- Может быть, всё-таки, выпьете рюмочку коньячку? Настоящий, французский, с хорошей выдержкой. Мне подарили несколько лет назад хорошие знакомые. Они последние годы живут в Париже. Вам приходилось там бывать?
- Приходилось. Моя покойная жена в последние годы жизни вела там несколько проектов, а я ездил помогать ей, правда, всё больше по бытовым вопросам. За коньяк спасибо, не пью, знаете ли, в последние годы.
- Не возражаете, если я тогда один рюмочку пропущу? Сегодня, пока из машины заходил в дом, попал под дождь. Бывает же такое – весь день тепло и солнечно, а под вечер – раз, и ливень. Прохладно. Не замёрзли? Давайте всё-таки разожжём камин. Люблю, когда за окном дождь, сидеть в тёплой комнате и смотреть на пламя. Как-то сразу уходишь от всей дневной суеты. Слишком уж мы все, в последнее время, окунулись в дела и заботы. Всё бежим, бежим по кругу, словно загнанные лошади. Куда бежим? Зачем? Нет, я всё-таки разожгу камин.
- Вам помочь?
- Нет, сидите, сидите, я всё сделаю сам. Да, ливень за окном славный, давно такого не было.
- Что тут удивительного? Всё-таки осень. Самое дождливое время года. И так весь сентябрь было тепло и солнечно, как Вы изволили выразиться. Пора и прохудиться небесам. Я, пока ехал к Вам на дачу, слушал в машине радио. Говорят, такой сентябрь последний раз был в 1937 году.
- Что Вы говорите? Как интересно. А вообще, не приведи Господи. Сейчас, правда, модно Сталина хвалить. Вы-то сами что думаете?
- Я таким хвалильщикам всегда один вопрос задаю: «А не хотел бы ты на машине времени назад прокатиться и попасть в то время?» Энтузиазм сразу пропадает.
- Нет, конечно, народец в последнее время подраспустился, гайки бы закрутить не мешало. Но всему нужно знать меру, я так считаю. Ну, вот и разгорелось пламя, затрещали дровишки. Зря Вы всё-таки от коньяка отказываетесь. Я выпил, и прямо благодать разлилась по всему телу. Наверное, повторю через полчасика. Не возражаете?
- Как же можно возражать? Я – гость, Вы – хозяин. Что улыбаетесь, разве не так?
- Так, так. Просто хорошо как-то, тепло и уютно, да и на дворе не тридцать седьмой.
- А как же насчёт гаек?
- Другими методами! Другими! А, впрочем, я не политик и совсем не гуманитарий. Технарь, до мозга костей.
- Так уж и до мозга костей? А я слышал, что на рояле хорошо играете Рахманинова, Гершвина.
- Откуда Вы знаете? А, впрочем, о чём это я? Дочь рассекретила? Да, знаете ли, люблю. Родители в пять лет отдали в музыкальную школу. С тех пор и играю. Скоро сорок лет. Бывает, измотаешься за день до тошноты, приедешь домой, разожжёшь камин, пропустишь рюмочку-другую, и за рояль. А всё-таки, технарь я по натуре. Губку с красным дипломом окончил.
- Не понял, простите, что окончили?
- Губку. Институт нефти и газа имени Губкина. Сейчас в нашу отрасль рванули все, кому не лень, за длинным рублём, в основном. Скоро и профессионалов совсем не останется, не кому будет эти рубли зарабатывать. Давайте я Вам, хотя бы, кофе сделаю?
- Лучше чаю.
- Ну, хорошо, пусть будет чай.
- Да пожалуй, Вы правы. Вечером, когда за окном ливень и сильный ветер, действительно, хорошо посидеть у камина, посмотреть на пламя. Удивительное это явление – огонь! Есть в нём что-то божественное, таинственное – союз тепла и света.
- Сразу видно, что Вы поэт в душе, да и не только в душе. Я что-то запутался. Можно ли быть поэтом не в душе? Хотел сказать, что читал Ваши стихи и даже некоторые рассказы. Задевает. Нет, правда! Я не притворяюсь.
- Верю. Спасибо. Но я Вам открою один секрет – до Вашей дочери мне далеко. У неё талант от Господа Бога. Даже не талант, что-то большее. Философы говорят, что в нашем литературном деле есть крепкие ремесленники, есть талантливые люди, есть гении, а есть Боги. Их единицы. Боюсь ошибиться, но Ваша дочь, вероятно, из последней категории. Очень важно помочь ей, не задуть божественный огонь.
- Именно. Именно так. Вы сами начали этот разговор. Заметьте, не я, а Вы.
- Чай у Вас вкусный. Знаете, я всё думаю, удивительный Вы человек. За что ни возьмётесь, всё основательно, красиво, надёжно. Нет, серьёзно. И профессия, и увлечения, и дом, и семья, и дочь. Всё на высшем уровне. Даже завидно иногда становится. Мне уже далеко за пятьдесят, а и половины не нажил. Хотя, никогда и не стремился. Вы правильно сказали: Вы – технарь, а я поэт. С такой улыбкой сказали. Нет, нет, не нужно оправдываться. Я и сам понимаю, что немного смешно выгляжу. Особенно в Ваших глазах.
