Казус манипулятивности

Казус манипулятивности
           (Над страницами романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»)

                Он в черепе сотней губерний ворочал,
                людей носил до миллиардов полутора.
                ... Он в битву вёл, победу пророчил...
                Вл. Маяковский
                Люди сознают свои желания, но не знают
                причин, коими они детерминируются.
                Б. Спиноза

               
  Значительное по своим размерам помещение. Что-то среднее между огромной комнатой и залом средней величины. В центре -  массивный приличных размеров овальный стол цветом под морёный дуб. Столешница его покоится на  четырёх причудливо изогнутых основательных ножках, напоминающих скорее конечности какого-то доисторического исполинского существа. Так и кажется, что вот-вот за ними вернётся  их хозяин, и содрогнётся всё от грозных и страшных рыков, наподобие тех, что мы слышали «В парке Юрского периода». И содрогаться здесь было чему. Вокруг стола были расставлены  стулья, сиденья и спинки которых были оббиты зелёным велюром. И на каждой спинке можно было прочесть золотистую вышитую надпись: «КлуЗАв». Такая же надпись   была на всех предметах сервиза на двенадцать персон, а также на салфетках и пепельницах. Она же украшала изящные головные уборы и симпатичные фартучки двух очаровательных официанток, что торопились накрыть и украсить стол к приходу членов клуба.
В бликах настенных подсвечников тускло мерцали  в тяжёлых рамах изображения каких-то персон. При их ближайшем  рассмотрении  все сомнения исчезали. Это была галерея героев. Но не тех, кто на поле брани
сыскал себе славу и право на память благородных потомков. Это были и не отважные путешественники,  и не  прославленные мореходы, и не первопроходцы далёкого космоса, и  не ….  Да они вообще никогда не жили среди людей. Но в них  всегда нуждалось человечество. Это были художественные изображения литературных персонажей, властителей дум многих поколений, некие высокие нравственные эталоны, явленные миру выдающимися писателями и поэтами разных времён и народов. Были здесь и портреты антигероев, которые потрясли умы и души читателей невероятной степенью зла, сотворённого ими. На  посетителей со стен смотрели князь Игорь и вещий Олег, Чацкий и Онегин, Обломов и Рахметов, Чичиков и Остап Бендер, Жан Греннуй и Морриати, Фродо и Гарри Поттер, Дон-Кихот и д,Артаньян, Анна Каренина и Татьяна Ларина, Анжелика и Скарлетт ОХара, и многие другие. При этом надо заметить, что они  так нерасторжимо были связаны с судьбами многих людей, что лирическому  персонажу  одного из стихотворений Михаила Светлова, тревожась за судьбы своих любимцев, пришлось обратиться к писателям с такой  настоятельной просьбой:
Товарищи классики!
Бросьте чудить!
Что это вы, в самом деле,
Героев своих
Порешили убить
На рельсах,
В петле,
На дуэли?..
Прозвучал протяжный удар гонга,  и двое служащих   медленно раздвинули тяжёлые портьеры высоких дверей, приглашая гостей пройти вовнутрь.
 Не спеша, обмениваясь какими-то фразами на ходу, приглашённые стали входить, при этом кто-то сразу отправлялся к столу и занимал место за ним, а кто-то  располагался в уютных креслах, что тут, то там стояли у стен, а между ними можно было увидеть  бронзовые  скульптуры древнеримских и древнегреческих писателей: Катулла, Плиния, Тертуллиана, Тибулла, Ксенофонта, Лукиана, Анакреона, Аристофана, Гомера, Софокла.
Все вошедшие были знаменитыми писателями, теми, чья слава  перешагнула все мыслимые пределы.
   А сейчас  самый раз надо объяснить, о чём собственно идёт речь. Дело состоит в том, что я попытался себе представить событие, которое в реальной жизни никак не могло произойти – заседание Клуба Знаменитых  Авторов, то есть заседание «КлуЗАва». Конечно, можно поинтересоваться: «А что тут необычного? Ведь писателям,  даже если они и суперзнамениты, чего бы не организовать свой клуб и не собираться в нём время от времени? Чем они, скажем, хуже любителей почтовых марок?» Всё это так. Но дело в том, что некоторые из них давно ушли в мир иной, а другие, хоть и живы, находятся так далеко друг от друга, что  вряд ли могут быть членами одного клуба.
Но они  всё же здесь собрались, и вот-вот начнётся заседание этого странного сообщества. Зачем  мне нужно было придумывать такое немыслимое? А вот зачем. Когда бы ни жили писатели,  в какой бы стране они ни творили, предметом их рассмотрения является жизнь отдельного  человека или какой-то части общества в обстоятельствах выбираемого авторами исторического времени. И это изучение  было связано с общими для большинства писателей проблемами. Это были попытки ответов, скажем, на такие актуальные вопросы, как «Что такое счастье?», „Что такое любовь?», «В чём суть отношений Бога и человека?» Именно  ответы на такие  и многие другие вопросы искали читатели в популярных книгах.  И мне представилось интересным собрать несколько писателей за овальным столом  и предложить им порассуждать на один общий для них вопрос. И этот вопрос был  сформулирован мною следующим образом. Отчего зависит судьба человека? При этом было поставлено единственное условие, что каждому автору при ответе на этот вопрос надо исходить из рассмотрения жизни отдельного человека, описанной им на страницах  одного  своего известного произведения. И вот  писатели собрались, маленькое чудо совершилось, и я тебя, читатель, приглашаю присесть вместе со мной где-нибудь в некотором отдалении в этом зале и внимательно понаблюдать за беседой именитых гостей, которая скоро начнётся.
Только мы  незаметно расположились, как прозвучал второй гонг, и не успели стихнуть его басовитые переливы, как все знаменитости уже сидели за овальным  столом и ждали третьего удара гонга. Он не заставил себя долго ждать, и в момент его затухания  в помещение энергичной походкой вошёл ещё один знаменитый автор и сел за председательское место во главе стола, а за его спиной на стене висело изображение любопытного литературного персонажа, полностью соответствующее авторскому описанию.
 "Два глаза упирались в лицо смотрящего на этот на портрет. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый - пустой и чёрный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. Лицо …было скошено на сторону, правый угол рта оттянут к низу, на высоком облысевшем лбу были прорезаны глубокие параллельные острым бровям морщины. Кожу на лице …как будто навеки сжёг загар». Под этим жутковатым портретом можно было прочесть надпись: «Воланд».
А теперь позволь мне представить тебе,читатель, только что вошедшего господина. Это был Михаил Афанасьевич Булгаков, человек с удивительной судьбой и с не менее удивительным литературным талантом. «Необыкновенно элегантный, подтянутый, со всё видящими, всё замечающими глазами, с нервным, очень часто меняющимся лицом»,  он появился «в лихо отглаженной чёрной паре, чёрном галстуке-бабочке на крахмальном воротничке, в лакированных, сверкающих туфлях, и ко всему прочему ещё и с моноклем, который он иногда грациозно выкидывал из глазницы и, поиграв некоторое время шнурком, вставлял вновь, но, по рассеянности, уже в другой глаз…» Многие из присутствующих его хорошо знали, поэтому приветствовали дружелюбными улыбками и шутливыми репликами. Через некоторое  время Михаил Афанасьевич попросил тишины и обратился к сидящим за овальным столом:
- Господа. Я рад нашей новой встрече в этом уютном клубе. Надеюсь, что вы уже заметили  удивительное изобилие всяких вкусностей на столе перед вами. Хочу выразить личную признательность нашим очаровательным хозяйкам и надеюсь, что вы все присоединитесь к этой моей благодарности, выразив её не только изящным слогом, но и отдав должное  этим манящим яствам. Однако гастрономические изыски всё  же не являются целью нашего  нынешнего собрания. Всё это между прочим. А если переходить к теме нашего заседания, то она, как вам уже было сообщено заранее, формулируется следующим образом: «Жизнь человека как предмет художественного исследования». И перед началом дискуссии я хотел бы вот на что обратить ваше внимание... В моём  романе  «Мастер и Маргарита» состоялся такой диалог между Иешуа Га-Ноцри, он же Иисус Христос,  и Понтием Пилатом, прокуратором Иудеи:
- Не думаешь ли ты, что ты её подвесил, игемон? - спросил арестант, - если это так, ты очень ошибаешься.
    Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:
    - Я могу перерезать этот волосок.
    - И в этом ты ошибаешься, - светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, - согласись, что перерезать волосок уж, наверно, может лишь тот, кто подвесил?
 Помолчав и проделав очередную манипуляцию с  моноклем, и в очередной раз перепутав глаз, куда его надо было вернуть, Булгаков продолжил:
- Многое разделяет этих двух так не похожих друг на друга собеседников, но понимание, что жизнь, судьба человека подвешена на нити, то есть существует нечто такое, что им управляет, их сближает.
И хотя многие читают этот мой роман или как романтическую любовную драму, или как некую сатиру на миропорядок в советской стране тридцатых годов прошлого века, или как авантюрно-плутовскую историю, или как историческую хронику,  или даже как  мистический опус, мне  же он мыслился как попытка ответить на только что поставленный в этой аудитории вопрос: «Так кто же подвесил человека? Кто же имеет власть над его судьбой, кто им манипулирует?»  И многие персонажи и коллизии моего романа являются иллюстрациями к ответам на этот вопрос. И они совокупно  дают вот какие ответы: случай, идеология, авторитет, власть, рок, Бог, нечто, покрытое тайной,  жуткое,  неподдающееся логическому объяснению; и, конечно, любовь и страсть,  и что-то из того, что свойственно отдельному человеку:  его пороки и какие-либо душевные  или физические особенности.
Поэтому  я хочу предложить присутствующим   рассмотреть в ходе предстоящей дискуссии заявленную мной проблематику: так кто же подвесил ваших героев на дорогах их жизни, кто ими управляет  и, если угодно, кто ими манипулирует?  И более того, какая сила может положить предел  их земному бытию?
  Выступившие затем авторы, а ими были такие заметные фигуры на литературном ландшафте как Леонид Андреев, Патрик Зюскинд и Максим Горький в рамках упомянутой Михаилом Булгаковым проблематики  в полной мере осветили сложную совокупность обстоятельств, в той или иной мере обуславливающих пребывание человека в земной юдоли. Об этом, например, свидетельствует весьма примечательный спор Зюскинда и Горького. Вот несколько фрагментов из их полемики.
Патрик Зюскинд:
-  Я полагаю, что человек находиться под сильным диктатом той или иной страсти, страсти, не знающей меры и границ дозволенного.  Ведь  именно такая страсть овладела с детства моим героем Жаном-Батистом Гренуем, подчинила, изломала, обрекла на одиночество и уничтожила физически при фантастических обстоятельствах. Его страстью был аромат, запах, ещё один мощный язык, на котором говорит человечество. Именно из-за неё он совершил  многочисленные убийства и насилия.
 Вот несколько выдержек из этого моего  романа, характеризующих объект страсти моего героя-выродка рода человеческого, жившего во Франции восемнадцатого века.
„Аромат проникает в самую глубину, прямо в сердце, и там выносит категорическое суждение о симпатии и презрении, об отвращении и влечении, о любви и ненависти. Кто владеет запахом, тот владеет сердцами людей“.
„В аромате есть убедительность, которая сильнее слов, очевидности, чувств и воли. Убедительность аромата неопровержима, необратима, она входит в нас  подобно тому, как входит в наши лёгкие воздух, которым мы дышим, она наполняет, заполняет нас до отказа“.
Мой персонаж  научился сохранять запахи, чтобы никогда впредь не упустить столь совершенную красоту, утверждая , что «запах – душа существа».
 Максим Горький:
- Как я погляжу, горазды вы,  современные авторы,  стращать своих читателей, -  раздался низкий глуховатый голос с характерным оканьем. Голос принадлежал высокому, сутуловатому, худощавому человеку средних лет. «Огромные кисти  /его/ рук были в полном несоответствии с узкими плечами и лёгким станом.  Он сразу привлекал к себе внимание и другими подробностями своей внешности. Притягивали к себе и «одухотворенное лицо простолюдина с широким ртом, и морщинистый высокий лоб с зачёсом коротких волос, и нахмуренные клочковатые брови над глубоко запавшими глазами, и колючие рыжеватые моржевидные усы. Всё это делало /его/ лицо  сосредоточенным, даже угрюмым. Глаза, цепкие, острые, всё схватывающие, светлые и сияющие, как бы изнутри освещённые  и способные плакать от радости...»
- Да, страсти дело не шуточное. Ещё старик Шекспир ими пугал: в пятых актах своих трагедий: вся сцена  у него в крови. Так и хочется вспомнить по случаю пушкинские строки из его «Цыган»:
    И всюду страсти роковые,
     И от судеб защиты нет.
Патрик Зюскинд:
- Mein Got, простите, сорвалось. Мой Бог!  Здесь сам великий Максим Горький присутствует! Вот так встреча с одной из высочайших вершин русской литературы двадцатого века!  Весьма рад, но не могу согласиться с вашим выводом, мэтр. Разве не страстями живёт главный персонаж романа «Жизнь Клима Самгина»? Ведь если изъять из четырёхтомной эпопеи все  любовные истории вашего Клима Ивановича и издать отдельной книгой, то получится потрясающий любовно-романтический бестселлер с такой вакханалией страстей, что он и дня не продержится на прилавках.  Как до такого ещё никто не додумался?
Максим Горький:
- Нет, батенька, не страсти любовные занимали Клима, хотя они и изрядно его потрепали.  Вам, наверно, известны такие строки из «Мцыри» Лермонтова?
Я знал одной лишь думы власть.
Одну, но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Многие годы из своей сорокалетней жизни  Клим «чувствовал, что он живёт накануне  открытия новой для него историко-философской истины,  которая  пересоздаст его, твёрдо поставит над действительностью  и  вне всех старых книжных истин. Ему  постоянно мешали домыслить,  дочувствовать  себя и  своё  до  конца.  Всегда  тот или другой человек  забегал  вперёд, формулировал настроение Самгина  своими  словами».
   Клим Иванович, осознающий себя русским интеллигентом, полагал, что в мире есть только одна власть над человеком:  власть мысли, идеи, слова. И человеку нужно только правильно выбрать истинное из них и подчинить этому выбору свою жизнь и судьбу.
 Если вас, господа присутствующие, не утомит несколько пространное цитирование из этой моей книги, то вот несколько иллюстраций к такому бесконечному и драматичному для него поиску:
-Нередко  казалось, что он до того засыпан чужими словами, что  уже  не видит себя.  Каждый  человек, как бы  чего-то  боясь, ища  в  нём союзника, стремится накричать в уши ему что-то своё; все считают его приемником своих мнений,  зарывают его в песок слов.
- Но,  просматривая идеи,  знакомые ему, Клим Самгин не находил ни одной удобной для него, да и не  мог найти, дело шло не о заимствовании чужого, а о  фабрикации своего. Все идеи уже только потому плохи, что они - чужие, не говоря о том, что многие из них были органически враждебны, а иные – наивны до смешного.
- Самгин утверждался в своём взгляде:  человек есть система фраз.
- В него извне механически вторгается множество острых, равноценных мыслей... Он чувствовал, что в нём кружится медленный вихрь различных мнений, идей, теорий, но этот вихрь только расслабляет его, ничего не давая, не всасываясь в душу, в разум. Иногда его уже страшило это ощущение самого себя как пустоты, в которой непрерывно кипят слова и мысли - кипят, но не согревают.
- Зачем ему эти <…> бесконечные, бесплодные думы, в которых  так легко исчезает сознание внутренней свободы и права  жить по  своим законам, теряется  ощущение своей  самости, оригинальности  и  думаешь как бы тенями чужих мыслей?
