Учился Александр Грин плохо, вскоре за плохое поведение его и вовсе исключили из гимназии.
Тогда он решил осуществить свою мечту и отправился в Одессу с десятью рублями и корзинкой с продуктами.
Старый знакомый отца устроил его матросом на пароход.
У Грина была мечта, которая воплощена в его "Алых парусах",но по факту он был матросом на грязном пароходе "керосинка", курсирующим вдоль берега между Одессой и Батуми,где был отвратительный запах тухлой рыбы из трюма.
Там нужно было драить палубу, чистить гальюн, таскать тяжёлые тюки.
О последующих годах своей жизни он рассказывать не любил. Поэтому всё, что было до 17 года, покрыто тайной и домыслами.
Царская охранка не сразу догадалась, что эсер, член боевой группы по кличке "Долговязый", беглый политический ссыльный и писатель Грин – одно и то же лицо.
В начале революции он мог действительно умереть с голоду, да и тиф ходил вовсю.
Помог, вернее спас его Максим Горький, а в 1922 году Грин написал свои "Алые паруса ". Это был и остаётся бестселлер!
Но ,примерно в это же время он напишет "Крысолов ",который по праву , является самой яркой демонстрацией его уникального, неповторимого стиля.
Многие читали о легенду о гамельнском крысолове.
У Грина оригинальный текст намного страшнее, не зря у него был любимый писатель Эдгар По.
Читаешь, и тебя будто обволакивает некая тайна, и останавливливаешься в шаге от разгадки.
1918 год, революция, голод, разруха. На книжном развале встречаются двое- он и она.
Они продают книги, им больше нечего продавать, нет другого имущества, которое можно обменять на хлеб.
Всё это реальность, никакой фантастики. Неподходящее время и место для зарождения чувств.
Но это происходит.
Неизбежна разлука...
Обменялись телефонами,но книга заветным телефоном продана....
И тут на сцену выходит найденный шкаф с продуктами, откуда с визгом выскакивают огромные рыжие крысы.
Но измученного голодом и болезненным бредом героя это не смущает.
Лишь недоумение: зачем кому-то пришло в голову прятать продукты там, где полно крыс.
Лишь потом он понимает, что это крысиные продукты.
Крысиный пир.
Время войн и революций – благодатное время для крыс.
Мораль попрана, нравственные законы сломаны, крысы питаются человеческим горем и плодятся в огромном количестве. Они принимают человеческий облик и захватывают власть.
А как автор описывает найденные продукты!
"Он начал осмотр сверху. Верх, то есть пятая и шестая полки, заняты были четырьмя большими корзинами, откуда, едва я пошевелил их, выскочила и шлепнулась на пол огромная рыжая крыса с визгом, вызывающим тошноту. Я судорожно отдернул руку, застыв от омерзения. Следующее движение вызвало бегство еще двух гадов, юркнувших между ног, подобно большим ящерицам. Тогда я встряхнул корзину и ударил по шкафу, сторонясь, – не посыплется ли дождь этих извилистых мрачных телец, мелькая хвостами. Но крысы, если там было несколько штук, ушли, должно быть, задами шкафа в щели стены – шкаф стоял тихо.
Естественно, я удивлялся этому способу хранить съестные запасы в месте, где мыши (Murinae) и крысы (Mus decum anus) должны были чувствовать себя дома. Но мой восторг опередил всякие размышления; они едва просачивались, как в плотине вода, сквозь этот апофеозный вихрь. Пусть не говорят мне, что чувства, связанные с едой, низменны, что аппетит равняет амфибию с человеком. В минуты, подобные пережитым мной, все существо наше окрылено, и радость не менее светла, чем при виде солнечного восхода с высоты гор. Душа движется в звуках марша. Я уже был пьян видом сокровищ, тем более, что каждая корзина представляла ассортимент однородных, но вкупе разнообразных прелестей. В одной корзине были сыры, коллекция сыров – от сухого зеленого до рочестера и бри. Вторая, не менее тяжеловесная, пахла колбасной лавкой; ее окорока, колбасы, копченые языки и фаршированные индейки теснились рядом с корзиной, уставленной шрапнелью консервов. Четвертую распирало горой яиц.
Я встал на колени, так как теперь следовало смотреть ниже. Здесь я открыл восемь голов сахара, ящик с чаем; дубовый с медными обручами бочонок, полный кофе; корзины с печеньем, торты и сухари. Две нижние полки напоминали ресторанный буфет, так как их кладью были исключительно бутылки вина в порядке и тесноте сложенных дров. Их ярлыки называли все вкусы, все марки, все славы и ухищрения виноделов.
Следовало если не торопиться, то, во всяком случае, начать есть, так как, понятно, сокровище, имея свежий вид обдуманного запаса, не могло быть брошено кем-то ради желания доставить случайному посетителю этих мест удовольствие огромной находки. Днем ли или ночью, но мог явиться человек с криком и поднятыми руками, если только не чем-нибудь худшим, вроде ножа. Все говорило за темную остроту случая. Многого следовало опасаться мне в этих пространствах, так как я подошел к неизвестному. Между тем голод заговорил на своем языке, и я, прикрыв шкаф. уселся на остатках дивана, окружив себя кусками, положенными вместо тарелок на большие листы бумаги. Я ел самое существенное, то есть, сухари, ветчину, яйца и сыр, заедая это печеньем и запивая портвейном, с чувством чуда при каждом глотке. Вначале я не мог справиться с ознобом и нервным тяжелым смехом, но, когда несколько успокоился, несколько свыкся с обладанием этими вкусными вещами, не более как пятнадцать минут назад витавшими в облаках, то овладел и движениями и мыслями. Сытость наступила скоро, гораздо скорее, чем я думал, когда начинал есть, вследствие волнения, утомительного даже для аппетита. Однако я был слишком истощен, чтобы перейти к резиньяции, и насыщение усладило меня вполне, без той сонливой мозговой одури, какая сопутствует ежедневному поглощению обильных блюд. Съев все, что взял, а затем тщательно уничтожив остатки пира, я почувствовал, что этот вечер хорош..."