(или как я стал журналистом)
Мы вернулись в Москву в конце августа 88-го года с дачи Сережи Терещенко, где провели почти все лето. Денег не было ни копейки: в конце весны я уволился со своей многолетней службы сторожем, Маша ушла из журнала "Юность", где работала машинисткой и по совместительству помощником Хромакова по "20-й комнате".
"Если у вас появилось свободное время, приходите на овощную базу. За труд – хорошее материальное вознаграждение! С 25 июля по 1 декабря введены повышенные расценки. За помощь – свежие овощи и фрукты. Оплата сразу по окончании работы. В качестве дополнительной оплаты 0,5 % от всей продукции, подготовленной к реализации. Мы ждем вашей помощи" – такой призыв мы прочли в "Рекламном приложении" к газете "Вечерняя Москва", № 66.
Немалых трудов стоило убедить бабушку посидеть день с ребенком, то бишь приехать и накормить обедом почти восьмилетнего Данилу, пока мы будем придаваться священному труду, и в 8 утра мы уже были в Пролетарском ОРПО (оптово-розничном плодоовощном объединении) с решимостью честно заработать наше повышенное вознаграждение.
Ожидаемой радости наше появление здесь не вызвало. Ответственный за организацию труда и привлечение работников 16-го цеха тов. Папава Т.Б. долго делал вид, что не понимает, что мы от него хотим и какую способны принести ему пользу. Задним числом выяснилось, что ему-то пользу мы все-таки принести можем, а вот можем ли себе – сомнительно, так как перебрать тонну помидоров, по его словам, стоит от четырех до шести рублей.
– Чтобы заработать много денег, надо идти на разгрузку, – убежденно заявил тов. Папава, таким образом направив меня туда, куда ему больше всего было нужно.
Жаль, я не спросил: много – это сколько?
На железнодорожном пути, прикрытый ангаром, стоял, ожидая нас, товарняк с овощами, а рядом с ним мы, пятеро добровольцев, вероятно, читавших одно и то же объявление, в качестве грузчиков. Не было только приемщицы и мужика с ключом, отпиравшего двери вагонов. Появились они примерно через час, делая вид, что были заняты чем-то необыкновенно важным, в то время как мы праздно бездельничали и перекуривали…
Перчатки неплохо бы предохранили наши руки от режущего действия сеток с луком весом от 5 до 20 килограммов, но со стороны базы это уже напоминало бы благотворительность, совершенно излишнюю для хозяйственника. Ведь он уже повесил внушительный лозунг на красном фоне о пользе труда, который должен возыметь поистине сказочный эффект.
Но даже с кровавыми мозолями, полные веры, что жертвы наши не напрасны, мы загоняли всю бригаду автопогрузчиков, работая на сэкономленном обеде и на одной голой воде из брандспойта для мойки бочкотары. Да и как не спешить, когда нас предупредили, что мы должны кончить до пяти, если хотим сегодня получить свои деньги. Иначе контора закроется, и нами уже некому будет заниматься.
Вообще, пребывание на базе можно проиллюстрировать словами поговорки: "по усам текло, в рот не попало". С тем же успехом мы могли разгружать и уголь. В отличие от Христа, накормившего парой рыбок пять тысяч голодных, база являла свежие овощи и фрукты лишь в момент употребления или выноса их другими ее сотрудниками через специальный пролом в стене, обнаруженный мной на задворках, никем, как я понял, не охраняемый, который использовали аборигены, считавшие для себя зазорным связываться с проходной.
К сожалению, у нас не было времени в этом разобраться, и вместо того, чтобы с гораздо большей пользой для себя искать тропинки к рогу изобилия, а от него – на волю, мы беспощадно расходовали свою плоть на дело, освобождая от лука 42-тонный вагон.
Но вот под придирчивым взглядом приемщицы последние сетки погружены в контейнер, пол подметен, взвешен даже мусор. Все, включая приемщицу, отбирают луковицы получше – из тех, что не успели раздавить или потерять как-нибудь иначе.
Единственным моим желанием было, нигде не задерживаясь, попасть домой и залечь в ванну, чтобы никогда больше сюда не возвращаться, даже если бы мне и правда заплатили деньги, обещанные центральным телевидением в передаче "Добрый вечер, Москва", убеждавшей простаков, что на переработке помидоров можно "совершенно не напрягаясь" заработать 15 рублей (это перебрав, выходит, две с половиной тонны?), из чего можно заключить, что даже в том случае, если вдруг случилось напрячься, наши шансы получить столько же не стали меньше.
