Ну и здоровый он был – конём не свалить! Мишка Соколов и сам не слабак, но пассажир был много крупнее. И плотный, как сбитень. Только вот борода была явно не по нему: чеховская, а не какая-нибудь там лопата до пуза.
- Давай-ка, брат, к дельфинарию!
Он, оказывается, из аэропорта добирается. Надоело в маршрутке коленями тыкаться, вот и поймал тачку. …Нет, не рыбок он едет смотреть, работает в той системе!
- Дельфином что ли? – поддел Мишка.
Злой он был сегодня… И было от чего! То гаишник прицепился, как репей, то колесо проколол. От такой жизни и таракан в драку кинется.
- Сам ты «дельфином»! – огрызнулся Чехов и ткнул бородку в воротник дублёнки.
Привычка, знать, была у него такая: чуть не по нему – башку вниз и помалкивает. Вроде, думу думает. А чего думать, коли зима на дворе? У телевизора надо сидеть, а не раскатываться по России. …Поди, из Москвы? Там зимой без шапок ходят.
Проскочили длинную, как кишка, Ямскую и вымахнули на улицу Луначарского, когда вдруг оторвал взгляд от заснеженных тротуаров и уставился на таксиста:
- А ты, гляжу, всё такой же…
- Какой?
- Да вот такой! - склеил пальцы правой руки щепотью и поддел ею воздух. – Всё подцепить кого-то хочешь… - И язвительно хмыкнул: - Давай-давай… Маленькая собачка до старости щенок!
Ну это уже слишком! И Мишка нашёл бы, что ему ответить, отбил бы охотку вступать в дорожные перебранки, да вовремя остановился: в чём-то пассажир и прав! Мастер Мишка под кожу лезти. …Но откуда он его знает, с какого боку?!
- А вот и знаю! – выдохнул Чехов. И опять-таки не просто так это сделал, а с каким-то внутренним запалом. – И ты меня знаешь! …Помнишь, как в аэропорт-то вместе ехали? Ты тогда ещё на «Жигулёнке» гонял… А я тот самый парень с коньяком и есть!
Елки зелёные, да это же когда было, два десятка лет тому назад!
* * *
Тот парень ввалился в машину, как слон в посудную лавку. Перегнувшись через спинку сиденья, ткнул далеко назад, вякнувшую бутылками, сумку и пьяно выпучился:
- Такси?!
Был долговяз и нескладен. Этакий голенастый фитиль с бритой по моде башкой. Поди, мишкиного возраста или года на три помоложе. И страстно желал в аэропорт. Только, мол, не гони, как угорелый: держи полтинник на спидометре - и ладно! А то иголки в пузе растрясёшь.
- Где-где? – не понял Мишка.
Тот раздёрнул усеянную клёпками и прочей металлической чепухой куртку и похлопал себя по брюху. Ничем, кстати, особо не выделяющемуся.
Потом запахнул её и удивился:
- Чего не едешь? Полчаса стоим…
Пассажир-то, оказывается, в Москву летит. Сестра замуж выходит, вот и прислала телеграмму: приезжай на денёк-другой!
Он ведь москвич. И родители там. А полгода назад им дядька написал из Тюмени. Полковник, старый, как моль, а живёт один. Пусть, мол, ваш Толька приедет: с ремонтом квартиры поможет, а понравится – пускай остаётся, места хватит.
Он ноги в руки и сюда. Отдыхает после армии, а чего? Наработается ещё, какие годы…
- Тяжело, поди, ничего не делать? – поддел Мишка. Он и сам был мастак поговорить, да пассажир оказался потрезвонистее. - Я не поехал после института по распределению, так чуть с ума не сошёл, пока работу искал!
- Да ну, - отмахнулся тот, - с чего тяжело-то? - и заржал.
Любил он это: чуть что и «ха-ха!».
А как он с дядькой-то уживается? Как тот его, тунеядца такого, терпит?
- А чего! – удивился Толька. – Чего с ним уживаться? – и опять «ха-ха». – Он ведь женился на вдове, вот и перебрался к ней!
- Погоди-погоди, - не понял Мишка, - а живёшь на что? Всё одно ведь работать надо!
Х-ха! Вот уж рассмешил он пассажира, так рассмешил!