- Он не доверял случайным мыслям, которые изредка являлись у него откуда-то со стороны.
- У себя в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и мыслей и жить просто, как живут другие, не смущаясь говорить все глупости, которые подвернутся на язык.
Он, как Моисей, водил себя сорок лет по перекрёсткам идей и мнений. Пытался даже написать об этом книгу под названием «Жизнь и мысль». Но книга не была написана, путеводные идеи не были найдены. А в душе образовалась огромная пустота. Ведь недаром, первоначально я этот роман хотел назвать  как «История пустой души».  И всё это усугубляет тот факт, что, будучи бездарным в поисках направляющих его жизнь идей, он был совершенно бездарен в любви, в отношениях  с людьми, в жизни в целом, демонстрируя при этом подчас моральные качества весьма сомнительного толка.
Страсть и идея – вот два манипулятора человеческих судеб, по мысли этих двух авторов, явивших своих персонажей один до Булгакова, другой – значительно позже его.
Выше изложенный текст, с некоторыми правками, был написан десять лет тому назад, в 1914 году, и был фрагментом из эссе, посвящённого рассмотрению романа Андрея Битова «Улетающий Монахов».
Обращение к отрывку из давно написанного эссе обусловлено некоторыми событиями текущего времени. А именно: выходом на экраны фильма режиссёра  Михаила Локшина по мотивам романа  Булгакова «Мастер и Маргарита» и развернувшейся ожесточённой полемики в части оценки этого явления.
В этом плане любопытно было бы произвести  развёрнутый текстуальный анализ этого романа Булгаков в рамках той задачи, которая  была предложена этим маститым автором в упомянутом здесь  фантазийном отрывке из, повторяюсь, некогда мной опубликованного эссе на  интернет-платформе «проза. ру» под названием «Уединённый защитник», посвящённого роману «Улетающий Монахов» Андрея Битова, одного из самых любопытных современных авторов России.
Так что проследим поглавно, насколько полно реализовал Михаил Афанасьевич в своём  романе то обобщение, которое он  дал как вымышленный персонаж в  приведённом выше фрагменте из эссе. Речь идёт о следующем пассаже из него:
«И хотя многие читают этот мой роман или как романтическую любовную драму, или  как некую сатиру на миропорядок в советской стране тридцатых годов прошлого века, или как авантюрно-плутовскую историю, или как историческую хронику,  или даже как  мистический опус, мне  же он мыслится как попытка ответить на только что поставленный в этой аудитории вопрос: «Так кто же подвесил человека? Кто же имеет власть над его судьбой, кто им манипулирует?». И многие персонажи и коллизии моего романа являются иллюстрациями к ответам на этот вопрос. Скажем, такие, как случай, идеология, авторитет.  власть, рок, Бог, нечто, покрытое тайной,  жуткое,  неподдающиеся логическому объяснению; и, конечно, любовь и страсть,  и что-то из того, что свойственно отдельному человеку:  его пороки и какие-либо душевные  или физические  особенности».
Уже  первая  глава даёт  основание рассуждать о манипуляционных действиях, учиняемых как над отдельными персонажами, та и над  читателем.
Она являет читателю  широкий спектр манипулятивных действий. Причём манипуляционные силы весьма разнокачественны. Тут  и солидный учёный высоким своим тенором расплющивает своего слушателя своими познаниями и аргументациями в части библейской  проблематики.Тут  и неимоверная солнечная жара: «кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо». Тут и тёплая абрикосовая  газированная вода с жёлтой пеной, вызывающая  мучительную и длительную икоту. Тут   и три странности, которые  стали происходить на Патриарших прудах. Первая, имевшая отношение к совершенно неправдоподобной безлюдности этого места, породила в сознании Берлиоза какую-то некомфортность. За которой последовала вторая неприятность. Этот маститый чиновник вдруг стал переживать ряд неприятных состояний: у него начались проблемы с сердцем на фоне всё усиливающегося  необъяснимого страха. И этот страх затем трансформировался в  запредельное потрясение . И как не испытать такое, если «тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая.
Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Ещё более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..»
Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.
Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что всё кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца».
  Здесь необходимо обратить внимание, что эти манипуляционные действия имеют двойную субъектность. Одна, направленная на Михаила Александровича,  чиновника и редактора художественного журнала, с целью уготовления его к предстоящему новому потрясению – являет собой некую таинственную инстанцию, если угодно, в неком роде имеющую отношение к какой-то  магии, если не к чертовщине.
 Другим манипулятором является сам автор, Михаил Афанасьевич, который озаботился тем, чтобы сознание читателей  после прочтения  описания этих трёх странностей почувствовало, что его ждёт нечто необыкновенное, странное и заманчивое.  К тому же манера  доверительности и вящей непосредственности: «прошу заметить». «это, увы, было»,- не мало  способствует  эффективности такой авторской манипулиции читателем.
Особое место в этих манипулятивных действиях занимают авторские пробросы  в события, которые будут иметь в некотором сюжетном будущем. Речь идёт о таких констатациях как «речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе» или «впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека».
Да и весьма неоднозначный иностранец  способствует этому своими прогнозами на перспективу судеб своих собеседников: «И громко, и радостно объявил: -  Вам отрежут голову!»,  «Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!»  «Как? А… где же вы будете жить? - В вашей квартире, - вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул».
И эти два дискурса: манипуляции персонажами и манипуляции читателями  - будут весьма продуктивными в дальнейших коллизиях романа.
Примечателен в этом плане эпизод, последовавший несколько после макабрического явления  перед Берлиозом некоего прозрачного гражданина. Вот как это подано в романе:
«Разрешите мне присесть? – вежливо попросил иностранец, и приятели как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор». 
Мало кто обращает внимание на авторскую ремарку в этом тексте: «приятели как-то невольно раздвинулись». Ведь за этим, по мысли автора, действием стоит чья-то воля. И очевидно, что ими манипулировал тот, кто затем расположился между этими персонажами. Ему так сподручнее было бы вести предстоящую беседу. То есть незнакомцу,  этому «удивительному иностранцу», дана была власть не только над сознанием, но и физическими телами тех, кого ему надо было подчинить своей воле: он их просто отодвинул друг от друга – вот почему невольно.
А оценочные суждения, типа  «удивительный иностранец» и «заграничный чудак». в этом контексте продолжают линию авторского манипулирования читателем, вселяя в его голову соображение, что от этого примечательного незнакомца можно ожидать всякой непредсказуемости.
И такая инструментовка  сознания нашла своё подтверждение в обмене мнениями этой троицы о природе бога. Сей иностранец, а именно так он более всего позиционируется автором в этой главе, присоединившись к беседе Берлиоза и Безродного, сразу же направил её в нужное ему русло. Ему, как оказалось, стало любопытно, как его собеседники-атеисты относятся к доказательствам существования бога. И в последующем обмене мнениями можно обнаружить нечто любопытное в связи мейнстримом романа, сформулированного мною следующим образом: поливариативность манипулирования человеком, его сознанием и чувствами, его судьбой как экзистенциональный фактор современного  Михаилу Булгакову человеческого социума. Именно эта точка зрения объясняет, почему этот то ли англичанин,  то ли немец не стал обсуждать пять доказательств бытия бога, сделанные  ещё в XIII веке епископом Римской католической церкви Фомой Аквинским. И предал остракизму шестое доказательство, сделанное Иммануилом Кантом. Дело в том, что Фома Аквинский находил эти обоснования существования вне человека, предлагая некие объективные, непреложные, сущности. То есть он не заходил на территорию, где противостояли  силы  извечных добра и зла, бога и дьявола.  А как мы мы потом узнаем из текста романа, этот иностранец  является ипостасью дьявола.  И ему совершенно неприемлемо утверждение Канта, что  в человеке изначально, по факту его создания, заложен нравственный императив ,  то есть совокупность моральных качеств, определяющих способность этого божьего создания творить добро в окружающем его мире. Именно это качество человеческой души, по мысли Канта, и  есть доказательств бытия бога. Иными словами,  дьяволу в его борьбе за душу человека противостоит не разум человека,  не его воля и  не его чувства, а сам бог, его нравственное вложение в человека.  И понятно удовлетворение этого иностранца тотальным атеизмом в стране пребывания. Ведь атеисты, изжив в своей душе нравственный капитал Бога, заменили его на нечто иное, такое,  с чем Дьяволу сподручнее бороться за душу обитателя страны Советов.
Однако здесь уместно обратить  внимание на достаточно завуалированное авторское манипулирование читателем, которое выступает в трёх коллизиях.  И это понимание доступно только проницательному читателю, тому самому, к которому когда-то апеллировал Николай Чернышевский.
Первая коллизия имеет отношение к заявлениям Берлиоза: «Да, мы не верим в бога. <...> Но об этом можно говорить совершенно свободно, <...> В нашей стране атеизм никого не удивляет, <...> большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге». Подобные заявления свидетельствует о том, что в стране, где происходят описываемые события, вопрос веры не является частным делом отдельного её гражданина. А единодушие в принятии атеизмы свидетельствует о манипулировании государственной системой мировоззрением своих подданных. Именно эта система устанавливает, во что можно верить и что можно говорить, пресекая всякое инакомыслие.
  Суть второй коллизии  выявляется, если вдуматься в утверждение Фридриха  Шиллера, немецкого поэта и философа, ,  «что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов». Стоит только вопросить: «Почему божественный  нравственный императив , заложенный в человека, приемлем только рабам?»  Ему, Шиллеру, по-видимому, неприемлемо сознавать, что делание добра не есть акт свободной воли самого человека   а всего лишь следование им заложенной в него свыше установки. И если современник Булгакова соотнесёт этот вывод с обстоятельствами своего времени, то он осознает, что он раб. Ведь его устраивает следование предписанным, читай заложенным, ему идейным и подчас нравственным установкам.  Опасное для того времени соображение, но оно инициировано самим автором, Михаилом Булгаковым.
Третья коллизия также содержит неоднозначную инвективу в адрес системы правления в стране Советов. Она, эта инвектива, осознаётся после восприятия реплики Ивана Бездомного в адрес Канта: «Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки!»  Эта достаточно прозрачный отсыл к  визитной карточке советской системы лагерей для неугодных власти чуждых ей элементов . Известности  этому  лагерю весьма способствовало  посещение  его Максимом Горьким  в 1929 году, в год, когда Булгаков приступил к написанию данного романа, и последующая публикация его очерка, посвящённого этому визиту. Стоит в этом плане обратить  внимание на такой пассаж из этого сочинения: « Соловецкий лагерь особого назначения» - не «Мёртвый дом» Достоевского, потому что там учат жить, учат грамоте и труду.  <...> Мне кажется - вывод ясен: необходимы такие лагеря, как Соловки...»
 Поразительным образом точка зрения малоизвестного мелкотравчатого поэта-самоучки  совпадает с позицией маститого литератора и общественного деятеля того времени: государственная власть вправе так наказывать людей за инакомыслие,  манипулируя их судьбой, лишая свободы и отправляя на принудительное перевоспитание. И особую пикантность  этой консолидированной точке зрения придаёт тот факт, что она очень близка и апологету тёмных сил –  к Воланду: «Именно, именно, – закричал он, и левый зелёный глаз его, обращённый к Берлиозу, засверкал, – ему там самое место!»
Вторая глава, не смотря на кардинальное изменение места событий, исторического времени, появления новых персонажей и, соответственно, нового фабульного действия, как и первая глава, насыщена многими различного рода манипулятивными актами. Такая метаморфоза является ничем иным, как изощрённой авторской манипуляцией вниманием читателя. Её можно вообразить следующим образом, формулируя вот такой авторский посыл к читателю: «Привык, мил человек, к Москве, к этой любопытной  троице, к занятному общению двух москвичей с заезжим гостем столицы, а не угодно ли тебе, мой читатель, из 1929 года перенестись в не менее  жаркий  древний иудейский Ершалаим  на 1900 лет вспять, в 29 год нашей эры, к не менее любопытным историческим персонажам того времени?» И автор не
только разворачивает перед читателем  историческую экзотику того времени, но и даёт ему возможность погрузиться в ход событий, изменивших ход мировой истории.
 При этом  он не забывает показывать, что мысли, поступки, чувства и состояния исторических персонажей той эпохи тоже весьма детерминированы, как и тех,что только наблюдались читателем на Патриарших прудах в Москве. Так уже в начале этой главы автор ставит читателя в известность, что Понтий Пилат, поставленный на правление Иудеей императорам Тиберием Августом в качестве префекта этой  заморской римской провинции, находится под влиянием двух факторов. Один из них, внешний, был «жирный розовый дух», запах, вызывающий у  правителя дурное настроение. Другой фактор, внутренний, поселившийся в его голове, был «ужасной болезнью гемикрании»,  ещё именуемой мигренью. Приступы острой боли, при «которой болит полголовы», характерные для данного заболевания, не только серьёзно осложняли жизнь прокуратора, но оказывали существенное влияние  на его поведение. Об этом свидетельствуют   такие  подробности, на которые автор обращает внимание читателя.
Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой». «Подёрнутый дымкой страдания глаз уставился на арестованного. Другой глаз остался закрытым», «Он смотрел мутными глазами на арестованного».
Да и Иешуа нашёл точные слова для полного описания того мучительного состояния, в которое Пилата повергла эта болезнь : «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чём-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан».
Боль и страх от  возможного проявления  этого заболевания манипулируют  не только игемоном.  Те же чувства испытывает и тот, кто называет себя Иешуа и отзывается на кличку Га-Ноцри. Его устрашило истязание  кнутом, которое учинил над ним кентурион Марк Крысобой  по  повелению Пилата. Автор счёл необходимым   привлечь внимание читателя к этой зависимости  Иешуа при допросе:  «Я, доб… – тут ужас мелькнул в глазах арестанта».
Но не только зависимость от власти болезненных ощущений делает схожими, по мысли автора, Пилата и Га-Ноцри, но они  схожи ещё и  тем нравственным императивом, что Кант определил как присутствие бога в человеке. Именно это нравственное чувство,  проявленное как чувство товарищеской верности, сподвигнуло игемона броситься на выручку Крысобою в один из моментов битвы римлян с германцами в бою «при Идиставизо, в долине Дев», тринадцать лет тому назад до описываемых событий в этой главе. Этот нравственный императив, но уже в виде чувств сострадания и участия, руководил Иешуа, когда он избавлял страдающего прокуратора от головной боли и когда на улицах  Ершалаима, обеспокоившись судьбами простого люда этого города, вещал ему о неизбежности пришествия "царствия истины и справедливости".
Важно заметить, что Булгакову важно было показать, что этот нравственный  судьбами простого  люда этого города, вещал  ему о  неизбежности пришествия  «царствия истины и справедливости».императив  сам может подвергнуться манипулированию  со стороны определённых неприглядных личных качеств человека. Вернее, показать феномен конфликта нравственного императива и воли человека, когда последняя призвана обслуживать ситуативные интересы и устремления  отдельной личности. В этом противостоянии воля выступает как  манипулятивный фактор по отношению к нравственному императиву.  Это противостояние убедительно продемонстрировано автором на примере двух решений,  причём диаметрально противоположных по своей сути. Их  принял  Понтий Пилат,  префект Иудеи, окончательно решая судьбу Иешуа.  Первоначальное решение было следующим: «В светлой теперь и лёгкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нём не нашёл. В частности, не нашёл ни малейшей связи между действиями Иешуа и беспорядками, происшедшими в Ершалаиме недавно. Бродячий философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не утверждает. Но ввиду того, что безумные, утопические речи Га-Ноцри могут быть причиною волнений в Ершалаиме, прокуратор удаляет Иешуа из Ершалаима и подвергает его заключению в Кесарии Стратоновой на Средиземном море, то есть именно там, где резиденция прокуратора».
