Свеча потрескивала в верхнем гнезде черного от старости канделябра, освещая длинный и узкий дощатый стол, блюдо с остатками яблочного пирога, миску с грушами и чайные кружки. У Генриетты начали слипаться глаза, как только она проглотила последний кусочек пирога, и Вайолет на руках отнесла девочку в кровать, сняла ботинки и укрыла её мягким пледом. А когда повернулась к столу, то увидела, что Саймон тоже уронил голову на скрещенные на столе руки…
Он часто засыпал, нервно спал и внезапно просыпался, и Вайолет понимала, что это и его, и Генриетту так трудно отпускает Ярнам. Она смотрела на его жилистые руки, худобу которых не скрывали, а, напротив, подчеркивали широкие рукава белой рубахи, на длинные израненные пальцы с синеватыми ногтями. «Спи, пожалуйста, спи! Приучайся спать, приучайся есть – вновь и вдоволь, отвыкший от этого – простого и человеческого – в кошмарах Ярнама. Я знаю, что тебе это будет очень трудно, но не труднее, чем научиться доверять мне.»
Вайолет смотрела на огонь свечи и вспоминала Ярнам. Только хорошее, только то, что не хотела забывать! А хорошего в Ярнаме было мало. Но ведь было! Сначала - Саймон, потом - Генриетта.
«Когда тебе будет трудно, я пришлю помощь. Чем смогу… Ты поймешь, что это от меня, когда увидишь такую монету. Без нее – не верь никогда и никому!»
Вайолет, молодая охотница, удивленно посмотрела тогда на этого человека, которого в Мастерской называли мастером Саймоном, но было непонятно, в чем заключается его мастерство: и по одежде, и по оружию – точнее, отсутствию оного, - он походил скорее на нищего бродягу, чем на охотника Церкви Исцеления. Впрочем, и в Мастерской-то она больше не видела его никогда, но он каким-то неведомым образом не упускал ее из виду. Вайолет поняла это, когда в тяжелый для нее день к ней внезапно подскочил на одной из улочек Ярнама мальчишка-посыльный, который попытался вручить ей кружку с кофе. «Кто прислал тебя?» - строго спросила девушка, отстраняя неожиданный подарок. «Какой-то нищий! Но он заплатил! Вот, смотрите, дал монету и велел сначала показать вам.»
И Вайолет с изумлением увидела ту самую монетку…
Она взяла кружку, присела на парапет ближайшего здания и откупорила керамическую крышку.
Дивный аромат кофе поплыл над сумрачной мостовой, и ей вдруг показалось, что выглянуло из-за туч солнце и позолотило эту часть города. Она сделала глоток… и поняла, что Саймон запомнил ее мимолетную фразу о том, какой кофе она любила пить дома – очень крепкий, сладкий, с корицей и лимоном.
И солнце действительно выглянуло, золотым ручейком потекло вниз по брусчатке и каскадам лестниц, заблестело в стеклах окон, согрело стены старых зданий.
Вайолет медленно пила кофе, смотрела на солнечное зарево и понимала, что среди кошмаров Ярнама у нее будет и светлое воспоминание, которое не покинет её никогда.
Кофе. Солнечный отблеск. Саймон…
Он присылал ей кофе еще несколько раз. И единожды она увидела его самого. Это случилось перед самым трудным и страшным поединком. Тоска ее была так велика, что она долго не решалась ступить на поляну с подсолнухами возле Астральной часовой башни.
Эта Башня возвышалась над всем городом, ее вершину обдували ветры и обнимали серо-розовые облака, а далеко внизу лежали крыши домов и шпили башен Ярнама. Вайолет не хотела в эту Башню… И еще сильнее не хотела туда, куда мог открыться ей путь, если она победит леди Марию.
Охотник не может свернуть с пути охотника, но иногда ей казалось, что всё бессмысленно настолько, что лучшим выходом было бы кинуться вниз, на крыши вечернего Ярнама.
А потом Вайолет обернулась и увидела подходящего неслышными шагами Саймона.
«Ты можешь не ходить туда сейчас. Можешь не пойти туда никогда. Ты свободна в выборе. Ты не помечена бледной кровью. На тебе нет нашей вины. Кошмар над тобой не властен. Ты чистая. Ты можешь…»
Вайолет вглядывалась в его глаза – то ли плачущие, то ли смеющиеся, такие странные - то светлые, то темные. Потом поняла – они просто отражали небо над Астральной башней.
