нам пришлось укрыться в близлежащем небольшом леске. Это было спасением, поскольку, появившиеся внезапно немецкие самолёты, не могли нас видеть. Однако лошади, перепуганные гулом моторов, перевернули почти все повозки, в том числе и нашу. Разбирая разбросанные пожитки, я обнаружил, что пропал новый вельветовый костюм, который совсем недавно купил мне отец. Чуть было не расплакался, но понял, что когда рядом гибнут люди, нельзя обращать внимание на какой-то костюм.

       В Каменном Броде мы переночевали у одного из приятелей отца, а перед этим, вечером, стали невольными свидетелями воздушного боя, разгоревшегося в небе. Наш истребитель атаковал двух "Мессершмитов", и вскоре один из них запылал. Но другой "фашист" зашёл в хвост краснозвёздному самолёту, и тот покрылся густым дымом. Я чётко видел, как от него отделилась человеческая фигура и раскрылся парашют. К месту приземления, на окраине посёлка, помчалась машина "скорой помощи" и милицейский мотоцикл. Лётчик был ранен, но спасён. Под впечатлением увиденного я долго не мог уснуть.
     Утром отец встал раньше всех, чтобы покормить лошадей и проверить повозку. Но во дворе не оказалось ни лошадей, ни повозки, а наши котомки валялись на земле.  Сомнений не было, наш спутники, семья Чоботько, решили не связываться с евреями, и ночью, когда все спали, сбежали, чтобы добраться до Полтавщины, откуда были родом. Положение было критическое, ведь мы лишились основного: средства передвижения. К счастью, неподалёку были земляки из Яруня. Они взяли наши тощие котомки на свою перегруженную повозку, где сидели маленькие дети и старики. Пройдя через несколько небольших сёл, мы увидели вдалеке районный центру Довбыш, а от него до Житомира оставалось порядка тридцати километров. Опять пошёл дождь, лошади еле тащили повозку по размокшей грунтовой дороге. Надо было останавливаться на ночлег в Довбыше, чтобы и измученных лошадей покормить и самим отдохнуть. Местные жители не отказали нам в ночлеге и даже снабдили продуктами на дальнейшую дорогу. По городку ходили слухи, что бои уже идут на подступах к Житомиру. Но выхода у нас не было, и с рассветом опять тронулись в путь.

Встреча с немцами
         
         Отъехав с десяток километров, мы заметили большую группу людей с автоматами в масхалатах, без знаков отличия. В первые минуты подумали, что это красноармейцы, но, приблизившись, услышали гортанную речь. Это были немцы. Они преградили нам дорогу и потребовали документы.
    -  Аусвайс! (Паспорт), – кричали двое или трое из них. А увидев документы заорали ещё громче:
      – Юден! Цурюк! (Евреи! Назад!).
      Стало ясно, что Житомир уже захвачен, и эвакуироваться на восток нам не удастся. Один из немцев, видимо офицер, приказал развернуться и двигаться к месту прежнего жительства, то есть в Ярунь. В таком отчаянном положении оказались не мы одни. Огромный обоз, из сотен измученных и голодных людей, начал свой обратный путь в "никуда". Кругом царило уныние, хлеба перезрели, и зерно осыпалось прямо на землю. Особенно жутко было по ночам, когда тёмное небо озарялось вспышками, сопровождавшимися оглушающими взрывами. Бывало, что после очередного дождя наши повозки, застрявшие в грязи, вытаскивали немецкие грузовики. После проверки документов кто-то из офицеров произносил уже знакомое слово "орднунг" и приказывал двигаться дальше к прежнему месту жительства. Это означало, что порядок должен быть во всём.
             Мы медленно тащились на переполненной повозке через большие и малые сёла. Часто люди выходили из своих домов и смотрели на нас, гонимых злым роком, кто равнодушно, кто со злорадством, кто с жалостью. Чем ближе подъезжали к родному местечку, тем тревожнее становилось на душе. Что ждало нас впереди, никто не знал, но ничего хорошего не предвиделось. Неоднократно на дороге появлялись немцы и, уже организованные из украинцев, полицейские группы. При проверке документов постоянно повторяли: "юден", "жиды".
         Измученные, полуголодные, морально раздавленные мы, в один из августовских дней, въехали в Ярунь. На улицах было много немецких солдат и местных полицаев. Проехав через мост, ещё издалека увидели, что дом наш разграблен, а приблизившись, ужаснулись тому, как над ним "поработали добрые соседи". Стёкла оконные были выбиты, двери взломаны, подушки распороты и пух рассыпан по полу, кровати и шкаф разбиты, а из сарая вывезены все дрова, заготовленные на зиму. Такая же картина была и в остальных еврейских домах, оставленных семьями.
         Все вместе, а Зося с сыном оставалась с нами, как могли, прибрали в квартире, расстелили на полу одеяла и мгновенно уснули. Не спал только отец: сидел и думал, что делать дальше, ведь он был опорой и надеждой семьи. Проснулись лишь к вечеру, когда надвигалась бессонная ночь, вновь несущая лишь тягостные раздумья.
      
        Тем временам фашистская администрация, именуемая гебиткомиссариат, заняла здание райисполкома, а местным "верховным властителем" стал типичный высокий немец по фамилии Пройс. Именно он руководил всеми делами в районе, имея в своём подчинении армейскую зондеркоманду и украинскую полицию. На следующий день на домах и заборах появились объявления, сообщающие об обязательной явке всех евреев в гебиткомиссариат для регистрации. Невыполнение данного приказа влекло за собой лишь один вид наказания – расстрел. Выполнив требование новой власти, евреи разошлись по своим разграбленным домам. Отец предложил Зосе уйти от нас в целях безопасности, ведь она не еврейка, зачем же рисковать собой и сыном. Женщина согласилась и, устроившись официанткой в немецкую столовую, быстро нашла комнату на съём, поскольку её, как заведующую детсадом, в Яруне знали многие.

"Добрые" друзья и "отзывчивые" соседи
         
           Дальнейшие события показали, что в тяжёлое время окружающие люди проявляют себя совсем не так, как при обычных обстоятельствах. В Яруне очень многие быстро "перелицевались" и показали своё истинное нутро. С моим отцом в одной артели работал начальником торгового отдела простой деревенский парень Юхим Шевчук. Незадолго до войны, чтобы уверенней чувствовать себя на руководящей должности, он вступил в партию. В первые дни после начала войны Шевчук неожиданно исчез из местечка, но, как только в Яруне появились немцы, он неожиданно прибыл и предложил оккупантам свои услуги. Такие люди были нужны и в гебиткомиссариате, и в полиции. Для начала его назначили заведующим столовой, а Зося сразу же стала его любовницей. Несмотря на скромную должность, бывший партиец принимал активное участие во всех немецких карательных акциях. Осенью 1941 года, как местный житель, он руководил облавой по поимке советских парашютистов, сброшенных возле села Анета (три километра северо-восточнее Яруня).
      Несмотря на то, что большинство хороших знакомых отца и школьных друзей-подруг моих сестёр резко изменили своё отношение к нам, такими были не все. Отдельные люди сочувствовали евреям и даже помогали тем немногим, чем могли.
        Так, с большой опаской, заходил к нам давний приятель отца из села Молодьков (пять километров северо-западнее Яруня). Он приносил немного продуктов и что-то из старой одежды. Соседка, тётя Марценя, также старалась хоть как-то подкормить нас. Но у них самих было тяжело с едой (урожай этого года был не убран) и мы начали голодать. Пришлось мне, как ребёнку, которому труднее отказать, ходить с торбой по ближним сёлам, выпрашивая милостыню.  Это было весьма небезопасно. Многие давали краюху хлеба, кусок сала, бутылку молока, но нередко выталкивали со двора или даже натравливали собаку. Никогда не смогу забыть те унижения и людскую злобу. Таких еврейских мальчишек, как я, из голодающих семей было немало. Иногда мы даже сталкивались у забора одной и той же украинской хаты. Тогда мы стали распределять между собой окрестные сёла и даже улицы. Несмотря на опасность и усталость, чувство гордости переполняло меня, если удавалось наполнить свою небольшую торбу хоть наполовину. Но так бывало не всегда, а особенно горько было, когда уже на подходе к местечку тебя останавливал украинский полицай и отбирал всё собранное за день. Моим сёстрам Тане и Полине было опасно ходить по сёлам, поэтому нередко я пытался добыть еду в немецкой столовой. Как и другие мальчишки, я "дежурил" там у дверей, внимательно наблюдая за столиками. Как только какое-то место пустело, мы быстро подбегали, хватая оставшийся там кусок хлеба, котлету или даже пол-огурца. Но сытых немцев это раздражало и нас часто прогоняли оттуда.

