Снегурочка
Мы с Полиной сидели на санках во дворе нашего двухэтажного флигеля, низ каменный верх деревянный, и, как обычно, фантазировали о своих будущих мужьях. На нас зимние пальтишки с кроличьими воротниками, у неё серое, у меня синее. Фетровый капор у Полины, вязаная пуховая шапочка у меня. Спят зимние тополя, вокруг пушистые сугробы, тропинка, расчищенная нашей дворничихой тетей Раей, большой, пухлой, одетой в темную телогрейку и темную юбку.
У краснокирпичной стены, отделяющей наш двор от соседнего, снежная горка. Вчера мы катались с неё вместе с нашими дворовыми приятелями и приятельницами, нам было весело. Суетливо усаживались на санки и уносились вниз, потом быстро соскочив с санок, удерживая в ладошках веревки от них, спешили вверх и опять устремлялись вниз.
Вчера накатались, а сегодня опять в мечтах.
Но тут из-под мрачной арки большого трехэтажного дома, вышла она, наша Снегурочка. Ее белая шубка, белая шапочка и белые сапожки на свежем, легком снегу, чуть поблескивающем от зажигающихся электрических лампочек в окнах, как обычно, когда мы видели её, произвели на нас такое впечатление, что мы не могли пошевелиться, глядя на неё.
И она, чувствуя восторженные взгляды, всегда улыбалась и приветливо кивала нам. Наверно, она знала это любование ею, принимала его и от этого становилась ещё милее. Я как-то заметила, когда появлялась Снегурочка, тётя Рая, переставала орудовать лопатой и, как и мы, замирала и смотрела ей вслед. Но мне казалось, что не только с восторгом, но и с какой-то затаенной грустью.
Откуда-то мы прознали, что Снегурочка берет уроки живописи
у проживающего на первом этаже художника. Художника этого, Иосифа Израилевича, мы видели во дворе довольно редко и почти забывали о его существовании. Когда же он попадался нам на глаза, то каждый раз удивлялись его красному шарфу и непокрытой голове. Даже зимой он ходил без шапки. А во всем остальном походил на других: такое же незамысловатое драповое пальто на все сезоны и темные брюки.
Окна его комнаты выходили не в наш двор, где всегда кто-то околачивался, а в задний, где было безлюдно и только иногда в утренние часы за металлическими прутьями забора гуляли ребятишки-ясельники, заброшенные сюда нелегкой послевоенной судьбой на круглые сутки.
Нам не разрешалось ходить за дом, ведь окна комнат, в которых мы жили, выходили в передний двор, и наши мамы могли время от времени проверять нас.
Но как-то Полина сказала:
- Пойдём посмотрим, как Снегурочка рисует.
Меня такое предложение смутило: маме это могло не понравиться. Я даже представила себе ее строгий взгляд и закушенную губу. Но, как всегда, отказать подруге не могла.
Пришлось, проваливаясь в снег, пробираться за дом.
- Скорей, скорей, - оглядываясь, торопила меня Полина.
Задний двор казался мне тогда местом не только загадочным, но и страшноватым. Совсем недавно, проходя с мамой мимо, я обратила внимание, что к тем же самым окнам, к которым сегодня пробирались мы с Полиной, боязливо озираясь по сторонам, прокрадывалась сутулая женщина в темно-зеленом платке. Она доставала из матерчатой сумки какой-то порошок и рассыпала его у дома.
- Вредительница, наверно, - шепнула мама, - надо позвонить в милицию.
Но женщина, увидев насторожённый мамин взгляд, со странной для её возраста скоростью, быстро развернувшись, покинула место своего странного поведения.
И вот мы, вступая в её следы, приближались к окнам на первом этаже, где мечтали увидеть нашу Снегурочку. Моё сердце билось в волнении: так хотелось взглянуть на неё, но мама никогда не разрешала заглядывать в чужие окна, а меня они притягивали, я всегда выдумывала истории про тех, кто там жил, я будто попадала в другой мир.
А мама всегда твердила:
- Стыдно, - и тянула за руку.
Я отстала от Полины и делала вид, что увязла в снегу.
- Ну, что же ты? – шептала она, - иди скорее.
Я заметила, что она тоже трусит заглянуть туда, в чужую жизнь, а потому торопила меня.
И всё-таки мы решились.
Иосиф Израилевич стоял спиной к нам и рисовал что-то. За ним, освещённая ярким светом, девушка полулежала на топчане, её тело белело на белой шубке.
Испугавшись мы заорали и ринулись прочь. Иосиф Израилевич обернулся и задёрнул штору.
Домой я пришла без галоши…
На следующее утро мы с мамой эту галошу нашли.
- Стыдно, - сказала мама и поджала губы.
Почему-то так случилось, что в эту зиму мы Снегурочку больше не видели, и лишь с приходом весны она однажды тихо прошла мимо нас, когда мы играли в классики. На ней было серое пальто в белую клетку и серый вязаный берет, и она уже не казалась нам красивой и волшебной. Скорее какой-то поникшей.
Летом Иосиф Израилевич вышел во двор и на той стене, к которой зимой прилеплялась наша горка, выложил из мозаики удивительной красоты девушку в переливающемся полупрозрачном белом платье, которая качалась на белой раковине среди лёгких голубых волн.
И все жильцы нашего дома, с недоумением разглядывали красавицу, покачивали головами и говорили:
- Да, художник!
Иногда заглядывали и жильцы соседних домов, а после того, как наш двор стал проходным, нет-нет, да и останавливались у нашей стены зеваки.
А как-то сгорбленная женщина в зелёном платке подошла к стене и долго разглядывала изображение, потом плюнула на него раз, другой и разбросала у стены какой-то порошок. А наша дворничиха, тетя Рая, подошла, сняла с себя фартук, картину вытерла и тщательно подмела асфальт у стены.
Спустя несколько лет стену, наш дом и дом с аркой сломали. Остался лишь тополь, под которым жило детство. Когда-то из окна чёрно-мраморного центра Мейерхольда, выстроенного рядом, я разглядывала наш двор и думала, как всё быстротечно. И это так. Теперь вместо центра Мейерхольда в здании даёт спектакли ШДИ, известность которому когда-то принёс Анатолий Васильев, ставил спектакли Дмитрий Крымов. Но и это уже в прошлом.