Начало на http://proza.ru/2023/09/11/1413
***
Тридцать три и Двадцать.
Попытка субъективно-объективного исследования.
Я верю: я любим; для сердца нужно верить.
Нет, милая моя не может лицемерить;
Все непритворно в ней: желаний томный жар,
Стыдливость робкая, харит бесценный дар,
Нарядов и речей приятная небрежность,
И ласковых имен младенческая нежность.
А.С.Пушкин
***
Уснула в колыбельке новорождённая…
Весь день девушки-горничные хлопотали около Таши, болезненно слабенькой после родов.
Она лежала в белом чепце, бледная как полотно, на виске голубенькая жилка пульсирует. В глазах боль и страдание, слезинки застыли.
Сердце Александра разрывается от жалости. Он ничем не может помочь, и осознание этого терзает.
Слабая улыбка в ответ…
Хотел сам чаем напоить, да пролил на простынку. Прасковья, ворча, прогнала его.
Утром пришёл доктор Иван Тимофеевич. Осмотрев, головой покачал: «Надо молоко сцеживать».
Увидев лицо Александра, поспешил успокоить:
– Да не беспокойтесь вы так – поправится всенепременно. Выписал вот порошки да отвары укрепляющие.
И вправду через три дня Таша уже полусидела на подушках. Прасковья принесла малышку, положила на колени, приоткрыв сонное личико.
Любовалась, сдерживая слёзы... Склонилась поцеловать в лобик да разбудила. Дочка закряхтела недовольно, чмокая крошечными губками. Прибежала пышногрудая кормилица, отобрала: пора, дескать, кормить.
***
Через неделю...
Через неделю Александр проснулся рано. Спросонок показалось, окликнул кто-то. Окно напротив неширокого дивана, где прикорнул, ещё жмурилось сереньким рассветом.
Приподняв голову, огляделся. На полках друзья верные – с каждым годом прирастает книжное братство. Из Михайловского вчера ещё с оказией прибыли, разбирать надобно…
За дверьми лёгкие шаги – наверное, Прасковья, тоже ранняя птаха.
Как Таша? Легче ли ей? Неужто снова за доктором посылать? Сердце забилось тревожно… Или вправду долюшка женская такова – страдания да муки терпеть?.. Не-е-ет, он другой раз этакое ни за что не выдюжит!
Вздохнул… А-а, эх! потянулся, сбрасывая одеяло. День-то какой сегодня? Ай! Подскочил с постели.
Босиком по холодному полу прошлёпал к зеркалу – с именинником поздороваться. Мысли, мысли – думы нелёгкие, неспокойные… Тридцать три года, возраст Христа, однако! Рубеж для мужчины… Он не исключение.
Что позади? Беспечная вольность счастливого бродяги. Что нынче? Хотя весьма озабоченный, но - счастливый муж. Уже отец! Приосанился, вглядываясь. Наморщил лоб… Вспомнил: маленькая похоже морщит, и личико смугло-тёмное – не дай Бог, в его африканскую породу пойдёт!
Чья-то тень в зеркале… Таша! Встала уже голубушка, не рано ли? Прильнула к спине горячим телом, прижалась щекою к щеке.
И мигом морщинки на лбу разгладились, и нежность плещет в голубых, как небо, глазах, и белозубая, радостная улыбка! Прекрасно лицо любимого!
– Пушкин, с днём рожденья тебя! Поздравляю!
Счастливый безмерно, поднял на руки, закружил исхудавшую жёнушку, отнёс в спальню, присел рядышком.
– Праздновать не будем.
– Расскажи, как праздновал ранее.
Задумался. Вот ведь… и вспомнить трудно: не было у него счастливых, беспечных праздников… Разве только… Улыбается, наклонившись. Рассказывает, словно песню поёт:
– Ах, душа моя, самые памятные дни – так это в Захарове, у бабушки! Мария Алексеевна стол в саду накрывала. И мальчишек, друзей деревенских, угощала… А потом – игры в саду, на лужайках, на берегу пруда… И сестрица Олюшка с нами непременно. Ах, весеннее царство одуванчиков! И сирень!
– «Синель»! – восклицает Таша. – Так её в Полотняном называли. Нянюшка рассказывала. Розовую дарят – значит: "Прими мои чувства". Фиолетовую:"Мое сердце в твоих руках". Белую: "Любовь на всю жизнь".
– Я подарю тебе белую, ангел мой! И фиолетовую!