 Но не желанием следовать букве закона, не желанием поступить по справедливости было вызвано такое милостивое решение. Совсем нет. Другая, эгоистичная, мотивация определила это решение сурового игемона. Он желал, с одной стороны, сохранить этого пришельца для себя, чтобы тот избавлял его от страданий, которые ему причиняла эта мерзопакостная гемикрания,  с другой стороны, ему он нужен как собеседник, ибо он многое с ним не обговорил и  многое о чём не расспросил. 
Но через некоторое время исполняющий обязанности президента Синедриона первосвященник иудейский Иосиф Каифа поставил перед Понтием Пилатом  судьбоносную дилемму: или принять решение Синедриона, приговорившего Иешуа к смертной казни, или остаться верным своему первому оправдательному  решению. Но в таком случае  он бы навлёк гнев римского кесаря и подвергнулся бы гонениям с непредсказуемыми последствиями. Страх такого драматического исхода и оказал манипулятивное воздействие на сознание и волю Пилата. И он принял решение объявить, «что утверждает смертный приговор, вынесенный в собрании Малого Синедриона преступнику Иешуа Га-Ноцри».  При этом важно заметить, что автор акцентирует внимание читателя на том , что нравственный императив прокуратора противился подобному  положению дел,  О чём  свидетельствует весьма красноречивая зарисовка состояния прокуратора в момент принятия этого решения: «Всё та же непонятная тоска, что уже приходила на балконе, пронизала всё его существо».
Следующая третья глава романа, возвращая читателя в  ранее явленные московские пределы,  вновь погружает его в некую инфернальную атмосферу: тут  и возрастающая тревожность Берлиоза и Бездомного, спровоцированная  неоднозначными поведением и утверждениями иностранца, и внезапная материализация странного субъекта, ранее уже являвшегося в виде бесплотного существа. И апогеем этой фантасмагории  подано автором описание усекновения головы Берлиоза: «Под решётку Патриаршей аллеи выбросило на булыжный откос круглый тёмный предмет. Скатившись с этого откоса, он запрыгал по булыжникам Бронной. Это была отрезанная голова Берлиоза».
При этом важно сознавать, что всё это служит у Булгакова одной цели: показать, что есть ещё одна сила, манипулирующая человеком – это зло, воплощённое в  сущности дьявола. И по мысли Булгакова, - это есть седьмое доказательство существования бога. Ибо дьявол существует только как оппозиция богу.
Правда, необходимо заметить,  что не ясно, какую родь в гибели Берлиоза сыграл дьявол: то ли  он проявил по отношению к этому происшествию дар провидца, то ли он спланировал и осуществил это злодеяние, использовав  в осуществлении этого преступного замысла Аннушку, «русскую женщину, комсомолку». И ли всё же он каким-то образом был осведомлён о том, что эта самая Аннушка то ли  по бестолковости,  то ли по неосторожности  пролила подсолнечное масло, создав тем самым возможность для несчастного случая. «Аннушка, наша Аннушка! С Садовой! Это её работа! Взяла она в бакалее подсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей! Всю юбку изгадила… Уж она ругалась, ругалась!»
 Но  в таком случае не тёмная мистическая сила управилась с Берлиозом, а банальный случай из числа тех, что то тут, то там  происходят в повседневной жизни. Случай как стихийный манипулятор  в обстоятельствах экзистенционального бытия человека: слепой, безрассудный  и неотвратимый, которому дано право перерезать  тот  самый «волосок», что был упомянут в разговоре Иешуа и Воланда.
Здесь вполне уместно сделать краткое резюме трёх рассмотренных глав.
Герметичность пространства, где происходит действия: только Патриаршие пруды  и древний  иудейский Ершалаим - искупается широтой представленности  проблематики  манипулятивности человеческим сознанием, его поведением и превратностями его судьбы. Реестр таких влияний выглядит таким образом: нравственный императив, читай бог, воля человека, идущая на поводу разнокачественных мотивов, в том числе низменных и тёмных, воля, которой позволительно манипулировать не только её обладателем, но и другими людьми и разными материальными объектами  внешнего мира, государственная власть через  идеологию и институты, некое зло, понимаемое как злокозненные происки дьявола и многоликий случай, как следствия  неумышленных действий каких-то лиц.  Или как стечение обстоятельств.
В этом плане первые три главы являют собой некоторую экспозицию   в композиционном  устройстве романа, как бы предвосхищая не столь  действия уже заявленных в них персонажей, как  обозначая вариативность манипуляционных сил в предстоящих фабульных событиях.
Четвёртая глава резко расширяет жизненное пространство романа, являя при этом весьма разнообразную палитру происходящих случаев, в которые было вовлечено значительное количество персонажей. Ими были и  Иван Безродный, и  профессор-иностранец, и отставной втируша –регент, и кот, громадный, как боров, чёрный, как сажа или грач, и  кондуктор трамвая, и голая гражданка, вся в мыле и с мочалкой в руке, и приятный бородач, курящий самокрутку. При чём все эти персоны не являются фоновыми, нейтральными по отношению к бегущему по улицам Москвы Ивану Николаевичу Безродному. Их совокупная роль состояла в том, чтобы деформировать психику Ивана Николаевича, уготавливая его к психбольнице. Ведь именно этот исход ему был ранее  предсказан странным чужеземцем.
 Интересно сравнить это  его неистовый пробег с метанием по улицам Петербурга некоего Евгения из поэмы Пушкина «Медный Всадник».
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошёл бродить...
Однако за Безродным никто не гнался, и невероятный потоп ему не угрожал. Он метался по улицам города, пытаясь поймать кого-либо из тех, кто как-то, по его мысли, имеют отношение к гибели его старшего товарища, но потеряв надежду изловить этих негодяев,  он вознамерился найти то место, где скрывается проклятый профессор-иностранец, главарь этой преступной банды.
Все перипетии этой погони и последующие затем злоключения в квартире 47, что находилась в доме №13 в «переулке, унылом, гадком и скупо освещённом», были бы не столь впечатляющими, если бы автор не прибег к манипуляционной технологии по воздействию на интерес читателя к происходящим событиям с целью его возрастания. Тут использование и мистики: появление огромного чёрного говорящего кота, вытворяющего разные штуки; и фантастики: перемещение  персонажей по улицам с запредельной скоростью: «И двадцати секунд не прошло, как после Никитских ворот Иван Николаевич был уже ослеплён огнями на Арбатской площади. Ещё несколько секунд, и вот какой-то тёмный переулок с покосившимися тротуарами». Прибегает автор и  к  комикованию: вдруг переставший понимать по-русски профессор, принуждение Безродного закричать «караул» и сам этот крик: «Одинокий, хриплый крик Ивана хороших результатов не принёс. Две каких-то девицы шарахнулись от него в сторону, и он услышал слово «пьяный». Дополняют этот перечень  и диалог кондукторши с котом безбилетником, который вознамерился оплатить проезд в трамвае, и сцена с обнажённой дамой в ванной, и действия Ивана Николаевича после исчезновения его одежды и его уготовления продолжить свой путь в  чьих-то полосатых кальсонах. Не пренебрёг автор шаржированием   в изображении персонажей, заостряя внимание читателя на  следующих подробностях.
 «Загадочный профессор брезгливо скривил и без того кривой рот», «Регент нацепил себе на нос явно не нужное пенсне, в котором одного стекла вовсе не было, а другое треснуло. От этого клетчатый гражданин стал ещё гаже». «Начал пробираться под стенками, пугливо косясь, ежеминутно оглядываясь, по временам прячась в подъездах и избегая перекрестков со светофорами, шикарных дверей посольских особняков».
И венчает всю эту фантасмагорию музыкальное сопровождение, как бы вызывая у читателя ощущение абсурдности происходящего. Так на пути от Москва-реки  к  особняку на Грибоедова его сопровождал сначала «хриплый рёв полонеза из оперы «Евгений Онегин», а затем – «мучил вездесущий оркестр, под аккомпанемент которого тяжёлый бас пел о своей любви к Татьяне».
Именно это обстоятельство является в  данной главе апогеем воздействия автора на читательское восприятие текста романа.
 В последующей пятой главе, в начале её, автор сосредоточивает внимание на очередной силе, манипулирующей не только отдельным человеком, но и значительным числом литераторов, собравшихся около полуночи в особняке, некогда принадлежащем, как говорит молва, тётке известного драматурга Александра Грибоедова, автора «Горе от ума». Этой силой была её величество зависть, чувство, по утверждению автора, «чувство дрянной категории». Предметом зависти являлись те блага, которыми пользовались избранные лица из числа членов МАССОЛИТа, «Мастерской социалистических литераторов».
Далее в этой главе  автор продолжает усилия по поддержания интереса читателя, живописуя разные стороны времяпрепровождения избранной публики этого «тёткиного дома»  в лучших традициях  Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Тут и описание  гастрономических изысков кухни этого обиталища литературных дарований и их гостей. Тут и натуралистическое в подробностях исследование тела Берлиоза медицинскими экспертами: «На трёх цинковых столах лежало то, что ещё недавно было Михаилом Александровичем. На первом – обнажённое, в засохшей крови, тело с перебитой рукой и раздавленной грудной клеткой, на другом – голова с выбитыми передними зубами, с помутневшими открытыми глазами, которые не пугал резчайший свет».  А следом за этим ошеломляющим описанием сознанию читателя предоставляется возможность погрузиться в атмосферу разгульного шабаша под звуки «знаменитого Грибоедовский джаза». Неистовая вакханалия захватила присутствующих  до такой степени, что авторская ремарка : «Словом, ад», - вполне соответствовала происходящему. И всё это мигом прекратилось, когда поступило сообщение о смерти Берлиоза, секретаря  союза писателей столицы.  Несколько фельетонное описание реакций  присутствующих на  это трагическое известие сменилось впечатляющим бурлексным описанием  появления перед присутствующими Ивана Бездомного: «Он был в разодранной беловатой толстовке, к коей на груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со стёршимся изображением неизвестного святого, и в полосатых белых кальсонах»,  и «держащий в руках  зажжённую венчальную свечу»  - и последующих его пьяных скандальных выходках. Завершил всю эту катавасию,  автор строчками, напоминающими газетную реляцию  в рубрике «хроника дня»: «Кругом гудела толпа, обсуждая невиданное происшествие; словом, был гадкий, гнусный, соблазнительный, свинский скандал, который кончился лишь тогда, когда грузовик унёс на себе от ворот Грибоедова несчастного Ивана Николаевича, милиционера, Пантелея и Рюхина».
Не желая снижать градус читательского впечатления, в шестой главе автор сделал всё, чтобы убедить, что очередное то ли пророчество, то ли запланированное манипуляционное действие, предсказанное  профессором-иностранцем в адрес Безродного, сбылось: «Двигательное и речевое возбуждение… Бредовые интерпретации… Случай, по-видимому, сложный… Шизофрения, надо полагать. А тут ещё алкоголизм».  Но до этого вердикта медицинского светилы Булгаков изрядно потешил читателя россказнями о первых обстоятельствах нахождения Бездомного в психиатрической клинике.
Однако тут же Булгаков резким образом меняет вектор читательского внимания: отойдя от  событийного плана, он погружает  его в размышления поэта Рюхина, который сопровождал Безродного в клинику и теперь в предрассветное время возвращается в Москву с полотенцами, которыми ранее был связан Безродный  в Грибоедовском доме. А мысли поэта были о том, что он никакой не поэт, что пишет «дурные» стихи, что он не понимает, почему строка «Буря мглою...» - это настоящая поэзия. И более всего его гнетёт то, что ничего нельзя вернуть: ни времени и  ничего из прошлого. И это та правда, которую ему сказал Безродный. Эти слова произвели сокрушительное впечатление на его разум.  Но Булгаков как бы задаёт здесь читателю вопрос: «А есть ли в словах Безродного ещё  и другая правда, та,  на  которую не обратил внимание этот его собрат по перу? Может быть, она содержится в таком его заявлении как: «Сами же за всё и поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите».
 О чём же предупреждал в полувменяемом состоянии поэт Безродный? Может быть, о том, что в Москву вторглась инфернальная, тёмная сила, ведущая своё начало из далёкой древности, от времён Понтия Пилата и Иешуа? Читатель под влиянием Михаила Афанасьевича, вероятно, догадывался об этом, наблюдая за неоднозначным иностранцем и его почти мистическими спутниками. Но характер и размеры потрясений, которые привнесут эти персонажи в повседневные будни московского люда, он, конечно, не мог себе заранее вообразить.
Однако в седьмой главе автор явно преуспел в том, чтобы  потрясти воображение читателя, вероятно, ожидающего продолжение описания приключений Ивана Бездомного и последующих его встреч с ненавистным для него иностранцем и сопровождающими его невероятными негодяями.
 Булгаков  здесь нарушает принцип линейности повествовательной композиции. В целях эффективности манипулирования сознанием читателя он прибегает к дискретной композиции, как бы раскачивая читательское сознание на воображаемых качелях. Вот описание сумятицы в сумасшедшем доме. И извольте, качель движется в другую сторону, и читатель в седьмой главе, по воле автора, оказывается в квартире №50, где обретается некто  Стёпа Лиходеев, он  же директор театра Варьете. С этого эпизода начинается стремительно развиваться мистерия событий, вовлекая в неё не только  многих персонажей произведения, но,по прихоти и невероятному и увлекательному изобретательству автора, внимание и сознание читателя, что свидетельствует о фантастическом манипуляционном даре Булгакова.  Все предыдущие главы можно рассматривать как некие анекдоты в старинном их значении: занятные,  интересные, парадоксальные, подчас смешные случаи. Однако Ершалаимские  страницы романа выглядят как любопытная историческая миниатюра, не понятно как связанная с анекдотическими событиями в Москве,  имеющими к тому же некую мистическую подоплёку.
То, что произошло в этой «странной» квартире, является подтверждением того, что реализовался третий манипуляционный эксцесс так называемого иностранца-профессора, заявленный им ещё Берлиозу при первом разговоре. Правда, он теперь некто Воланд, профессор чёрной магий, подписавший контракт на семь гастролей в Варьете. То ли он действительно владел этой магией, то ли иным способом он одномоментно отправил, выражаясь языком научной фантастики. телепортировал Стёпу в Ялту, где тот внезапно и с изумлением обнаружил ,что «шумит море, и что даже больше того, – волна покачивается у самых его ног, и что, короче говоря, он сидит на самом конце мола, и что под ним голубое сверкающее море, а сзади – красивый город на горах».
 И перед этими метаморфозами, учинёнными Воландом,  явно тускнели для читателя странности этой квартиры, состоящей в том, что из неё пропадали люди. Ничего таинственного в этом  для читателя, современника Булгакова, не было. Система государственной власти, защищая свои устои и имея в своём распоряжении механизмы манипулирования человеческими судьбами, таким образом  избавлялась от нежелательных ей граждан, скрыто и незаметно. Таков был порядок вещей в стране. Привычный, узнаваемый  и обыденный. Не столь поразительный, как вся эта кутерьма в злосчастной квартире.
И всё же  надо заметить, что это было последнее изумление из числа тех изумлений, что пережили как Лиходеев, так и сознание отдельного читателя, находясь в обстоятельствах этой главы. Сознание читателя  по её прочтению , по-видимому   никак не могло определиться, чего добивался от него автор, живописуя перипетии происходящих событий в квартире №50. То ли ему, читателю, надо  развеселиться, воспринимая эскапады этих пришельцев в обозначенную квартиру, или вместе со Стёпой ужаснуться. Но как не впасть в тихий ужас, когда в твою обитель является вот такое : «Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом ещё «огненно-рыжий» ? Или ты невзначай обнаруживаешь, что  у тебя «на ювелирном пуфе в развязной позе развалился некто третий, именно – жутких размеров чёрный кот со стопкой водки в одной лапе и вилкой, на которую он успел поддеть маринованный гриб, в другой»? Но автор, не дожидаясь, когда читатель определится в этих своих восприятиях,  проявляя самоуправство, вновь переносит его внимание в психиатрическую больницу, где будут разворачиваться события восьмой главы.
