Она разбрасывала мои вещи, говоря, что собирает их. На самом деле это походило больше на агонию, нежели на развод. Несмотря на все, что приключилось, мне не было страшно, обидно. Я не злился, не готов был осыпать ее проклятиями, я просто чувствовал, что ужасно устал. За все время, что мы были вместе — многое произошло. Но никогда я не был честен с ней на сто процентов. Всегда я что-то утаивал от нее, я постоянно врал во благо, что, признаюсь, и погубило наши отношения.
Я просто стоял и смотрел на то, как она ругается на меня. Она посылала меня на все известные буквы, говорила все ругательства, которые знает. А что я? Я хотел только, чтобы это поскорее кончилось. Я просто ждал, когда я вернусь в кровать. Но куда мне идти? К матери? Так мы поссорились уже года три назад, когда я вышел за Кристину. Она была против этого брака и говорила, что она мне не пара. Что у нас не получится сделать хорошую партию. Так и получилось. Мы не то, что не задумывались о ребенке, у нас не было даже кота. Я был против этого всего. Я знал, что будет сложнее расставаться. В любовь до гроба я не верю, но я надеялся. Честное слово, я старался. Но почему мы расстались? Все из-за моего диагноза. Я стал меньше уделять ей внимания, полностью погрузился в себя. Мне было не до нее, я боролся со своим состоянием, каждый день отвоевывая у него жизнь. Нет, я не смертельно болен. Я даже не сумасшедший, как говорит мой врач. Просто временные трудности, которые вполне можно вылечить таблетками. Что я и пытался сделать. Но, если раньше я чувствовал хоть что-то, в основном, конечно, боль, то сейчас я не чувствую ничего. Я потерялся.
— Ну что, твои вещи готовы, ублюдок, — она швырнула в меня рюкзак, — сумка у двери. Я делаю тебе большую услугу, что собрала твои вещи. Ты бы даже этого не сделал.
Что мне ей ответить? Какую лицо скорчить? Улыбка, расстроенное и при этом негармоничное, как гитара, лицо Пьеро? Я привык подстраиваться под нее, я привык думать не за себя, а за нее, чтобы не обидеть никого. И вот сейчас, что я могу сделать? Я начал думать, это было меньше секунды. Я тупо уставился на нее и пытался прочитать по ее глазам, что ей нужно. Ей нужна поддержка, ей нужно что-то такое, что может успокоить ее.
— Ну, не сердись… Зачем ты это сделала? Мы же можем все вернуть, — уголки губ к низу, на глазах еле заметные скупые слезы.
— Нет, Егор, это было последней каплей. Больше не может быть так. Есть только ты и точка. Только ты, — она заплакала, не успев закончить предложение.
Я подошел к ней, обнял за плечи, она вырывалась, материлась и пыталась даже ударить меня своими маленькими кулачками. Мы редко ссорились по настоящему. Только какие-то обиды и мелкие непонимания. Поэтому я не знал, что делать. Я потерялся. Она все плакала и плакала. Меня начало это раздражать, я ненавижу, когда люди проявляют свои эмоции.
— Успокойся… держи платок, — я достал салфетки и протянул ей.
— Ничего мне от тебя не надо, — она кинула пачку в меня, в надежде, что мне будет больно, — просто уходи. Может быть на день-два, но уходи… мы все решим, обязательно, но не сейчас.
— А вещи зачем собрала?
— Потому что я не знаю, вернешься ты или нет.
Делать было нечего, я взял вещи, и попятился к выходной двери. Прощаться с квартирой было нелегко, я обвел ее взглядом, словно ища какие-то несоответствия, как будто я во сне, как будто это все не реальность.
— Я люблю тебя… — сказал я в двери. Я знал, что это хоть как-то поможет ей справиться со всем, что на нее свалилось. Но в ответ я услышал только шум хлопанья двери.
На дворе было уже семь часов вечера, люди только возвращались с работы, облепив многоквартирные дома светом, исходящим из дешевых люстр. Они обедали на своих маленьких кухнях, говорили о прожитом дне со своими близкими, а потом рассыпались в угрюмых развлечениях: телевизор, компьютерные игры, сон. Я же был вынужден пойти куда глаза глядят. Я устал. Я чувствовал, как валюсь с ног. Это все из-за таблеток, которые мне выписали. Было сложно чувствовать себя живым. Повторюсь, я больше не чувствовал ни горя, ни радости, одну пустоту, обжигающую меня своим хладнокровием.
