Часть II, глава третья: http://proza.ru/2024/03/03/1727
Глава четвёртая. Насмешки судьбы.
«Судьба тасует карты, а мы играем».
(Артур Шопенгауэр немецкий философ 1788–1860)
Шёл Ромка узкими улочками родного города уставший, эмоциями да новостями ошеломлённый, и понимал, жизнь его уже никогда не будет прежней. В несдержанном порыве, по обыкновению, мелькнуло, было, неосознанное желание уехать и вновь замкнуться в собственном мирке, но исповедь тётки вывернула всю его душу наизнанку и вытряхнула из неё всякий ненужный сор.
Всё перевернулось, смешалось сегодня в Ромкиной жизни. У него есть сын! Поднималась гордость, возбуждала ликующая радость, а из глубин души – необъяснимая паника. Всем сердцем разделял он опасения Александры за Ванечку, но как правильно подойти к мальчишке даже не мог себе представить. Как бы не оттолкнуть, не навредить, ведь возраст-то уже сложный.
Роман хорошо помнил себя подростком. С одной стороны – ему было достаточно матери, но с другой... как же сильно он мечтал об отце! Но Ваня-то слышал о нём много раз от матери, бабки. Что они рассказывали ему о Севке? Как формировали его образ? Получится ли безболезненно поставить всё на свои места, и как отнесётся к этому Лёля?
Вопросов возникло столько, что сердце Романа не выдержало. Последнее время его часто беспокоили боли в груди, но как-то они само собой проходили, а тут прижало не на шутку. Сердце, словно чихающий мотор в машине, вдруг сбилось с ритма. Удар… пауза… и тело сковывает подсознательный подленький страх смерти. Следующим вздохом Ромка жадно ловит воздух широко открытым ртом, немного задерживает его в себе и медленно выдыхает, слегка покашливая. В голове туман, в теле слабость. Ноги – ватные – идти не хотят.
С трудом добрался до скамейки и прилёг. Закрыл глаза, расслабился.
Опустились сумерки. В сквере тихо и покойно. Прохожих мало, нет того раздражающего хаотичного движения, которым пронизано всё пространство столичного мегаполиса. И воздух – чистый, бодрящий, словно целебный источник, принёс некое облегчение. Утихомирились суетные мысли, уступив место более здравым, что всё в итоге, как-нибудь разрешится – было бы желание, но не укладывалась в голове схожесть судеб его и сына.
Ромка появился на свет – ни одной душе, кроме матери, не нужный. Ваню, к счастью, ждали двое: мать его и Александра, которая в своё время до самого конца осуждала сестру свою за то, что та неизвестно от кого родила. Не поддержала её, ни разу не помогла и племянника, невесть за что, крепко невзлюбила. Долго его не признавала, а жизнь вон как повернула. Явно, что-то судьба лукавая, хотела этим сказать, знать бы о чём. А может, просто посмеялась?
Настойчиво вертелись и слова предупреждения тётки: «Пока не поздно». Произнося их, она, наверное, даже сама до конца не осознавала, насколько права! А Ромка не только понял, он это знал. Не так давно на собственной шкуре испытал, что такое – поздно… На личном опыте убедился, как жестоко может наказывать жизнь опозданием…
– Милок, – мимо проходящая старушка, сочувственно покачала головой, – чего разлёгся-то? Рано ещё на лавочке спать, застудишься. Выпил, так иди домой… али, плохо тебе?
Засуетилась, таблетки из сумочки достала. Предложила скорую помощь вызвать. Ромка отказался, но валидол взял.
Приятна забота чужого человека, но излишнее внимание к себе всегда вызывает у него внутреннее беспокойство. Какую бы смелость и решительность в экстремальных условиях он ни проявлял, в простых человеческих отношениях всегда теряется, словно душа и разум его прекращали понимать друг друга. Сложный характер у Ромки, а всё потому, что он с рождения – безотцовщина, а с четырнадцати лет – полная сирота. Сиротам всегда трудно. Обездоленные – они вынуждены скитаться по жизни, словно неприкаянные, в вечной мечте обрести семью, а как построить её, представления не имеют.
Чуть, что не так, они, словно ежики, тут же занимают оборонительную позицию, выставляя наружу все свои колючки, с целью защиты от новых бед и страданий. Неприкаянные, нераскаянные, не нашедшие своего места в нашем грешном мире… Вечные мытари, в поисках тепла и любви.