Однако радости от нашего возвращения в контору было не больше, чем утром, когда нас увидели здесь первый раз. Сам глава штаба, тов. Папава, заблаговременно скрылся, а оставшийся командный состав был весьма неприятно удивлен, что мы, оказывается, хотим что-то получить за работу. Мирные дети труда, мы понимали, как тяжело базе свыкнуться с мыслью, что пришло время от нас как-нибудь откупиться. И что же, не прошло и часа, как ответственные люди, все обсудив, посовещавшись и придя к выводу, что теряют не много, вызвали нас с улицы в контору и согласились все оплатить: по 23 копейки за разгруженную тонну, так что после долгих и тщательных подсчетов получалось всего 24 рубля на пятерых. Маше за переработку полтонны помидоров было насчитано 3 рубля 17 копеек, получить которые в административный корпус ее сопровождал сам тов. Папава, там бесследно и канувший.
Неверующим, вспомнившим о "хорошем материальном вознаграждении" и "повышенных расценках", была даже показана пачка листов с официальными тарифными расценками. Показали бы нам эти "повышенные" расценки с самого начала… Но назад дороги не было, и мы пошли в административную часть получать по 4,76 на брата.
Но тут вышла одна загвоздочка: дело в том, что в административной части работала уйма народу, тоже желавшего получать деньги, поэтому процесс выплаты работнику, например, 4 рублей, отнимал час времени и требовал прорву чернил, хотя бы для того, чтобы три раза (!) переписать серию и номер паспорта. В этом процессе было занято десятка полтора сотрудников из пяти отделов и кабинетов. Проверка и перепроверка были поставлены здесь на такую широкую ногу, будто речь шла о миллионах или выезде заграницу.
Вероятно, администрация была заинтересована в том, чтобы мы сдались добровольно, поэтому в отделе труда и заработной платы (ОТЗП) для нас была устроена тщательно продуманная ловушка. Единственная работница, которая могла обеспечить проверку расценок, установленных в штабе Папавы, оказалась скоропостижно больной. Зачем она вообще была нужна, мне объяснили так: а вдруг Папава выписал нам деньги (4 рубля!) ни за что?
В таком случае нелишне бы было создать и отдел по проверке деятельности ОТЗП и т.д.
– Как же она может быть больной, если всего полчаса назад моя жена (проходившая теми же семью кругами) застала ее еще вполне здравствующей? – задал я вот такой простой вопрос той сотруднице, которая пока еще находилась в наличии.
– Ну, она на объекте, – не моргнув глазам, ответила женщина.
Хотелось бы мне знать, на каком таком она была "объекте" и сколько она там пробудет, но искушенная коллега своих не выдавала.
Без проверки расценок отдел выплат отказывался подписать наш табель даже с подписью замдиректора, а без подписи отдела выплат с нами не стали бы даже разговаривать в кассе. Круг замкнулся. Да и здешний рабочий день уже кончался, и еще имевшиеся сотрудники овощной базы потихоньку разбегались.
Мои недавние товарищи по труду приуныли.
– Е… твою мать! – сказал один, красноречиво надевая кепку. – Всегда одно и тоже. Опять нае…ли!
Другие трое тоже были близки к тому, чтобы покинуть поле боя, однако, словно неверных конфедератов, я просил их остаться. Они, конечно, были правы в своем пессимизме, и только уязвленная гордость мешала мне признать факт и покорно уйти домой. Вся моя беготня по пустеющему зданию ничего не принесла.
То есть, не совсем так. Надо сказать, что в здешней административный состав входил один мужчина, главный инженер базы тов. Ильин. Возник он не случайно – с ним уже познакомилась Маша в трагический для нее момент, когда запирательство администрации в выплате ее законных 3 руб. 17 копеек, которые при других обстоятельствах она легко отдает первому встречному, не довело ее до слез. Единственный мужчина оказался и единственным слабым звеном в этой искусно разработанной системе невыплаты денег и заворачивания просителей. Маше лишь надо было каким-то чутьем догадаться, что за отсутствующего директора необходимую подпись может поставить еще пять человек, в том числе и он.