Первые месяцы в гетто
   
<Наверху разбор текста до этого момента>
      
          Спустя некоторое время, на тех же домах и заборах появился новый приказ, шокировавший нормальных людей. Там было чётко сказано, что все еврейские семьи Яруня в течении суток должны переселиться на одну улицу на окраине местечка. Название этой улицы было написано в приказе. Немцы из зондеркоманды под командованием Пройса вместе с полицаями ходили от дома к дому и поторапливали несчастных. Так все евреи оказались собранными на небольшой улице. Это и было Яруньское гетто, в которое согнали около 600 человек, но время от времени оно пополнялось семьями, проживавшими в небольших близлежащих сёлах. Скученность людей была ужасной, в каждой квартире оказалось по три-четыре семьи. Мы поселились в маленьком домике Изи Кипермана, где "хоромы" состояли из двух небольших жилых комнат и кладовки с отдельным входом с тыльной стороны дома. В его семье было пять человек: он, жена Хана, её мать и две девочки семи-восьми лет. Сам Изя ещё до войны заболел и не вставал с кровати. Всем им пришлось сильно потесниться, чтобы принять ещё и нас четверых. Такое положение, или даже хуже, было в каждом жилище гетто. Это резко ухудшило материальное положение и привело к убийственному моральному состоянию еврейского населения.

      Почти сразу начались грабежи и просто истязания обитателей гетто. Жизнь еврея ничего не стоила, и распоряжаться ей можно было безнаказанно. Один из украинцев пожаловался в полицию, что Арон Товбин, мой двоюродный брат, ещё до прихода немцев, неправильно дал ему сдачу в магазине. Двое "блюстителей порядка" задержали Арона на улице и расстреляли на месте.
        Даже меня, ребёнка, поражало предательское отношение к евреям тех, с кем ещё недавно учился, дружил, просто жил по соседству. Так они вели себя и с теми, кто сохранил человеческий облик и не пошёл в услужение к фашистам. Упоминавшийся ранее, милиционер Барильчук до войны пользовался большим авторитетом не только среди еврейского населения Яруня, но и всех жителей округи. Он хорошо говорил на языке идиш и честно выполнял свой служебный долг. Барильчук последним покинул местечко и стал одним из организаторов партизанского отряда. Через какое-то время он решил тайно проведать семью, находившуюся в Яруне. Заметив это, соседи немедленно сообщили немцам о "бывшем прислужнике советской власти", его схватили и расстреляли.
         Жизнь становилась невыносимой, если такое существование можно было назвать человеческой жизнью. Выходить за пределы гетто стало опасно, поскольку немецкая власть это запрещала. Раньше хоть какие-то оставшиеся вещи удавалось поменять у местных жителей на продукты питания, а теперь это было очень рискованно. Голод охватил всех. Мы, мальчишки, были единственной связью наших семей с внешним миром. Чтобы добраться до других улиц и выпросить немного еды, нам приходилось в темноте перелезать через забор или делать под него подкопы. Всё, добытое нами, родители делили с другими семьями, особенно с многодетными.
        Согласно очередному распоряжению гебиткомиссариата, у каждого еврея на одежде, на груди и спине, должны быть нашиты шестиконечные звёзды. Каждое утро немцы приезжали в гетто и требовали от старосты (им был назначен человек по фамилии Бирош) выделить определённое количество парней и мужчин для физической работы. К вечеру крытая машина привозила их назад в гетто, но прибывали не все. Оказалось, что они ремонтировали железнодорожные пути на станции Колодянка. В конце рабочего дня всех строили в шеренгу и забирали каждого пятого, которые назад не возвращались. Несколько раз в Колодянку попадал мой отец (хотя ему было уже 55 лет), часы нашего ожидания тянулись мучительно долго, но судьба сохранила ему жизнь.
 
      В какой-то день и я, тринадцатилетний, попал в группу, отправленную на уборку территории бывшей Ярунской МТС (машинно-тракторной станции). В основном, среди нас были парни 17-18 лет и лишь несколько таких подростков, как я. После окончания работы всех построили в ряд. К нам подошёл полицай в сопровождении немца и велел каждому пятому выйти из шеренги. Всех их увезли в крытой машине, и в гетто они больше не вернулись. Это был метод постепенного истребления мужского еврейского населения для предотвращения организации сопротивления.
       Фашисты полагали, что уже навечно захватили эти земли и, возможно, уже распределили её между своими помещиками. Поэтому ещё одним видом принудительных работ, на который посылали всех подростков и женщин, было рытьё мелиоративных каналов. Такими работами руководили немцы в гражданской одежде, почти все толстые, самодовольные. По своей жестокости они превосходили солдат из зондеркоманды. В руке каждого из таких "колбасников", как мы их называли, была толстая плеть, и они стегали каждого, кто останавливался хоть на минуту для отдыха. Многие евреи прямо на поле теряли сознание от переутомления и недоедания.
             В начале сентября созрел урожай овощей и фруктов на огородах, которые были почти возле каждого еврейского дома. В марте-апреле 1941 года наши семьи не предполагали, что воспользоваться плодами весенних хлопот им не суждено. Для уборки всего созревшего немцы собрали группу еврейских подростков, в которую попал и я. Несколько дней мы убирали огороды и всё складывали на грузовики. Овощи и фрукты увозили, не оставляя нам ничего. Но дармовой рабский труд показался немцам недостаточным, и они решили устроить целое представление. После изнурительной работы всех мальчишек построили в шеренгу. Затем по команде мы должны были доползти до ограды из колючей проволоки и проползти под ней. Зазор между проволокой и землёй был маленький, и почти каждый из нас цеплялся одеждой за колючку. Тогда немец начинал стегать плёткой до тех пор, пока не отцепишься или не оставишь на заборе кусок рубашки. Среди других подростков досталось и мне. Стоявшие неподалёку бывшие соседи, знакомые и одноклассники от души хохотали. Представление удалось. "Дружба народов" была в действии.

Бесчинства украинской полиции продолжаются
      
         Немцы не очень утруждали себя контролем за обитателями медленно погибающего гетто. Всё было отдано на откуп местной полиции. Надо признать, что свою холуйскую работу украинские нелюди выполняли весьма добросовестно, упиваясь, неожиданно свалившейся в их руки, властью. Начальником полиции был бывший колхозный кузнец из села Юрковщина по фамилии Кульбач, а его советником, активным участником грабежей, насилия и убийств стал, уже упоминавшийся, Юхим Шевчук. К большому удивлению, наводчицей на грабежи стала его любовница Зося, наша бывшая квартирантка, хорошо знавшая многие еврейские семьи, поскольку их дети ходили к ней в детский сад. Однако озверевшие садисты не ограничивались грабежами последних крох еврейского имущества. В один из вечеров полицаи ворвались в дом старосты гетто Бироша, забрали всё, что могли, затем изнасиловали его старшую дочь и бросили её в колодец.
      А в одну из холодных декабрьских ночей раздался громкий нетерпеливый стук в дверь и окно маленького домика, где мы жили у семьи Изи Кипермана. Было понятно, что в такое время приходят только для грабежа, поэтому открывать не спешили.  За дверью раздалась ругань и выстрелы. Отец отозвался и пошёл открывать. В это время я успел неслышно отпереть дверь с тыльной стороны дома о которой полицаи не знали. Сёстры Таня и Поля выбежали во двор, и спрятались в сарае. В комнату ворвался Шевчук и ещё два полицая. Они стали требовать шерстяные кофты, кольца, серьги и цепочки. Ничего этого ни у нас, ни у Киперманов давно уже не было. Со злости эти изверги избили прикованного к постели Изю и его жену Хану, которую увели с собой. Больше мы её не видели. Только весной, когда начал таять лёд, тело обнаружили в реке Церем. Было ясно, что зимой её бросили в прорубь. Она была красивая женщина, и, можно только предполагать, какую мучительную смерть она приняла. Вскоре умер её муж Изя, и двое осиротевших девочек остались с бабушкой.