Так и Ромка, как бы ни открещивался от Петрашевского, мысли о нём никогда его не отпускали, но долго терзали сомнения, а стоит ли? Ум отрицал, разум, хоть и опасался, но исподволь нашёптывал, что надо, а душа плакала от желания, и после смерти Бориса Андреевича именно душа, затмив ум и разум, победила.
На тёплые чувства от знакомства, Роман особо не рассчитывал, прекрасно понимая, что его появление в жизни отца вряд ли того обрадует. Не румяным мальчуганом он к нему явится! Скорее всего, вызовет отторжение, раздражение, недоверие и массу других негативных эмоций. Больше всего Ромка боялся, как бы отец не заподозрил его в корысти. И поэтому мечтал явиться взору родителя вполне самодостаточным человеком. Именно это его тайное желание и подвигло Романа добиваться успехов в жизни.
Если бы кто тогда спросил, а зачем ему вдруг понадобился отец, Ромка вряд ли бы ответил. Он и сам это плохо понимал и часто ловил себя на мысли, что хорошо бы махнуть на всё рукой, и забыть, но не получалось. Не отпускал его, наверное, «зов крови», что заложен в наших генах. Для ребёнка, а мальчика в особенности, отец – это всё: это главный проводник в жизнь и в мужской мир – в мир добытчиков, охотников, завоевателей и защитников.
Ромка уже давно сам научился добывать и охотиться, завоёвывать и защищать, но он, словно иссохшее дерево, продолжал искать свои корни, ведь не зря говорят – человек без семьи, что дерево без корней и плодов. Нежизнеспособно оно. В образе отца Роман мечтал получить лишь моральную опору. Хоть кусочек её, хоть частичку… хоть один корешок…
Выйти на Петрашевского было архи сложно, тот оказался человеком не простым. Сидел высоко, жил широко, но держался в тени. Имея обширные связи, помог Игорь, и Роман получил от собственного отца аудиенцию «на пару минут» в конце рабочего дня в вестибюле одного из своих офисов. «Хорошо, хоть не на пороге», – подумал Ромка и пожалел о своей затее.
Полукруглый холл в нейтральный тонах, высокий потолок и люди, словно роботы, за стойкой. Такие же серые, обезличенные и холодные, как всё вокруг, и не придают им оживлённости натянутые фальшивые улыбки. Пока Роман оглядывался, не заметил, как словно ниоткуда рядом с ним появился человек, о котором вряд кто за последние годы думал больше, чем он. Это был его отец – Вячеслав Петрашевский!
Выше среднего роста, худощавый, сутулый, словно горбун. Густая шевелюра чёрных волос, равномерно тронутая сединой и аккуратно зачёсанная назад, открывала высокий нахмуренный лоб. Взгляд цепкий, красиво очерченные губы плотно сжаты, и неживой цвет лица.
Забилось в бешеном темпе сердце, вспотели ладони и пересохло во рту у Романа, и забыл он все слова, что много раз репетировал, готовясь к встрече. Стоит истуканом и не знает, что сказать…
Глядит во все глаза на отца и удивляется чувству жалости в своей душе, что не от хорошей, поди, жизни – в прошлом, стройного красавца – так покорёжило и согнуло.
Петрашевский занервничал: «Я вас слушаю».
Посмотрел на часы и засунул руки в карманы из дорогой кашемировой ткани пальто, угрожающе выставив большие пальцы наружу. В нетерпении начал покачиваться, мягко переступая с пятки на носок: "Ну-с?"
Роман пролепетал какое-то приветствие, откашлялся и наконец-то сумел взять себя в руки. Относительно спокойно уже, протянул Петрашевскому фотографию: «На этом снимке моя мать Олеся стоит рядом с вами. Я знаю, что вы с ней встречались. Тайком. Знаю про белый мерседес, и то, что вы мой отец…»
Выпалил всё это быстро и нелепо громко. За спиной раздался шёпот, кто-то в голос усмехнулся. Ромка на секунды прервался и хотел, было, рассказать в каком году это случилось и в каком городе, но Петрашевский взмахом руки его остановил.
– Вы знаете? Надо же! А почему меня об этом никто не оповестил? – в интонации насмешка, а голос богатый, мягкий, как у певца поставленный, и никак не вязался с его демонической внешностью.