Окрыленный ее недавним успехом, я смело и отчаянно зашагал к его кабинету. Маша указывала мне дорогу. Поистине Божьим промыслом он еще находился на месте, а не бегал где-то по "объекту" и не утек домой.
Тов. Ильин был неравнодушен к женскому горю и, возможно, неожиданно даже для самого себя, взялся за свершение невозможного. Сперва он вытряс из сотрудницы ОТЗП сведения о пропавшей внезапно работнице, совершенно не соответствующие первоначальным версиям: отбыла она, оказывается, попросту неизвестно куда и неизвестно на сколько (так как до окончания рабочего дня оставалось полчаса, ответ напрашивался сам собой). Затем он в ультимативном порядке вынудил наличествующий контингент в пять минут проделать самостоятельно ту работу, которую он (контингент) "за отсутствием компетентности" отказывался сделать в течение часа.
После чего отдел выплат наконец изволил сообщить нам тщательно скрываемое: все хождения наши были, в общем-то, напрасны, так как сегодня база никак не может выплатить нам 24 рубля, а сможет – в какой-нибудь другой день, потому что в этот – у базы денег нет.
Это уже напоминало заговор, в ходе которого обыгрывались все возможности и варианты сказать лишь одно слово, известное администрации. Против этого слепорожденного "нет" существовал только одни способ борьбы: прибегнуть к помощи все такого главного инженера, один раз уже нарушившего обет корпоративной солидарности. Ему потребовалось на полчасика зайти в кабинет главного бухгалтера и, по-видимому, провести сеанс тайной дипломатии, недоступной профану. И 24 рубля для нас-таки нашлись – 20-копеечными монетами! Маша покинула учреждение так же обремененная если не величиной зарплаты, то ее тяжестью: свои 3 рубля 17 копеек (за вычетом профсоюзного взноса и подоходного налога) она получила в трехкопеечных монетах.
В довершение всего ее привлекли к суду, но не по подозрению в ограблении газированных автоматов, а за восемь луковиц, весь мой натуральный заработок.
Пропустив несколько сотрудниц базы с сумками, полными овощей, вахтерша на проходной строго спросила: несет ли Маша что-нибудь? И Маша честно ответила, что да, несу, лук. Бдительная вахтерша залезла в ее сумку и этот лук обнаружила. Ей, по-видимому, пришла в голову хорошая идея отыграться на ком-нибудь за беззастенчиво расхищаемое социалистическое имущество.
– Это не ее, а мой лук, – доказывал я вызванному старшине 55-го отделения милиции тов. Проценко. – Это я его разгружал, а она просто его несла.
– А почему несла она, а не вы?
– Потому что у нее есть сумка, а у меня нет.
– Но попалась она, она и будет отвечать, – не пробивался старшина.
Восемь луковиц были им взвешены и дали 950 грамм с мешком. Им же был составлен акт о хищении на сумму 47 копеек.
Интересно, вынести с базы восемь луковиц стоит почти полтинник, а разгружать тонну лука – всего 23 копейки! Откуда берутся в луке эти скрытые резервы цены – спросить бы экономиста. Тем более, что в магазине килограмм лука стоит всего 17 копеек.
Лишь после упорного сопротивления Маше удалось вписать в акт о хищении свое заявление о положенных нам "0,5 % от подготовленной к реализации продукции", что составляло 40 килограмм лука от лично мной разгруженных 8 тонн, не считая помидоров.
– Так было в газете написано! – авторитетно напомнила Маша.
– Мало ли что теперь в газетах пишут, – объяснил неувязочку старшина.
Оказывается, по местным "законам" на базе можно есть что угодно и сколько влезет, только нельзя выносить это за ворота.
– Вы полагаете, мы могли съесть 40 килограмм лука? – спросила Маша.
– Что ж, значит, вам не повезло, – ответил старшина и отвел ее в 55-е отделение. Там был составлен протокол, который вместе с актом о задержании, справкой об изъятии 950 грамм лука и также некоей бумагой о доставке преступницы в вышеуказанное отделение – был сброшюрован в "Дело о хищении восьми луковиц", на следующий день направленное в Народный суд Красногвардейского района.
– И что мне может за это грозить? – спросила Маша.