«Нет. Я должна…»
Она смогла удержаться, чтобы не сказать про договор с Амигдалой.
Саймон подошел на шаг ближе.
«Что ж… Тогда я буду ждать тебя там. В Рыбацкой деревне, где мы встретимся в последний раз…»
И тогда она тоже сделала шаг к нему. Положила пальцы на его предплечье – под ветхой тканью рваного камзола вздрогнули мышцы - и обреченно смотрела за его плечо на серо-розовые облака, на проваленный далеко вниз город. Так, совсем близко, ощущая дыхание друг друга, они стояли еще несколько минут.
Потом она медленно отстранилась и, стараясь не глянуть на него, развернулась к башне. Выдохнула слабость. Вдохнула мужество.
Охотник должен охотиться…
Вспоминать дальнейшее не хотелось. Как смазанные блики на мокром стекле промелькнули в ее памяти – кровавый поединок в башне («Леди Мария, прощай, покойся с миром!»), сырой и тухлый ветер Рыбацкой деревни, тошнотворный запах гниющей белой массы на берегу, визгливый и страшный крик отчаяния Сироты Кос, рассеченный, тающий на ветру черный дымок его отлетающей души («Покойтесь с миром, Матерь Кос и дитя, и простите нас!»), и стремительный бег по склизким доскам – в хижину возле маяка: успеть, успеть, только бы успеть!..
Саймон был еще жив. Худые пальцы скребли пропитанный сыростью пол. В его предсмертном бреду смешались Брадор в шкуре чудовища, кошмар этого места и отчаяние бессилия что-то изменить. Она не слушает, рвет с пояса подсумок и торопливо разматывает сверток, в котором бережно упакованы шприц и запечатанная склянка со странной желтой жидкостью. Игла впивается в предплечье Саймона, Вайолет всем телом прижимает к полу его тело, забившееся в болевых конвульсиях. Потом отбрасывает пустой шприц, крепко прижимает к себе хрипящего охотника. Когда он затихает, она несколько минут еще лежит, обнимая его и стараясь согреть.
«Кто?.. Что?.. Ты здесь… Мы сможем попрощаться!.. Я так этого ждал… так рад…» - «Приподнимись и обхвати меня со спины за шею. Я постараюсь дотащить тебя до платформы лифта.» - «Но…как?.. Я еще жив?» - «Как видишь, слава Амигдале!»
Он не задал больше ни одного вопроса. В лифтовой шахте смог уже подняться, хотя его изрядно шатало.
Соборный округ. Главный собор с нависшей над его входом паукообразной гигантской Амигдалой. Увидев ее здесь, в реальности, Саймон внезапно ослабел и стек на каменные плиты, под ноги Вайолет. Девушка оставила его лежать, выпрямилась, запрокинула лицо и посмотрела снизу вверх на Великую. И вдруг – запела. Амигдала свесилась совсем низко, стала покачивать из стороны в сторону своей огромной глазастой головой и тоже начала петь. Звуки были странные, но красивые, полные печали и глубины. Слушая этот нечеловеческий дуэт, Саймон невольно обхватил ноги подруги. И – провалился то ли в сон, то ли в бессознательность.
***
Вайолет тормошила его, стараясь пробудить. К счастью, сон отступил легко. Пения больше не было. Он услышал голос девушки: « Я заберу его с собой. Я заберу из Ярнама то, что мне дорого. Это моя награда по договору, так ведь?»