        Не просто так полицаи были уверены в своей безнаказанности. Немецкая пропаганда передавала радостные сводки о сражениях под Москвой, что столица вот-вот падёт и с СССР будет покончено. Бравурные марши почти круглосуточно звучали из уличного громкоговорителя. Неожиданно в гетто появился бывший начальник Яруньского лесничества Родион Дехтяренко. Отец был хорошо знаком с ним до войны, но говорил очень осторожно, ведь в начале оккупации видел его в компании немецких чинов. Пришедший не спрашивал, как мы живём, и так это было хорошо видно. Спустя несколько минут Дехтяренко вдруг сказал, что немцы врут, Москва не взята, а их армия терпит поражение. В подтверждение своих слов, он достал газету "Правда", где было напечатано сообщение Совинформбюро.
     - Вы должны выжить, - сказал неожиданный гость на прощание.
Мы все молчали, боялись, что это может оказаться провокацией, ведь столько предателей было вокруг. Дехтяренко понял, что мы ему не доверяем и, попрощавшись, ушёл. Тем не менее в глубине души у каждого из нас появилась очень слабая искорка надежды. В дальнейшем довелось видеть его неоднократно вместе с Шевчуком и Кульбачом, но больше в контакт с ним не вступали.
       Жизнь в гетто становилась всё тяжелее, хотя казалось, что хуже уже некуда. Зима 1941-42 годов была суровой. Топить в доме было нечем, варить было не на чём. Каждый день люди погибали от холода и голода. Вымирающее гетто кое-как дотянуло до ранней весны. Когда сошёл снег, немцы разрешили евреям выходить из гетто, чтобы выкапывать из оттаявшей земли остатки перемёрзшего за зиму картофеля, который мы называли "порхавки". Считалось большой удачей найти хоть немного этого гнилья. Едва передвигавшихся по полю людей никто не охранял, они не могли убежать, ведь в гетто оставались в заложниках их семьи.
      До Яруня доходили слухи о полном уничтожении заключённых в гетто Винницы, Тернополя и Ровно. Что ждёт нас? Как спастись? На что можно надеяться? Ответов ни у кого не было. Тем временем всё больше евреев из окрестных сёл прибывали в гетто. Они рассказывали, что их выдавали бывшие соседи, которые ещё и помогали в поимке тех, кто пытался скрыться. Были также слухи, что на пасеке, возле села Юрковщина, какие-то люди роют большой ров. Напряжение нарастало, чувствовалось приближение чего-то страшного.

Злодеяние свершилось
         
         В ночь с четвёртого на пятое мая 1942 года территория гетто была окружена немцами и полицаями. Они взламывали двери в каждом доме, выталкивали всех жителей и сгоняли их в одно место. Громкоговорители непрерывно вещали о немедленном расстреле тех, кто попытается бежать. Со всех сторон слышались выстрелы, крики, плач, лай собак. Полицаи обходили опустевшие дома в поиске спрятавшихся. Затем нас всех построили в одну колонну, и под конвоем повели к зданию клуба. Тут людей начали сортировать. В отдельные группы собирали мужчин и стариков, юношей (их было уже мало, поскольку многие не вернулись с принудительных работ), детей и женщин. Не каждый смог это вынести. Некоторые трогались рассудком и начинали бормотать что-то невнятное.
      Всем этим страшным процессом с явным удовольствием руководили три человека: начальник полиции Кульбач, его помощник Шевчук и переводчик Шидловский, муж подруги моей сестры Цили.
       Неожиданно отца, меня, Таню и Полю, а также портного Качковского и его жену Фейгу отделили от всех, отвели в здание полиции и посадили в камеру. Мы не знали почему арестованы и что нас ждёт. Наступила ночь. Через толстые стены нашего тюремного помещения стала доноситься трескотня автоматных очередей. Стало ясно, что расстреливают обитателей Ярунского гетто. До утра отец почти полностью поседел. На следующий день всех нас отвели к начальнику полиции. Там уже находились Шевчук, Шидловский и какой-то немец. Было сказано, что Качковский, как хороший портной, нужен для пошива и ремонта одежды немцам и полицаям. Бывший работник артели безалкогольных напитков Шевчук решил возродить производство сладкого напитка "ситро" в Яруне для продажи в своей столовой и окрестных местечках. Он отлично понимал, что, без мастера Шлаина, сделать он это не сможет.
          Вот таким образом судьба подарила нам жизнь. Но никто не знал, надолго ли. К вечеру вернулись в гетто, там бегали только бродячие собаки и кошки. Нигде не было ни души. Дома смотрели на улицу разбитыми окнами и выломанными дверьми. Мы стояли окаменевшие, не до конца ещё понимая весь ужас содеянного фашистами и их добровольными помощниками. Нас поселили в домике вместе с Качковскими. В одной комнате жил он с женой, а в другой я, отец, Таня и Поля. Каждое утро приходили два полицая и отводили портного в здание полиции, где ему выделили комнатку для мастерской. Забирали также Таню и Полю, которые мыли полы и убирали в административных зданиях. Отцу также предоставили отдельное помещение для организации производства газированной воды. Я был у него подсобным рабочим. Шевчук всё время торопил нас, желая выслужиться перед немцами.
          Работая напряжённо с утра до вечера, отец очень волновался за Таню и Полю. Сёстры уходили на целый день и возвращались вечером, измотанные тяжёлым трудом и переживаниями. Каждый день казался нам годом, но все были счастливы, видя друг друга живыми. Голод немного отступил, поскольку раз в день нам давали в столовой похлёбку и какие-то остатки еды, за которыми я ходил с небольшой кастрюлей. Всё это мы старались распределить на весь день.

        Однажды в помещение, где работал отец, зашёл фольксдойче (немец, живущий за пределами Германии) Берлебед. Он много лет жил в Яруне, хорошо знал нашу семью, многих других евреев и был с ними в приятельских отношениях. С приходом немцев он, как фольксдойче, получил от них много привилегий. Ему выделили хороший дом и позволили обзавестись большим хозяйством. На тот момент Берлебед имел шесть коров, несколько пар лошадей, много домашней птицы. В разговоре он предложил отцу, чтобы я пас его коров и лошадей. Это был очень смелый поступок, взять на работу еврейского подростка вместо местного мальчишки. К тому же, у него было от оккупационных властей соответствующее разрешение. Он хотел хоть чем-то помочь нашей семье материально. Конечно, я с радостью согласился, хотя было страшно по следующим причинам:
Во-первых, я никогда не пас скот. Да, у нас была до войны корова, но её, как и соседских коров пас украинский мальчишка с примыкающего села Юрковщина. Иногда мне приходилось выгонять бурёнку на близлежащий луг, но это была одна корова, а не шесть.
Во-вторых, чтобы скотина не разбежалась, надо было уметь спутать ей ноги, а я никогда этого не делал ни коровам, ни, тем более, лошадям.
В-третьих, знал я также, что рядом будут местные подростки-пастушки и мне не миновать насмешек, а, возможно, и побоев.
        Но я был готов на всё, лишь бы помочь семье. Каждый день утром перед работой хозяин кормил меня, давал в поле с собой что-нибудь из еды, а вечером я ещё уносил домой бутылку молока и немалый кусок хлеба. Безусловно, это было большим подспорьем для семьи. К сожалению, подтвердились мои опасения насчёт своих сверстников-односельчан. Большинство из них видели отношение родителей к евреям и, поэтому, не упускали случая поиздеваться надо мной и унизить. Смеялись, как я неумело спутываю коров, не пускали моё небольшое стадо на удобные места выпаса. Особенно было тяжело мне научиться ездить верхом – несколько раз падал, сильно ударялся головой и спиной, но приспособился держаться на лошади. Домой возвращался очень усталый, но довольный, что, находясь целый день в поле, не вижу ни немцев, ни полицаев.