- Почему же смешно? Вы не из тех поэтов, что ходят по Земле и ничего, кроме стихов, не могут. Дочь с таким огнём в глазах рассказывает о Ваших занятиях в институте! Сейчас молодёжь другая. Совсем другая. Даже не та, что в наши годы, а тем более, в Ваши. Но, вот ведь какая штука, они к Вам все, как на крыльях, летят. Это дар. Может быть даже больший, чем у нас, у технарей. И непрактичного идеалиста в Вас нет совсем. Одно то, как Вы вмешались в процесс лечения нашей дочери, о многом говорит. Мы с женой никогда этого не забудем. Единственный ребёнок, а тут такая беда. Слава Богу, и Вам спасибо, выкарабкиваемся. Извините, я немного в камине помешаю. Надо же, а дождь всё идёт и идёт. Вы что-то сказали?
- Сказал. Не надо преувеличивать мою роль. Вашу дочь лечили совсем другие люди.
- Но с Вашей подачи?
- С моей.
- Ну вот, видите? Я, пожалуй, ещё рюмочку выпью. Не возражаете?
- Да, Господи, нет, конечно! Вы же у себя дома.
- Спасибо. Ух, хороша! Может, бутерброд съедите? Не стесняйтесь. И рыба вкусная, по особому рецепту мариновали. Хочу теперь к делу перейти, давно этот разговор назревал. В том, что наша дочь влюбилась в своего преподавателя, в Вас то есть, нет ничего удивительного. Я слышал, на их курсе все девчонки от Вас без ума. Не возражайте, не возражайте, пожалуйста, дослушайте.
- Слушаю.
- Она у нас особенная, не такая, как все. Уж не знаю, талантливая, или даже больше того, не мне судить. Вам виднее. Да, она красивая, умная, добрая, не испорченная. Мы с женой и бабушкой оберегали её от разных гадостей современных. Не знаю, может быть, перегнули палку. Планка в оценке людей у неё слишком завышена. А уж, чтобы душу свою раскрыла…пожалуй, только Вам. Даже нам с матерью честь такая оказана не была. Столько мальчишек и парней за ней бегало, пальцев на обеих руках не хватит. И женихов мы ей искали в нашей среде, не скрою. Но, увы, увы. Прямо Царевна Несмеяна. Извините, я пройдусь по комнате. Вы сидите, сидите. Ну и ливень! Не знаю, говорила она Вам или нет, мудак один подсыпал ей в кофе наркотик, изнасиловать хотел, каким-то чудом не случилось. Отвёл Господь! Отвёл беду от нашей девочки. С тех пор, как улитка в ракушке. Во всех мужиках того мерзавца видит. А тут Вы. Мы не нарадуемся. Нет, правда. Глаза у неё горят, улыбка с лица не сходит, гора всяких планов. У нас, словно ночь прошла, рассвет забрезжил. Вот и я, как и Вы, чуть стихами не заговорил. Скажите, только честно, моя дочь Вам нравится?
- Если честно, то, да. Но дело всё в том…
- Я прекрасно знаю, что Вы сейчас собираетесь мне сказать. Ого! Да за окном не просто ливень, а целая гроза! Смотрите, какие разряды молнии. Совсем темно стало. Пожалуй, я опущу шторы и зажгу свечи. Почему-то совсем не хочется включать верхний свет. Мне кажется, что при свечах мы быстрее поймём друг друга.
- И после этого Вы, по-прежнему, утверждаете, что до мозга костей технарь? Я, чем больше общаюсь с Вами, тем больше мне кажется, что в Вас, где-то глубоко, тоже сидит поэт. Признайтесь, наверняка, в тайне ото всех, тоже пишите стихи?
- Сейчас нет. А в детстве приходилось, точнее в юности. Но, понимаете какая проблема. Я привык всё делать наверняка. Вы правильно сказали на счёт дома, семьи, работы, хобби. Мне хочется, чтобы всё, к чему я прикасаюсь, как бы это точнее сказать, было лучшим. Вы понимаете?
- Понимаю.
- Я очень рад, что Вы меня понимаете. Скажите, со свечами стало намного лучше?
- Лучше.
- Уютнее стало. Так вот, когда я понял, что стихи мои, как ни старайся, ничего из себя не представляют, то перестал их писать. Графоманство не для меня.
- А вот тут я с Вами не соглашусь. Любые стихи, как и музыка и всё другое, имеют право на существование. Любые! И совсем не важно, нравятся они окружающим или нет. Если у человека возникает потребность изъясниться рифмой, пусть даже только самому себе или самому близкому человеку, единственному читателю, то это уже прекрасно. Это значит, что душа жива. И не надо заглушать в себе эту потребность.