И прежде всего надо обратить внимание  на одну немаловажную особенность  линейной композиции произведения. Отмеченная ранее здесь её дискретность  существенным образом  деформирует  органичность связей её отдельных глав. Между ними возникает нарушение логико-смысловой обусловленности и последовательности. Для преодоления подобного рода несуразностей автор использует примечательный в своей оригинальности стилевой приём.  Он определённым образом связывает окончание текста одной главы с началом другой, как бы создавая смысловую преемственность. Так первая глава завершается двумя предложениями: «И доказательств никаких не требуется, – ответил профессор и заговорил негромко, причём его акцент почему-то пропал: – Всё просто: в белом плаще…» А вторая глава начинается с похожего эхо-смысла: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат»
Нечто подобное наблюдается в связи второй и третьей глав.
Вторая  глава - окончание: «Было около десяти часов утра...»
Третья глава – начало: «Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, – сказал профессор».
Такое же наблюдается и между седьмой и восьмой главами.
Седьмая глава –окончание: «Стёпа тихо вздохнул, повалился на бок, головою стукнулся о нагретый камень мола».
Восьмая глава – начало: «Как раз в то время, когда сознание покинуло Стёпу в Ялте, то есть около половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу Бездомному».
В дальнейшем автор время от времени ещё прибегнет к этому приёму, хотя достаточное  ограниченное количество раз. Но предоставлю читателю этого эссе самому это отследить и оценить своеобразие этого стилистического приёма.
Возвращаясь к восьмой главе, надо сразу отметить, что особых событий в ней не произошло. Если не считать, что в ней   было продемонстрировано  мастерское искусство манипулирования сознанием человека, осуществлённое профессором психиатром Стравинским по отношению к его пациенту Ивану Бездомному.  В результате этих усилий Иван из тревожно-возбуждённого состояния после заключительных увещеваний медицинского мэтра: «Вам здесь помогут… Вы слышите меня?.. Вам здесь помогут… вам здесь помогут… Вы получите облегчение. Здесь тихо, всё спокойно. Вам здесь помогут…», - впал в умиротворённое состояние. Незнакомец, его свита, загадочный Понтий Пилат – всё как-то отдалилось, потускнело, а «за сеткой в окне, в полуденном солнце, красовался радостный и весенний бор на другом берегу реки, а поближе сверкала река».
Если манипуляции  Стравинского не вызывают особых удивлений, ведь давно к  такого рода спецам прилипло слово «мозгоправ», то манипуляции, которые учинил  Коровьев, ранее фигурировавший в тексте  как долговязый, над Варенухой  в девятой главе не уступают  профессору по  искусству достижения желаемого результата. Причем обоих этих  искусных манипуляторов объединяет тонкое понимание мотивов поведения и некоторых склонностей своих подопечных.
Если в случае  с действиями Стравинского и Коровьего мы имеем дело  с так сказать с непосредственно контактными манипуляциями  неких субъектов с их визави, то в десятой главе было реализовано  опосредственное манипулирование через  создание надлежащей ситуации. В данном случае подобная ситуация возникла из-за того, что немыслимым образом некая сила перенесла, как мы уже знаем,  Стёпку Лиходеева из Москвы в Ялту.  Его исчезновение внесло значительную сумятицу в работу администрации театра Варьете в лице её директора Римского и её администратора Варенухи. Директор Римский, испытывая серьёзные  предубеждения и сомнения по поводу анонсированного выступления некоего Воланда в театре с сеансом чёрной магии, ждал от Лиходеева пояснений об этом маге, которого никто не видел, кроме Степана. Однако последний не явился на работу в оговоренное время. И более того, стал слать  странные телеграммы  с адресом отправления город Ялта,  требуя  в них то подтверждения своей личности, то перевода денег на перелёт в Москву. Римский просьбы своего пропавшего сотрудника выполнил , но, крайне озабоченный этим непонятным перемещением в пространстве: «Так что же это выходит? Если предположить, что мгновенно после разговора Стёпа кинулся на аэродром и достиг его за пять, скажем, минут, что, между прочим, тоже немыслимо, то выходит, что самолёт, снявшись тут же, в пять минут покрыл более тысячи километров? Следовательно, в час он покрывает более двенадцати тысяч километров!!! Этого не может быть...», - послал Варенуху с этими  подозрительными телеграммами в особый государственный орган, проявляя, так сказать, бдительность и защищая себя от возможных неприятностей.  И этот Варенуха отправился исполнять,  несмотря на то, что некто по телефону пытался им манипулировать в целях воспрепятствия этому действию: «Не валяйте дурака, Иван Савельевич, а слушайте. Телеграммы эти никуда не носите и никому не показывайте». Варенуха не внял этим увещеваниям и был неизвестными изрядно  за это наказан физическим насилием. .
Причём автор, описывая завершение этого драматического эпизода, в очередной раз не упустил возможность интенсифицировать интерес читателя, подбросив в топку его внимания сцену, достойную лучших страниц  готической литературы: «Появилась в передней совершенно нагая девица – рыжая, с горящими фосфорическими глазами. <...> Это-то и есть самое страшное из всего, что приключилось с ним, и, застонав, отпрянул к стене. А девица подошла вплотную к администратору и положила ладони рук ему на плечи. Волосы Варенухи поднялись дыбом, потому что даже сквозь холодную, пропитанную водой ткань толстовки он почувствовал, что ладони эти ещё холоднее, что они холодны ледяным холодом.
   – Дай-ка я тебя поцелую, – нежно сказала девица».
В рисковые игры играет сочинитель этого романа с сознанием читателя. Но и они меркнут перед  тем, что  сотворил со своим сознанием Иван Безродный  в одиннадцатой  главе. Его, продолжающего  находиться  в доме скорби, то есть в психбольнице, стали одолевать противоречивые чувства сначала по поводу того, как описать все свои злоключения до момента  попадания в эту клинику, то насчёт того, стоит ли вообще по этому поводу переживать. Всё это было бы ничего, если аргументы за и против  не стали  приводить два Ивана Безродных: Один новый – рассудительный, другой – старый, настороженный и неуверенный .И кто из них он сам, Ивану было не ясно. И вряд ли он осознавал, что его сомнения так им доманипулировались, что его сознание раздвоилось, И тогда «Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
   – Так кто же я такой выхожу в этом случае?
   – Дурак! – отчётливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта».
Но автор отрывает читателя от размышлений над этим феноменальным  клиническим случаем  самоманипуляции и погружает  его в атмосферу  ошеломительного  действия по манипулированию массовым сознанием ,  произошедшего в двенадцатой главе и имевшего место в  стенах театра Варьете. И это было, как потом оказалось, первым актом грандиозного шельмования московского люда, устроенного Воландом–магом и его подручными Фаготом-Коровьевым и небезызвестным толстым огромным котом. Манипулируя алчностью и страстью к халяве московских сограждан эта гоп компания учинила  грандиозное представление  с раздачей денег и одежды, разбавив его кровавой  мистической репризой с отрыванием головы и возвращением её владельцу  на прежнее место, доведя всё это до немыслимого апогея: «В Варьете после всего этого началось что-то вроде столпотворения вавилонского. К Семплеяровской ложе бежала милиция, на барьер лезли любопытные, слышались адские взрывы хохота, бешеные крики, заглушаемые золотым звоном тарелок из оркестра».
Читателю после созерцания этой бесноватой вакханалии было очень затруднительно переключиться на события, описываемые в тринадцатой главе. Но по мере погружения в них он всё отчётливее стал осознавать на примере Мастера,  как  многое управляет судьбой человека. И тут речь идёт не психиатрах,  не о  знатоках человеческих слабостей, и уж тем более не о заезжих магах. Случайность – вот великий демиург. Вот тот триггер, который вдруг определяет дальнейший ход событий в судьбе человека. Неожиданный выигрыш в лотерею – и Мастер получает свободу действий, давшую ему возможность писать роман о жизни Понтия Пилата. Случайная встреча с  незнакомкой:  «Она несла в руках отвратительные, тревожные жёлтые цветы. Чёрт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчётливо выделялись на чёрном её весеннем пальто. Она несла жёлтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько её красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!» Так началась любовь. Так начался удивительный роман двух одиноких сердец. Но если бы только случай, созидательный и обнадёживающий.  манипулировал людьми, уверяет автор.  Есть и  другая сила. Разрушительная и безжалостная.   Ей тоже дана возможность манипулировать человеком, неся ему страдания и горе. И эта сила выступает в лице критика Латунского и других лиц, ангажированных официальной идеологией и приговоривших роман Мастера к печальной и безвозвратной участи не быть опубликованным. А следом страх, всеобъемлющий, мучительно изводящий волю и душу, взял власть над сознанием Мастера и привёл к сожжению  рукописи  этого романа. Случай, официозная идеология и мертвящий страх – вот три  силы, которые манипулировали судьбой Мастера. .А угроза последующего  ареста только завершила драматический исход, сделав психиатрическую больницу комфортным местом для его добровольного обитания,  где о своём романе без дрожи он не мог вспоминать.
Оборвав на этой трагической и безысходной ноте повествование о некоем Мастере,  обретшего и утратившего любовь прекрасной и загадочной Маргариты, жертве случаев, людской пакости, собственной слабости и страха, автор в четырнадцатой главе вновь толкнул качели в иную сторону, перенося читателя в уже знакомое здание театра Варьете. Правда, на некоторое время всё же задержав внимание  не  на Иване Безродном, кому поведал свою страдальческую историю несостоявшийся автор сказания о Понтии Пилате, а на позорном исходе для тех, кто стал жертвой манипуляции с халявной раздачей одежды, устроенной Фаготом и его подручными. Однако  макабрический дивертисмент, устроенный нечистой силой  в кабинете Римского, не идёт ни в какое сравнение с потрясением «дамы в одной сорочке и панталонах фиолетового цвета», оказавшейся  на улице в таком неглиже среди глазеющих на неё прохожих». Пытаясь удержать Римского от попыток разыскать пропавшего  Лиходеева и как-то замять скандал в своём варьете, подручные Воланда вновь продемонстрировали своё умение манипулировать психикой человека, используя в этот раз жуткие видения, в роде той голой особы, которая на глазах жутко потрясённого директора Варьете пыталась открыть снаружи окно в его кабинет: «Та заспешила, всунула рыжую голову в форточку, вытянула сколько могла руку, ногтями начала царапать нижний шпингалет и потрясать раму. Рука её стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью. Наконец зелёные пальцы мёртвой обхватили головку шпингалета, повернули её, и рама стала открываться». Только предутренний третий крик петуха спас в этот момент  сознание Римского от полной деформации, что позволило ему, «седому как снег, без единого чёрного волоса старику, который недавно ещё был Римским, скрыться ленинградским  курьерским поездом, прихватив «гипнотизёрские червонцы».
Следующие две главы имеют  определённую  схожесть. И в одной, и в другой автор погружает читателя в сновидения. Любопытно сравнить авторские посылы в них с позиции заявленного  здесь дискурса рассмотрения этого произведения: манипуляция  человеческой личностью как идейно-тематический мейнстрим автора.
 В пятнадцатой главе   сновидение Никонора Босого, председателя домкома номер триста два-бис по Садовой, в которой и находилась странная квартира под №50, явило читателю несколько театрализованное судилище по изыманию у злостных валютчиков незаконных  денежных накоплений. В нём некий дознаватель,  с ликом   «артиста в смокинге, гладко выбритого и причёсанного на пробор, молодого и с очень приятными чертами лица», искусно манипулируя слабостям подследственных и используя даже магию пушкинского творчества.   добивался желаемого результата, понуждая злостных элементов к добровольной сдаче утаённых валютных накоплений. 
Важно  также заметить , что эти сны являлись к пациентам психологической клиники после  успокаивающей инъекции доктора Стравинского. То есть эта инъекция таким образом манипулировала сознанием клиентов этого врача государственного учреждения.
В следующей, шестнадцатой, главе, перед читателем во сне Ивана Бездомного проходят грандиозные по своей масштабности и зрелищности картины , воссоздающие одно из знаковых событий в истории человека – казнь учинённая над Иешуа в древнем Ершалаиме. Но не обстоятельства самой казни  находятся в центре внимания автора, а линия поведения Левия Матвея, бывшего сборщика налогов, а затем ставшего истовым приверженцем Иешуа, внимающим его проповедям.  И эту как бы странность тоже можно объяснить с позиции, повторяюсь,  заявленного здесь дискурса рассмотрения этого романа: манипуляция  человеческой личностью как идейно-тематический мейнстрим автора. И на вполне законное вопрошание: «О какой манипуляции может идти речь при рассмотрении действий Левия в тех трагических обстоятельствах?  Ведь никто им не управлял. И даже бог, к которому взывал о помощи,  остался, казалось,  безучастным!» Но была сила, которая вела Левия, давала силы если не спасти учителя, то ударом ножа не допустить, чтобы тот испытывал великие муки. И этой силой был нравственный императив, то есть скрытое пребывание бога в человеке. Ему не удалось осуществить задуманное, но он  снял с креста тело Иешуа и унёс в тайное место. Примечательно, что  Понтий Пилат, в угоду Риму пославшего Га-Ноцри на смерть, затем, повинуясь тому же нравственному чувству, что и Левий, отправил человека в капюшоне прекратить физические страдания Иешуа на мученическом кресте:
«Становилось всё темнее. Туча залила уже полнеба, стремясь к Ершалаиму, белые кипящие облака неслись впереди наполненной чёрной влагой и огнём тучи. Сверкнуло и ударило над самым холмом. Палач снял губку с копья.
   – Славь великодушного игемона! – торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце. Тот дрогнул, шепнул:
   – Игемон…
   Кровь побежала по его животу, нижняя челюсть судорожно дрогнула, и
голова его повисла".
 Не с именем бога  умирает  распятый Иешуа, а с именем Пилата. И читателю надо определиться, почему это имя было последним. что произнёс Га-Ноцри: то ли это было указание на того, кто послал его не казнь, то ли это была благодарность тому, кто, повинуясь нравственному императиву прекратил его страдания на мученическом кресте?
После такого высокого уровня историко-философского обобщения, к тому же реализованного на убедительном художественном уровне, явленного в этой главе, читатель вправе был нечто подобное в следующей главе
 Но  в  семнадцатой главе  автор как бы ревностно отнёсся к лаврам  своего современника Михаила Зощенко  в части популярных, но всё же наделённых невзыскательным юмором рассказиков типа случая в бане. Помнится, в нём было такое:
«А человек бородой трясёт и руками размахивает.
— Караул, — кричит, — у меня пуп сперли!
И действительно. Смотрим, у него вместо пупа - голое место».
Но  у этого юмориста за пропажей столь сокровенной части человеческого тела не стоит зло. У Булгакова в сомнительные безобразия пускается именно оно, зло. Происходящее в этой главе озадачивает. Как-то  так получается, что у наёмников  Воланда исчез интерес к приструниванию московского люда за низменные страсти, и  они пустились во все тяжкие, просто творя безоглядно всякие пакости то лилюдям  ли власти в пику. Или просто скуки ради. И читателю  предъявляются незамысловатые и достаточно пошловатые анекдотические истории, что стали происходить в сердце страны Советов.
Читателю предлагается потешаться, например, вот над таким эпизодом.