          Как-то раз летом 1942 года портной Качковкий, придя на работу, увидел, что по двору полиции гуляет худенький белобрысый мальчик лет трёх-четырёх. В течении дня к нему несколько раз подходил гебиткомиссар Пройс и угощал конфетой. Видимо ребёнок напоминал ему собственного сына. На следующий день это всё повторилось. Качковский расспросил одного из полицаев и узнал, что мальчика зовут Петя. С приходом немцев, его мать с тремя детьми, младший из которых умер в дороге, убежала из Новоград-Волынска в село Хижовка (12 км. южнее Яруня) в надежде спрятаться там у знакомой местной жительницы. Однако соседи заметили прибывшую и пригрозили донести в полицию. Тогда женщина со старшей девочкой ушла из села, а Петю оставила у этой знакомой, поскольку с таким маленьким намного тяжелее скрываться. Но "добрым" соседям этого показалось мало, и они потребовали, чтобы "жидёнка" отвели в полицию, иначе это сделают они сами. У женщины не было выхода, и Петя оказался во дворе гебиткомиссариата.  Мальчик был испуганный, грязный, поскольку уже несколько дней ночевал в здании полиции.
       Своих детей у Тевье и Фейги Качковских никогда не было и портной решился. Он попросил пока отдать ему мальчика, а в дальнейшем будет то, что судьбе угодно. Пройс разрешил. Когда в этот вечер я вернулся с поля, то увидел, как сёстры купают в корыте незнакомого ребёнка. Так Петя и остался с нами, людьми, не всегда верившими, что доживут до завтрашнего дня. Действительно, в это время старший брат Яков, офицер-танкист, и сестра Циля, работница военного завода на Урале, пытались разыскать нас. Но на все запросы они получали ответ, что в списках эвакуированных граждан мы не значимся. Встретившись, по воле случая, на Урале в 1943 году, как брат, так и сестра были уверены, что мы погибли на оккупированной территории.
          Но мы жили, точнее выживали. Через некоторое время после расстрела Яруньского гетто у нас в доме опять появился начальник лесничества Дехтяренко. Он рассказал о положении на фронте, уверял, что немцев обязательно разобьют. Ещё намекнул, что по всей Украине разворачивается партизанское движение, которое появится и в Житомирской области. Вскоре в местечко начали доходить слухи, что в некоторых сёлах неизвестные люди убивали старост, полицаев, взрывали железные дороги. В один из дней по дороге из Яруня в Новоград-Волынский возле села Майстрова Воля из засады был убит начальник местной полиции Кульбач. Позже стало известно, что во время облавы на молодёжь Симха и Нина Дверес, брат и сестра, убежали в лес и нашли там партизан. Бесстрашный парень сразу же организовал боевую группу, которая не только уничтожила Кульбача, но и разгромила несколько полицейских участков в районе. Как житель Яруня, Симха охотился за предателем и убийцей Юхимом Шевчуком, но тому удавалось каждый раз уйти от возмездия. Тем временем немецкие агенты постоянно крутились среди местного населения, пытаясь напасть на след партизан. Надо было быть очень осторожным, ведь начальника лесничества опять видели среди немцев и полицаев.

            В один из дней Дехтяренко вновь оказался в Яруне, но на этот раз пришёл к отцу на работу. Он сообщил, что лесничество будет привозить на мельницу зерно для помола, и если кто-то из семьи подойдёт туда вечером, то можно будет взять торбу муки. На душе было очень тревожно, ведь по улицам ходили полицаи. Однако соблазн был очень велик, поскольку такой подарок явился бы огромным подспорьем для нашей полуголодной жизни. Взвесив все доводы, с нелёгким сердцем отец решил, что на мельницу пойдёт Поля.  Так и поступили. Через час после её ухода мы начали переживать. Потом прошёл ещё час и ещё два, наступила ночь. Стало понятно, что случилось что-то непоправимое. Не глядя на опасность, отец сам отправился на мельницу. Там рабочие подтвердили, что Поля была, взяла немного муки и пошла домой. До раннего утра никто из нас не сомкнул глаз. Как только рассвело отец поспешил в полицию и узнал там об аресте дочки. Оказалось, что она действительно возвращалась домой с мешочком муки в вечернее время. Путь лежал мимо красивого кинотеатра, построенного перед самой войной. С началом оккупации немцы превратили это здание в зернохранилище, и поэтому оно охранялось полицаями. Увидев еврейскую девушку с мешочком, полицай по фамилии Посмитюх решил выслужиться и задержал её. Этот выродок высыпал муку и отвёл Полю в полицию, где заявил, будто бы она хотела совершить диверсию у зернохранилища. Он хорошо понимал, что за это могут расстрелять всю нашу семью, но желание отличиться перед немцами было важнее. К тому же, у него был недавний опыт хладнокровного убийства евреев при ликвидации гетто.
        Положение было отчаянное, но появился Дехтяренко. Узнав о задержании Поли, он пришёл к начальнику полиции и сказал, что сам лично велел ей прийти на мельницу. Её отпустили. Бандит Посмитюх не мог этого простить и начал угрожать расправой нашей семье. Через несколько дней, увидев Полю на улице, он выстрелил в неё, но промахнулся и она успела убежать. Мы были очень благодарны Дехтяренко за то, что спас всю семью и стали доверять ему.

Партизаны
         
             Тем временем усилились слухи, что скоро партизаны нападут на наше местечко, разгромят комендатуру и полицию, уничтожат предателей и полицейских. Как стало известно впоследствии, во многих сёлах района были люди, связанные с партизанами. В Яруне на радоузел и телефонную станцию также были внедрены такие связные. В момент нападения они должны были прервать немецкую связь с Новоград-Волынском и Житомиром. Но среди подпольщиков нашёлся предатель, который выдал многих и начались аресты. В одну из ночей диверсионная партизанская группа была уже на подходе к Яруню, когда получила сообщение о провале связных. Тем не менее, бойцы вошли в местечко, забрали продукты из немецкого магазина и взорвали его. Затем появились в доме переводчика Шиловского и объявили предателю о смертном приговоре. Он молил о пощаде и клялся в будущем помогать партизанам. Поскольку он лично не участвовал в расстрелах, то пока ему поверили. К тому же надо было спешно уходить, так как с минуты на минуту к немцам могло подойти подкрепление с Новоград-Волынского. Именно этой ночью отец и Качковский стояли у окна и увидели на дороге колонну вооружённых людей. Тевье решил, что это партизаны и уговаривал всех выйти к ним. Но в темноте невозможно было точно узнать проходящих, поэтому отец решил не рисковать. И правильно сделал, иначе обе семьи попали бы прямо в руки к немцам.
       Очень печальным стало для нас сообщение, что Дехтяренко, вместе со старшей дочерью Пашей, задержан и находится в полиции. Возможно кто-то из арестованных, под страхом смерти, упомянул о его связи с партизанами. К счастью, у немцев авторитет, "верно служившего" Дехтяренко, был настолько высок, что ему разрешили поехать в лесничество, для решения каких-то служебных дел, оставив дочь в заложниках. Прибыв в свою конторку, он погрузил всё необходимое на две повозки, посадил на них жену и детей и двинулся вглубь леса. Перед отъездом поджёг здание лесничества. Дочь его удалось спасти, среди полицаев было несколько человек связанных с партизанами и ей устроили побег.
           Я же в это время, вместе с другими мальчишками, пас скот в поле. Вдруг появились немцы на мотоциклах и полицаи на лошадях, двигавшиеся к нам. Было понятно, что-то случилось, появилось ощущение близкой смерти, и моё сердце стало бешено колотиться от страха. Пригнувшись, добежал до зарослей кустарника, спрятался там, но продолжал наблюдать за происходящим. Немец и двое полицаев подошли к мальчишкам и стали их о чём-то расспрашивать. Я решил, что отца с сёстрами уже арестовали, а теперь ищут меня и начал отползать в сторону небольшого оврага. Но, поговорив с ребятами, немец и полицаи ушли. Вернувшись к своим коровам, я узнал от мальчишек, что ищут какую-то девушку, сбежавшую из здания полиции. Это была Паша, которая скрылась в подготовленном месте, а оттуда добралась до отряда отца.
         После побега Дехтяренко и его семьи стало ясно, что за нами придут с минуты на минуту, ведь в полиции, несомненно, знали о его посещениях нашего дома. Действительно, к этому всё шло. На следующий день, когда сёстры убирали комнаты в здании полиции, к Тане подошёл один из полицаев, её бывший одноклассник. Чуть нагнувшись, он быстро прошептал, что на рассвете нашу семью и Качковских расстреляют. Отец решил немедленно бежать с наступлением темноты. Качковский же отказался уходить с нами, сказав, что будет прятаться по маленьким сёлам, куда немцы не заглядывают, а местные украинцы его не выдадут, поскольку портной им всегда нужен.