- Кто сейчас работает? Купи – продай, вот и вся работа… А работа должна быть - во! – потряс кулаком перед собственным носом. – Чтобы по душе была, понял?! …Чтобы важная: для всего народа. – И, как радушный хозяин той важной работы, вымахнул кулак за окно: вот, мол, вам, добрые люди, берите моё сердце! - Есть у меня такая работёнка на примете! Не веришь?
И его физиономия словно бы вздулась от ощущения будущей славы.
И поведал такое, что у Мишки даже рот от удивления открылся. Пассажир, оказывается, ездил этим летом на юг. …Лежал там на пляже, смотрел на купающихся и думал: «А если бы вот дельфинов людей научить спасать? Пошёл кто ко дну - он тырк его снизу: стоп, братан! …Или крушение какое: капитан включил сирену, а они тут как тут! У них ведь мозгов-то побольше, чем у нас».
- Ты вот сколько слов знаешь? – выпучился пассажир на Мишку.
- Много…
- Фиг-то много!.. Тысячу от силы! А дельфины семь тысяч знают. …Своих, конечно, не наших! …Знаешь, как они селёдку глушат?
- Как?
- Импульсами! Бац лучик, - Толька растопырил пятерню и ткнул в неё указательный палец другой руки, - та кверху пузом и всплывает!
Да ну тебя… Но Мишка не стал его разубеждать: ясно, что выдумки это!
И вот зря не стал-то: Тольку будто ветром понесло: загордился, собака, своей идеей!
- А у тебя вот есть мечта? – уставился на Мишку. – Не всю ведь жизнь этой бодягой заниматься! – и дёрнул башкой в сторону летящего под капот асфальта. – Кем в детстве хотел быть? Только честно!
Честно? …Сказал бы ему Мишка, да тот, поди, смеяться будет. И веско бросил:
- Писателем!
- Х-ха! Как Толстой что ли?!
- А что?! – взорвался Мишка.
И хотел добавить, что и Толстой не с бородой родился: и в армии послужил, и сено покосил – всё было! Высмотрел мир – и стал писателем. …И Мишка в любую мелочь вникает. Что ни день, то новое видит! Но не стал те слова говорить. А вспомнив начало поездки, замял щекотливый разговор:
- А что за иголки у тебя в пузе? ...Настоящие?!
- Игрушечные! – заржал Толька. Забыл, слава Богу, про прежние расспросы! – Видишь сумку? – кивнул в сторону заднего сиденья. – Коньяк везу!
Он, оказывается, иголки-то глотает. На спор, конечно… А вчера ящик водки выспорил. Только ящик в Москву не повезёшь: вот и махнул его на десять бутылок «Наполеона».
- Хочешь, тебя научу? – распалившись, вытащил из штанов спичечный коробок, потряс возле уха, убеждаясь, что тот не пустой, и ковырнул из нутра швейную иголку. - Теперь раз, – цапнул оттуда же кусочек стержня от шариковой ручки, - и запаиваю в него!
- А потом?
- Что потом? – хрюкнул Толька. – Глотаю потом-то! …Семь штук уже нашёл в туалете.
И попенял лишь на то, что иногда, мол, в порту бывают осечки. Проверяют, собаки, перед посадкой в самолёт: звенит – не звенит! Но он парень тёртый: купил куртку с железками и все звонки на неё валит.
- Через неделю назад прилечу! – погладил себя по брюху. И вдруг загорелся: - Встретишь? …У меня ведь уже и обратный билет есть! …На! – сунул его Мишке. – Посмотри, когда прилёт!
И тот согласился: он ведь тоже отходчив. Долго обижаться – печёнка заболит… Тем более что Толька ещё и бутылку «Наполеона» ему в бардачок сунул: для памяти!
Только подвёл он тогда Мишку: не прилетел в назначенный час. Самолёт сел, да Тольки в нём не оказалось.
* * *
Но нынешний пассажир совсем не походил на того голенастого клиента. И ладно бы внешне, внутренне-то не менее сильно изменился!
«Интересные дела, - подумал Мишка, - а я стал другим? …Нет, поди! Не зря Чехов про маленькую собачку вспомнил».
И пассажир будто бы угадал его мысли:
- У тебя дети есть? – дёрнул бородку кверху. Не дожидаясь ответа, бросил: - Приходи завтра в дельфинарий! Вот и увидишь, чего дельфины вытворяют!
