Повесть. Продолжение.
К вечеру пятницы площадь перед Домом культуры была украшена, стенды с рисунками смонтированы, ящики для голосования приготовлены. Успели построить даже сцену для оркестра. Из парка перетащили все имеющиеся скамейки и художественно расположили их у киосков с мороженым и пирожками. Мэр лично проверил всё, что можно было проверить. Придирчиво осмотрел небо – последние облака торопливо убегали за горизонт, чтобы не омрачить собою завтрашний праздник. Однако Юрий Борисович распорядился всё-таки найти для музыкантов тент на случай дождя. Тент не нашёлся. Тогда мэр самоотверженно доставил со своей дачи огромный полосатый зонт, под которым любила принимать воздушные ванны его мама, и установил на сцене. Теперь, кажется, сделано было всё.
То есть, почти всё.
Он ещё не написал речь, которой собирался открыть фестиваль.
О чём говорить, было, в общем, понятно, но вот как эту речь начать? Начало должно быть такое, чтобы жители почувствовали, что ничего подобного в их городе ещё не происходило – а вот теперь, когда мэром стал он, взяло и произошло.
Вернувшись домой, Юрий Борисович велел жене его не беспокоить и сел за работу.
Первым, разумеется, должно идти слово «Дорогие» – так начинали праздничные речи все государственные деятели. Но дорогие кто? Мэр потел, пыхтел и изо всех сил морщил лоб, чтобы мозг под черепной коробкой напрягся, как напрягаются мускулы у спортсменов. Лоб морщился, но нужные слова не появлялись. Зато раздался звонок в дверь, и Юрий Борисович, радуясь минутной передышке, поспешил открывать.
На пороге стояла мама.
– Как твоя речь, Юрочка? Уже готова? – спросила она, проходя в прихожую.
– Не совсем… я, в общем… – замямлил Юрий Борисович.
В дверь опять позвонили. Это пришёл тесть.
– Ну, написал?
– Работаю… Вот думаю над вступлением.
– Да-да, правильно начать – это важно, – одобрил тесть.
– Это вообще самое важное! – с нажимом добавила мама.
При виде такого редкостного согласия среди родных и близких Юрий Борисович воодушевился, расправил плечи, произнёс официальным голосом: «Дорогие сограждане!» и вопросительно посмотрел на маму.
– «Сограждане»! Великолепно! Просто замечательно! – воскликнула мама. – Это речь уже не мэра, а как минимум… как минимум главы администрации области!
– Ну вы ещё скажете, что президента, – хмыкнул тесть. – Надо подчёркивать близость к народу! И, значит, обращаться надо к горожанам. «Дорогие горожане» – точно, чётко и в меру душевно.
– Не вижу здесь никакой душевности, – отрезала мама мэра, вспомнив о плане выделения денег на ремонт собачьей площадки. – Гораздо душевнее будет «Дорогие соседи»!
– Это если дорогих соседей в баню приглашать с пивом и раками, а у нас фестиваль! Серьёзное мероприятие, с телевидением!
Хрупкое семейное перемирие угрожающе затрещало, но в комнату вовремя вошла жена мэра с мохнатым белым клубком на руках.
– Тявк! – сказал клубок.
– Друзья! – сказала жена. – И никаких «дорогих» не надо. Просто – «Друзья»! Ведь мы же – друзья, правильно?
И все с облегчением согласились.
Тёплая летняя ночь повисла над городом и обняла своими крыльями дома, маленькие и большие, где маленькие и большие люди спали в ожидании праздника. Так спят перед Новым годом, когда каждый уверен, что завтра начнётся что-то новое, и будет это новое обязательно чудесным, потому что по-другому и быть не может. Взрослым снились их дома – какими они станут, когда их оденут в красочные одежды, и люди улыбались во сне и радовались, что взяли и посадили цветы, и, значит, волшебное преображение города уже началось. А дети просто ждали праздника, потому что летом их почти нет, если не считать день рождения, свой или чей-нибудь ещё. Но это, конечно, совсем не то.
И, разумеется, почти всем снились их рисунки. И хотя спящие убеждали себя, что главное не победа, а участие, в глубине души каждый считал, что домов в городе много, и если не сейчас, то в будущем уж какой-нибудь уголок для его рисунка найдётся…
Но вот утро долгожданного дня, наконец, наступило.