Побег в никуда
            
         Было решено сделать следующим образом. Как только стемнеет, отец, Таня и Поля по одному выйдут из дома. Я же после работы домой не вернусь, а, оставив коров в поле, доберусь до разрушенного домика на окраине и буду их там ждать. Вечером так и произошло. Один из пастушков согласился пригнать мой скот к хозяйскому двору, а сам я, незаметно для других мальчишек, прячась между кустами, добрался до развалин. С наступлением сумерек стало по-осеннему прохладно, затем совсем стемнело, но никто не приходил. Я боялся идти домой, ведь можно было разминуться с отцом и сёстрами или вообще напороться на полицейский патруль. Наконец послышались шаги в темноте, и появились три силуэта на фоне тёмного неба. Это были мои. Выяснилось, что они не смогли вовремя покинуть своё жилище, поскольку в доме напротив шла гулянка, и полицаи постоянно выходили курить во двор.
         Отец сказал, что надо быстро добраться до села Молодьков (в трёх километрах от Яруня) и попроситься на ночлег у Василя, который до войны нередко бывал у нас дома. У того всегда были хорошие отношения с евреями, а с немцами и полицаями он не общался. Добираться в село можно было только полем, ибо на грунтовой дороге можно наткнуться на немцев или полицаев, да и следы после мелкого дождя хорошо видны. Мы вышли на открытую местность, затем спустились в длинный овраг, который вёл почти до самого села. Отец хорошо знал расположение всех местных строений и через огород привёл нас к дому Василя. Вокруг лаяли собаки, но, из-за продолжающегося дождя, никто из хозяев на улицу не выходил. Таня и Поля спрятались на огороде за кучей кукурузных стеблей, а мы с отцом пошли к дому.
         Было уже очень поздно, осторожно постучали в дверь, но в ответа не последовало. Постучали в окно, хозяин выглянул и сразу узнал отца. Быстро объяснив ситуацию, отец попросил его пустить нас на ночлег. Василь заколебался: в селе были немцы, и в случае доноса соседей расстреляли бы и нас, и его семью. Однако, видя наше состояние, он впустил всех в дом. За несколько часов мы отогрелись, поели и спороли с одежды шестиконечные звёзды. На дорогу хозяин дал нам буханку хлеба и кусок сала. Оставаться дальше у него было небезопасно и с рассветом мы вышли из хаты. Сын Василия довёл нас до густого леса и показал малозаметную тропу, которая должна была вывести к ближайшему селу Горбаша (8 км. южнее Яруня). И отец, и Василь знали, что староста этого села не является фашистским прихвостнем, и на своей должности, как может, помогает людям. Возможно и нам поможет укрыться на некоторое время.
         Дорога к селу казалось вечностью. Шли до самых сумерек и, услышав вечернее кукареканье петухов, поняли, что жильё рядом. Действительно, дома подходили к самому лесу, и во многих окнах уже горели керосиновые лампы. Таня с Полей остались в кустах у опушки леса, а мы с отцом зашли в село. Собаки сразу учуяли нас, и начался многоголосый лай. Когда подошли к первой избе, хозяин уже стоял у калитки. Он сразу понял кто к нему пожаловал и, в ответ на вопрос отца, подробно объяснил, где находится дом старосты.
В указанном дворе вроде бы собаки не было, но стоило нам войти, как из малоприметной будки выскочил с лаем большой пёс, к счастью, оказавшийся на привязи. Почти в ту же минуту из добротного дома вышел мужик, который и был старостой. Отец прямо сказал ему, что мы бежали из гетто, ищем убежища и спросил может ли он спрятать нас на какое-то время. Тот закрыл лицо руками, покачал головой и ответил:
    -Это очень опасно. Немцы расположились в соседнем селе Колодянка, что буквально в трёх километрах, и должны в ближайшие день-два появиться здесь.
       Тогда отец спросил или он знает, как найти партизан. Староста помолчал, обдумывая ответ, и со вздохом произнёс:
      - Они появляются тут редко и приходят только ночью.
      Затем помолчал и, как бы решившись на что-то, выдавил из себя:
      - Были двое сегодня. Вот след от их повозки. Никто после не проезжал.
      В осеннюю дождливую погоду грунтовую дорогу немного развезло, но свежий колёсный след на ней был виден чётко. Староста вышел и прямо пальцем указал на мелкую колею на земле:
    - Вот, идите по этому следу, может быть и попадёте к ним.
        Но кто знал точно? Это мог быть след и от полицейской брички. Однако выбора не было, и отец решил идти по указанному следу. Мы вернулись в лес, чтобы забрать Таню и Полю. Подойдя к месту на котором расстались, их, к своему ужасу, там не обнаружили. Осмотрели вокруг каждый куст, но всё напрасно. Рискуя быть услышанными врагами, начали громко звать девушек. Вскоре они отозвались и выяснилось, что мы искали их неподалёку у похожих кустов.
         Ночная темнота исчезала и забрезжило холодное сырое осеннее утро. Действительно, просёлочная грунтовая дорога была не езженной и наш след был единственным на мокром грунте. Так, озираясь и, внимательно глядя по сторонам, боясь кого-либо встретить, прошли три-четыре километра. Вдали просматривался лес, но мы, будучи продрогшими, голодными и усталыми, расположились под ближайшей скирдой соломы. С дороги нас не было видно, и мы могли без опаски перекусить хлебом и салом, которые дал Василь.

Встреча с партизанами
      
         Вернувшись на дорогу, обнаружили, что заветный след исчез, хотя никто там не проезжал. Видимо, пока мы отдыхали, его размыл моросящий дождь, который усиливался. Пройдя ещё немного, повернули уже к другой скирде, чтобы не быть на виду в дневное время, переночевать под ней и двинуться к лесу. Но, вскоре, мы заметили вдали в поле человеческую фигуру. Этот кто-то нас тоже обнаружил, ибо замахал руками и закричал. Делая вид, что никого не видим и не слышим, наша семья продолжала шагать по дороге. Однако человек почти бегом приближался, и было понятно, что он намеревается нас остановить. Вскоре мы уже чётко видели молодого парня с оружием в руках. Стало страшно. Неужели староста направил прямо в руки полицаев? Отец сказал, что надо быть готовыми ко всему и, крайнем случае, вчетвером можем с ним справиться.
       Когда парень подошёл к нам, то им оказался Пётр, одноклассник Полины. Он очень удивился, увидев её в таком месте, в такое время, да ещё со всей семьёй. Мы с опаской поглядывали на него, ведь при фашистской оккупации бывшие друзья и соседи, не то что одноклассники, часто становились смертельными врагами. Но школьный товарищ уже через минуту всё понял и сказал, что его не надо бояться. Также торопливо добавил, что уже несколько месяцев находится в партизанском отряде и сейчас пробрался в село, чтобы забрать жену в лес, поскольку местные полицаи начали подозревать, где обитает её муж. Примерно через полчаса появилась повозка, на которой была жена этого парня и ещё один партизан. Уже все вместе мы скрылись в лесу и, проехав немного, разожгли небольшой костёр, чтобы согреться. На душе было радостно, ведь не думали так быстро попасть к партизанам. Но судьбе было угодно, чтобы это чувство стало преждевременным.
       Пётр сказал, что они с товарищем должны оставить нас и Нину (так звали его жену) до вечера, поскольку им ещё необходимо выполнить задание командования отряда. Нам же надлежит, именно в этом месте, дождаться их возвращения, и тогда все вместе, под покровом темноты, начнём двигаться к месту расположения партизан.

        Однако к вечеру парни не вернулись. Наступила наша первая ночь в лесу под открытым небом. Было холодно и сыро, но разжигать костёр опять мы не решились, чтобы не обнаружить себя в темноте. Ведь вокруг леса было много деревень, и во многих были, если не немцы, то обязательно полицаи. Медленно и в тяжёлых раздумьях прошёл ещё целый день, но никто так и не появился. Вторая холодная ночь в осеннем лесу убивала ещё теплившуюся надежду на спасение. С парнями всё могло случиться: и погибнуть могли, и в лапы к немцам попасть. На третий день Нина, потупив глаза, всхлипнула:
     - Я больше не могу находиться в лесу. Неизвестно, вернутся ли хлопцы вообще. Я понимаю, что меня могут арестовать полицаи, но буду пока скрываться по маленьким сёлам у родственников.
      Она ушла, и мы опять остались одни. Перешли на другое место, чуть глубже в лес. В третью ночь вообще не сомкнули глаз, а утром, с опаской, развели небольшой костёр. Вдалеке слышались приглушённые звуки выстрелов, а казалось, будто пули летят на нас. Глаза сами закрывались, но решили спать по очереди, чтобы вовремя заметить возможную опасность. С рассветом поднялись и пошли на запад. Лесная тропа вывела нас к двум деревянным домикам. Отец оставил нас в лесу и осторожно пошёл один к этим строениям. Едва он ступил десяток шагов, как из одного домика вышли двое полицейских. Мгновенно бросившись на землю, отец дополз до деревьев, и мы все побежали вглубь леса, поскольку стало ясно, что немцы где-то поблизости. Вскоре, совсем выбившись из сил, остановились под большим ветвистым деревом, чтобы отдышаться и спрятаться от моросящего дождя. Смеркалось, и нам предстояла ещё одна страшная ночь в лесу.