А больше ничего про свою работу не сказал, старое вспомнил. Не по своей, мол, вине тогда с прилётом из Москвы подвёл! Батька заболел после свадьбы, вот и пришлось выхаживать.
- А как таким-то стал? – и Мишка хотел было сказать: «Чеховым», но не решился. Бородка ведь ещё не весь человек. – Таким-то вот?! – растопырил руки и внушительно потряс ими над баранкой.
- Э-э, брат… Это долгая история!
Ведь, по словам Чехова, потёрла его жизнь носом об асфальт: праздность, мол, корень всех пороков! Так ему один профессор и сказал.
Толька его случайно встретил. Гнал весной на отцовской легковушке по Москве и посадил мужичонку с портфелем. И хотя недолго они говорили, но тот пассажир таким докой оказался, что вмиг Тольку раскусил, да про праздность и ввернул. А его сокровенную мечту одобрил: тоже ведь всю жизнь дельфинами занимается.
Так что, говорит, дружище, не ленись, помогай учёному миру! И телефончик свой оставил: чем, мол, могу – помогу. Да не откладывай задумку в долгий ящик: у Бога дней не меряно, но и прихлопнуть может. Не любит болтунов!
Высадил его Толька и надолго бы про тот телефончик забыл, да случилось с ним ЧП. И такое, брат, необычное, что и рассказывать страшно…
Прав оказался профессор насчёт праздности… Прихлопнул бы его тогда Создатель ни за синь пороху! …Да, знать, сжалился. Дал ещё маленько пожить: может, подумал, и встанет человек на светлый путь жизни.
И та догадка так потрясла Тольку, так просквозила душу, что всю ноченьку он не спал: думал и думал о своей непутёвой судьбе, а в шесть утра позвонил профессору. И тот не подвёл: помог устроиться в дельфинарий. Но то устройство не финишем оказалось, а лишь стартом. …И поунывать пришлось, и в студентах походить, всё было за те годы!
Вот, к примеру, строишь ты дом, а он - тебя. Над каждой доской ведь думаешь, тренируешь башку.
Но про дом-то Чехов лишь к примеру сказал: какая, мол, разница чего строишь?! Или просто учишься… Главное - работаешь. …Себя лепишь!
И если, мол, сейчас проскочим мимо «Евросети» у городского сада, то он Мишке побольше о себе расскажет, будет времечко поговорить.
* * *
- Научил, значит, дельфинов людей спасать?! – вспомнил Мишка давнишнюю чеховскую задумку, когда пассажир появился из магазинчика «Евросети».
- Это, брат, ерунда! – отмахнулся тот. – Они и без дрессировки умели. А вот то, что дельфины ребятишек лечат – это наше открытие! …И от параличей врачуют, и от рака. А в армии что они вытворяют?!
И вдруг оборвал свою повесть и шваркнул, собака, по самому больному! Вспомнил о Мишкиной мечте стать писателем:
- Как у тебя с этим делом, а? …Строчишь?
И по тому язвительному «строчишь» было ясно-понятно, что ответ ему был и не нужен. Знал, пытливая душа, что горшки и те познаются в печи, а не где-нибудь на праздничной полке. А человек – в деле!
А дело вот оно – всё та же баранка. Оттого-то, поди, и чеховский запал в начале дороги случился, оттого и злость. Слабак, мол, ты, Мишка Соколов – предал мечту!
Только нет, не предал он! И Мишка влепил в его въедливую физиономию всё, что думал о писательстве.
Пишет он, чёрт побери, только вот хлеб писательский - сильно дорог! А жрать каждый день надо… Вот и выбирай каждым утром куда податься: за баранку или за стол?
А рассказ ведь ещё пристроить надо! Тиснуть в газету или в журнал.
- А может, слабоваты твои рассказы? – недоверчиво выпучился Чехов. Не укладывалась в его пытливую башку такая редакторская несговорчивость. – Писательству тоже учиться надо. …Неужели тебе за эти годы писатели не встречались? Настоящие…
И ещё бы, поди, говорил от этом, да Мишка вымахнул на стоянку возле дельфинария и выжидающе уставился на пассажира.
Но Чехов вроде бы и не собирался выходить: кинул две купюры в корыто меж сиденьями и продолжал сидеть:
- Как же получается, а? – произнёс, наконец, удручённо. – Я пару раз по Москве проехал – и то профессора встретил, а ты? Который год по городу крутишься? …Не верю тебе!