Первым проснулось солнце. Оно заглянуло на площадь и убедилось, что к празднику всё готово. Тогда оно поднялось повыше, расправило лучи, потянулось – и засияло во всю мощь.
Вслед за солнцем вышли на пробежку любители здорового образа жизни. Обычно они бегали за здоровьем в парк, но по случаю фестиваля не сговариваясь поменяли маршрут и с разных сторон примчались на площадь. Тут они перешли с бега на шаг и прямо в трусах и майках направились к стендам рассматривать рисунки.
А к площади уже подтягивались собаковладельцы. Они тоже не пошли в парк, и их собаки расстроились. В парке ведь так приятно побегать за спортсменами и полаять в два голоса с хозяином на этих трусов, когда они даже на тех, кто в наморднике, кричат «Уберите собаку, она бешеная!» Сами они бешеные. И даже встреча с бегунами на площади не добавила собакам настроения. Какой смысл на них лаять, если они не бегут? Да и лапу на площади не задерёшь, где хочется… Собаки деликатно подёргивали поводок, намекая, что пора уходить, но хозяева – удивительное дело! – не обращали на них никакого внимания.
Нет, собаки этого не понимали. И зачем сюда идут ещё и мамочки с колясками? Мамочки тоже не одобряют собак, но к чему тогда выходить на прогулку в самое собачье время? А мамочки всё шли, и к коляскам присоединялись велосипеды с детьми, самокаты с детьми, просто дети без колясок… Приходилось не только воздерживаться от задирания лапы, но и стоять по команде «Рядом».
Но когда принарядившиеся жители потекли на площадь целыми семьями, собаки сообразили: видимо, это такой летний Новый год. И хорошо, что он проходит днём, а то в зимний Новый год ночью взрывают петарды и устраивают фейерверки, и от шума даже под диваном не спрячешься.
Запахло печёным тестом – это открывались киоски с пирожками. К ним сразу прирастала очередь, потому что многие решили дома не завтракать. И действительно – к чему готовить, если тебя уже ждёт готовое угощение? Рассматривать рисунки с пирожком в руке было, конечно, интереснее. Но ещё интереснее было узнать, приехало телевидение или пока нет. Этот вопрос перелетал с одной стороны площади на другую, но ответа нигде не находил и летел обратно.
На сцене расставляли свои пюпитры музыканты. Накануне Петрович, который не на шутку увлёкся ролью музыкального руководителя, понял вдруг, что оркестр должен не только играть, но и выглядеть. Он вспомнил школьную праздничную формулу «белый верх, тёмный низ» и распорядился одеться соответственно. Всё было бы хорошо, если бы он, давая указания, не перепутал верх с низом. Оркестранты сбились с ног, разыскивая белые брюки (чёрные рубашки у них сохранились ещё с похоронных времён). Нашли, доложили Петровичу. Тот ахнул. «Да нет! Верх белый, верх!», – кричал он в трубку, проклиная собственную невнимательность. Музыканты бросились за белыми рубашками. Но, поскольку про брюки теперь не было сказано ни слова, на площадь они явились полностью в белом, и только привычные кепки отличали их от поваров или медицинских работников.
Когда Петрович увидел на сцене белые фигуры, он схватился за сердце. К назначенному часу он чуть не опоздал – ездил на тот берег за почётным гостем фестиваля Андреем Антоновичем, и теперь понимал, что переодеть музыкантов уже невозможно. Но приглядевшись, решил, что белый наряд в дерзком сочетании с кепками выглядит даже стильно, вот только не хватает какой-то детали. Петрович напряг воображение, помчался в универмаг и купил шесть галстуков-бабочек.
В бабочках музыканты почувствовали себя столичными звёздами. Они подняли инструменты, и «Цветущий май» полетел над городом. На звуки оркестра к Дому культуры повалили все, кто ещё оставался дома. Пришли даже те, кого не интересовал ни фестиваль, ни телевидение – да, такие всё-таки были. Но музыка позвала, и они пошли, причём ноги их шагали в такт, а на лице сама собой появлялась улыбка.
А на площади уже танцевали.