Я дошел до метро, а путь был длинным, с чемоданом и рюкзаком на плече, но все так и не придумал, куда мне пойти. В голове маячили имена, фамилии, должности, номера телефонов. Но из этих чертогов я не мог выцепить ни одной, которая помогла бы мне. Друзей у меня не осталось, настоящих друзей, а не этих коллег по цеху, которые облепливали меня, как мухи. Мне было холодно. Вот что-что, а холод я чувствовал. Он прибирал меня, заставляя почувствовать, что я живой. До сих пор жив. Номера, фамилии, должности… Кто бы мне мог помочь? Я не мог позволить себе отель, не мог поехать к матери. Слишком плохо она ко мне относилось все время. Даже в детстве. Она постоянно ругала меня. Самое страшное, что я от нее слышал, — это то, что она отдаст меня к другим родителям. Я тогда не мог поверить своим ушам, я начал плакать, как никогда не плакал. И все-таки я ее любил. А она меня нет. Никогда она не хотела меня, я это чувствовал, Отец от нас ушел, достаточно банальная история, но такова жизнь. Его я видел два раза в жизни. Первый — на мой первый юбилей, а второй раз уже на совершеннолетие. Он мне дал свой номер телефона. Может позвонить ему?
Я достал телефон, который хранил в себе записную книжку. Как же это удобно! Нашел контакт “Алексей Сергеевич”, называл я его по имени-отчеству, так как “папа” было слишком бы слишком хорошо для него. Я набрал номер. Гудки, гудки, гудки. Без ответа. Придется, все-таки, снимать отель. Может через два дня Кристина, все-таки, позовет меня обратно? Но, внезапно, у меня зазвонил телефон. Это был отец.
— Да, я слушаю…
— Алексей Сергеевич, это…
— Кто? — спросил из трубки прокуренный баритон. У него был прекрасный тембр голоса, это единственное, что я помнил с детства.
— Это я, Егор, — твой сын.
— А, — протяжно раздалось из трубки, — Егор! Что ты сразу не сказал. Что-то случилось?
— Да, случилось. Меня выгнали из дома.
— Мамка-то? У нее сложный характер, да. Но и ты в тридцать лет мог бы съехать от нее наконец-то.
— Нет, меня выгнала жена. Мне негде жить, к матери я не хочу. Остался только ты.
— Если бы ты не был моим сыном, я бы даже обиделся, что ты позвонил мне в последнюю очередь. Но, ладно… Можешь приехать. Записывай адрес.
Он дал мне адрес, я запрыгнул в метро, доехал до конечной. Все это время я думал о том, как мне с ним быть. Что я могу ему сказать? Мы не виделись столько лет. Я даже не помню его лица. Узнаю ли я его? А как я буду думать за него? Вдруг у него еще есть дети? Эти вопросы волновали меня.
Я вышел из метро и оказался в микрорайоне. Все было точно также, как и у меня дома. Такие же дома, такие же люди. Все это напоминало дежавю. Мне было холодно, я весь озяб. От волнения ли это? Но я уже привык к тому, что ничего не чувствую. Не думаю, что это было оно, просто холод…
Оказавшись около подъезда, я набрал цифры домофона и начал ждать. Через минуту мне ответил тот же голос, который был в трубке, но немного искаженный плохим оборудованием домофона. Я вошел в обычную парадную, подошел к лифту, в котором не было даже зеркала. Пустая, расписанная матерными словами кабина.
Мне открыл дверь человек лет пятидесяти, которого я мог называть “Папа”. Он был высок, с бледным впалым лицом, длинными волосами, и синяками под глазами.
— Проходи, Егор. Давно не виделись, — он выдавил что-то вроде улыбки.
Я прошел в квартиру, из которой доносился запах алкоголя и пота. Это была студия, кухня и гостиная с раскладным диваном. Слабый свет освещал все это, в люстре была только одна лампочка. Диван был не убран, на что обратил внимание мой отец.
— Ты извини за беспорядок, я не успел убраться, — он начал застилать то, что служило ему кроватью, — пиво будешь?
— Я не пью.
— Мой сын и не пьет! Как до такого ты докатился.
— Я пью таблетки.
— А… Болеешь?
— Ну типа.
— У тебя с детства было слабое здоровье, — он сходил к холодильнику за пивом, присел на диван и пригласил меня сесть.
— Ну, рассказывай, как жизнь молодая.
Я не знал, что ему рассказать. Произошло много чего… Но самое главное, я не знал, что он хотел от меня услышать. Может быть, он хотел, чтобы я ему излил душу, а может спросил он это просто из-за банальной вежливости. Кто знает. Я посмотрел в его мутные, пьяные глаза, и понял, что надо делать.
— Я рад тебя видеть, — смущенно сказал я.