«Даёт какой-то сукин сын червонец, я ему сдачи – четыре пятьдесят… Вылез, сволочь! Минут через пять смотрю: вместо червонца бумажка с нарзанной бутылки! – тут шофёр произнёс несколько непечатных слов. – Другой – за Зубовской. Червонец. Даю сдачи три рубля. Ушёл! Я полез в кошелёк, а оттуда пчела – тяп за палец! Ах ты!.. – шофёр опять вклеил непечатные слова, – а червонца нету». Ладно, если бы был наказан получивший ни за что советские дензнаки. Но лишить труженика –водителя заработанного и  в добавок напустить на него жалящую пчелу. Нет, измельчала что-то  братия Воланда. Да и предлагать над этим смеяться -тоже как-то  не с руки. Вот кот Бегемот учинил безобразие  над заведующим комиссией зрелищ и увеселений облегчённого типа: за сказанное в раже выражение «черти б меня взяли!» лишил его телесности, явив его сотрудникам  в совершенно невероятном и неподобающем  виде:
«За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук». Ладно, этого чинушу, бюрократа и самодура, к тому же чертыхающегося, было за что наказывать и предать осмеянию. Но его сотрудникам за что такое потрясение, после которого им явно будет нужна помощь доктора Стравинского. Как  и не ясно за что наказали непроизвольным хоровым пением сотрудников финзрелищного  сектора. Только потому что там на должность руководителя хоркружка подвизался Фагот, бывший регент и подмастерье у Воланда. Мало того что их заставили петь, так их всех скопом повезли через всю Москву  на трёх открытых грузовиках в клинику Стравинского. И по Булгакову, это повод для смеха? Над людьми издеваются, а читателю предлагается над этим хихикать.  Ему предлагается также развлечься судьбой простого честного бухгалтера Василия Степановича, у которого  при сдачи выручки за спектакль в Варьете, советские деньги превратились в разнообразную иностранную валюту. И он,  ни  сном,н и духом не имевший к этому  отношение, был тут же арестован. Что-то сбился прицел  у свиты Воланда! Хотя мысль о  манипуляциях дурного свойства, что имеют место в повседневном обиходе,  как-то невольно закрадывается в сознание. И не это ли было целью Булгакова,  когда он живописал эти трагикомичные эпизоды?
Заключительная глава первой части романа, восемнадцатая по счёту,  исполненная в стиле искромётного бурлеска, показала, что прицел если и сбился , то невзначай и ненадолго. Мессир Воланд с четвёркой помощников вновь продемонстрировали чудеса манипулирования людьми.  И все, кто подвергся подобным экзекуциям с их стороны, были избран ими по делу. Разве что профессор просто попал, как говорится в определённых кругах, попал под замес случайно, хотя тёмная сила поучаствовала в том, чтобы бедняге пришлось пережить много жути,  собственно говоря, не имея никакой «гнильцы» за душой по сравнению с остальными жертвами: экономистом из Киева и буфетчиком из Варьете. Они испытали на этой парочке такой каскад издевательств, что описывать их не стоит. Это надо читать. Фееричность Булгакова в слове, в сюжетных вывертах, в изобразительности поведения участвующих манипулируют вниманием и чувствами читателя высшей степени талантливо. И кажется, что эта глава некая кода в идейно-художественном дискурсе романа. И коль скоро автор зовёт читателя на встречу во второй части с любовью: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!  За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!» - то возникает сомнение.
 А вдруг откажется  автор во второй части своего романа от заявленного и реализованного в первой его части  дискурса о манипуляционной природе современного бытийствования человека, о мотивационной природе социальной культуры современного ему общества, о преобладании манипуляционных механизмов в устройстве современного ему социума, о  девальвации суверенитета личности человека?
Первая глава, она же  девятнадцатая, второй половины романа вроде убеждает в справедливости приведённых выше опасений. В  ней  продолжается описания событий третьего дня пребывания команды Воланда в Москве. Однако писатель на некоторое время забывает про неё и восполняет существенный пробел, по его словам, допущенный в предыдущем повествовании. Ведь читателю  до начала этой главы мало что известно об утраченной возлюбленной Мастера.  Ведь он, читатель, не знает  ни её имени, ни какого она рода племени, ни что-либо об её воспитании и образовании, ни о её личностных  интересах и увлечениях, ни о какой-либо  её занятости вообще. Сообщая здесь некоторые подробности, которые имеют отношение к Маргарите Николаевне, автор на первый план выводит соображение, что среди ранее явленных им в этом романе сил, которые в той или иной мере манипулируют человеком , существенную роль играет магия любви. Тридцатилетняя особа, ухоженная и красивая, одиннадцать лет живущая  в браке без любви с  просто хорошим человеком, давшим ей весьма зажиточный  комфортный уровень жизни в пятикомнатной квартире в особняке в центре Москвы на Арбате. Автор ничего не пишет об  уровне её жизненных притязаний до знакомства  с  Мастером, являя её читателю  в образе праздной, не озабоченной  житейскими проблемами  особой, правда, как потом выяснилось,  достаточно  переживающей из-за  отсутствия у неё любовного, в романтическом толковании, чувства в её весьма длительном браке.
 Но нечто озадачивающее можно обнаружить в следующей характеристике этого персонажа:
«Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить всё, что ей понравится. Среди знакомых её мужа попадались интересные люди. Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире». В перечне : «интересные люди, примус, совместная, то есть коммунальная, квартира» -  словосочетание «интересные люди» явно выпадает. Ему, конечно, надо быть в другом тексте, скажем в таком: интересные люди, театры, музеи... Не есть ли эта странность авторским намёком на то обстоятельство, что Мастер, историк, музейный работник, переводчик с пяти языков, литератор,  полюбил Маргариту не за её какие-либо особые нравственно-духовные достоинства, а просто как свой идеал женщины, данный ему в таком физическом  обличии?  Что это именно так, свидетельствует его признание : «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!»
 Маргарита Николаевна уже около восьми месяцев,  с октября прошлого года, свидетельствует эта глава,  потеряв Мастера, живёт той же жизнью, что жила до майского знакомства с Мастером: тот же особняк, тот же муж, тот же образ жизни. Но мысли о возлюбленном, мысли о неизвестной природе его исчезновения постоянно манипулируют ею , изводят и томят. К тому же в ночь на пятницу явился ещё один манипулятор в лице Морфея, который навеял, как ей показалось, провидческий сон, сулящий встречу с Мастером.
Итак в пятницу, в ту самую пятницу, когда жуткая четвёрка издевательски изгнала из Москвы дядю погибшего Берлиоза, когда она учинил зловредную расправу над буфетчиком из Варьете, Маргарита Николаевна проснулась около полудни , «проснулась с предчувствием, что сегодня наконец что-то произойдёт».  Манипулятор-сон породил в ней манипуляторное чувство - предчувствие. Испытывая его влияние, она ушла гулять по Москве и в какой-то момент оказалась на скамейке Александровского сада.  Именно туда пришёл Азазелло, после того как  куриной тушкой измордовал родственника Берлиоза, о чём всё ещё свидетельствовала примечательная деталь в его одеянии: «Из кармашка, где обычно мужчины носят платочек или самопишущее перо, у этого гражданина торчала обглоданная куриная кость».
В этом эпизоде Азазелло продемонстрировал читателю своё искусство манипулирования  человеком.  Дал, как теперь говорят, мастер-класс. А  его жертвой стала Маргарита Николаевна. Ведая её тайные желания: найти Мастера, быть свободной, не быть «выключенной из жизни» - он умело разыграл свою партию. Сама Маргарита точно определила характер его действий в этом плане : «Перестаньте вы меня мистифицировать и мучить вашими загадками… Я ведь человек несчастный, и вы пользуетесь этим!»
И когда он убедился, что она почти готова принять приглашение, но всё же опасается попасть в неприятное  положение, он воспользовался основной её слабостью: узнав, что Мастер жив, она, конечно, весьма  надеялась если не на встречу с ним, то хотя  бы разузнать что-либо о нём. Можно полагать, что  пророческий сон не просто так озадачил её сознание. Ведь, скорее всего, он, этот сон, не был случаен. Он  был явно частью плана Воланда заманить Маргариту к себе, в квартиру №50. Поэтому Азазелло  и воспользовался весьма сильно действующим аргументом:
«Вы воспользуетесь случаем…
   – Что? – воскликнула Маргарита, и глаза её округлились, – если я вас правильно понимаю, вы намекаете на то, что я там могу узнать о нём?
   Азазелло молча кивнул головой.
   – Еду! – с силой воскликнула Маргарита и ухватила Азазелло за руку, – еду, куда угодно!»
 И через некоторое время с ещё большей уверенностью Маргарита заявила совершенно безапелляционно:
«Согласна на всё, согласна проделать эту комедию с натиранием мазью, согласна идти к чёрту на куличики». На кулички её не пришлось отправиться, но к дьяволу её путь уже начался.
План манипулирования был успешно выполнен: Воланд заполучит желаемое! Довольный Азазелло, чтобы расстаться эффектно с обольщённой женщиной, пускается в ещё одно манипуляционное действие в надежде ошеломить свою недавнюю собеседницу:
«Ба! – вдруг заорал Азазелло и, вылупив глаза на решётку сада, стал
указывать куда-то пальцем. Маргарита повернулась туда, куда указывал Азазелло, но ничего особенного не обнаружила. Тогда она обернулась к Азазелло, желая получить объяснение этому нелепому «ба!», но давать это объяснение было некому: таинственный собеседник Маргариты Николаевны исчез».
И прежде чем перейти к следующей главе полезно  под углом рассматриваемой проблематики обратить внимание на два момента,  предшествующих усилиям Азазелло, чтобы  заполучить Маргариту.
В начале встречи эта парочка обратила внимание  на многочисленную  людскую процессию, имеющую отношение к похоронам Берлиоза. И тут автор , в свою очередь, привлекает внимание читателя к первой причине похищения головы этого трагически погибшего редактора известного журнала. Она, эта причина, была весьма изуверская: оказать  влияние на сознание провожающих в последний путь безвременно ушедшего. Именно эта дьявольская выходка лишила их чувств и эмоций переживания, печали и сострадания. Они испытывали совсем иное: «Лица стоящих в похоронной машине людей, сопровождающих покойника в последний путь, какие-то странно растерянные. <...> Столь же растерянные лица были и у пеших провожающих, которые, в количестве человек трёхсот примерно, медленно шли за похоронной машино». Описываемое состояние объяснялось только
одним: они были потрясены пропажей головы, этим  святотатством, а посему находились  в плену тягостных размышлений, мало связанных с сутью этого траурного  шествия.
Второй момент, на который была ссылка несколько выше,  имеет отношение к Маргарите, вернее, к авторской  ремарке, описывающей  её реакцию  на  эту похоронную процессию: «Так это, стало быть, литераторы за гробом идут? – спросила Маргарита и вдруг оскалилась». Ранее,  ещё в тринадцатой главе, мы  находим схожее описание, но это уже Мастер так описывает Ивану Бездомному  действия  своей  подруги в  драматический момент, связанный с историей сожжения им рукописи своего романа: «Она оскалилась от ярости, что-то ещё говорила невнятно. Затем, сжав губы, она принялась собирать и расправлять обгоревшие листы». Если в эпизоде уничтожения рукописи её действие - «оскалить зубы» было атрибутировано словом «ярость». Которое в свою очередь может быть объяснено высоким уровнем ожесточения от собственной мысли о личной вине в происходящем: она сама  настояла на действиях, направленных на публикацию этого произведения Мастера. Но       «вдруг оскалилась», как действие  в Александровском саду в компании с Азазелло, никак не атрибутировано автором. И если на некоторое время отвлечься от сути описываемых эпизодов, то образ оскалившейся молодой женщины  мало привлекателен: уж больно он груб, антиэстетичен, есть в нём что-то звериное и хищное. Но и эта оскалившаяся женщина по соседству со странным типом, которому и оскаливаться не надо, чтобы продемонстрировать свои зубы: «сосед этот оказался маленького роста, пламенно-рыжий, с клыком...», «с жёлтым клыком», «торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию» -  весьма озадачивает. Но только до тех пор пока не сыщется  вот такая интерпретация этого «женского» оскала. Это ещё одно свидетельство попытки Михаила Афанасьевича  вновь несколько поманипулировать читателем: поселить в его сознании некую тревожность, некоторое предчувствие чего-то порочного и злого, что может  произойти в обозримом будущем  с личным участием Маргариты. То есть этот оскал  - это провозвестие того, что ею, её душой и волей уже начала овладевать какая-то тёмная сила, некое фатальное  зло. И об этом она ещё не догадывается сама.
И последний эпизод этой главы заставляет только утвердиться в данном, казалось бы, сомнительном прогнозе. Судите сами, она, решив, что «надо будет сделать на прощание что-то очень смешное и интересное», осуществляет нечто прямо противоположное: «зловеще захохотав, накрыла ею (голубой сорочкой), голову Николая Ивановича. Ослеплённый Николай Иванович грохнулся со скамейки на кирпичи дорожки». Вряд ли со зловещим выражением делают добрые дела, и падение с грохотом на кирпичи пожилого человека трудно определить как нечто интересное.
Непременно надо обратить внимание на то, как перед совершением этой пакости некое снадобье, данное негодяйствующим субъектом, подосланного Воландом, изменяет тело Маргариты и её сущность: «На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая черноволосая женщина лет двадцати, безудержно хохочущая, скалящая зубы». Скалящая зубы теперь от радости: она стала свободной, она стала ведьмой. Примечательно, что  она  видит причину всех этих  метаморфоз  не  в своих воле  или желании. а  в  манипуляциях, которые  с нею учинили «горе и бедствия, поразившие» её после потери любимого.
Двадцать первая глава с лихвой  расширила  перечень подобных  злосчастных деяний, совершённых Маргаритой  поздним вечером и ночью всё той же пятницы: «бросившись на диск внезапно, концом щётки разбила его вдребезги», «осторожно протянула руку между ними, повернула краны в обоих примусах и потушила их». Наконец-о ей пришлось прикоснуться к примусу,затем  разгромила квартиру Латунского, затопила квартиру под его квартирой, разбила наружное остекление восьмого и седьмого этажей «Дома драматурга и литератора». Эти хулиганские действия, сомнительные с точки зрения правовых норм,  вряд ли  развлекут читателя. Они скорее всего предназначены вызвать у него чувство сострадания к той, которая  понимает свободу как вседозволенность. И всё же Булгаков не останавливает читателя на едине с таким горьким выводом. Он обращает внимание читателя на то, что нравственный императив всё ещё тлеет в душе этой прислужнице зла. Именно так стоит понимать эпизод  с  испуганным четырёхлетним мальчиком, которого в суматохе забыли взрослые. Она убаюкивает его, напевая песню  о тете, которая «сперва много плакала, а потом стала злая».  То есть Маргарита понимала, что учиняет людям зло, но не может его не делать: она ведома какой-то силой или волей, как, например, в таком эпизоде: «Пролетая мимо предпоследнего окна четвёртого этажа, Маргарита заглянула в него и увидела человека, в панике напялившего на себя противогаз. Ударив молотком в его стекло, Маргарита вспугнула его, и он исчез из комнаты».