Негромкий, наполненный нежностью голос Александра чарует, это голос любви:
Мне вас не жаль, года весны моей,
Протекшие в мечтах любви напрасной,
Мне вас не жаль, о таинства ночей,
Воспетые цевницей сладострастной,
Мне вас не жаль, неверные друзья,
Венки пиров и чаши круговые —
Мне вас не жаль, изменницы младые, —
Задумчивый, забав чуждаюсь я.
Но где же вы, минуты умиленья,
Младых надежд, сердечной тишины?
Где прежний жар и слезы вдохновенья?
Придите вновь, года моей весны!
С замирающим сердцем слушает Таша, вспоминает и свои счастливые годы на берегу таинственно журчащей речки Суходрев…
В уютной колыбельке посапывает их дочь. Впереди у неё – долгая жизнь, наполненная испытаниями. Из детей Александра и Таши, несмотря на то что в детстве она была очень слабенькой, часто болела, поздно ходить начала, она проживёт дольше всех – 87 лет. Увидит гибель Российской империи, смену революций, войн, эпох, правительств…
***
В новую квартиру Пушкиных приходила и Ольга Сергеевна. 23 июня она пишет мужу в Варшаву:
«… не знаю, душа, когда я к тебе попаду, у брата жена больна, опять в постели с нарывами на груди».
Почти всё лето Таша болела. Много читала. Нянчила крошечную дочку. Хотела сама кормить её, но доктор не разрешил. Радовалась визитам Ольги, та придирчиво поглядывала да, заботливо расспрашивая, утешала.
Любимая тётушка снабжала продуктами: в её приезд слуги всегда заносили корзину с фруктами-овощами, молоком-сыром и прочим, чем непременно надо питаться после родов.
Были дары от Карамзиных, от Александры Осиповны, Вяземских. Да и подруги не забывали. Идалия родила дочку. Им при встречах было, о чём поговорить.
Александр усердно работал в Архивах. Шёл на Дворцовую набережную пешком, с неизменной тяжёлой тростью в руках, а летнее солнышко с каждым днём припекало всё сильнее.
Александр Иванович Тургенев пишет брату в Париж: «Пушкин сделался биографом Петра Первого. Ему открыты архивы… Участь Петра Великого – иметь историками первых поэтов нации».
Чаадаев радуется: «Мне говорят, что Вы назначены или ещё каким-то способом поручено Вам написать историю Петра Великого! В добрый час! Поздравляю Вас от всего сердца!»
Читатели с нетерпением ждали его новых стихов и поэм, продажные журналисты поливали грязью, а он, как отважный исследователь океанских глубин, дерзко погружался в пучины Истории, в грозные, славные, поистине великие прошедшие столетия, торопясь, делал выписки, порой неразборчивые, которые Таша дома аккуратно переписывала каллиграфически красивым почерком…
Но чем больше фолиантов приоткрывали ему дворцовые и закулисные тайны, тем тяжелее давило осознание: сказать всей правды ему никогда не позволят, а лгать в угоду Бенкендорфу ли, или Императору и иже с ними не даст собственная совесть.
От этих мыслей спасали встречи с друзьями. Николай Алексеевич Муханов 29 июня записывает в своём «Дневнике»: зашёл «к Вяземскому поздравить с именинами. Нашел у него Александра Пушкина. /Говорили/ о новейшей литературе французской и нововышедших в свет книгах. Он находит, что лучшая из них «Table de nuit», Musset. …Пушкин очень хвалит Дюмона, а Вяземский позорит, из чего вышел самый жаркий спор…»
Ну, не мог Александр, кривя душою, сочинять на потребу публики. Была мечта о своей газете. Или о журнале. Ура, разрешили!
Дома расцеловал Ташеньку, и дочку, и Никиту Тимофеевича, переживавшего за него, как за сына. Теперь задача – найти надёжных сотрудников, хотя бы таких, как Николай Алексеевич, понимающих цель его – «доказать правительству, что оно может иметь дело с людьми хорошими, а не с литературными шельмами, как доселе было».
Увы, не удалось… пока. Таша смотрела сочувственно, видя, как муж сердито меряет шагами гостиную, расстроенно вздыхая: профессия журналиста, опороченная Булгариным и Гречем, не только потеряла престиж и уважение, но стала опасной.
Не было у него коммерческой жилки, не было и надёжных сотрудников – соратников по духу.