— И я тебя, Егор! Так и знал, что ты когда-нибудь обратишься ко мне за помощью. Вот как знал! На что еще нужны отцы.
Я разозлился. Это было первая моя сильная эмоция за долгое время. За какой помощью?! Почему он не выходил на связь, почему я не мог вспомнить лицо своего отца? Почему он ушел от нас, оставив меня гнить в коммуналке с матерью? Все это я хотел сказать ему в лицо, но мне не хватало смелости. Я привык подавлять в себе все эмоции, так было проще с Кристиной.
— Всегда рад помочь, — спустя небольшую паузу сказал он в пустоту, что называлось моим внутренним миром.
— Алексей…
— Папа! Егор, папа!
Я еле выдавил из себя это слово.
— Папа… У тебя есть еще дети?
— Нет, ни одного. Только ты, Егор.
Мы замолчали. Он опустошил залпом бутылку, ушел за второй. Сел рядом со мной, и, казалось, начал меня изучать.
— А ты вырос!
— Конечно, ты в последний раз видел меня двенадцать лет назад.
— О, Боже! Тебе уже тридцать лет. Как быстро растут дети.
— Алексей…
— Папа.
— Нет, Алексей.
— Папа.
— Хорошо, папа. Я видел тебя два раза в жизни, — не выдержал я, — ты тоже. С тех пор многое поменялось. Конечно, я вырос. Как без этого! У меня семья появилась. Ты даже не пришел на свадьбу. Ты даже этого не знал!
— Конечно не знал, ты же меня не пригласил.
— С чего я должен приглашать человека, которого еле знаю…
— Потому что мы родня, сынок. Я ведь всегда про тебя помнил. Даже вот не смог завести еще одного ребенка, думал, что это неправильно, — он положил пиво в сторону и на его глазах показались слезы, — ты вот думаешь, что я плохой? Ты думаешь, что я такой ублюдок, который видел тебя два раза в жизни? И думаешь, что это по моей вине! Да черта с два!
— Тогда что тебе мешало все это время поддерживать меня, звонить мне? Поздравлять с гребанными днями рождения? Я не говорю даже о финансовой помощи, просто о обычных, мать их, днях рождения! Боюсь, ты даже не помнишь, когда он у меня.
— 30-го марта. Как и у твоей матери.
— Так вот что! Ты запомнил его только потому, что это день рождения моей матери. А ей ты хоть раз звонил за это время? А когда она болела?
— Когда она болела, я сделал все, чтобы ее поместили в хорошую больницу. Ты хоть знаешь, почему я живу тут? А не в хорошем доме?
Я начал дрожать. Все это выделялось из моей картины мира, где отец — абсолютное зло, а мать — святая женщина, не без грехов, но которая меня вырастила.
— Я заложил свой дом, я набрал кредитов. Ты думаешь, мне охота жить в таком говне? — он развел руки по сторонам, приглашая меня оглядеться, — да я все делал ради нее. И ради тебя. Просто тебе об этом не говорили. Все лавры должна была присвоить себе она. И только она! — он заплакал.
Я не выдержал и заплакал тоже. Подумаешь, тридцатилетний лоб, к которого, казалось бы, не было чувств — заплакал.
— Я пытался, честное слово, я пытался… Наладить с ней отношения, а она даже мне спасибо не сказала! Она думала, что я сломал ей жизнь. А это она сама подала на развод! Потому что была уверена, что я ходил по бабам. А я просто много работал. Ты не помнишь, но первый год мы жили вместе. Я практически тебя не видел из-за работы. А она сидела и ничего не делала! Все говорила, что в декрете.
— Не ругайся на мою мать! — вдруг вырвалось у меня.
— А я и не ругаюсь. Я просто говорю, как есть. Пойми, у каждой монеты есть обратная сторона. Я, наверное, дрянной человек. Я — алкоголик, у меня нет высшего образования. Она думала, что я не могу тебе ничего дать. Что я изменяю ей! Надо же! Вот она — семья.
Он заплакал, лез меня обнять. Я позволил ему это сделать. Все-таки, наверное, он не виноват. У каждой истории есть и другая трактовка событий. Меня просто воспитали ненавидеть его. Если послушать мать, то и ее доводы покажутся весомыми. Но, пока что, я очень сочувствовал этому человеку.
Мы еще сидели два часа, обсуждали мою жизнь. Ему было действительно интересно, он слушал меня с вниманием. Когда я кончил свой рассказ, завибрировал телефон. Это была сообщение от Кристины: “Извини, я не права. Возвращайся, пожалуйста. Я люблю тебя”