У сцены, где среди сверкающих медью труб гордо выглядывал из-за своего инструмента барабанщик с тарелкой в одной руке и колотушкой в другой, стоял сапожник. Он чувствовал себя именинником. Он говорил проходящим мимо приятелям: «Инструмент-то моей работы!» и небрежно кивал в сторону оркестра. И так ловко у него звучало вот это «Инструмент-то», что слышалось «Инструменты». Приятели восхищённо качали головами и проникались к сапожнику новым уважением – до сих пор никто не подозревал в нём таких талантов.
«Цветущий май» был сыгран уже три раза подряд. «Вальс! – закричали из толпы. – Давайте теперь вальс!» Музыканты переглянулись. Выучить вальс они ещё не успели и сомневались, смогут ли сыграть по нотам без запинки. Но – была не была!
Павлик сразу узнал эту мелодию. Хотя сейчас никто не пел, в ушах всё равно звучал прабабушкин голос: «В городском саду играет духовой оркестр» …
Друзья бродили среди стендов в совершенно новогоднем настроении и разглядывали рисунки. Все работы были без подписи, под номерами. Люди вокруг деловито записывали номера понравившихся картинок на листочки – листочки эти вместе с маленькими карандашиками были разложены у каждого стенда.
– А за себя можно голосовать? – спросил Павлик.
– Это неспортивно, – сказал Слава.
– Да, несправедливо, – кивнул Костя. – лучше тогда вообще не голосовать.
– Чего это несправедливо? – возразил Васька. – А если моя работа лучше всех? Ну, то есть, может ведь человек так считать? Полгорода в конкурсе участвует, что им всем, из-за этого не голосовать, что ли?
Фальшиво взвизгнула труба, невовремя шлёпнул тарелкой барабанщик, и застеснявшийся оркестр замолчал. Но тут над площадью пронесся микрофонный голос:
– Раз…раз…раз… Слышно меня?
«Слышно!» – закричала толпа, и люди повернулись в сторону Дома культуры.
А там, на высоком крыльце, уже пошла суета. Перед входом поставили микрофон, чёрными змеями расползались провода, сновали туда-сюда озабоченные сотрудники…
– Вот они! Приехали! – раздался радостный крик. Толпа почтительно раздалась в стороны, и к ступенькам подрулил автобусик с надписью «Телевидение».
С этой минуты праздник стал настоящим Фестивалем, и можно было начинать.
Юрий Борисович стоял на крыльце. Все жители города, которым он руководил, в ожидании смотрели на него снизу. Где-то залаяли собаки. Где-то захныкал ребёнок. Толпа заволновалась и захлопала в ладоши, а мэр всё никак не мог вспомнить начало своей речи. Под руку сунулась некстати секретарша со стаканом воды.
– Юрий Борисович, если в горле пересохнет, вы мне только кивните – я сразу подам…
В горле у Юрия Борисовича пересохло уже давно, но он с досадой помотал головой. Секретарша тут же протянула стакан. Нет, замахал на неё Юрий Борисович, уйдите, уйдите! Зачем его только выбрали мэром! Если б он знал, что на этой должности придётся говорить речи…
– Юра, к доске, – раздался сзади негромкий голос.
Мэр выпрямил спину и обречённо шагнул к микрофону. Собаки, дети и остальная публика вмиг затихли.
– Дорогие… – хрипло начал Юрий Борисович.
И прямо в этот момент на него надвинулся телеоператор. Мэр замер. Он смотрел в камеру, как кролик в глаза удава, и молчал, тоже как кролик. В горле стучало сердце, которое по законам анатомии не могло там находиться, но всё-таки находилось, и проглотить этот бьющийся комок не было никакой возможности.
Оператор сжалился, перевёл камеру на умолкнувшую толпу. Юрий Борисович поспешно проглотил сердце и увидел в первом ряду маму, жену и тестя. Они подавали ему какие-то знаки – видимо, подсказывали, но несчастный мэр ничего не понимал.
– Ну же, давай, говори, дорогой, – ободряюще улыбнулся оператор, снова нацеливаясь на мэра.
Никаких «дорогих» не надо! – вспыхнуло в голове Юрия Борисовича. Он собрал остаток воли и с ненавистью глядя в объектив, произнёс:
– Друзья… согорожане! Наш фестиваль «Раскрасим город» открыт!
И площадь утонула в бурных аплодисментах и криках согорожан.
Продолжение следует.