Возможно, Амигдала что-то ответила, но Саймон этого не услышал. Вайолет потащила охотника прочь от Собора. Он и сам хотел убраться от этого места подальше, повиновался охотно, но предложил сначала заглянуть в свой дом, переодеться из нищенского костюма в нормальное платье и взять денег на дорогу. Девушка одобрила и сказала – пока он собирается, она заглянет ненадолго в часовню Идона…
***
Как-то в Ночь Охоты, когда Луна низко висела над крышами города, наливаясь нездоровым малиновым румянцем, а по улицам бродили обратившиеся горожане, охотница Вайолет неожиданно наткнулась на светящееся окно. Дрожащий детский голосок за шторой этого окна робко окликнул ее и спросил, не встречались ли госпоже ее родители: «Папа не вернулся с охоты, мама отправилась на его поиски и тоже пропала... Я совсем одна... Мне страшно…»
Расспросив девочку и узнав, что ее зовут Генриетта, Вайолет пообещала найти ее маму, и бедный ребенок взбодрился: «Правда? О, спасибо! Моя мама носит красную брошку, украшенную драгоценными камнями, она такая большая и красивая, вы сразу её заметите. Ой, чуть не забыла. Если вы найдете мою маму, передайте ей эту музыкальную шкатулку. Она играет любимые папины мелодии. Когда папа про нас забывает, мы играем её, и он сразу же вспоминает. Глупенькая мамочка, убежала без неё!»
Вайолет смогла найти родителей этой девочки, но, увы, радости в этом оказалось мало. Женщина обнаружилась мертвой, а охотник отец Гаскойн обезумел и набросился на Вайолет, как на чудовище. После долгого и трудного боя охотнице пришлось убить его.
Вайолет не раз возвращалась мыслью к Генриетте. Что будет теперь с девочкой – одной, в городе чудовищ?.. И она вернулась к ней, но не решилась открыть горькую правду, пока девочка не окажется в безопасности. А самым безопасным местом в городе Вайолет считала часовню Идона, запахи ладана которой отпугивали чудовищ. Девочка очень обрадовалась рассказу об убежище: «Большое вам спасибо, госпожа охотница! Я люблю вас почти так же, как маму, папу и дедушку!»
Вайолет шагнула было прочь. И - остановилась. Улицы Ярнама опасны в эту ночь даже для бывалых охотников, что же говорить о маленьком ребенке?
Она вернулась под окно и сказала: «Собирайся быстро, Генриетта, я провожу тебя.»
Потом Вайолет неоднократно посещала малышку в часовне Идона, чувствуя, что всё сильнее и сильнее привязывается к ней. Отзывчивая девочка старалась помогать настоятелю часовни и другим горожанам, ищущим здесь спасения, но лицо ее оставалось грустным и оживало только по приходу Вайолет. Тогда охотница решилась рассказать ей правду.
«У меня для тебя печальные новости, Генриетта. Твои папа и мама погибли. Я нашла твою маму уже мертвой. А папа потерял рассудок и - сам погиб в бою».
Девочка вскинула ладони и закрыла ими лицо. Плечи ее задрожали.
«Вы думаете… Вы думаете, госпожа Вайолет, что это папа…убил мамочку?"
Охотница покачала головой:
«Скорей всего, ее убил кто-то из пораженных Чумой Зверя горожан. Обнаружив это, твой папа обезумел от ярости и горя, вступил в схватку с чудовищем, убил его и долго рубил уже бездыханное тело… Я и еще одна охотница взяли у церковной ограды два новых гроба и похоронили в них твоих родителей. Их тела не тронут ни собаки, ни мародеры, они будут покоиться с миром».
«Благодарю вас, госпожа Вайолет! – подняла к ней мокрое от слез лицо девочка, а потом уткнулась им в грудь охотницы. – Вы очень, очень добры и отважны, и я очень люблю вас за то, что вы для нас сделали!»
Собираясь покинуть Ярнам, Вайолет поспешила в часовню Идона и с порога сказала девочке:
«Я и мой друг навсегда уходим из города. Хочешь ли ты пойти со мной, Генриетта?»
«Я пойду с вами, госпожа Вайолет! – тут же воскликнула девочка. – Только попрощаюсь с господином Агатой и остальными. Они были так добры ко мне!»
***
Саймон вздрогнул и проснулся. Несколько секунд ошеломленно смотрел через стол на девушку.
- Расскажи, - попросила она.
- Что... рассказать? – непослушным - видимо, со сна - голосом произнес Саймон.
- Тебе снилось что-то плохое, тяжелое. Ты очень страдал.
Он долго молчал. Потом медленно покачал головой:
- То, что мне снится, не должно покидать пределы моей памяти. Тайны не для того упрятаны под спуд, чтобы их раскрывали. Особенно, когда они весьма неблаговидны.