И так запальчиво бросил то «не верю!», что Мишке даже стало не по себе. Ведь встретился же ему однажды писатель, было дело…
* * *
Мишка увидел того старичка возле дач.
- Садись, деда! – тормознул: на бензин, поди, даст и ладно…
Старичок подхватил рюкзак и сунулся на заднее сиденье: чтобы, значит, багаж-то на коленках держать.
- Малина, что ли? – усмехнулся Мишка. – Боишься помять?
- Нет, сынок, - отозвался пассажир, - какая сейчас малина? Отошла уже… Книжки это!
Живой такой старикан! И поговорить был не прочь:
- Я, - продолжил он о непривычном для дачного люда багаже, - положил как-то ношицу в багажник, вылез у дома, а таксист - уехал. Забыл про моё богатство. …Вот и вожу теперь на коленках!
А без книжек ему нельзя: работа, мол, такая. И когда сказал, какая работа, то Мишка даже оглянулся: дед-то, оказывается, писатель!
А как подкатили к дому, и пассажир предложил зайти в гости, то заходить не стал: завтра, мол, загляну - нельзя чтобы все радости в одну горсть.
И заехал, похвастался только что написанным рассказом, и ужасно удивился, когда писатель высказал через неделю такое, чего Мишка не ожидал:
- Хорошо, что твои герои правду ищут, - сказал старик и тихонько покашлял, - хорошо! Самое человечье занятие - правду - искать. Только скажи по секрету: это с тобой происходило?
- А как? - удивился Мишка. – Ещё и не такое случалось! Я же на такси работаю.
- Одного «я» для писательства мало! – перебил старик. – Раз-два и исписался. …А тебе, скажу по секрету, сильно повезло: вон сколько людей в машине бывает! И каждый - со своей закорючкой. Вот те разговоры и записывай: не с одного цветочка пчёлка мёд берёт! …И в папку те листики складывай: это основы твоих рассказов. …Совокупная жизнь, Мишенька, поинтересней твоей будет. …И Пушкин с карандашиком ходил. На-ка!
И сунул в его руки красную картонную папку.
Мишка послушал старика, и через пару лет та тощая распашонка стала пухлой от разнокалиберных листочков.
Но и этого старику показалось мало: приохотил Мишку к выписке пословиц и поговорок из словаря Даля.
А когда тот привёз только что купленный сборник народных выражений, старик недовольно покашлял и сунул его на край стола: пусть, мол, там полежит, а ты занимайся выпиской. Она побольше даст, чем простое сглядыванье! …Томик-другой в год осилишь – и ладно. А параллельно - за Библию принимайся! Ищи истину, хотя…
Вспомнил, знать, старик, что только этим Мишка последние годы и занимался. …И в шкуре механика побывал, и главным инженером на ремзаводе поработал, и даже сгонял на легковушке в Курганскую область к почётному академику Терентию Мальцеву за советом.
И рассказал тому о своём житье-бытье… А в конце разговора спросил:
- А может быть, неправильно я живу? Другие вон растут по службе, а я заберусь чуть повыше – и опять вниз. Всё ищу чего-то…
- Что тебе сказать… - обронил Мальцев. – Мне за девяносто лет и то не знаю, правильно ли живу! Так-то вот…
* * *
Но разве выскажешь всё это Чехову за пару минут стоянки? …И про писателя, и про Мальцева! И про домашние дела… Кто его больше всех ненавидит?
Конечно, жена! …И не гангрена какая, да была и у неё своя мечта - жить не хуже других. Уж если, мол, квартира так квартира, дача так дача - не сарай для тяпок!
А у Мишки другой взгляд: писательство-то на первый план вышло. Так заняло душу, что нет-нет, да и плеснёт через край! Как однажды летом…
Едут, значит, они по дачной бетонке, а он ворчит и ворчит: закончил бы ведь рассказ-то про деда Ивана перепечатывать, немного осталось, чёрт возьми! …А дача что? Ещё наездимся!
Тут Шурка и не выдержала:
- Стой, зараза такая! – крикнула. - Пушкин нашёлся! И в начальники не выбился и тут толку нет… - и выскочила из машины возле подружкиного коттеджа.
А Мишка в город поехал. У него ведь тоже характер!