– Понимаете, я об этом узнал… когда… – Роман понял тщетность своих усилий. – Поверьте, мне ничего от вас не надо… я подумал, что…
Петрашевский резко перебил: «Значит, я ваш отец, а вы по отчеству… «Павлович», кажется? Интересно получается. А вам матушка не объяснила, почему?»
И пошёл прочь, натягивая на ходу перчатки.
– И меньше думайте, молодой человек, дольше проживёте, – небрежно бросил через плечо и повелительным жестом дал своим «сторожевым псам» команду проводить непрошенного гостя вон.
Роман крикнул вслед горбатой спине: «Она давно умерла, а вас матушка называла… «рыцарем на белом коне» … а вы…»
Скрипнули входные двери, и отец растворился, как и не бывало его, в уличной толпе…
Пока Ромка переводил встревоженный дух, к нему подлетел охранник и, бесцеремонно похлопывая ладонью по спине, повёл к выходу: «Это ж надо, шефу новый родственничек выискался! – возмущался ревностный блюститель порядка. – Давай, вали отсюда, сынок, и чтоб тебя тут больше не видели! Понял?»
Столь жгучего стыда и унижения Роман прежде никогда не испытывал и в более глупом положении не пребывал. Нашёл отца на свою голову, получается!
Эх, судьба его – кривая да косоглазая – в очередной раз из огня да в полымя швырнула! Знать бы только за что? …
В бессильной ярости на самого себя, Ромка с отвращением представлял, до чего же жалко и ничтожно он выглядел! Как размазня, двух слов связать не смог! Хотелось плакать от досады.
Осуждающе думал о матери, не понимая, как же она могла полюбить этакое чудовище – ведь от Петрашевского за версту тянуло могильным холодом! Душа Романа отвергала отца каждой своей ниточкой, клеточкой, чёрточкой, полностью вычеркнув из себя сиюминутную жалость, что возникла при первом взгляде на него.
Хотелось в душ – отмыться, и напиться, чтобы забыться… Он возвращался домой словно с похорон. Оно и верно, в прах рассыпались мечты, и улетели в небеса надежды, а неоправданные ожидания принесли очередные скорби.
Роман не глуп и никаких иллюзий, планируя это встречу, он не питал, но всё-таки рассчитывал хоть на какой-то маломальский диалог, а его, словно пса бродячего, пиная ногами, вытолкнули за дверь и издевательски посмеялись в спину.
Больно Ромкиной душе, тяжко! «До чего же люди стали чёрствыми… – думает он с горечью. – Не слышат они сердца друг друга – окаменели души их в бесчувствии; не видят боли чужой – ослепли глаза их. Живут, как неживые, а души рвут друг другу по живому».
Как добирался домой, Роман не помнил, а дома не выдержал: всё, что накопилась в душе об отце, рассказал Кристине, но она не поняла… Не подсказало ей сердце, что только дойдя до края, мужчина осмелится перед женщиной обнажить душу. Но понять и оценить это способна лишь та, которая любит, и слушать любимого будет, как мать.
Но между Кристиной и Романом нет глубоких чувств, не соприкоснулись и не перекликнулись их души. Не совпадала и глубина познания мира и, естественно, разным было его восприятие.
Отношения меж ними являлись самым настоящим сожительством во всех нехороших смыслах этого казённого слова: без сострадания, без обязательств, каждый сам по себе и себе на уме. Фикция, одним словом. Игра в семью…
Все попытки Романа сблизиться духовно разбивались в пух и прах, и не потому, что Кристина не хотела, ей это просто не было дано природой. Внешне лёгкая, словно бабочка, с кукольным и гладким, как яичко, личиком; с длинными ресничками; стройными ножками да узкими коленками, она была удивительно приземлённой и неповоротливой в любых отношениях. Этакий танк в женском обличье. С такой непробиваемой бронёй беседовать душевно невозможно, но Ромка сегодня дошёл до края и очень нуждался в поддержке.
– Не раскисай! Ты ж мужчина! – Кристина отводила глазки в сторону, перебивая. – Хотя… такой папашка нам бы не помешал.
И зевая, отправилась спать, а Роман до утра пил горькую, поставив напротив себя рюмку водки, накрытую кусочком хлеба… справляя поминки по тому, кого по сути никогда не имел.
Спустя месяц Роману позвонили из офиса Петрашевского и предложили провести генетическую экспертизу.