- С Вами чертовски интересно! Я всё больше начинаю понимать свою дочь. Давайте, давайте, всё-таки, выпьем вместе. Это удивительный по вкусу коньяк. Не пожалеете! Уверяю, от рюмки-другой ничего с Вами не случится. Этот тип коньяка без дубильных веществ. Мне кажется, после этого мы быстрее поймём друг друга. Ну что, уговорил? Наливаю?
- Наливайте.
- Замечательно! Давайте тогда, за взаимопонимание! За то, чтобы услышать и правильно понять друг друга! Чувствуете, какой звон? Это Богемский хрусталь! Настоящий!
- У меня сейчас шум в ушах, для меня любой хрусталь Богемский. Пять лет в рот не брал. А коньяк, действительно, шикарный, тепло так и разливается по телу.
- А я что говорил? Вернёмся теперь к дочери. Я прекрасно знаю всё, что Вы хотите сказать. Не трудитесь. И то, что Вы старше на сорок лет, и то, что Вы с ней из разных социальных, так сказать, групп, и, что не хотите ни от кого зависеть, а сами обеспечить ей ту жизнь, к которой она привыкла, не сможете. И так далее, и так далее. Я прав?
- В целом, да. Есть ещё кое-что. Много чего. Да Вы и сами всё прекрасно понимаете, где я, а где она, где вы все. Вы же привыкли, чтобы всё было самое лучшее. Вас никто не поймёт. Смеяться будут. Я ведь и Вам чуть ли не в отцы гожусь, а уж дочери Вашей – в дедушки. Представляете, идёт пара – дедушка и внучка? И ладно бы, дедушка – миллиардер, а то, всего лишь провинциальный доцент. Даже не профессор.
- Даже не профессор. И, слава Богу. Я лично знаком с двумя десятками профессоров.
- Вам просто не повезло. Не с теми профессорами знакомы.
- Может быть. Ну, да ладно. Давайте ещё по рюмочке. Потом я Вам сыграю и продолжим. Ну что, не возражаете?
- Как любил говорить мой отец: «Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!»
- Весёлый был у Вас отец.
- Весёлый. Тоже технарь до мозга костей, но очень любил оперетту. Несколько сотен дисков собрал.
- Я не ослышался, сотен?
- Сотен.
- Удивительно! Ну, что? За музыку? Моя голова, кажется, начинает кружиться, но не волнуйтесь, в таком состоянии я играю ещё лучше. Чувствуете, как звенит Богемский хрусталь? Невероятный звук в нём. И звон весенней капели, и тихий удар колокола в деревенской церквушке, зовущий прихожан к Заутрене. Чему Вы улыбаетесь?
- Снова подумал о «технаре до мозга костей». Играйте. Я закрою глаза. Играйте, играйте, пожалуйста, глаза закрыты… (Играет).
- …Почему Вы не открываете глаза? Вы задремали? Вам не понравилось?
- Простите. Просто не хочу возвращаться на Землю. Мне кажется, я где-то далеко за облаками, где-то среди таинственных звёзд, которые стали ближе и роднее. То хотелось плакать, то дышать полной грудью. Эх, даже захотелось опять выпить Вашего удивительного коньяка.
- Я сейчас, только крышку закрою. Крышку нельзя закрывать сразу. Клавиши тоже живые, им надо отойти от мелодии, подышать, прежде чем снова очутиться в тесной темноте. Что Вы опять смеётесь?
- Снова подумал о «технаре». Простите. Вы говорили сейчас о клавишах, как Петрарка о Беатриче. Божественная мелодия. Никогда её не слышал. Простите мою неосведомлённость, это чьё? Я не узнаю ни манеру, ни почерк. Что-то совершенно новое и великое…
- Знаете как называется это произведение? «Единственному».
- Потрясающе! И кто автор?
- Точно не Рахманинов и не Гершвин.
- Я так и подумал. Мне показалось, что автор женщина. Ну да, женщина. Вы и название сказали – «Единственному».
- Да, женщина. И именно «Единственному». Представляете, каким должен быть этот единственный и что должна чувствовать к нему женщина, чтобы написать такое?
- Представляю. Великую любовь. Здесь в каждой ноте любовь. Настоящая, способная всё преодолеть. Наверное, без него она просто жить не сможет. Такое нельзя придумать. Я иногда, когда пишу стихи или рассказы, пытаюсь окунуться в ту среду, о которой пишу, погрузиться в энергетику, не знаю, поймать волну что ли. Это иногда получается, иногда нет. Всё равно чувствуется, что это не настоящее, придуманное, пусть и хорошо придуманное. А в этой музыке сама жизнь, каждая нота кровью, нет, не кровью, сердцем. Теперь уж я попрошу. Давайте выпьем за автора. Он не гений, выше. Гораздо выше. Странные у Вас сейчас глаза. Я Вас чем-то обидел?
- Нет, скорее наоборот. Разливаю. Пожалуй, нужно попросить, чтобы принесли из подвала ещё бутылку. Да ещё у меня телефон лежит в другой комнате, специально оставил, чтобы разговору звонки не мешали.