Объектом манипулирующего зла стала не только Маргарита, но и её служанка  Наташа, и с подачи последней некий Николай Иванович. Тот самый гражданин, с которым ранее так, мягко выражаясь,  неадекватно обошлась Маргарита. Этот гражданин в некоем простодушии пошёл в квартиру Маргариты, чтобы отнести упавшую на него  голубую сорочку. И увидев там обнажённую молодую девушку, стал проявлять к ней повышенный мужской интерес. В ответ на его сомнительные предложения Наташа с помощью крема от Азазелло превращает этого любителя «клубнички»  в толстого борова: «лицо почтенного нижнего жильца свело в пятачок, а руки и ноги оказались с копытцами». Пойти в квартиру с добрым намерением, а затем вылететь из неё в виде жуткого животного с голой девицей на спине верхом– это ещё придумать надо такое! Злые шутки, унижающие человеческое достоинство, однако,  у прислужников  дьявола.   Это, конечно, в порядке вещей для них, но оторопь берёт, когда это исполняется человеком, манипулированным этой извечно враждебной  человеку инстанцией, по прихоти последней, за просто так.
Но всё же вернёмся к Маргарите. Правда, после известных событий она не просто ведьма, а королева, носящая обязывающее ко многому имя Марго. И это был не её выбор. Так её именовал «голый толстяк в чёрном шелковом цилиндре, заломленном на затылок», чьи фамильярные пассы в свой адрес не только решительным образом пресекла, но ещё «она прибавила к своей речи длинное непечатное ругательство», что не помешало этому пьяному субъекту величать её  как «светлая королева Марго». Под влиянием этого признания или ещё почему-то, но так или иначе многое тут же изменилось: она стала себя вести как царственная особа – «был смеющеюся Маргаритой допущен к руке», окружающие её ведьмы,  русалки  и прочие присутствующие всем своим поведение подчёркивали её новый статус – «марш игрался в честь Маргариты. Приём ей оказан был самый торжественный». Да и швабра как средство передвижения ей была не по сану. Поэтом была подана «буланая открытая машина, только на шофёрском месте сидел не обычного вида шофёр, а чёрный длинноносый грач в клеенчатой фуражке и в перчатках с раструбами».
 Именно на ней возвращается Маргарита в Москву ночью пятницы, третьего дня московских события этого романа. О чём свидетельствует двадцать вторая глава. Не вдаваясь в перипетии произошедших в ней обстоятельств, в рамках целеполагания данного эссе привожу реестр манипуляционных  действий в ней.
1. Объект - машина серожёлтого, буланова, цвета.  Сила, производящая данное  действие – «чёрная птица-шофёр».   Суть манипуляции – «грач запустил машину, направив её прямо в овраг за кладбищем. В него она с грохотом обрушилась и в нём погибла». Вероятностная  цель действия – это не заметание следов: как  таинственно появилась, так образом могла бы исчезнуть. Тут,  возможно , было или  желание  инфернальной силы лишний раз  продемонстрировать Маргарите свои в полном смысле разрушительные возможности, или  автор тем самым хотел поселить в сознании читателя тревожные мысли по поводу дальнейшей судьбы Маргариты.
2. Объект – Маргарита. Сида, производящая данное действие. – Воланд и  его команда. Цель манипуляции-  создание  невозможного пространства в  стандартной квартире на Арбате, совершеннейшим образом противоречащего всякому здравому представлению: «её поражало, как в передней обыкновенной московской квартиры может поместиться эта необыкновенная невидимая, но хорошо ощущаемая бесконечная лестница», «поняла, что она находится в совершенно необъятном зале, да ещё с колоннадой, тёмной и, по первому впечатлению, бесконечной. Суть манипуляции -  продолжение темы, проявленной в первом пункте этого реестра. Демонстрация возможностей этой инфернальной инстанции: её действия не только сильны, но  и масштабны, безграничны по сути, поскольку ей подвластно пятое измерение, недоступное человеку.
3. Объект Маргарита. Сила, производящая манипуляцию – Воланд. Суть манипуляции - явление  Маргарите условий проживания того, кто являлся олицетворением упомянутой здесь ранее инфернальной силы: «Комната оказалась очень небольшой. Маргарита увидела широкую дубовую кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушкою».И далее по тексту : «Воланд широко раскинулся на постели, был одет в одну ночную длинную рубашку, грязную и заплатанную на левом плече. Одну голую ногу он поджал под себя, другую вытянул на скамеечку. Колено этой тёмной ноги и натирала какою-то дымящеюся мазью Гелла». Цель такой демонстрации – создание условий для доверительного общения путём кардинального снижения внешней образности : от запредельной мощи и величия к обыденности, к некой затрапезности и, если угодно, очеловечивание как самого этого гения зла,  так и среды, в которой он обитает.
4. Объект читатель. Сила, производящая действие – автор. Суть действие –  вызов для демонстрации Маргарите  демона войны Абодонны: «тут из стены появилась фигура какого-то худого человека в тёмных очках». Преследуемая автором цель поясняется  смутной по смыслу фразой Воланда: «никогда не было случая, да и не будет, чтобы Абадонна появился перед кем-либо преждевременно». Булгакову, вероятно, нужно поселить в сознании читателя мысль о причине своевременности появления этого демона смерти. Не есть ли это упреждающая весть о грядущем смертельном исходе для Маргариты как  возможный результат той истории, которая в этой комнате завязывается?
5. Объект манипуляции – боров, он же Николай Иванович, и Маргарита. Манипулятор – Воланд.  Суть действия – «Пусть посидит вместе с поварами, вот и всё! Не могу же, согласитесь, я его пустить в бальный зал!»  Цель очевидна – продемонстрировать Маргарите свою гуманность, некоторую человечность после ужасающего появления Абодонна.
Двадцать третья глава  продолжает данную тематику и  являет собой широчайшую панораму   возможностей и способов манипулирования, позиционируя как  своего рода кульминация  в рассмотрении заявленной проблематики. 
Глава начинается с описания манипуляций, совершаемых  с Маргаритой в целях подготовки её к предстоящему балу в качестве  его королевы: её сначала окатили кровью, затем розовым маслом, после чего растёрли какими-то зелёными листьями. Потом  озаботились её нарядом, который состоял только  из «лепестков бледной розы туфлей», головного королевского алмазного  венца и шейного украшения в виде  «тяжёлого в овальной раме изображения чёрного пуделя на тяжёлой цепи».
 По окончанию этих процедур к обработке её сознания приступил Коровьев, который чётко задал параметры её поведения в предстоящих событиях и встречах. Этими своими наставлениями  он вкладывал в её сознание технологию манипулирования теми, с кем ей предстояло общаться: «Среди гостей будут различные, ох, очень различные, но никому, королева Марго, никакого преимущества! Если кто-нибудь и не понравится… Я понимаю, что вы, конечно, не выразите этого на своём лице… Нет, нет, нельзя подумать об этом! Заметит, заметит в то же мгновение. Нужно полюбить его, полюбить, королева. Сторицей будет вознаграждена за это хозяйка бала! И ещё: не пропустить никого. Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть малюсенький поворот головы. Всё, что угодно, но только не невнимание. От этого они захиреют…»
Среди  многочисленных гостей этого  ежегодного «великого  бала полнолуния», которым Маргарита должна была, по  наставлению Коровьева,  уделять радушие и благосклонность, выделялась  определённая категория лиц. Все они являли собой концентрацию зла в чистом виде. Это был мерзкий парад  особых манипуляторов: они, по своей преступной прихоти, управляли человеческими жизнями и судьбами, используя для этого криминальные способы: отравление – господин Жак с супругой, граф Роберт, некая маркиза и госпожа Тофана, умерщвление своего новорождённого младенца – Фрила, пытки калёным железом – госпожа Минкина, продажа возлюбленной в публичный дом – некий молодой человек,  кровавая жестокость и насилие –  опричник Малюта Скуратов, жестокая тирания и разврат – римский император Гай Кесарь Калигула.
Именно  к ним и  им подобным  с умилением обращался Коровьев со словами приветствия: «Я в восхищении, – монотонно пел Коровьев, – мы в восхищении, королева в восхищении».  Однако все эти персонажи были историческими фигурами, и многие оценки их пагубных страстей и поступков  окутаны мифологическим флёром, флёром недостоверности  и наговора, но то,  что учинили через некоторое  Воланд со своими приспешниками с беднягой бароном Майгелем,  впечатляет тем, с какой обыденностью они его умерщвляют: "что-то сверкнуло в руках Азазелло, что-то негромко хлопнуло как в ладоши, барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди».
Подобная демонстраций беспредельной власти над человеческой судьбой была сделана не столько  для совершения суда над этим персонажем, сколь продемонстрировать Маргарите особый характер гуманизма Воланда : «Есть предположение, что это приведёт вас к печальному концу не далее, чем через месяц. Так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти к вам на помощь». Удивительный  иезуитизм от Воланда, как бы говорящий: «Мы тебя не наказываем за твой грех наушничества, а спасаем от ожидания  грядущей расправы, о которой барону до визита  было ничего неизвестно». Но  последующие события показывает истинную цель  убийства Майгеля: Воланду нужна человеческая кровь для совершения ритуального действия, чтобы сделать Маргариту частью той сути, воплощением которой был Воланд – сатанизма. Однако не  Маргарита являлась конечной целью этого мессира, а Мастер. Именно с помощью Маргариты он, Воланд, хотел его заполучить. Так что питие из чаши, из которой ранее испил хозяин бала, вводило Маргарите в свиту Воланда на равных правах с остальными. Этой своей продуманной манипуляцией Воланд  добился цели, а посему безумная вакханалия бала  мигом прекратилась. 
Правда, необходимо обратить внимание на  необычайно безвольное согласие Маргариты на такой исход.  Причину её такого поведения, вероятно, нужно искать в трёх обстоятельствах.  Первым из них является  психологическое давление всем, что было сопряжено с антуражем проведения бала и некоторыми весьма специфическими моментами в произошедшем действие.
Красочность, избыточная фантазийность, пространственные решения с  вычурностью декора  и многоликость толпы гостей и их одеяний  - с одной стороны. С другой стороны  - ужас от восприятия  появления гостей. От появлений, воссозданных автором в традициях готических романов.
  «Но тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпавшимся прахом. Этот прах сорвался с верёвки, ударился об пол, и из него выскочил чёрноволосый красавец во фраке и в лакированных туфлях. Из камина выбежал полуистлевший небольшой гроб, крышка его отскочила, и из него вывалился другой прах. Красавец галантно подскочил к нему и подал руку калачиком, второй прах сложился в нагую вертлявую женщину в чёрных туфельках и с чёрными перьями на голове, и тогда оба, и мужчина и женщина, заспешили вверх по лестнице».
Второй причиной, определившей непротивление Маргариты, явились физическая усталость и испытываемая боль в руке и колене, куда прикладывались гости. Эти восставшие покойники просто истощили её тело. Но все эти обстоятельства не лишили её знания, чего ради она согласилась на роль королевы бала: ей была обещена встреча с Мастером.  Именно эта причина в совокупности с двумя другими и определили её согласие, чреватое фатальными исходами для неё и Мастера.
Бал исчез столь внезапно, как и возник, но общение Маргариты и Воланда на этом не прекратилось. О чём и свидетельствует глава двадцать четвёртая.   
Но теперь действие переносится в маленькую комнату квартиры №50, где находилась опочивальня Воланда, в то помещение, где она дала  своё согласие на предложенную роль в предстоящем бальном мероприятии. .
Дальнейший разворот событий сконструирован автором таким образом, чтобы  продемонстрировать читателю искусство манипуляции Воланда, чтобы вынудить Маргариты обратиться к нему с просьбой о спасении Мастера. Чтобы освободить её от усталости и потрясений как последствий пережитого безумного бала, он принуждает её выпить некий напиток. При этом автор подчеркивает покорность Маргариты в ответ на это категоричное предложение. Она выпивает предложенное снадобье, и с ней тут же происходит удивительная метаморфоза : «Живое тепло потекло по её животу, что-то мягко стукнуло в затылок, вернулись силы, как будто она встала после долгого освежающего сна». И сразу она почувствовала позывы голода. При этом автору  важно обратить внимание читателя на некоторые физиологические  подробности поглощения ею пищи: «Она стала жадно глотать икру. <...> Кусая белыми зубами мясо, Маргарита упивалась текущим из него соком». Тем самым он  как бы определяет исходную точку  в траектории изменения её впечатлений и  состояний  в обстоятельствах, описанных в  данной главе,  траектории, в итоге приведшей этого персонажа в «подвал маленького домика в одном из Арбатских переулков», где «она гладила рукопись ласково, как гладят любимую кошку, и поворачивала её в руках, оглядывая со всех сторон, то останавливаясь на титульном листе, то открывая коне». Эти перипетии сконцентрированы вокруг двух реперных точек, образуя как бы два тематического блока. Первый – показ запредельных  возможностей Воланда в  искусстве манипулировании . Он в этом плане, по мысли Маргариты: «Всесилен, всесилен!». Да и сам Воланд  с явным самодовольством в ответ на её удивление, что полночь всё длится и длится, хотя пора уже быть утру, заявляет: «Праздничную полночь приятно немного и задержать». Примечательна в этом плане и максима, которую этот всесильный демиург вещает Маргарите: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!» Мало того что она находится в явном противоречии с библейской максимой: «Просите, и дано будет вам»  [Мф. 7:7], так она явно солидарно  намекает на  высказывание другого великого манипулятора, современника Булгакова –  преобразователя природы  Ивана Мичурина, на его изречение: «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у неё – наша задача».
Так что не вызывает удивления, с какой лёгкостью и непринуждённостью  решаются Воландом в этой главе участи  Фриды, Мастера, Алоизия Могарыча, Наташи, Николая Ивановича и Варенухи. Хотя одна манипуляция Воланда озадачивает, если задастся вопросом, почему мессир решил не показывать Мастеру Маргариту нагой в момент появления его покоях Воланда: «В своём волнении она не заметила, что нагота её как-то внезапно кончилась, на ней теперь был шёлковый чёрный плащ», правда, одетый на голое тело», что потом удивит Чуму-Аннушку. То, что это не милосердный жест с его стороны, это очевидно, судя по его признанию, прозвучавшему ранее из его уст : "Я о милосердии говорю... <.. > Иногда совершенно неожиданно и коварно оно проникает в самые узенькие щёлки». Тогда можно предположить, что подобный акт манипуляции  инспирирован  его желанием  сохранить единство этой пары для реализации своих  дальнейших планов.  Ведь увидев свою возлюбленную полностью обнажённой  в компании  таких субъектов как Бегемот, Азазелло, Коровьев и Гелла, не считая Воланда в одной ночной рубашке, Мастер мог удумать бог знает что, и это  в крайнем случае могло привести к разрыву отношений между этими любовниками.
Что касается второго тематического блока, то он имеет отношение к той силе, которая способна противостоять практике этих дьявольских манипуляций.  Речь идёт опять о том нравственном императиве, который,  заключённый в человеке, способен не только противостоять  злу, но и вершить справедливость и добро. Именно это удерживает Маргариту от позволения приспешникам Воланда расправиться с критиком  Латунским, сколь ненавистен он ей не был. Именно это обстоятельство заставляет её просить прощения для Фриды, именно  это качество её натуры  сподвигает её соединить свою судьбу с судьбой Мастера, не взирая на всевозможные трудности и напасти: «Нет, нет, нет, не бойся ничего! Я с тобою! Я с тобою!»
В двадцать пятой главе происходит опять смена декораций, действие вновь переносится в древний великий Ершалаим, в чертоги обитания прокуратора Иудеи Понтия Пилата – существенный акцент на манипуляционной составляющей романа пролжает иметь место. Хотя и в несколько неожиданной редакции.  И действующие силы весьма контродактны. И их противостояние извечно: природная стихия и человек. А в данном случае они розница по форме воздействия. Природа от крыто и масштабно, а человек тайно и узконаправленно. Природа у Булгакова здесь представлена тьмой, явленной им в барочном витиеватом стиле, полном причудливых и замысловатых частностей: «Она (тьма) уже навалилась своим брюхом на Лысый Череп, где палачи поспешно кололи казнимых, она навалилась на храм в Ершалаиме, сползла дымными потоками с холма его и залила Нижний Город. Она вливалась в окошки и гнала с кривых улиц людей в дома. Она не спешила отдавать свою влагу и отдавала только свет». Под её неумолимым натиском изменялся весь сущий под её властью мир: строения вечного города, его жители и весь ландшафт этой местности. Вслед за тьмой к своим манипуляционным свершениям приступили ливень и ураган, являя собой единую стихию, стремящуюся властвовать над всем живым и неживым в этой земной юдоли.