Отчаяние
      
          Опять развели небольшой костёр, но как только уселись вокруг него, так сразу почувствовали, что всех сильно клонит ко сну. Это было небезопасно, и поэтому снова установили дежурство у костра. Так, на протяжении ночи, по очереди поддерживали небольшое пламя, и чутко вслушивались в посторонние звуки. Конечно, наш сон больше походил на беспокойную дрёму, чем на полноценный отдых. Любой треск падающей ветки, крик птицы или выстрел, где-то вдали от нас, сразу же настораживал. Подобная тревожность была совсем не лишней. В лесах в это время бродили разные люди: группы немцев и переодетые полицаи, искавшие партизан, бандеровцы, заходившие из территории Ровенской области или просто местные жители, собиравшие грибы и хворост. Встреча с кем-нибудь из них не сулила ничего хорошего.
            Между тем, наше положение становилось всё более отчаянным. Мы были истощены, ведь питались найденными ягодами и пили воду из луж, одежда изорвана, обувь дырявая. Временами появлялись какие-то круги перед глазами. Становилось ясно, что долго мы так выдержать не сможем. Наше блуждание ни к чему не приводило. Надежда найти партизан таяла с каждым часом. Необходимо было выбираться из леса. Но куда?! Мы не знали, где находимся, далеко ли ушли от Яруня и, к тому же, потеряли счёт времени. Спасти нас могла только встреча с людьми, чтобы разжиться хоть какими-то продуктами и получить временный кров над головой.
          Но вот в один из дней мы, наконец, вышли на какую-то большую поляну в лесу, за которой вдали виднелись два строения: дом и сарай. Это очень напоминало постоянное жильё лесника, поскольку рядом находился колодец. Опять отец сам решил подойти к дому, оставив остальных сидеть в кустарнике. К счастью, наше предположение оправдалось и, к тому же, лесник оказался хорошим человеком. Он дал нам буханку хлеба и приличный кусок домашней колбасы. К сожалению, приютить несчастных беженцев у него не было возможности. Именно в эти дни немцы проводили облавы по всем сёлам для угона молодёжи на работу в Германию и, поэтому, могли нагрянуть в любой момент. Опять нам предстояло двигаться в лес, но хотя бы уже голова не кружилась от голода. Перед уходом мы с отцом решили набрать свежей воды из колодца. Едва наполнили бутылки, как услышали выстрелы и увидели людей, бегущих к лесу. Не желая испытывать судьбу, наша семья скрылась между деревьями. Спустя несколько дней, встретив в лесу старушку, собирающую хворост, мы узнали, что это парни и девушки из ближайших сёл убегали в лес, спасаясь от угона в Германию. Лесника немцы обвинили в укрывательстве молодёжи и арестовали. Если бы мы хоть немного задержались у него, то попали бы прямо в лапы к фашистам, и были бы расстреляны на месте.

         Итак, пошли дальше в неизвестность, ёжась от холодного осеннего ветра. Когда же небо совсем стало тёмным и надо было устраиваться на ночлег, решили соорудить хоть что-то похожее на шалаш. Набрали больших веток и сделали это. Во внутрь положили сухие еловые лапы и развели крохотный огонь, чтобы поочерёдно греться. Так прошло ещё несколько дней и ночей. Надежда на спасение становилась всё призрачней. Если не погибнем от холода и голода, то рано или поздно попадём в руки немцев или полицаев. Только встреча с партизанами могла положить конец нашим мучениям. Отец, как мог, постоянно твердил, что мы должны выжить и обязательно выживем.
        И мы шли. Шли через густой кустарник. Шли через тёмный лес и мокрые поля. Теперь уже радовались, что никого не встречаем и лишь иногда слышим отдалённый вой то ли голодных волков, то ли одичавших собак. В очередной раз вышли на какую-то просеку и вдруг явственно услышали звук топора. Кто-то рубил лес. На этот звук мы и пошли. Через несколько минут увидели молодого парня, который заготавливал дрова. Несмотря на то, что не знали кто он, да ещё и с топором, отец направился к нему. Я неотступно следовал рядом. Увидев нас, парень прекратил махать топором и внимательно рассматривал двух, вышедших из леса, оборванцев. Видно было, что он сразу понял кто мы, но настроен был миролюбиво. Отец прямо спросил его о партизанах, но в ответ этот лесоруб только пожал плечами и развёл руками. От безысходности и отчаяния отец начал убеждать парня, помочь нам, ведь мы бежали из гетто и погибнем в лесу, если не найдём отряд. Тот задумался и сказал, что слышал о существовании партизан, точно ничего не знает, но показал направление, где их видели. И мы пошли, доверившись взмаху его руки, других вариантов всё равно не было.

Вооружённые люди
         
              Лес становился всё гуще, и последующие несколько километров преодолевали почти полдня. Вдруг из-за кустов выскочили двое мужчин с автоматами и стали перед нами. Не говоря ни слова, они завязали нам глаза и повели, придерживая за рукава. Мысли судорожно вертелись в голове. Что это? Спасение или конец? Через несколько минут нас остановили и сняли повязки. На небольшой поляне под деревьями стояли две повозки с лошадьми и группа вооружённых людей в гражданской одежде. Отца отвели в сторону и минут десять подробно расспрашивали о том, кто мы, откуда и как попали в это место. Видя перед собой замёрзших истощённых оборванцев, старший группы велел накормить нас и дать телогрейки. Затем велел лечь на повозки и отдохнуть. Мы боялись уснуть все вместе, ибо не до конца были уверены, что попали к партизанам. Но тот же человек, видя наши опасения, уверил, что бояться нечего. Усталость, и холод взяли вверх, и мы проспали до самого вечера. Когда проснулись, то увидели, что группа собирается в путь: впрягают лошадей в повозки, подносят какие-то мешки, подходят новые люди. Командир, наконец-то сказал нам, что они диверсионная группа из партизанского отряда и возвращаются на основную базу после выполнения задания. Тут же честно признался, что не знает, как с нами поступить, ведь запрещено брать даже кого-либо одного со стороны в такую группу, а тут ещё целая семья.
        Перед самым выходом он отошёл в сторону с ещё с несколькими бойцами для решения нашей судьбы. Впоследствии, мы узнали, что мнения там высказывались разные. С одной стороны, можно легко напороться на немцев и придётся быстро уходить, а тут четверо обессиленных доходяг, не умеющих даже стрелять. Но оставить нас, значит обречь на верную гибель людей, бежавших из гетто и много выстрадавших, чтобы найти советских партизан, спастись и вместе сражаться с фашистскими убийцами. Через несколько минут к отцу подошёл командир и ободряюще произнёс:
      - Пойдёте вместе с нами. Двигаться будем только ночью, а днём таиться в лесу. Предстоит опасный переход через трассу Львов – Киев, которая постоянно контролируется немцами.
      Ночью отъехали с этого места и вышли на просёлочную дорогу. Несколько партизан всегда двигались примерно на километр впереди, проверяя нет ли на пути немцев или полицаев и обследуя придорожные дома. Войдя в село, эти парни часто будили среди ночи старосту и просили дать местного проводника. При этом обязательно предупреждали обоих, что в случае предательства, расплата неминуема. Иногда меняли лошадей и пополняли запас продуктов. Осторожность была превыше всего. Партизаны не курили, разговаривали полушёпотом, колёса повозок не скрипели из-за обилия смазки. Я обратил внимание, что в группе было много оружия: два пулемёта, у каждого автомат и несколько гранат. Так мы двигались несколько ночей. Наконец, почти постоянно стал слышен гул моторов – это означало, что приближались к магистральной трассе Львов – Киев.

Переход   через   трассу
   
          Наступила ночь, когда надо было перейти через трассу, которая тщательно охранялась самими немцами, а не местными полицаями. Это было связано с участившимися обстрелами партизанами колонн немецкой техники и солдат, проходящих по данной дороге. Командир инструктировал по очереди почти каждого. Меня он спросил умею ли управлять лошадьми и, получив утвердительный ответ, вручил мне вожжи повозки. Другим таким же гужевым транспортом управлял отец. На моей повозке сидела Таня, на отцовской – Поля.
Впереди нас несколько парней быстро пошли к трассе, чтобы разведать на каком блокпосту меньше немцев и после этого дать сигнал (ракету) к переходу трассы. Мы же приблизились к дороге, и замерли в долгом и тревожном ожидании. Вдруг раздалась автоматная очередь и в тёмное небо взвилась ракета. Я и отец стеганули своих лошадей и помчались к трассе. Мне казалось, что сердце, громко стуча, бежит впереди повозки, и я пытаюсь его догнать. В считанные секунды, вместе с основной группой, пересекли серую дорожную ленту и продолжили нестись к ближайшему лесу. Там почти сразу остановились (как и было условлено), подождав отставших. Всё обошлось без потерь.
Потом партизаны рассказали, что на блокпосту дежурили трое немцев. Двоих удалось убрать без шума, а по третьему пришлось дать очередь из автомата. Углубившись в лес на несколько километров, группа остановилась на короткий отдых. Командир подошёл почти к каждому и похвалил за то, что не растерялись и быстро пересекли опасное место. На душе было радостно, первое боевое крещение мы прошли.
       Однако, по мере приближения к базе отряда, беспокойство нарастало. Как примут евреев, бежавших из гетто? Ведь среди нас нет молодых крепких парней, способных влиться в боевые группы. Что ждёт семью в случае отказа? На одной из стоянок возле очередного домика лесника, не теша себя особой надеждой, отец подошёл к командиру и спросил:
     - Может кто-то в отряде знает партизана по фамилии Дехтяренко? Он до войны был начальником Яруньского лесничества и уже после прихода немцев заходил в наш дом. Тоже с семьёй убежал в лес, тогда же, когда и мы.
      К огромному удивлению тот воскликнул:
      - Так ведь Дехтяренко командует партизанским отрядом, только не нашим, а другим, который базируется возле села Михеевка, в соседнем Городницком районе.