Умер Дельвиг. Нет Карамзина, Грибоедова, Дмитрия Веневитинова. Казнён Рылеев. В ссылке неистовый Кюхля и романтик Бестужев-Марлинский…
Правда, рядом благороднейший Жуковский, но не боец! Его метода – нравственная. И (добавлю от себя) она оправдала себя, что позже доказал его воспитанник, ставший императором Александром Вторым.
Документально точен Николай Муханов : «О Вяземском /Пушкин/ сказал, что он человек ожесточенный, который не любит Россию, потому что она ему не по вкусу…». Как можно надеяться на Петра Андреевича?!
Оставалось одно утешение – Алымовский дом, где, он знал это точно, его ждут с нетерпением и любовью. Где без него не воссияют дивные глаза самой прекрасной и нежной из жён.
Отодвинув шторку, она смотрит в окно. Завидев знакомую фигуру с тростью, бросается к двери, чтобы, лишь только войдёт, обвить тонкими руками, прижаться и чувствовать крепкие, жаркие объятия. Потом они вместе подойдут к колыбельке…
***
27 августа Таше исполнилось 20 лет. Молодой организм окреп, побеждённые хвори отступили – вернулось прежнее очарование. Всей семьёй они гуляли в Таврическом саду. Гордый папа сам толкал коляску, из которой раздавался тихий трогательный писк, оба склонялись над дочкой, таяли от тёплой родительской радости.
Два кудрявых букета сирени украшают гостиную – белый и фиолетовый. Александр не забыл! А от именинницы глаз не оторвать – по-особенному мила.
Заехал Вяземский с женой. И Ташины братья с Афанасием Николаевичем. Дело его в министерстве никак не решалось, был он печален и болен. Катерина Ивановна привезла богатые подарки и билеты на открытие Театра.
По-семейному пообедали, полюбовались Машенькой, поздравили счастливую молодую маму.
Ну, а 31-го августа встретились в новом театре – в том самом, что сейчас считается шедевром мировой театральной архитектуры, охраняется ЮНЕСКО и носит имя А.С.Пушкина. Учреждённый Елизаветой в 1756 году, это – Первый профессиональный русский театр.
Александринская площадь (ныне площадь Островского) и сам театр названы в честь супруги Николая Первого, Александры Фёдоровны. Но кто помнит её имя сейчас, по прошествии двух веков?
И мог ли помыслить Александр, любуясь новым зданием, что потомки с гордостью будут называть этот театр – Пушкинским?!
Восхищает проект великого русского итальянца Карла Росси. Новаторские конструкции для кровли, сцены и лож вначале вызвали опасение, и тогда архитектор написал в рапорте: «…в случае, когда бы от устройства металлических крыш произошло какое-нибудь несчастье, то в пример для других пусть тот же час меня повесят на одной из стропил театра». Вот как!
Почти 200 лет стоит театр – несчастий не было. Спасибо, Карл Иванович!
Восхитимся вместе с Ташей и Александром торжественной квадригой Аполлона, восьмиколонными портиками, скульптурами в нишах, барельефами, а внутри – голубым бархатом обивки, обилием ярких масляных ламп.
Правда, из-за них интерьер быстро закоптился. Пришлось в 1849 году менять бархат на пунцовый, обновлять стенную и плафонную живопись, заново золотить резьбу.
Но тогда, в 1832-м году, всё было новым и слепило глаза, особенно изображённые на живописном плафоне Олимп и Парнас.
Император с семьёй занял центральную, Царскую, ложу. Однако не только они привлекли всеобщее внимание – с восхищением любопытные глаза, лорнеты, бинокли то и дело поворачивались к ложе, где похудевшая после родов и ещё более похорошевшая сияла Натали рядом с довольной улыбкой знаменитого поэта.
Даже император, перехватив взгляд красавицы, склонил перед ней голову в приветствии.
Вяземский написал об этом событии: «Наша Поэтша Пушкина в большой славе и очень хороша»
Увы, радость очень часто ходит не одна: по её пятам торопится горе.
8 сентября 1832 года, получив отказ на свои прошения, умер Ташин дединька. Хоронить его братья Гончаровы повезли в Полотняный Завод.
Александра опять позвала Москва – и по газетно-журнальным проблемам, и по делам наследства. Таша лелеяла надежду, что дед всё-таки оставил завещание и, может, им наконец вернут долг за приданое…
Продолжение на http://proza.ru/2024/03/30/1494
На иллюстрации Сергей Безруков и Анна Снаткина в к/ф Натальи Бондарчук "Последняя дуэль", 2006 года