А сон?! …И его не выскажешь в двух словах!
Он приснился через неделю после Шуркиного дорожного выступления.
Вернулся Мишка, будто бы, из командировки, приезжает на дачу, а там огромная теплица высится и вся белым кафелём отделана. Как стены в таксопарковской столовой! …И кучи навоза пестрят по огороду.
Ахнул он и совсем обомлел: новенькая баня стоит на самом краю огорода, развалы щебня повсюду, а венчают ту кутерьму огромные ворота на дачную улицу.
И увидел, как вдруг влетела в ворота иномарка, на заднем сиденье которой посиживали Шурка и её коттеджная подруга Галка. И была та Шурка такая молодая и счастливая, что Мишка понял: её работа, она эту стройку затеяла. И её друзья… Когда-то и его друзья тоже, да увяз он в писательстве и остался один, как сыч.
И так ему тошно стало… Тормоз прогресса, выходит, он! …А как же тогда апостол Павел со своим изречением: «От изобилия имения жизнь человеческая лучше не становится»? Ещё как становится! Вон Шурка-то расцвела…
И увидел сына:
- Петька, - спрашивает, - зачем нам всё это? У нас же квартира в городе…
- А пусть, - отвечает тот. - Мать же довольна!
Он, значит, помог ей с деньгами, работает ведь!
И проснулся… И слава Богу! Лишний он на этом празднике жизни.
А рассказ про деда Ивана и вправду удался! И в областных газетах его печатали и в знаменитом московском «Гудке», где когда-то сам Булгаков работал.
Старик писатель потом тот «Гудок» с собой захватил – на память. Совсем в последнее годы расхворался: кашлял так, что, разговаривая по телефону, Мишка даже беспокоился – не взорвался бы он от кашля! …Вот и уехал к дочке на Псковщину. На дожитие.
Нет-нет, да и присылал оттуда письма, а Мишка отвечал, но на последнее ответ придержал. Не потому, что некогда – о чём писать-то? …Про кусок хлеба?
Так его, тот кусок, и поминал старик в последнем письме. И добавлял, что союз воли человека с Провидением – неразгаданная тайна. …Не сетуй, мол, на Промысел! Занимай писательством всю свою душу.
Как, мол, Куприн-то говорил! «Забудь себя, брось квартиру, если хорошая! Всё брось на любимое писательское дело!».
Ведь писательство, подчеркивал в конце письма старик – твой крест! Вот и неси… Искусства смягчают нравы.
* * *
Чехов выжидающе смотрел на Мишку. Как впился, зараза, большими, будто бы коровьими глазами, после запальчивого: «Не верю!», когда подъехали к дельфинарию, так и не сводил их.
А тот оторопело молчал. Вон сколько пронеслось в голове за миг стоянки! …Как выплеснешь наружу?
Как втиснешь себя в другого человека? Легче взорваться и послать его к чёрту! И лететь сломя голову.
И Мишка взорвался. …Но отъехав от дельфинария тормознул: зря обидел Тольку, зря! …И тот хорош: в самое нутро залез. А о себе почти ни гу-гу: приходи, мол, лучше на представление – там и увидишь!
…И Мишка придёт, чего такого?! Устроит выходной и нагрянет завтра в дельфинарий. И бутылку с собой прихватит: вернёт «Наполеона», что подарил ему Толька много-много лет назад. И выложит всё, что накопилось на душе, особенно про старика писателя.
Мишка ведь только лишь сейчас понял, как ответить на его последнее письмо. …И баранку он будет крутить, да-да, и писать! Но иначе, чем прежде: не по часу в неделю, а как Жюль Верн. Тот, говорят, до обеда писал - потом в справочники лез, к следующему дню готовился.
А Мишкины справочники вот они: в салоне машины да за окном! …А книжки пойдут. Куда они денутся? …Был бы коваль да ковалиха – будет лихо!
И до читателя их донесёт, сам! Не даст превратиться в труху в магазинных подсобках. Свой ведь прилавок под рукой - машина. И до обывателя достучится, и до чиновника!
А старику он завтра же напишет, ещё до дельфинария. …Или сегодня за письмо приняться? Машину в гараж и за стол! И про Чехова в нём помянуть: дал, мол, он мне нынче пинка. Так шарахнул, что сердце зашлось. Молодец!