         На этом разошлись наши пути с группой партизан, спасших нам жизнь. От всей души, со слезами на глазах мы благодарили командира и всех бойцов. Они продолжили путь на свою базу, а нас лесник должен был отвести в отряд Дехтяренко. Оставшись, мы, видимо, продолжали вести себя настороженно, и это не укрылось от глаз хозяина. Он предложил нам травяной чай, и, ободряюще произнёс, обращаясь к отцу:
     - Да не переживайте вы так. Всё будет хорошо.  Я с начала оккупации связан с партизанами, и лично знаю Родиона Дехтяренко. Вот скоро должна подойти конная разведка из его отряда. Вообще-то до Михеевки отсюда километра три-четыре, и вы без меня дойти сможете. Немцы в округе редко появляются.
       Словно в подтверждение его слов, к дому подъехали несколько всадников и, спешившись, вошли в комнату. Лесник представил нас и сообщил, что мы хотим добраться до отряда Дехтяренко. Старший группы поручил одному из партизан показать дорогу в отряд. Тот довёл нас до, едва заметной, лесной тропы и произнёс:
     - Вот, идите только по ней. Никуда не сворачивайте. Так и выйдете прямо к Михеевке.

Встреча с Родионом Дехтяренко
         
               И опять, в который раз уже, пошли мы с надеждой на спасение. Действительно, через некоторое время оказались на опушке леса, а прямо перед нами виднелось множество домов, явно большого села. Было страшно. Вроде уже, после всех мытарств, добрались до заветной цели, а тут опять впереди неизвестность. Зашли по грунтовой дороге в село, людей не было видно, но рано или поздно кто-то должен был встретиться.
      Вдруг прямо на нас из-за поворота выехал немецкая легковая машина "Опель". Отец успел только сдавленно крикнуть:
    - Немцы! Бежим!
    Все вчетвером мгновенно заскочили за ближайший дом и замерли. Машина остановилась, и из неё вышел не немец, а мужчина в гражданской одежде, но с автоматом. Он сразу нас обнаружил и на русском языке велел идти к машине. Инстинктивно повинуясь, мы приблизились к "Опелю". Возле него стоял человек в кожанке с пистолетом на боку. Это был Родион Дехтяренко. Завидев нас он удивлённо воскликнул:
      - Так это же семья Шлаин! Рад видеть всех живыми и невредимыми!
      При таких словах внутренние эмоции выплеснулись наружу и все мы, включая отца, разрыдались.
      Дехтяренко велел одному партизану отвести нас к своему заместителю по хозяйственной части, чтобы определить на квартиру, затопить баню, накормить и выдать одежду. Всё это было выполнено. Мы вдруг, как в волшебной сказке, оказались в другом мире, увидев над зданием сельсовета развивающийся красный флаг. В селе была советская власть, как и в других соседних сёлах. Почти весь Городницкий район был партизанским краем. Немцы боялись здесь появляться. Вечером нас навестил Дехтяренко, долго беседовал с отцом, расспрашивая, как удалось бежать, где и как прятались после побега, как удалось найти партизан. Перед уходом, ободряюще произнёс:
    - Даю вам сутки на отдых. Потом явитесь к моему заму по хозяйственной части, и он решит, чем будете заниматься в отряде.
        Вскоре все мы были распределены по местам. Отца определили забойщиком скота, как сельский житель он умел это делать, а при отряде было небольшое стадо коров. Таня и Поля в первые дни работали на кухне, но вскоре, после прохождения короткого курса стрельбы, были переведены бойцами отряда. Меня назначили связным между ротами, с тем, чтобы в свободное время учился стрелять. Постепенно, наблюдая за происходящим, беседуя с бойцами и обозниками, я стал понимать, что представляет собой "лесная армия", в которой мы оказались. Часть партизан жила на квартирах в селе Михеевка. Однако основная база со складами оружия и продовольствия находилась глубоко в лесу и была засекречена. Там же в землянках жили бойцы диверсионных групп. Отряд носил имя Чапаева, а командовал им человек по фамилии Гордеев (я его никогда не видел). Уже после войны я узнал, что "чапаевцы" были отдельной боевой единицей партизанского соединения С.Ф. Маликова. Значительная часть отряда ушла из городницких лесов в олевские (райцентр г. Олевск), чтобы подготовиться к большому рейду на запад в Ровенскую область. Мы же попали в небольшую группу партизан под командованием Дехтяренко, оставленную в районе Городницы для пополнения новыми бойцами (после тщательной проверки) и продолжения диверсий. Обладая хорошими организаторскими способностями и, будучи коммунистом ещё с Гражданской войны, Родион Дехтяренко уже через два месяца превратил группу в немалый партизанский отряд. Бойцы полностью контролировали сёла Михеевка, Курчица, Лучица, Кировка, Суховоля и окружающие их леса. В отличии от некоторых других отрядов, к нам принимали уцелевших евреев, не считая их обузой.

Партизанские будни и тяжёлая утрата
         
         Между тем, немцы не останавливались перед любыми зверствами для ликвидации партизанского движения в своём тылу. В ночь на 13 декабря 1943 года отряд карателей, прибывший из Новоград-Волынского, вошёл в село Красиловка, что недалеко от Михеевки. Не обнаружив там партизан и не узнав где они находятся, немцы начали жечь крестьянские дома и расстреливать, выбегающих оттуда, жителей. Узнав об этом, наши партизаны во главе с Родионом Дехтяренко поспешили на защиту села. Атака была настолько мощной и неожиданной, что немцы отступили, оставив множество трупов. Большая часть мирных людей была спасена от уничтожения. Но в этом жестоком бою погиб командир Дехтяренко. Это была страшная утрата не только для его семьи, но и для всего отряда. Я, отец и сёстры особенно переживали эту смерть, ведь только благодаря ему мы выжили в фашистском аду.
          Ситуация вокруг нашей партизанской группы накалялась. Несколько раз меня посылали с донесениями в лес в штаб отряда. Через несколько дней было решено оставить Михеевку и уйти дальше в лес, ближе к основным силам. Одновременно с этим "чапаевцы" активизировали боевые действия: подрывали железные дороги, нападали на немецкие комендатуры и полицейские участки, уничтожали предателей. К концу декабря несколько отрядов соединения совместными силами заняли районный центр Городница, превратив немалую прилегающую территорию в островок советской власти.
          Тем временем Красная Армия стремительно наступала, освобождая территорию Украины от фашистов. Приближался новый 1944 год. Командование решило отметить этот праздник, ведь в отряде, в нелёгких условиях, были женщины с детьми, и хотелось, хоть немного их порадовать. Ёлок в лесу было достаточно, выбрали самую ветвистую, женщины её украсили, поставив в здании бывшей ветеринарной лечебницы.
       Однако в полдень, 31 декабря, дозорные доложили, что на другой стороне реки замечена колонна немецких солдат в сопровождении бронетранспортёров. Уже через несколько минут начался артиллерийский обстрел Городницы. Стало ясно, немцы решили ликвидировать нашу "партизанскую республику". Все отряды быстро заняли линию обороны, а семьи с детьми и хозяйственные службы торопились отойти в глубь леса. Отцу пришлось нелегко в такой обстановке. Он должен был отогнать в лесную чащу стадо скота, который разбегался в разные стороны, пугаясь разрывов снарядов. Тем временем партизаны взорвали каменный мост, по которому немцы могли войти в Городницу, и вели миномётный огонь по временным переправам, сооружаемым врагом. Я в этом бою был вторым номером у станкового пулемёта, установленного на берегу реки. Сражение длилось почти сутки, но силы были не равны. У немцев было значительное преимущество по количеству солдат, и к тому же имелась артиллерия. Это явно был не просто карательный отряд, а воинская часть, отступавшая под натиском Красной Армии и наткнувшаяся на партизанское соединение. Когда силы и патроны были почти на исходе, поступил приказ уходить в лес на запасную базу. Мы отошли, похоронили убитых, сделали шалаши для раненых.
       Уже на следующий день на базу вернулись разведгруппы и сообщили о местах расположения немцев в Городнице и окрестностях. Часть отряда отправилась на задание и в самом городке, и на подъездных железнодорожных путях загремели взрывы. Из радиосообщений мы знали, что уже началось освобождение Житомирской области, и совсем скоро сможем вернуться в свои дома.
      В это время мне пришлось несколько раз пробираться в Городницу, занятую немцами. Я, пятнадцатилетний подросток, одетый в рванную одежду, очень худой, невысокий, выглядел как тринадцатилетний мальчик. Моей задачей было наблюдение за местами расположения фашистов в городке. Прося милостыню на центральной улице, я обратил внимание, что к одному из неприметных домиков всё время подъезжают машины, и оттуда выходят немецкие офицеры. На здании не было ни фашистского флага, никакой-либо надписи. Несколько дней подряд я приходил к этому месту, и картина с офицерами повторялась. Стало ясно, что это скрытый штаб или комендатура. Вернувшись в отряд, я всё детально рассказал. Проследив, когда в этот домик прибыло много офицеров, партизаны забросали его гранатами.
        Вскоре немцы стали покидать Городницу, поскольку с востока уже подходили советские войска, а в тылу на их гарнизоны постоянно нападали партизаны. В один из зимних дней отец, находящийся в лесу возле кошары скота, заметил нескольких всадников в белых маскировочных комбинезонах с автоматами. Один из них подъехал и представился лейтенантом Красной Армии. Отец не поверил ни своим глазам, ни ушам. Слёзы непроизвольно покатились из глаз, руки задрожали. Но тут же собрался и, заикаясь от волнения, попросил показать документы. Затем послал своего помощника в расположение отряда, чтобы сообщить о долгожданном событии.
          Через несколько дней на большой поляне был построен весь личный состав отряда. Командир зачитал приказ штаба партизанского движения Украины о расформировании отряда имени Чапаева. Далее в документе говорилось о создании из боеспособных бойцов особого диверсионного отряда армейского подчинения. Таким образом, я и отец должны были вернуться в освобождённый Ярунь, а Таня и Поля добровольно вошли во вновь образованный отряд, и в его составе отправлялись в тыл врага.