– Грозить вам может штраф в размере до 100 рублей, – невозмутимо объяснил начальник отделения.
Так, проработав на базе всего один день, мы оказались на грани разорения.
На следующий день с утра, прихватив с собой злополучную газету, мы явились в вышеназванный народный суд. Отсидели положенную очередь, отвергнув как услуги платного адвоката, готового взять с нас "всего-навсего" тридцать рублей, так и бесплатного, предоставляемого судом, мы вошли в зал заседаний. Судья Шкурина (!) взяла папку с нашим делом и удивленно заметила:
– Тут в деле указаны копейки, но не указаны рубли. Это, наверное, ошибка.
Смирившись, что ее драгоценное время будет потрачено по такому ничтожному поводу, судья открыла заседание. Были заслушаны стороны, то есть местный прокурор и Маша, защищавшая себя сама, а так же я, как свидетель. Была предъявлена и газета.
Судья с такой страшной фамилией ненадолго удалилась, а потом зачитала судебное заключение, согласно которому в действиях Маши "отсутствует состав административного правонарушения, предусмотренного ст. 49 КАП РСФСР, т.к. отсутствует умысел на мелкое хищение государственного имущества".
Дело о 47 копейках было прекращено, так и не принеся заслуженной победы достойным работникам Пролетарского ОРПО.
Возвращаясь в седьмом часу после всех приключений домой, я видел пустые магазины и, надо сказать, испытывал известное удовлетворение. Кому это все было нужно? Наша, я имею в виду, работа? Ясно – что не нам. Но, оказывается, и не базе! Маша рассказала мне, как ставший уже легендарным тов. Папава после работы спросил ее:
– Придете завтра к нам? – И услышав категорическое "нет!", откровенно обрадовался: – Я так и думал!
Чему он радовался? Тому ли, что оказался столь догадлив, или тому, что избавился на завтра от шестерых работников, как радовались небезызвестные Билли и Джимми из "Алисы в стране чудес", найдя наилучшее применение своему урожаю – закопав его в землю?
История, однако, не закончилась. Теперь уже я обрадовался внезапно свалившемуся на голову сюжету и в один день накатал статью, почти слово в слово повторявшую вышенаписанное, и заказным письмом отправил ее в "Литературную газету", наиболее на то время либеральную, любящую поднимать, условно говоря, "экономические темы".
Две недели я напрасно ждал ответа или звонка. И тогда я передал статью жене моего приятеля Саши Диогена – Лене, работавшей в весьма отстойной газете "Советская торговля", редакция которой располагалась тогда на улице Разина (Варварке). По протекции моей знакомой, сокращенная и слегка перекомпанованная, статья увидела свет 20 сентября 88 года. За нее я получил свой первый в жизни гонорар – 34 рубля 60 копеек. Неизмеримо больше всех вознаграждений по "повышенным расценкам", тем более по реальным, предлагаемых овощными базами нашего города.
Ну, что, подумаете вы, правда восторжествовала? Не совсем. Ибо еще через некоторое время 23 ноября того же года в наилиберальнейшей и наичестнейшей "Литературной газете" на 16 полосе вышел фельетон "Горе луковое" за подписью некоей Е. Ланкиной. В нем близко к моему тексту и даже с буквальным оного цитированием была пересказана моя статья, хотя к ней и привесили придуманный самой госпожой Ланкиной пафосный хвост.
Изумившись, я написал в редакцию "Литературки" письмо: мол, теперь я могу смело сказать, что за короткое время меня обманули дважды: первый раз на овощной базе, не заплатив обещанных денег, второй раз в "Литературной газете", выпустив мой материал под чужой фамилией и теперь вовсе бесплатно.
Неожиданно быстро на этот раз пришел ответ от врио заведующего отдела фельетонов П. Хмары. Передо мной извинились, объяснив, что госпожа Ланкина фельетонистка молодая и начинающая, переработала материал, как у них принято, и ошибочно поставила вместо моего свое имя. Более того, мне сообщалось, что они чувствуют во мне своего потенциального автора и призывают к сотрудничеству.
Некоторое время спустя я действительно стал автором "ЛГ", впрочем, не этой "ироничной" полосы. Наверное, потому, что не случилось в моей жизни больше этих баз, чему я, в общем, рад.
1988 (05)