- А я всё удивляюсь. Люди Вашего уровня телефоны из рук не выпускают, а иногда и два сразу. Примета нашего динамичного времени.
- Я скоро вернусь, а Вы подумайте пока. Хорошо подумайте. Эту музыку написала моя единственная дочь и посвящена она Вам. Вот так вот, Единственный. (Уходит).
- (Сам с собой) Потрясающая музыка. Когда я закрыл глаза, и в комнате полились звуки, то возникло ощущение полёта, отрешённости от всего земного, от мелочных забот и обыденной суеты. Это что-то за гранью, словно душа покинула бренное тело и устремилась вверх. Так хочется прикоснуться к этим клавишам. Может быть, и правда они хранят энергию музыки. Сейчас, пока я один в комнате, открою крышку и просто дотронусь. Отчего-то кружится голова. Неужели так действует коньяк. Он невероятно приятный на вкус, никогда не пробовал ничего подобного. Здесь, и правда, всё особенное, красивый уютный дом, таинственный полумрак от свечей, тепло и потрескивание дров в камине, шум дождя в саду за окном. И эта музыка! Божественная музыка, посвящённая мне. Мне, провинциалу, родом из небольшого городка, расположенного далеко от Москвы, давным-давно разменявшему шестой десяток, и, подводящему потихоньку итоги жизни? Может быть это сон? Удивительный сон? Сейчас я проснусь, сяду за стол и опишу его в очередном рассказе. Очень трудно будет описать словами все эти ощущения, вообще всё это. Да и не поверит никто, скажут – далёкая от жизни сказка. Но, какая же это сказка? Вот рюмки и бутылка от потрясающего по вкусу коньяка, вон камин, где с треском догорают берёзовые поленья, вон свечи в красивых витых канделябрах, а рядом с окном, за которым шумит дождь, стоит рояль, из которого только что лилась божественная музыка. Сейчас откроется дверь и с ещё одной бутылкой коньяка войдёт симпатичный высокий мужчина спортивного телосложения с волнистыми тёмными волосами и с чуть заметной приятной сединой на висках, «технарь до мозга костей», великолепно играющий на рояле и, кажется, разбирающийся в тонкостях человеческой души лучше любого поэта. Поэты витают в облаках, а он из тех, кто строит не только осязаемые объекты, но и человеческие отношения, а, может быть, и чью-то жизнь. Он и в самом деле творец. Всё то, что он творит, должно соответствовать его замыслу, его желанию всегда достичь результата, быть самым лучшим. Сегодня он творит судьбу своей единственной дочери, а я со всеми своими недостатками и достоинствами, со своими «тараканами» в голове, всего лишь конструкция в здании его проекта, хотя и несущая конструкция. Пока я ехал сюда, построил свой план разговора, подготовил свои аргументы. Я понимал, что еду к серьёзному деловому человеку, способному оценить аргументы, основанные на реальности, а не на красивой фантазии гениальной девочки. Мои аргументы сложились в устойчивую пирамиду, но эта божественная музыка только что разрушила её, словно набегающая морская волна песчаный замок на диком пляже, куда забрели два одиноких путника…
Как же хорошо сидеть в этом глубоком удобном кресле, слушать треск догорающих поленьев в камине и любоваться на таинственные рисунки на стене – тени от витых канделябров. Нет сил сопротивляться всей этой красоте, сочетаемой с прочностью этой защищённости от мирской суеты и бесконечных проблем. Нет сил спорить с этим незаурядным человеком. Нет сил даже для того, чтобы встать и подойти, наконец, к этому старинному роялю, открыть крышку и прикоснуться к клавишам, ещё хранящим энергетику великой музыки. Сами собой опускаются потяжелевшие веки и закрываются глаза.
- (Входит). А вот и я. Не скучали? У меня нашлась ещё одна бутылка. Та же марка коньяка, только виноград более молодой. Сейчас попробуем и сравним. На телефоне куча неотвеченных звонков. Знаете, не захотелось никому перезванивать, не то настроение. Поговорил только с дочкой, она скоро приедет.
- Это ничего, что мы с Вами уже вторую бутылку собираемся уговорить?
- Ничего. Я думаю, мы люди крепкие. Предлагаю теперь за нас. За тех, кто даже в серые дождливые будни, видит радугу надежды.
- И это говорит «технарь» поэту?
- Это говорит человек человеку. В широком понимании этого слова. Слышите, как звенит Богемский хрусталь? А вкус всё-таки другой, похожий, но не тот. Настоящий коньяк, как человек – нет двух одинаковых бутылок. Сейчас выходил на веранду, дождь стеной, в бороздах между грядками лужи. За дочь волнуюсь, звонила из машины, как бы чего не случилось, дорога скользкая. Вы рыбу попробовали?
- Ещё нет. Не хочу перебивать вкус коньяка. Это Вы хорошо сказали про то, что не бывает одинаковых бутылок. У одной удивительной женщины есть своя философия жизни. Она начинается словами: «Все люди разные…»
- Эта та удивительная женщина, из-за которой Вы никак не можете ничего изменить в своей жизни?