Другая сила, имеющая здесь не меньшую власть и явленная в лице великого игемона, плела тайную интригу. Намёками, лестью, посулами и денежным подкупом он провоцировал руководителя своей службы безопасности, некоего   Афрания,  совершить тайное убийство Иуды из Кириафа, предавшего Га-Ноцри за деньги, что привело последнего на голгофу. И к концу главы он получил подтверждение, что был услышан и в ночь замышляемое им будет осуществлено, и что он может не сомневаться в этом.
Правда, в этой главе упоминается ещё одна манипулирующая сила. Но это упоминание представлено в достаточно завуалированном виде. Речь идёт о словах Га-Ноцри, сказанных им на кресте и приведённых в этой главе Афранием, тайно присутствовавшего на казни, что «в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость». Из контекста произошедших событий очевидно, что именно трусость, это порочное качество души человека, преодолевшее божественный внутренний нравственный императив, своей манипуляцией способствовала некоторым трагическим исходам: трусость Иуды, трусость Каифы, боявшегося потерять власть, трусость Пилата, испугавшегося впасть в немилость перед императором Рима, - вот они безусловные  манипуляторы человеческих душ, собирающие обильный урожай на ниве человеческих душ. И мученическая смерть на кресте Иешуа – яркий тому пример.
Пятнадцатого нисана 29 года Понтий узнает, что его «догадки» о судьбе христопродавца  Иуды подтвердились со всей очевидностью.  И в двадцать шестой главе автор знакомит читателя с кровавыми подробностями этого возмездия. При этом важно  иметь в виду одно крайне сущностное  обстоятельство: всё это стало возможно в результате манипулирования романтическим чувством  красивого молодого человека по имени Иуда. Механизм этой исторической манипуляции, по версии Мастера, выглядит следующим образом.  Пилат намекнул своему подчинённому  Афранию, что нужно устранить Иуду. Тот посетил в городе молодую женщину Низу, к которой Иуда питал романтическое чувство,  и заручился её согласием на осуществление задуманного им плана. Низа, согласно этому  плану, выйдя из дома, подгадала встретить как бы случайно Иуду. В ходе этой встречи она, отказавшись принять его у себя дома, как бы боясь гнева мужа, уговорила молодого человека прийти в известное им место где-то за городом. Причём он должен прийти туда позже её, чтобы никто не догадался об их тайном свидании. Иуда устремился в это обговоренное место в предвкушении любовного приключения. Но в условленном месте его ждали убийцы, которые и умертвили Иуду двумя безжалостными ножевыми ударами.
 Этот эпизод с манипулятивными действиями в адрес Иуды выглядит как мелодраматический спектакль с  трагическим исходом, поставленный искусным режиссёром в весьма экзотических декорациях.
Другой спектакль , но уже в фарсовом варианте, произошёл в двадцать седьмой главе.  Однако ,несмотря на  очередную смену исторического времени, Булгаков продолжает удивлять читателя своим вольным обращением с хронотопом, хотя эта глава даёт мало нового материала в рамках рассматриваемого нарратива.  Если не иметь в виду трёх существенных коллизий. Первая важна тем, что в ней мы находим подтверждение, что в Москве имели место странные и необъяснимые манипуляции. Факты подобного обращения с людьми были подтверждены в ходе официальных следственных действий комиссией соответствующего органа. Эта комиссия так же подтвердила, что для всех лиц, подвергшихся этим вопиющим безобразиям, всё закончилось в конечном итоге наилучшим образом. Так, например, «Прохор Петрович, председатель главной зрелищной комиссии…  Кстати: он вернулся в свой костюм немедленно после того, как милиция вошла в его кабинет, к исступленной радости Анны Ричардовны и к великому недоумению зря потревожённой милиции. Ещё кстати: вернувшись на своё место, в свой серый полосатый костюм, Прохор Петрович совершенно одобрил все резолюции, которые костюм наложил во время его кратковременного отсутствия».
Вторая коллизия имеет отношение к ответу по телефону, который получила супруга Аркадия Аполлоновича Семплиярова: «На вопрос о том, откуда спрашивают Аркадия Аполлоновича, голос в телефоне очень коротко ответил откуда», чем привёл женщину в весьма потрясённое состояние : «Сию секунду… сейчас… сию минуту… – пролепетала обычно очень надменная супруга председателя акустической комиссии и как стрела полетела в спальню...»  Конспирологический подтекст этой ситуации вполне очевиден: в Москве, следовательно и в стране, существует некая инстанция, у которой есть все возможности манипулировать людьми в карательных целях на законных основаниях за прегрешения против государства. На московских страницах этого своего повествования автор неоднократно фиксирует нахождение малозаметных фигур, которые отслеживают повседневную жизнь москвичей, являя это как некую примету времени, формируя у читателя представление о тотальном надзоре, учреждённом властью за своими гражданами.
Третий эпизод в полной мере демонстрирует активную деятельность агентов этой инстанции по пресечению преступной деятельности. Объектом  этой их операции стала пресловутая квартира №50. Причём в этом эпизоде фарсовая природа двух предыдущих  коллизий трансформируется в комедию по типу мокьюментари, такого жанра, в котором псевдодокументальность  сочетается с мистификацией: вся эта стрельба, в ходе которой все выстрелы оказались холостыми и никто не пострадал. «Но длилась эта стрельба очень недолго и сама собою стала затихать. Дело в том, что ни коту, ни пришедшим она не причинила никакого вреда. Никто не оказался не только убит, но даже ранен; все, в том числе и кот, остались совершенно невредимыми. Кто-то из пришедших, чтобы это окончательно проверить, выпустил штук пять в голову окаянному животному, и кот бойко ответил целой обоймой. И то же самое – никакого впечатления ни на кого это не произвело». И э мистификация была не случайна. Она свидетельствует, что слухи, порождённые  странностью произошедших событий, могут выступить как ещё одна манипуляционная сила. Вот как об этом потом , уже двадцать восьмой главе, будет сообщать своим собеседникам хроникёр Боба Кандалупский: «Клянусь вам честью! На Садовой, на Садовой, – Боба ещё больше снизил голос, – не берут пули. Пули… пули… бензин, пожар… пули…» - и через паузу: «Говорю вам, пули не берут… А теперь пожар… Они по воздуху… по воздуху».
В этой главе, описывающих прощальные гастроли в Москве верных подручных Воланда -  Коровьева и Бегемота,  жанр комедийного действия ещё дополнился элементами бурлеска,  в котором возвышенное и низменное находятся в причудливых сочетаниях.
Упомянутые два мерзавца, как их именует автор, для своего прощального бенефиса в полне сознательно выбрали два объекта: один являлся источником пищи насущной, другой- пищи духовный. Одним являлся гастрономический отдел магазина, другим - дом грибоедовской тётушки, «объединивший под своею кровлей несколько тысяч подвижников, решивших отдать беззаветно свою жизнь на служение Мельпомене, Полигимнии и Талии», то есть литераторов. Талия как древнегреческая  муза комедии должна быть довольна теми комическими мистификациями, которые учинила в этих местах эта парочка. Действия этих мистификаций были столь впечатляющими, что сознание  одного  из посетителей магазина, став жертвой этой манипуляции, выступило на стороне этих смутьянов: «Приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чистенько, старичок, покупавший три миндальных пирожных в кондитерском отделении, вдруг преобразился. Глаза его сверкнули боевым огнём, он побагровел, швырнул кулечек с пирожными на пол и крикнул:
   – Правда! – детским тонким голосом. Затем он выхватил поднос, сбросив с него остатки погубленной Бегемотом шоколадной эйфелевой башни, взмахнул им, левой рукой сорвал с иностранца шляпу, а правой с размаху ударил подносом плашмя иностранца по плешивой голове».
 Как и в квартире №50, так на этих двух объектах всё закончилось пожарами, устроенными Коровьевым и Бегемота.Это  можно истолковывать то ли как аллюзию к московским пожарам как следствие французского  нашествия 1812 года, ведь Воланд и его свита были тоже вторгнувшимися чужеземцами, то ли как действие  тёмной  силы в лице Воланда и его приспешников,  направленной  на уничтожение  очагов  порока в целях  манипуляции чувствами простого москвича, индуцируя у него состояние злорадного удовлетворения. Ведь кара постигла валютный магазин, в котором отоваривалась категория людей, не вызывавшая никаких симпатий у московского обывателя. А грибоедовский дом  был для них  местом для избранных, имеющих чрезмерное обеспечение и обласканных властью в виде разных привилегий, недоступных большинству жителей столицы.
В двадцать девятой главе  изумительным манипулятором уже является сам Михаил Афанасьевич. Воспользовавшись принципом условности в художественном творчестве, он организут встречу  Воланда, он же сатана, находящегося в конце двадцатых годов прошлого века «на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве» с персонажем книги Мастера Левием Матвеем, обитавшего в древнем Ершалаиме. Сведение двух сюжетных линий, московских событий и событий на земле древней Иудеи, придаёт целостность композиции романа – с одной стороны, с другой – усиливает в сознании читателя ощущение фантасмагоричности  описываемых событий. Автор, воссоздавая мистические явления в Москве, в свою очередь сам становится творцом мистического происшествия.  Происшествия, призванного решить судьбу Мастера и Маргариты. Инициатором подобного обращения является Иешуа, тот самый, что похоронен с одним кольцо на пальце в безымянной могил с двумя злодеями, тот самый Иешуа, что каким-то образом  прочитал книгу Мастера, написанной о Понтии Пилате, сожжённой и возвращённой к жизни духом зла. Именно от Га-Ноцри пришёл к Воланду бывший мытарь, а теперь единственный  ученик этого проповедника, Левий Матвей с просьбой  взять с собой Мастера и Маргариту и дать им покой, а не свет. Ибо покой дарует сатана, а дорогу к  свету - противоположная сила.  А Мастер, по мнению Иешуа, не достоин этого пути. Повелитель теней, великий демиург, соглашается  таким образом проманипулировать судьбой этих персонажей и отправляет Азазелло исполнить просимое.
И в заключение этого эпизода автор предпринял попытку промодерировать восприятие читателя,  чтобы задать ему определённый дискурс: тревожности и озабоченности судьбой этих двух влюблённых.  А как иначе воспринимать заключительные строки этой главы:
«Чёрная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце. Потом она накрыла его целиком. На террасе посвежело. Ещё через некоторое время стало темно.
   Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Всё пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через всё небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и началась гроза».
Настроив читателя таким образом, в тридцатой  главе Булгаков вводит его в курс событий, связанных с тем, как Азазелло выполняет задание Воланда даровать Мастеру и Маргарите покой как форму их дальнейшего совместного существования. Сбежавшие, один из клиники для душевнобольных,  другая -  из уютного семейного очага в престижном особняке, и получившие благословение сатаны на дальнейшую совместную жизнь, они оказались в подвале Мастера. Ощущение обретённого счастья омрачалось неопределённостью перспектив  будней будущей жизни. И в контексте сказанного трагично-тревожно звучит вопрошание Мастера: «Скажи ты мне ради всего святого, чем и как мы будем жить?» Сам он ответа не находил, ибо, по словам Маргариты, те, кто манипулировали его судьбой, опустошили его душу:
«Да, нити, нити, на моих глазах покрывается снегом голова, ах, моя, моя много страдавшая голова. Смотри, какие у тебя глаза! В них пустыня… А плечи, плечи с бременем… Искалечили, искалечили».Хотя ещё вопрос, искалечили, или он сам позволил себе дойти до такого плачевного состояния?
Тут как нельзя кстати «в этот самый момент в оконце послышался носовой голос:
   – Мир вам».
Явившийся Азазелло  весьма целеустремленно начал осуществлять манипулятивные действия с возлюбленными, используя и  интонацию участия: «А уютный подвальчик, чёрт меня возьми!»  И  тактику вхождения в их ситуацию : «Один только вопрос возникает, чего в нём делать, в этом подвальчике?»  И умолчание, прикрывающее истинную суть приглашения Воланда. И  завуалированный обман: «Ведь мессир прислал вам подарок, – тут он отнёсся именно к мастеру, – бутылку вина. Прошу заметить, что это то самое вино, которое пил прокуратор Иудеи. Фалернское вино».  Столь заманчивое вино, оказавшееся затем смертельным ядом, пресекшим их земную жизнь, уготовила эту пару к вечному покою,  к  нахождению в каком-то мире между раем и адом.
Эти достаточно незамысловатые действия Азазелло могут вызвать у взыскательного читателя некоторое неудовольствие. Ведь ему, читателю, ожидалось нечто жуткое и впечатляющие. А тут такая проза, такая обыденность, такая банальность – вино с ядом, невидаль какая!
 Поэтому автор  поспешает с очередным манипулированием сознания читателя. Он, видимо, предоставляет ему заняться размышлением над странной двойственностью. Как соотнести  этих умерших в подвальчике, а потом воскресших от одного и того же вина, с той, которая под наблюдением Азазелло умирает у себя в особняке, и с тем, что умер в палате №118, чью кончину так остро воспринял Иванушка Бездомный, пациент соседней палаты №117?
  Хотя справедливости ради надо всё же заметить, что есть нечто макабрическое в описание , как некая неведомая сила манипулирует телом только что усопшей Маргариты Николаевны : «На его глазах лицо отравленной менялось. Даже в наступавших грозовых сумерках видно было, как исчезало её временное ведьмино косоглазие и жестокость и буйность черт. Лицо покойной посветлело и, наконец, смягчилось, и оскал её стал не хищным, а просто женственным страдальческим оскалом». Женственный оскал – тот ещё привлекательный вид!  А то  же время, когда Азазелло наблюдал за этими метаморфозами, в особняке на Арбате, вероятно, Наташа обнаружила труп своей хозяйки, причём она же тем временем, следуя логике автора,  резвилась со своими подружками-ведьмами и феями где-то за Москвой на речной глади.
Этот фантасмагорический антураж преобладает и в тридцать первой главе, в которой Мастер и Маргарита, бестелесные, невидимые человеческому глазу, как некие сущности, устремляются в компании Воланда и его свиты  получить радость от новой формы существования и попрощаться с Москвой, с её ликами и красотами. Особенно тяжело было это пережить Мастеру: «чёрная фигура на краю обрыва жестикулирует, то поднимает голову, как бы стараясь перебросить взгляд через весь город, заглянуть за его края, то вешает голову, как будто изучая истоптанную чахлую траву под ногам».
 И запоминающимся контрастом к этому душевному состоянию  выглядит поведение Бегемота и Коровьева, не отягощённое какими-либо душевными переживаниями. Более того им захотелось свистнуть то ли для того, чтобы отвлечь Мастера от тяжких дум, то ли ради молодецкой забавы. Если у Бегемота эта затея вышла не очень, то свист Азазелло превзошёл всякие ожидания. Булгаков в этом случае, описывая это деяние, создаёт великолепную  словесную миниатюру, которую можно рассматривать как гимн манипулированию: «Этого свиста Маргарита не услыхала, но она его увидела в то время, как её вместе с горячим конём бросило саженей на десять в сторону. Рядом с нею с корнем вырвало дубовое дерево, и земля покрылась трещинами до самой реки. Огромный пласт берега, вместе с пристанью и рестораном, высадило в реку. Вода в ней вскипела, взметнулась, и на противоположный берег, зелёный и низменный, выплеснуло целый речной трамвай с совершенно невредимыми пассажирами. К ногам храпящего коня
Маргариты швырнуло убитую свистом Фагота галку». Аллюзия к свисту  былинного Соловья-разбойника вполне очевидна:
И от его ли то от посвиста соловьёго,
И от его ли то от покрика звериного
Те все травушки-муравы уплетаются,
Все лазоревы цветочки осыпаются,
Тёмны лесушки к земле все приклоняются, -
А что есть людей - то все мертвы лежат.