Возвращение в отчий дом
            
           Март 1944 года. В небольшом обозе с детьми, стариками, женщинами и подростками, спасшихся в партизанских отрядах или чудом уцелевших в маленьких полеских хуторах, мы двигались в сторону Новоград-Волынска. Отец решил, что надо какое-то время пожить тут, выяснить обстановку в Яруне, ведь наша семья реальный свидетель всех злодеяний, которые творили при немцах местные предатели и полицаи. Возвращение к дому стало шоком для соседей, поскольку все считали, что мы погибли. Наш дом был занят семьёй местных украинцев, которая, к их чести, сразу его освободила. Другая семья привела нашу корову, которую отец отдал им перед переселением в гетто. Многие помогали нам, но многие и косились. В Яруне оставались семьи Шевчука, Кульбача, полицаев, а может и сами полицаи. Отец отбросил всякую боязнь и активно помогал работе комиссии по расследованию злодеяний фашистов.
           Первым в списке разыскиваемых, были Шевчук и его любовница Зося. Ходили слухи, что он не удрал с немцами, а перебрался в район Бердичева, где жили её родители. Органы госбезопасности проводили активные поиски предателя, но безрезультатно. Взяли его случайно. В село Пищев
(10 км. западнее Яруня) в сопровождении военных прибыла группа новобранцев, призванных в ряды Красной Армии. Тут они должны были получить обмундирование, оружие и после короткой военной подготовки отправиться на фронт. Вечерами местная молодёжь, истосковавшаяся по привычным человеческим радостям, организовывала для них и для себя танцы и песни под гармошку. Среди тех, кто пришёл на такую "вечеринку" был и местный парень, вернувшийся из партизанского отряда. Он и обратил внимание на, стоящего в толпе, высокого смуглого мужчину средних лет. Сразу не поверил своим глазам: неужели Шевчук? (он знал его в лицо). Присмотрелся – точно он. Не спеша подошёл к сопровождающему офицеру и сказал о своих подозрениях. Шевчука арестовали на месте и повезли в Ярунь для опознания. И вот морозным мартовским утром отца вызвали в местное отделение органов госбезопасности. Привели Шевчука, и отец сразу подтвердил, что это и есть один из палачей местного еврейского населения. То же показали и другие свидетели. Через какое-то время состоялся суд в Житомире, и фашистский прихвостень был приговорён к смертной казни. Высшую меру наказания или длительные сроки заключения получили также остальные пойманные полицаи.
         Однако никакие суровые приговоры не могли вернуть 560 мирных еврейских жителей, расстрелянных немецкими фашистами и украинскими полицаями. Только наших родственников, проживавших в Яруне, было уничтожено более тридцати человек. Убиты семьи брата моей матери Боруха и сестры Иты со всеми детьми, девятью моими двоюродными братьями и сестёрами, младшему из которых не исполнилось и семи лет.   
           Война продолжалась, хотя и уходила всё дальше от нас на запад. Не было никаких вестей от Тани и Поли, и мы очень переживали за них. Об Якове и Циле тоже ничего не знали, но не трудно было догадаться, что они считают нас погибшими, и поэтому не ищут. Неожиданно пришло письмо с отряда, где сообщалось, что Таня заболела брюшным тифом, демобилизована и лежит в госпитале во Львове. Через несколько дней мы поехали к ней. Она уже выздоравливала, была коротко острижена и очень худая. Дома ей потребовалось несколько месяцев, чтобы восстановиться после такой тяжёлой болезни. Поля же в составе спецотряда оказалась в Восточной Пруссии. Там не было привычных густых лесов, местное население враждебно относилось к советским бойцам. В одном из боёв отряд попал в окружение, из него удалось выйти, но с большими потерями. Поля была ранена, и командование демобилизовало её, дав направление на учёбу в Киевскую юридическую школу. В начале осени 1944 года вернулась из эвакуации Циля, не было вестей только от Якова. Сразу после окончания войны от него пришло долгожданное письмо. Оказалось, что его танковая рота почти не выходила из тяжёлых боёв в Польше на р. Одер, участвовала в отчаянном штурме Зееловских высот, а затем вела жесточайшие бои в лабиринтах берлинских улиц.
 

         После трёхлетнего перерыва в учёбе я опять сел за парту. Война ещё не закончилась, и учеников в классе было немного. Сколько бы не озирался вокруг, не мог увидеть рядом Аврума, Моше, Фиру, Петю, Йосифа, Броню и других одноклассников. Они находились тут недалеко, сразу за селом, в одной большой братской могиле вместе со своими отцами, матерями, братьями, сёстрами, дедушками и бабушками. Было больно и одиноко.

Послесловие
         Закончив писать, дядя Лёня передал мне стопку пронумерованных, немного смятых, изрядно почёрканных листов, заметив при этом:
     - Вот прочти и скажи своё мнение. Ты ведь всё-таки не технарь по образованию, да и отцовские рассказы про войну с детства любил слушать.
      Через несколько дней я заехал к нему, и мы просидели больше часа, уточняя некоторые, не совсем понятные для меня, места в тексте. Перед уходом я всё же не удержался и произнёс:
      - Если хотите честно, то концовки в этих мемуарах не хватает. Как-то оборвано. Может надо дописать о том, как сложилась дальнейшая судьба всех членов семьи?
      Он удивился:
      - Зачем? Я ведь не семейную историческую хронику писал. Я про войну писал. Про то, что она, проклятая, с людьми делает. На какие нечеловеческие муки обрекает. Как друзей и соседей в зверей превращает, как незнакомые люди последним куском делятся и жизнь тебе спасают, своей головой рискуя. Хочу только, чтобы вы, ваши дети и внуки, прочитав о том, что мы пережили, никогда больше не допустили ужасов войны.   

© Copyright: Геннадий Шлаин, 2023

* Текст сверху пока соодержится в файле, закончу разборку текста и скрою, оставя ссылку.

"Это невесело",  рецензия (22.03.2024. Англия)
http://proza.ru/2024/03/22/1743
https://stihi.ru/2024/03/22/7604
http://proza.ru/avtor/winderrain
https://stihi.ru/avtor/winderrain

© Copyright: Инна Бальзина-Бальзин, 2024
© Copyright:  Eanna Inna Balzina-Balzin, 2024