- Удивительно! Разведка не дремлет! Вы что, следили за мной?
- Боже упаси. Ну, если честным быть до конца, то один раз следил, точнее, ребята из моей охраны. И не за Вами, а за дочерью. Когда Вы гуляли с ней по Старому Арбату. Мне даже запись сделали. Если наложить красивую мелодию, небольшой монтаж и вот вам, пожалуйста – короткометражное кино. И никакого дедушки с внучкой. Два человека, которым хорошо вместе, идут и радуются жизни. Никакие актёры так не сыграют. Дрова в камине почти совсем догорели. Как там, у Цветаевой, напомните, пожалуйста, от коньяка в голове всё смешалось.
- «Любившей час, когда дрова в камине становятся золой…»
- Удивительно. Чувствуете, как хорошо сказано – ни одного лишнего слова, ни одного лишнего звука. Вот как надо писать стихи. Нет, каждый должен заниматься своим делом. Я буду газ добывать и гнать его по трубам, а Вы и моя дочь стихи писать.
- Так, как у Цветаевой, ни у кого больше не получится. Она одна такая. Она из тех, кого называют «Боги». А это стихотворение – одно из самых великих во всей всемирной литературе. В последнее время читаю и перечитываю его почти каждый день и начинаю думать о Вашей дочери.
- Вот как?
- Да. Почему-то представляю её, читающей его. Ей сейчас не на много больше, чем было Цветаевой, когда она писала эти строки.
- Странно. Я всю жизнь думал, что это было написано незадолго до смерти. Этакое подведение итогов жизни.
- Нет, оно написано в начале пути и точно угадан конец. Великий поэт на это способен.
- Давайте на чистоту. Думаете, я очень обрадовался, когда Вы появились в её жизни? Да ничуть. А жена, так вообще несколько дней заплаканная ходила, всё настаивала, чтобы я поговорил с Вами, положил всему этому конец.
- И что же Вам помешало? Ваша жена не так уж и не права. У меня тоже есть взрослая дочь, и я не знаю, как бы я поступил на Вашем месте. Тоже бы не обрадовался, мягко говоря.
- Что помешало? Сначала её внезапная болезнь – как снег на голову. Мы были просто в отчаянии. А Вы повели себя по-мужски, по сути, спасли её.
- Вы преувеличиваете.
- Да нет, нисколько. Потом, эта ваша с ней прогулка по Арбату. Я всё-таки покажу Вам запись. У дочери абсолютно счастливые глаза. Я не помню, когда видел её такой последний раз. И наконец, эта музыка. Она говорит, что услышала её, когда была под наркозом во время операции. Вы же знаете, она впала в кому, потом клиническая смерть. Просто так не напишешь. Согласны?
- Согласен.
- Поэтому, ради её счастья, ради того, чтобы у неё были такие глаза, я готов не замечать ничего, о чём мы говорили с Вами. При чём здесь возраст, деньги, мнение кого-либо. Это уже не имеет никакого значения. Решайтесь, я прошу Вас. Слышите? Прошу.
- Погодите, не горячитесь. Подумайте. Подумайте, что будет лет через десять-пятнадцать. Мне пойдёт восьмой десяток, а ей только тридцать. Самый расцвет. А дети? Ваши будущие внуки? О них Вы подумали?
- Подумал. Нет у неё пятнадцати лет.
- Почему?! Что Вы такое говорите?! Она же совсем недавно обследовалась и врачи сказали, что абсолютно здорова.
- Врачи сказали…сказали… Они много чего сказали… Это очень коварная болезнь, вполне вероятны рецидивы. Она и сама это понимает. Мы недавно с ней очень долго говорили обо всём, здесь же, возле камина. Так что, я думаю не о том, что будет через пятнадцать лет, мне важно более близкое время. Важно, чтобы она была счастлива и ради этого, я готов закрыть глаза на всё другое. Хотите ещё выпить?
- Нет. Мне хватит.
- А я ещё рюмочку позволю. Не волнуйтесь, я крепкий. Скоро она должна приехать. Я сказал, чтобы не торопилась, дорога скользкая, да и нам с Вами поговорить ещё нужно. Да куда там! Как услышала, что Вы уже здесь, соловьём залилась. Потом разговор резко свернула. Наверняка по полной гонит. Эх, дождь этот некстати. Ну, ничего, будем надеяться на лучшее.
Знаете, мы с женой очень хотели ещё ребёнка, желательно мальчика, сына, но не получилось. Длинная история. Так что, сами понимаете. А внуки? Да, это же такое счастье. Я, мы – всё для них сделаем. Не сомневайтесь.
- В этом-то я как раз и не сомневаюсь.
- А в чём тогда?
- В себе. В себе, как ни странно. Я Вас отлично понимаю. Всё, что Вы говорите, правильно, важно. Я благодарен Вам, но, чёрт, мозги совсем набекрень, можно я пройдусь немного. Когда волнуюсь, всегда начинаю ходить. Вы не ответили на вопрос: откуда Вы знаете про ту женщину?