От посвиста Азазелло люди, правда, не погибают. Но дурная, самодостаточная сила манипулирования его с этим сказочным чудищем делает родственным. Одно слово – нечисть окаянная!
Примечательно, что в тридцать  второй главе возникнет весьма примечательный параллелизм.  В ней описывается, как  под покровом ночи,  что «начала закрывать чёрным платком леса и луга», раздался ещё один крик, озвучивший одну из самых концептуальных фраз в этом романе:
«Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:
   – Свободен! Свободен! Он ждёт тебя!
Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые стены упали».
В этом эпизоде наблюдается изящный феномен манипулятивности. Изначально Воланд даёт Мастеру установку на написание последней строки сожжённого им романа,  а Мастер, получив этот импульс, своим оглушительным  громогласием  освобождает Пилата от двухтысячного сидения  в кресле  на площадке среди гор. Но не только освобождает, но открывает лунную дорогу,  ведущую к свету, и сулит предстоящую ему столь долгожданную встречу с Иешуа. .
Но Воланд и Мастер были не единственными, кто в этой главе преуспел в искусстве манипуляции.
Таким манипулятивным демиургом выступила та самая ночь.  Ночь,  под покровом которой Мастер явил Пилату освобождение от векового уединения и заточения.  Этой ночи было под силу возвращать слугам Воланда их настоящий облик.
 Изменился Коровьев:
«И под именем Коровьева-Фагота теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом».
По-другому стал выглядеть Бегемот:
«Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с него шерсть и расшвыряла её клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы, теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире».
Изменения не обошли и Азазелло:
«Исчез бесследно нелепый безобразный клык, и кривоглазие оказалось фальшивым. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и чёрные, а лицо белое и холодное. Теперь Азазелло летел в своём настоящем виде, как демон безводной пустыни, демон-убийца».
«Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя» - этой примечательной строчкой автор указывает ещё на один момент манипуляции в этой главе. И он является самым сущностным в контексте смыслового поля романа, ведь он свидетельствует о  неожиданном  манипулятивном  союзе  Иешуа и Воланда, призванном окончательно решить судьбу Мастера, а следовательно и Маргариты, дарующим ей право разделить судьбу своего возлюбленного.: «то, что я предлагаю вам, и то, о чём просил Иешуа». – «Там ждёт уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой». Однако, приговаривая Мастера к покою и не давая ему света, эти окказиональные единомышленники  руководствовались разными причинами. Для Иешуа Мастер сожжением романа совершил  наибольший грех – грех трусости. Но дело было не в самом грехе, а  в неспособности Мастера искупить свой грех, чтобы получить прощение. Более того он продолжает малодушничать, отказываясь от своего  столь выстраданного и желанного когда-то детища, хотя и помнит каждую строчку из него: «Он мне ненавистен, этот роман, – ответил мастер, – я слишком много испытал из-за него». Грех не прощён. Но его роман прочитали и Иешуа, и прокуратор, и Воланд и другие. Его труд живёт, и тот, который его создал и выстрадал, достоин покоя. Для Воланда –  это знак благодарности за создание в романе образа Иешуа, столь отличного от библейского, за снятие темы  сына божьего, воскрешения его и вознесения, его как предтечи христианства. Просто был праведник и проповедник добра и справедливости. Не более того. Пилат же, в противовес Мастеру, получает долгую дорогу к свету. Ибо своим  двухтысячелетним покаянием,  мучительным,  и  тяжким,  он искупил свой грех. - «прощённый в ночь на воскресенье сын короля-звездочёта, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». Ибо эта была такая ночь, «когда сводятся счёты». Пилат «свой счёт оплатил и закрыл». Что выглядит в романе как аллюзия к библейской максиме: «Воздастся каждому по делам его - [Рим. 2:6].
Автор, прежде чем проститься с читателем,  в эпилоге  ознакомил его  с теми воздаяниями, что получили персонажи по исходу всех событий, что имели место в романе.  При этом важно заметить, что упомянутые события, так взволновавшие жителей столицы, следователи квалифицировали как некое помрачение их рассудков в результате  гипнотического  манипулирования умелыми гипнотизёрами и шулерами из банды некоего Воланда.
Что касается персонажей, непосредственно вовлечённых в эти казусные события, то  в их судьбах произошли существенные изменения. Причём во многих случаях в них были задействованы некие инстанции, которые с ними и осуществили манипуляционные действия. Это  прежде всего непосредственно коснулось сотрудников театра Варьете, посрамлённого скандальным  выступлением Воланда и его свиты .  Так Степана Лиходеева, директора Варьете, «перебросили в Ростов, где он получил назначение на должность заведующего большим гастрономическим магазином», а Аркадия Аполлоновича Семплеярова,  председателя Акустической комиссии московских театров, «в два счета перебросили в Брянск и назначили заведующим грибнозаготовочным пунктом» .  Алоизий Могарыч, застройщик дома, где жили Мастер и Маргарита, несмотря на всё, что он претерпел, личными усилиями преодолел невзгоды  и «через несколько месяцев уже сидел в кабинете Римского», исполняя должность финансового директора..
И у  этих персонажи,  и у  многих других, как пишет автор, через несколько лет «затянулись правдиво описанные в этой книге происшествия и угасли в памяти». Но эти строки не стали заключительным аккордом в повествовании  об этих событиях. Так как автор в последний раз, поболее чем в сотый, вывел  на сцену луну, этого небесного соглядатая. Это небесное светило в романе выводится автором в различных ипостасях. То оно созерцатель , бесстрастно взирающий на персонажей, переживающих разные перипетии. В иные разы луна выступает  в роли внимательного и чуткого аккомпаниатора, выявляя и  оттеняя различные душевные состояния наблюдаемых личностей, то она берёт на себя миссию зиждителя особой атмосферы  или настроения. Случается ей быть и просто элементом декораций, где происходят те или иные события.  Но в завершении  этого эпилога  луна выводится как некий манипулятор. В этой ипостаси она определяет странности в поведении  уже  не поэта, а профессора  Иванушки Бездомного:
«Теперь она, цельная, в начале вечера белая, а затем золотая, с тёмным коньком-драконом, плывёт над бывшим поэтом, Иваном Николаевичем, и в то же время стоит на одном месте в своей высоте.
   Ивану Николаевичу всё известно, он вё знает и понимает. Он знает, что в молодости он стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился после этого и вылечился. Но знает он также, что кое с чем он совладать не может. Не может он совладать с этим весенним полнолунием. Лишь только оно начинает приближаться, лишь только начинает разрастаться и наливаться золотом светило, которое когда-то висело выше двух пятисвечий, становится Иван Николаевич беспокоен, нервничает, теряет аппетит и сон, дожидается, пока созреет луна. И когда наступает полнолуние, ничто не удержит Ивана Николаевича дома».
Но луна не только будоражит сознание Ивана Николаевича. Ей под силу иавеять на него  и блаженный сон:
«Тогда луна начинает неистовствовать, она обрушивает потоки света прямо на Ивана, она разбрызгивает свет во все стороны, в комнате начинается лунное наводнение, свет качается, поднимается выше, затопляет постель. Вот тогда и спит Иван Николаевич со счастливым лицом».
Для Понтия Пилата луна выступает в виде самодавлеющей цели, к которой ведёт лунная дорога,  по которой идут Иешуа и Пилат: «От постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне».
И далее:
. «Больше мне ничего не нужно! – сорванным голосом вскрикивает человек в плаще и поднимается всё выше к луне, увлекая своего спутника. За ними идёт спокойный и величественный гигантский остроухий пёс».
Именно луне автором доверено самым деятельным образом смодерировать заключительный эпизод не только в жизни основных персонажей, но и произведения в целом:
«Тогда лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны. Луна властвует и играет, луна танцует и шалит. Тогда в потоке складывается непомерной красоты женщина и выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его. Это – номер сто восемнадцатый, его ночной гость. Иван Николаевич во сне протягивает к нему руки и жадно спрашивает:
   – Так, стало быть, этим и кончилось?
– Конечно, этим. Всё кончилось и всё кончается...»
«Она (Маргарита-авт.),  отступает, отступает и уходит вместе со своим спутником к луне». И луну здесь,  на мой взгляд, нужно воспринимать не  астрономическим объектом, а  как  метафорой неизвестности, неопределённости, какого-то надмирия, и, если угодно – небытия и забвения. «Этим ... и всё кончается» , - так несколько элегически по сути дела автор заканчивает своё повествование. Как бы отсылая к приснопамятной фразе с кольца  ветхозаветного царя Соломона: «;;; ;;;; ;;; ;; ;;;;;» - «Ха-коль овер ве-гам зе яавор». Что означает: "Всё проходит, и это пройдёт".
Однако эта судьба ещё долго не будет грозить самому роману, как шедевру русской литературы.
Если встать на холистическую точку зрения, точку зрения, полагающую , что всякий объект или сущность являют собой целостное явление, состоящее из некоторого  количества самодостаточных частей, то понятно, почему так по- разному читателями воспринимается роман «Мастер и Маргарита».
 Это произведение само даёт этому основание, так как сюжетно и содержательно  весьма разнопланово. Что даёт одному читателю  понимать его как любовный роман, другому – как мистический, иному – как историко-познавательный, кому-то – как авантюрный, кто-то осознаёт его как сатирический текст, много и таких, которые сочтут его за развёрнутое философское рассуждение о природе добра и зла или  о сущности человеческого бытия.
Но понимая эту сложность архитектоники  романа, воспринимая содержательную значимось пластов его идейно-тематического содержания и воспринимая его как целостное  явление, как сущность, как событие, как высказывание, как дискурсное повествование, нужно задасться вопросом: «В чём состоит, если предположить,  авторская концептуальная идея, осуществляющая сборку этой полифонии тематических планов романа?
Иными словами, что является  лейтмотивом романа, его генерализирующей  идеей?»
Представленная в этом эссе текстовая, поглавная, интерпретация романа , сделанная под определённым углом зрения, сформулированном мной в начальной части этого изложения,  позволяет  ожидаемый ответ сформулировать следующим образом: суверенность личности, её автономность, находится на грани тотальной ликвидации. Отдельные проявления её самодостаточности  - есть ничто иное как исключение, если не сказать, как нечто экзотическое. Сознание и поведение современного Булгакову человека опосредственно многими манипуляторскими силами. И текст романа демонстрирует широкий спектор таких манипуляций.  Причём важно понимать, что у Булгакова достаточно неоднозначное отношение к этим манипуляциям. Те манипуляции, которые не только не разрушают нравственный императив, заложенный в человеке, но и содействуют его усилению и развитию, они необходимы, они позитивны, а если разрушают – то они пагубны для личности человека.  И борьба добра и зла на территории души человека – это противостояние этих двух типологий манипулирования. Многое в этом плане  усугубляется тем, что в истории развития человеческой цивилизации сформировался тип апеллирующего человека,  оформилась типология апеллирующего сознания . То есть такого субъекта, который нуждается во внешнем управлении в части идей и принципов устройства своего земного бытия.  И такими модераторами-манипуляторами на протяжении многих веков были и религия, и разные виды искусств,  и государственные законопрактики, и социумные установки. Это с одной стороны. А с другой стороны  - им, человеком, манипулировали его собственные страсти и желания, пороки и установки. Причём автор со всей убедительностью свидетельствует, что  в его время соотношение сил, манипулирующих человеком, катастрофически сдвинулось в сторону тех, что дискредитирует нравственный императив как некую определяющую сущность человеческой личности.
При этом важно обратить внимание на одно принципиальное обстоятельство. Булгаков полностью удаляет из числа сил, так или иначе манипулирующих человеком, клерикальную составляющую. Сатана и бог в тексте  его романа есть некое обобщение антиномии добра и зла, их сложных соответствий и взаимоотношений, как неких креационных сущностей.  Вот почему Иешуа  у него в тексте произведения не божий сын, не результат непорочного зачатия. Это простой странствующий идеалист-проповедник , верующий в конечное торжество добра и  полагающий, что все люди добры, ибо в них зиждется несокрушимый императив нравственности. . И природу этого императива Иешуа не определяет как божественный  дар.  Это сделал  добропамятный Кант.  Нет ничего романе и имеющего отношение  к воскрешению Иешуа, и к его вознесению в небесные чертоги и  к  дальнейшей канонизации его как святого, как того , кто определит цивилизационное развитие человечества на путях распространения христианства. Этот роман не антиклерикальный по своей сути. В нём религиозная мировоззренческая система остаётся вне поля внимания автора.  Рай и ад не являются ипостасями конечности бытия человека. Покой и светлый путь, ведущий к луне, – вот что ждёт праведного человека. Иные исходы не рассматриваются автором в контексте романа.
Именно  проблематика  деградациииличности под воздействием манипуляционных сил и технологий  и обеспечивает непреходящую злободневность роману на многие времена. Не исключением является и наше время, когда к манипуляционным  факторам подключились сетевые интернет ресурсы: платформы, сайты и всякого рода сообщества.
Примечательно, что и сам роман  стал объектом манипуляции. Речь в данном случае идёт об его скандализированной экранизации, сделанной режиссёром  Михаилом Локшиным и вышедшей на экраны в 2023 году. Фильм весьма профессиональный и имеющий несомненно высокие художественные достоинства в части режиссёрской,  постановочной и операторских работ, в части исполнительного мастерства большинства артистов,  в части визуального ряда и музыкального сопровождения – всё это соответствует высоким стандартам мирового кинематографа. Но это не Булгаков, не его система смыслов  и художественных обретений. Это симулякр, то есть явление того, что не существовало. Цель манипуляции состоит в том, чтобы представить леволиберальный взгляд на природу советского строя как на вотчину воплощённого зла.Такой взгляд имеет место быть. Но он никак не соотносится с романом «Мастер и Маргарита». У Булгакова он не про это. Сатира на государственную систему  у него проходит не явно, а в виде намёков и разных частных замечаний и подчёркиваний. Это скорее было упоминание о возможности власти определённым образом манипулировать людьми или отслеживать поведение людей, вызывающих у неё подозрения. Но какая государственная власть этим не занимается?! Роман авторами этой киноверсии был использован для манипулирования сознанием зрителя, чтобы сформировать искажённое представление о Советском государстве в парадигме леволиберального восприятия и трактовки. Опасно и другое, что многие, из числа  посмотревших эту экранизацию, именно таким образом будут судить об этом шедевре Булгакова. И дай бог, чтобы после этого просмотра зритель  всё же прочтёт этот роман. И поймёт, что он о другом. Может быть, о том, о чём здесь рассуждал автор эссе.  О парадоксах и опасностях манипулирования судьбой человека как феноменальном явлении, как о давней экзистенциональной угрозе суверенности человеческой личности.
Роман не содержит никаких рекомендаций, как противостоять такому манипулированию, как сохранить и умножить свой нравственный  императив в агрессивной манипуляционной среде, как минимизировать манипуляционное влияние  тёмных сторон своей личности.  Но то, что такая установка  может появиться после его прочтения, просто выглядит как непреложный факт.
 Хотя так насущны в наше время строки  француза Пьера-Жана де Беранже:
                Честь безумцу, который навеет
                Человечеству сон золотой!