Экспериментатор почти ничем не докучал нам. Он считал, что мальчик должен без его помощи, самостоятельно пройти все этапы взросления. Вит рос на глазах, его кругозор быстро расширялся. Профессор считал, что чтение способствует ранней социализации и предоставил сыну свободный доступ в библиотеку. Книги учили определять цели еще в раннем возрасте, трудиться, общаться, ценить и приумножать деньги.
Не забывал экспериментатор и о трудах выдающихся ученых. У него уже были специально отложены для Вита на будущее работы философов Беркли и Юма, психологов Фрейда, Хорни, Фромма, Маслоу и Юнга, а также экономистов-обществоведов Шваба и Гэлбрейта.
Особое место, в самом центре книжного шкафа, занимали монографии приверженцев трансгуманизма, представителей социо-футурологического «омута» мысли – Хаксли, Холдейна, Курцвейла, Харари, Пирса и других.
Книги этих «колоссов науки» не были выставлены по линеечке, а без всякой претензии на красивость и аккуратность, выбивались из ряда или даже валялись раскрытыми на отведенной для них полке. Ими явно пользовались.
В целом, я был знаком с течениями трансгуманизма. Не смотря на некоторые различия, все они шли в ногу с идеями постиндустриального общества, киборгизации человека и технологической сингулярности.
Для меня казалось странным пристрастие экспериментатора к футурологии. Ведь усовершенствовать, преобразовать общество и несчастных узников, навязать им правильные и даже единственно правильные, по его мнению, паттерны поведения он хотел не завтра. А та жестокость, с которой профессор расправлялся с нарушителями установленного порядка вплоть до физического их уничтожения, являлась незамедлительной реакцией на теорию появления «лишних людей».
Отвечало конечным целям некоторых течений трансгуманизма и стремление экспериментатора «осчастливить» обитателей «Олимпа», приблизить их к ощущению рая на земле своими специфическими средствами. Но в данном случае важен, что называется, посыл. Преклонение вершителя человеческих судеб перед ее величеством цифрой, использование тотальной слежки с целью помочь индивидууму быстрее идентифицировать свою личность, увлечения и даже пол, стремление выработать рекомендации по самореализации личности также можно было расценить как верность идее усовершенствовать человека. И ничего, что достигалась она с помощью внешних средств: лиха беда начало. До средств «подкожных» – рукой подать!
Профессору почти удалось свести жизнь людей к примитивному существованию, ведь оказавшись в столь экстремальных условиях, каждый думал только о том, как выжить, и очень часто, осознанно или нет, фактически передавал контроль над собой вездесущему экспериментатору.
Условие всецело подчиняться его воле и нередко абсурдным порядкам чувствовалось и проявлялось повсеместно. Так, за сохранность собрания печатных изданий отвечали охранники с автоматами. И, выходя из библиотеки, узники должны были пройти унизительный досмотр. Книги профессор явно ценил больше свободы. Впрочем, в детском книгохранилище читателей досматривали при входе, что выглядело не меньшей дикостью.
Интерес фотографа к глобальной рыночной экономике, социологическим проблемам подтверждали труды Печчеи, Алле, Кастельса, Ратленда, Фриша и Яна Тинбергена.
С книгами последнего соседствовали труды его брата зоопсихолога Николаса, специализировавшегося на животных инстинктах, а также младшего из братьев – орнитолога Лююка. На первый взгляд, научные труды трех последних упомянутых ученых никак не были связаны, за исключением кровного родства их авторов. И все-таки кое-что эти монографии объединяло.
Позже, пытаясь уяснить философскую суть научных изысканий конструктора человеческих отношений, я вдоволь начитался его полуфантастических опусов и пришел к выводу, что эксперимент, в котором мне довелось участвовать, не является конечным пунктом этих исследований. Это, по замыслу профессора, лишь отправная точка для изучения дополнительных, человеческих резервов развития экономики. Исследователь поведенческих особенностей и ресурсов личности связывал свои планы ни много ни мало с целями глобального развития экономики страны и мира. И на книжных полках, хотя бы за счет места расположения, он стремился искусственно привязать труды одного гениального ученого к трудам другого. По его логике, инстинкты человека – копия животных инстинктов, инстинкты живых организмов в целом – во многом суть развития вообще… Открытия зоопсихолога Николаса Тинбергена, связанные с созданием и установлением моделей индивидуального и группового поведения животных, как полагал аналитик, близки его собственным озарениям в области индивидуального и группового поведения людей. Труды же самого младшего из братьев знаменитого семейства – Лююка – находились рядом, пожалуй, по другой причине.