- От дочери. Откуда же ещё. Она рассказала, что Вы после смерти жены, много лет один. Что есть у Вас однокурсница, чьей взаимности Вы давно и безуспешно добиваетесь и всё такое. Что у неё муж, которого она бросить не может, да и не хочет. Я правильно формулирую?
- Почти.
- Вот видите. Никакой сложности, всё очень просто. Иногда мы любим всё усложнять. И Вы любите. В данном случае не усложняйте, прошу Вас. Да, Господи ты, Боже мой! Я уже становлюсь противен сам себе. Уговариваю Вас, уговариваю, навязываю Вам единственную дочь, потрясающего человека. А Вы всё ковыряетесь в себе, причины ищете. Нет никаких причин. Рубите все узлы, хватит их разматывать! Пока разматываете, и жизнь пройдёт. Ничего с Вашей женщиной не случится, поймёт она Вас, а муж её ещё и спасибо скажет. Кто он, кстати?
- Музыкант. Музыкант на пенсии.
- Замечательно! Потрясающе! Слышите, как звучит – «музыкант на пенсии»?
- Они давно уже вместе, четверть века. Стаж, сами понимаете.
- Да понимаю я, понимаю. Всех я понимаю. Один музыку любит, другая вообще не знает кого и чего, третий заладил, как заезженная пластинка, возраст, возраст. Мне-то что прикажете делать? Мне – «до мозга костей технарю». Посоветуйте, Вы - поэты и музыканты. Или вы только на бумаге признаёте человеколюбие, а на деле… Да, ну Вас. Присядьте, пожалуйста, в глазах уже рябит. Так, уже ещё целый час прошёл, а её всё нет и нет. Ехать километров сорок оставалось, да и дорога хорошая, только скользкая. Если в ближайшие полчаса не приедет, поеду её встречать.
- Может быть позвонить? Хотите, я позвоню?
- Позвоните. Да, да, прошу Вас.
- Сейчас, сейчас. Абонент не доступен. Погодите! От неё СМС пришло, сейчас открою.
- Ну же? Что Вы возитесь!?
- Открывается. «Я люблю тебя. Если бы ты только мог знать, как я люблю тебя. Скоро приеду и расскажу. Расс…» - дальше всё. Двадцать минут назад.
- Дайте, дайте, я посмотрю. Да, действительно, двадцать минут назад. Почему не дописала? Неужели прямо за рулём? Всё, я собираюсь и еду. Ждать не могу ни одной минуты. Так, где ключи, где документы? Ах да, там, в той комнате, рядом с телефоном. Вы со мной?
- Да.
- Собирайтесь, я сейчас. Ждать нельзя ни минуты. (Уходит).
- (Сам с собой). Ждать нельзя ни минуты. Надо собираться. А у меня ничего с собой нет. Я готов. Готов. Странно, музыка опять какая-то, вроде бы орган, откуда он здесь? Мелодия знакомая. Кажется, какой-то реквием. Ну да. Реквием. Что это? Может, я схожу с ума? Кто мне закрывает глаза? Чьи это руки? Господи, да это же её руки. Она приехала. Как же мы не слышали. Ты приехала, а мы уже волновались, особенно твой отец, он у тебя и правда замечательный. Он играл мне музыку. Твою музыку. Она божественная. Что ты молчишь? Почему ты вся в белом? Мы немного выпили с твоим отцом, он много, что мне рассказал. Наверное, я, в самом деле, не прав. Слышишь? Откуда эта музыка? Почему орган? Почему реквием? Почему ты в белом? Пожалуйста, не молчи. У тебя удивительные руки, нежные, только почему-то холодные. А, я понимаю, на улице холодно, идёт дождь, ливень, отец твой сказал, в бороздах лужи. Мы ждали тебя, очень ждали. Мне надо было позвонить тебе раньше. Мне надо было сказать тебе всё раньше. Я всегда опаздываю, всю жизнь. Всё жду чего-то, боюсь, сомневаюсь. Прости меня, слышишь. Что же ты всё молчишь? Что?
- (Входит). А вот и я. Что Вы сидите? Поехали! Почему Вы такой бледный? На Вас лица нет. Вам плохо? Давайте я съезжу один. Вы посидите здесь, возле камина, огня, правда, уже нет, дрова в золу превратились, но ничего, ничего. Сейчас я найду её, мы вернёмся, разожжём снова камин, накроем стол и будем сидеть всю ночь. Я снова буду играть. Мы с дочерью умеем и в четыре руки. Даже весёлые мелодии, из Моцарта. Почему Вы так побледнели? Хотите, налейте ещё коньяку. Я поехал. Мы скоро вернёмся. Ждите нас. (Уходит).