- Что же может настолько ошеломить охотника Церкви Исцеления, что ты боишься со мною поделиться? – с горькой иронией произнесла Вайолет. – Что же должно остаться для меня тайной? То, что ты был «наблюдателем» Белой Церкви и при первых признаках Чумы Зверя сдавал заболевших горожан в руки спецотрядов Церкви? То, что дальше их использовали как подопытных в научных экспериментах Хора? То, что и осиротевших деток также забирали в приюты Хора – ровно для тех же целей? И превращали их там - тех, кто выживал в жестоких опытах - в сосуды для созревания лечебной Крови? В маленьких Посланников Космоса? В нелюдей?..
- Ты… это знаешь?! - с трудом выдохнул Саймон. – Почему… почему же тогда ты… меня… Меня… такого?!.
- Забрала из Ярнама? – спокойно уточнила Вайолет. – Потому что ты единственный, кто раскаялся в этом. Ты ведь наверняка старался понять, почему единственный из всех причастных не обратился в чудовище. Не стал горящим Зверем, как викарий Лоуренс. Или чудовищным конем, как Людвиг. Не обезумел, как Брадор. Твое раскаяние оставило тебя человеком, остановило жуткие мутации. Пока ты добровольно нес в себе раскаяние за всю Церковь, ты оставался даже в Кошмаре человеком. Лишь человек может раскаяться в содеянном! Зверь - нет.
Саймон закрыл лицо руками и долго сидел так, вздрагивая.
- Я так боялся… услышать это… От тебя, - произнес он наконец. – Мне так надеялось… на чудо… Чтобы жить хоть для чего-то… Чтобы просто появилось само желание жить… И я придумал себе сказку… Что ты захотела вытащить меня из вечности Кошмара… потому что любишь… Полюбила меня, как я тебя… Я до последнего цеплялся за эту сказку… Боялся говорить об этом… даже спросить… Что б не услышать, что всё это не так…
- Всё так, - сказала Вайолет. – Ведь любят не за что-то и не потому что. Того, кого любят, принимают полностью. Но если тебе нужно непременно услышать – «за что?» - я повторю еще раз. Своим вековечным страданием в Кошмаре ты добровольно платил за преступления Церкви Исцеления перед своим родом – человеческим родом. И ты смог остановить ее безумие. Церкви Исцеления больше нет. Мой клинок - Клинок Милосердия. Я постаралась отпустить на волю души всех, кто пострадал от ее экспериментов. Людей или сородичей Великих. Нет больше Ибраитас-источника древней крови для Церкви Исцеления, нет приюта и нет Хора. Повержены Кошмары. Я слышала от Эйлин Вороны, что есть еще Сон Охотника, где властвует другой Великий. Но это уже удел Амигдалы. Мы же вышли из Ярнама, Саймон. Попробуем пожить людьми.
- Охотники не смогут жить без Древней Крови, - прошептал Саймон, но его глаза, выглянувшие из-за пальцев, молили об ином.
Вайолет кивнула.
- В нас кровь Амигдалы. Во мне и в тебе. Она захотела прекратить это безумие, творимое Церковью Исцеления над человеческим родом. И действие в нас той Древней Крови остановлено. Останемся ли мы доживать людьми, зависит лишь от нас.
-Ты веришь ей? Как ты вступила с ней в контакт?
-Посредством пения. Я как-то запела любимый свой хорал, и внезапно - услышала чье-то сознание… присутствие его в себе… Она запела тоже. Амигдала… Я знаю, Саймон. Ярнам не отпустит нас так просто. Но нам обоим нужно, чтоб рядом был тот, с кем можно откровенно говорить о своей боли. И тот, кого можно искренне любить. Ради кого жить.
- Поэтому ты захотела, чтобы мы повенчались в этом городе и удочерили девочку? – Саймон убрал с лица руки.
Она кивнула.
- Если ты тоже хочешь этого. Поговорим об этом завтра. И спросим Генриетту.
- Вайолет, миленькая, мне нехороший сон приснился… Обними меня, пожалуйста, - раздался с кровати голос девочки.
- Конечно, я иду, моя драгоценная, - поднялась девушка. Погладила по руке Саймона. - Пойдем, приляжем, тебе тоже нужно отдохнуть.
Они легли на кровать, обнялись и укутались все вместе широким мягким пледом.
***
В комнате постоялого двора догорала на столе свеча.
Но за окном уже готовился заняться новый рассвет.