– Что есть индивидуум? – в минуты размышлений спрашивал себя и пару оказавшихся рядом подопытных обитателей спортивно-развлекательного комплекса экзальтированный экспериментатор. – Всякий индивидуум – это птица. Да-да, люди больше всего похожи на птиц. Не случайно их так часто сравнивают с совами и жаворонками, попугаями и ястребами, кукушками и фазанами, воронами и утками, соловьями и дятлами… Нет точнее выражений: «глуп, как гусь», «гол, как сокОл», «задиристый, как петух»… Ну, а поговорками, которые проводят параллели между человеком и птицей, можно вообще как бисером сыпать. Вроде, они и про пернатых, но, в действительности, про нас. Посудите сами!.. «У всякой пташки свои замашки», «Пишет как курица лапой», «Все знает: сорочьи яйца ел», «Видом орел, а умом тетерев», «Мала птичка, да ноготок востер». Некоторые из нас даже живут на птичьих правах! Например, в моем «курятнике»! – профессор окинул взглядом своды спортивного зала, где все мы находились, и показал свои желтые зубы. – А что говорят о тех, у кого отняли мечту? «Ему подрезали крылья!» Ну, а когда кто-то осуществил мечту? Говорят: «Крылья расправил. Над землей парит!». – кормчий переводил дыхание. – на «Олимпе» многие расправляют крылья!
Слушатели нестерпимо желали заткнуть уши и куда-нибудь сбежать, лишь бы не видеть эту сморщенную физиономию. Но выход был перекрыт охраной и экспериментатор продолжал поучать.
– Не дооцениваем мы братьев… и сестер наших меньших. Вопрос на засыпку… Кто из вас помнит фильм Альфреда Хичкока «Птицы»?
Я видел этот фильм, но отвечать не хотелось. Молчали и другие.
Тогда экспериментатор, убедившись, что никто ничего не помнит, как бы сознательно наводил нас на крамольные мысли и поднимал градус напряжения:
– Птицы, в отличие от людей, способны взбунтоваться! Птицы – создания коллективные, они часто объединяются в стаи и всей "братией" наносят сокрушительный удар!
Никто не хотел быть похожим на птиц, собравшихся в стаи: от объединения до бунта – один шаг, от бунта до расстрела – тоже один. Поэтому на лицах узников одновременно отражались и согласие с профессором и осуждение пернатых.
Мой рассказ о библиотеке был бы неполным, если бы я не упомянул, что полкой ниже в массивном книжном шкафу стояли три толстых монографии профессора А. А. Выскрибятина, нашего синтезатора научных идей – "Отказ от опыта прошлого и примирение с будущим", "Воздействие на подсознание человека как метод его возвращения к эмпирическому восприятию мира", "Инстинкты как неосознанные мотивы поведения человека и ролевые игры в заданных условиях социализации".
Не откладывая дело в долгий ящик, я принялся за углубленное изучение работ перечисленных выше авторов, включая экспериментатора. Цель была проста: уловить связь между научной литературой и окружающей действительностью. Но в расположении книг, да и в самой библиотеке, которую вершитель людских судеб часто называл тематической или систематизированной, трудно было обнаружить уравновешенность взглядов, разнообразие научных идей, найти смысл, сообразный происходящим событиям. Сам профессор часто почитывал, да, пожалуй, и почитал более всего социалистических утопистов. Выделял Кампанеллу за его идею с Тапробаной. Эти мужи науки, как он любил повторять, горели желанием дать людям счастье.
– Мне, – повествовал конструктор человеческих отношений, – удалось изобрести универсальную модель мини-государства. В нем побеждены пороки, или, во всяком случае, поставлена цель их победить, все блага – общие. А граждане будут обладать добродетелями, которые дарую им я, как щедрый, великодушный, волевой, способный к состраданию и вершащий правосудие руководитель проекта. Это практически то, о чем и мечтал Томмазо. Надо отдать философу должное, он был первым, кто очертил контуры такого государства, назвав его Городом Солнца. А вы знаете, – продолжал, распаляясь, экспериментатор, – как сложно под лучами этого ослепительного солнца за всеми уследить?.. Даже пользуясь моей универсальной системой компьютерно-математического учета! А еще – убедить людей, что все это для их же блага! Чрезвычайно трудное дело!
Взгляд экспериментатора в такие минуты стекленел. Стратег медленно погружался в глубокую бездну размышлений, как осторожный пловец погружается в ледяную воду.
– Впрочем, – говорил он, встрепенувшись, – для непонятливых тоже есть выход… Мое сооружение сродни прекрасному Олимпу, – речь, разумеется, шла о строении, где мы находились. – И, главное, есть на Олимпе Зевс, роль которого, опять же, приходится исполнять вашему покорному слуге… Знаете, в чем преимущество такой историко-мифологической аналогии? – бог-самозванец выдерживал торжественную паузу. – Я, как и Зевс, который не любил сантиментов, вершу правосудие единолично. Это правильно, потому что непокорных и заносчивых надо беспощадно карать. Именно для этого я соорудил здесь некое подобие Тартара. Помните подземелье, в котором вы, любезнейший, удостоились чести побывать?.. – профессор вешал на мне свой тяжелый старческий взгляд. – Чем-то вы мне не приглянулись поначалу!
Иллюстрация: А. К. Саврасов. Вечер. Перелет птиц. 1874. Одесский художественный музей, Одесса