- (Сам с собой). Я буду ждать. Буду сидеть здесь у камина и слушать шум дождя за окном. Мне нравятся звуки осеннего дождя. Иногда по вечерам, я забираюсь с ногами в кресло, включаю настольную лампу с фиолетовым абажуром и слушаю, как дождь стучит по стеклу и карнизу. Там, за окном, по тротуару спешат прохожие под разноцветными зонтами, смотря под ноги, чтобы не вступить в лужу. В такие минуты я чувствую себя защищённым, мне тепло и сухо и не нужно никуда спешить. Иногда наступает такая тоска от всей этой тишины, теплоты и сухости, что хочется всё бросить, выскочить на улицу и пробежаться босиком по осенним лужам и промокнуть до нитки.
Может быть и тот выбор, перед которым ставит меня весь вечер этот удивительный человек – это как раз и есть выбор между комнатой с креслом и настольной лампой и лужами на асфальте под проливным дождём. Не простой выбор, когда тебе далеко за пятьдесят, а тебе и в тридцать давался с большим трудом. Что скажет мама, как посмотрит начальник, что подумают друзья? Мамы давно уже нет на этом свете, мнение начальников волнует всё меньше и меньше. А друзья? Что друзья? У всех у них своя жизнь и не один из них не знает, каков он – вкус и цвет одиночества. И она не знает. Как деликатно звучало весь вечер её имя. Та женщина, жена музыканта на пенсии. У неё, в принципе, не бывает одиночества - работа, семья, подруги, музыкант, и снова по кругу, по кругу, по кругу. И где-то в этом круге я, со своими непонятными «тараканами» в голове, в чувства которого можно верить и не верить годами, десятилетиями. Со мной хорошо – я для неё, как бег босиком по лужам под осенним дождём. Но осень проходит и наступает зима, да и бегать всё время босиком как-то неудобно и несолидно. Пробежался иногда, и в норку, до следующего осеннего ливня или зимнего снегопада.
Господи, до чего же я не люблю ждать! Надо встать из кресла и подойти к окну. Дрова в камине догорают, скоро, и правда, станут золой, а за окном всё идёт и идёт дождь, образуя пузыри на лужах в бороздах между грядками. Что за странную музыку органа я слышал только что? Почему почувствовал прикосновение холодных рук и эти слова, как будто бы прощание? И почему показались мне белые одежды? Нет, этого не может быть. Я уже исчерпал в жизни лимит потерям. Хотя, кто его знает этот лимит, наверное, только там, на небесах. Я сейчас вернусь назад в кресло, возьму в руки телефон и позвоню. Они, наверняка, уже встретились на дороге и скоро должны подъехать. Почему же молчит телефон, почему он не звонит, знает же, как я волнуюсь, почему я не поехал с ним, не захотел замочить ноги в лужах? Не в прямом, в переносном смысле. Конечно, удобнее сидеть в тепле и тишине и рассуждать про одиночество. Просто рассуждать. Вот кресло. Вот телефон. Ах ты, Господи, я же выключил звук. Мне просто не хотелось, чтобы кто-нибудь мешал нашему разговору. Сейчас, сейчас. Нет, новых сообщений нет. Как странно. А, вот появилось: «Привет, как твои дела. Целый день жду сообщений от тебя. Мы с мужем тоже в Москве, уже третий день. Я в командировке, а он со мной, живём в гостинице. Гуляла позавчера по Арбату, мне показалось, что видела тебя, ты был не один. Муж очень доволен – купил новый диск и какие-то провода. У каждого свой выбор в этой жизни. За окошком идёт дождь. Он стучит по стеклу и карнизу. Прямо как в твоих рассказах. Надеюсь, что всё у тебя хорошо. Хорошо и без меня». Хорошо без меня, хорошо без меня, хорошо без меня. Странно, почему пристала эта фраза, стучит в голове, как набат, как удар по наковальне, как боль, как, Бог знает, что ещё. Это, возможно, коньяк. Я совсем не пил несколько лет, а сегодня расслабился. В этом уютном доме, возле камина невозможно не расслабляться. Надо немного отдохнуть, расслабиться. От меня больше ничего не зависит. Всё, закрываю глаза. В камине догорают дрова, а за окошком идёт дождь, он отдаётся стуком в голове вместе с этой фразой: «Хорошо без меня». И опять стук, и опять «Хорошо без меня».