Он не согласился. Позвонили ещё раз, и Ромка снова, уже с покаянием, отказался: «Простите, мне ужасно стыдно – это был глупый поступок. У меня есть отец, так что, давайте эту тему закроем и… простите, Бога ради…»
Искренне так сказал, спокойно, потому, как переболел. Пережил. И дверь в душе своей к отцу намертво заколотил, поставив на ней жирный крест, чтобы в дальнейшем никто его больше не вышвырнул в неё…
Кристина Романа не поддержала, но тут она уже не зевала.
Гневом наполнилось сердце её – ещё бы, Петрашевский крут и богат! Землей торгует и недвижимостью, сдаёт в аренду площади. Расчётлив и осторожен, как лис. Семья проживает в Майами…
Она кричала, что только козёл и прочие парнокопытные способны отказаться от отца с таким состоянием! Ластилась, в красках описывая возможности сладкой жизни с такими родственничками и, натыкаясь на Ромкино сопротивление, шипела змеёй подколодной и топала ногами, угрожая самой отнести материал для анализа.
Шум в квартире стоял неимоверный!
– Мне омерзительна твоя плебейская гордость! – вопила она, всячески унижая Романа. – Верно говорят, что девушка из деревни может уехать, но деревня из девушки – никогда! Сноб из Мухосранска! Что ты из себя представляешь? Кому ты нужен – весь в кредитах и ипотеке? Ну, пойми, разве можно верить словам в таком важном деле? Если Петрашевский предложил экспертизу, значит, у него появился к тебе интерес, а ты – упёртый дурак – лишаешь нас счастливого будущего! Сам же рассказывал, что его единственный сын болен аутизмом, и возможно, он задумал ввести тебя в свою компанию. Ты можешь стать наследником! И мы уедем в Америку!
Роман и сам понимал, когда шёл на встречу, что экспертизы не миновать, но совсем другим он представлял себе отца и встречу с ним. Этот лощёный сгорбленный человек с холодными глазами и сверлящим взглядом, вызывал у Романа сейчас полнейшее равнодушие с долей некой брезгливости.
– Поздно, – пытался объяснить Кристине, – понимаешь, поздно, мне уже этого не надо! Ушло время, и сердце моё его не принимает. Каждый, кого я до сих пор в своей жизни встречал, для меня милее и роднее. Даже тот старик инвалид из поезда… Ну, не могу я переступить через себя и заставить принять этого человека за своего, за родного, и… не хочу предавать память Бориса Андреевича.
– Но ты тоже обидел его отказом. Сначала руку протянул, а после – грубо оттолкнул, – твёрдо стояла на своём Кристина.
– Я… обидел? – Ромка задумался и нехорошо прищурился. –Возможно, но первым оттолкнул мою руку он, и довольно-таки грубо… Секретари звонят… Доверенные… Надо же! Удостоили меня чести! Знаешь, я почти тридцать лет жил с мыслями об отце. Мечтал о нём, представляя каким он может быть, кем, но… я придумал себе несуществующий образ, и он жил навязчивой идеей во мне. А сейчас понимаю, насколько глубоко заблуждался я, выдавая желаемое за действительность! Нет между нами ничего родственного и никогда уже не будет! И хватит об этом… а свою алчность угомони, наконец-то – у Петрашевского ещё две дочери подрастают, и уж тебя, с характером склочно-рыночной бабы, они точно не примут! Кристина, прекращай!
Роман едва сдерживался. Столь возбуждённым она его ещё не видела, и немного присмирела, но удила закусила крепко, и продолжала обрабатывать Ромку не мытьем, так катаньем. И чаще в первоначальном его значении: «не взяткой, то бишь, поборами, так пыткой и муками».
Это было невыносимо! Кристина вела себя, словно одержимая. Не в силах, глупая, была расстаться с мечтой о райской жизни, которую вообразила. Образ Петрашевского встал между ними непробиваемой стеной. Совместная жизнь трещала по всем швам.
Удивительно, но встреча с отцом улетучились из памяти Романа очень быстро, словно и не было её. Возможно, в силу того, что испив свою горькую чашу до дна, он понял: выше головы не прыгнешь и прошлого не воротишь. Так стоит ли его тревожить, посыпая солью раны?
Но судьба – пересмешница, вновь затеяла с ним очередную игру: теперь Роман сам выступает в роли отца, и это казалось, невероятным!
Продолжение: http://proza.ru/2024/05/02/1534