Ласковые, но холодные руки снова закрывают сзади мои глаза и снова звучит орган, и снова её слова, только тихо, почти шёпотом: «Ты будешь скучать по мне, если я уйду насовсем?» Я пытаюсь закричать: «Нет, не надо, не уходи, пожалуйста!» Но голос куда-то пропадает и тоже превращается в шёпот: «Когда ты после операции впала в кому, я места себе не находил, понимаешь, не спал двое суток. Всё время молился. Не уходи, прошу тебя». Орган стал звучать тише, а её голос громче. И слова её слышны теперь отчётливее: «Тебе без меня будет легче, спокойнее. И выбор никакой делать не придётся. Будешь тихо сидеть в своей комнате с включённой настольной лампой с фиолетовым абажуром, слушать, как дождь стучит по карнизу и страдать, что она снова ушла к музыканту и пробудет у него всю ночь». Я тоже пытаюсь говорить громче, но почему-то не получается: «Мы с твоим отцом теперь называем его «музыкант на пенсии», обидно звучит, но, по сути, правильно. У тебя замечательный отец, он очень любит тебя». Орган звучит ещё тише, почти совсем пропадает. «Да, он меня любит, и мама, и бабушка. Но отец больше всех». Я снова пытаюсь говорить громко, но не могу, сбиваюсь на шёпот: «Он не просто любит, он понимает тебя. Слышишь? Понимает! А это так важно, когда тебя понимают. Он не переживёт, понимаешь, не переживёт». Она молчит, орган молчит тоже. «А ты? – произносит она чуть слышно, - Ты переживёшь? Я знаю, переживёшь, хоть и будешь страдать». Я уже не пытаюсь говорить громко, наверное, просто шевелю губами: «Ты мне нужна. Очень. Пожалуйста, не уходи». Следующие несколько минут стоит мертвецкая тишина. Ощущение конца. Конца всего живого. Господи, как похолодели ноги и кончики пальцев. Господи, почему так?! Я не могу переносить эту тишину. Пусть уже лучше звучит орган. Прошу тебя!
Так, через силу открываю глаза. В комнате совсем темно, дождь за окном, кажется, стал потише, во всяком случае, стук по карнизу и стеклу не слышен. Поленья в камине тоже не трещат, они уже превратились в золу. И всё-таки какой-то неясный звук нарушает тишину. Этот звук где-то совсем рядом. Ну, точно, вибрирует телефон. Я сейчас включу его: «Аллё, это я. Как хорошо, что дозвонился до Вас. Кажется, случилось чудо. Когда я подъехал, машина стояла на обочине, в каком-то странном положении. Дочь сидела за рулём с закрытыми глазами, пульс не прощупывался. Думал, что сойду с ума, понимаете. Я стоял, как вкопанный. Вы не поверите! Откуда-то сверху, с неба, зазвучал орган, очень странная мелодия, похожая на какой-то реквием. И дождь. Жуткий ливень. Я не видел такого никогда в жизни. Подумалось даже, что это текут слёзы. У неё было синее, безжизненное лицо и очень холодные руки. Я не знаю, сколько всё это продолжалось, мне показалось, что целую вечность. Не знаю, что потом случилось. Дождь внезапно закончился, и даже где-то за тучами мелькнуло солнце. А ещё, замолчал орган, реквием прекратился, как будто бы где-то посередине. А потом… она открыла глаза, и на щеках появился румянец. Это чудо! Настоящее чудо! Мы уже едем домой, через полчаса будем. Аллё, аллё, Вы только никуда не уходите, ждите нас. Мы приедем, снова разожжём камин, достанем из погреба бутылочку вина. Поленья будут потрескивать, а на стенах снова появятся таинственные рисунки – тени от канделябров. Мы с дочерью сядем за рояль и сыграем Вам в четыре руки. Ту, самую мелодию… «Единственному». Ждите».
- (Сам с собой) Кажется, что самое ужасное позади, а впереди поздний вечер у камина. Я снова услышу божественную мелодию. Я хочу слушать её снова и снова. И забыть этот реквием, который, как выясняется, слышал не только я. Господи! Спасибо тебе! Спасибо! На тебя одного уповаю сейчас. Научи, покажи мне правильную дорогу.
Вокруг таинственная тишина. Мне кажется, что слышу где-то далеко шум приближающегося автомобиля и, почему-то, лай собак во дворе. Очень пересохло в горле, но нет никаких сил подняться из кресла и сделать несколько шагов до стола.
У меня снова вибрирует телефон, точнее, издает короткий звук. Так, посмотрим что там. «Добрый вечер! Не отвлекаю? Мой музыкант напился чаю с шоколадными батончиками и сразу уснул, а я вышла на балкон. Совсем недавно закончился дождь и такой дивный воздух. Очень легко дышится. Весь день ждала твоего звонка или сообщения, так и не дождалась. Наверно, и правда, что у тебя всё хорошо. Всё и без меня хорошо сложилось».
- Что делать? Что ответить? Что? Если бы знать! Как же распутать весь этот клубок? Хорошо давать советы другим: «Слушай своё сердце, оно одно лишь чуткое, оно не обманет». А ещё один совет, который совсем не для меня: «Как звёзды лягут». Никак они не лягут! Звёздам не до нас, грешных. Хотя, я слышал когда-то, в далёкой молодости, красивое сравнение. Будто бы звёзды – это клавиши. И Великий Автор играет на них самую главную мелодию. Какую мелодию Он сыграет для меня? Если бы знать. Если бы знать.
Звук подъезжающего автомобиля всё ближе и ближе. Я уже вижу его контуры в окно. Сейчас стукнет калитка, и раздадутся в саду голоса. Потом снова затрещат поленья в камине и таинственные тени от канделябров запляшут на стене. И зазвучит мелодия, которую сыграют мне отец и дочь в четыре руки. Может быть, это и есть та самая Божественная мелодия? Если бы знать. Если бы знать. Если бы знать …