Средь бела дня в московском спальнике день за днем пропадал ребенок.
Диван, из которого всегда торчала острая пружина, не знал на ее памяти постельного белья. Несмотря на свое подлое нутро он был другом. Он всегда ждал ее на месте и оставался диваном, какой бы страшной неопределённостью не наполнялся очередной день. Он был стабилен в своей пружинной жестокости, и Даша знала как с этим обойтись: она научила свой сон плыть по фарватеру, оставляя кровожадную железку без добычи.
Утром вставала, кидала что-то в рюкзак и уходила рано, пока мать спала, что бы не юлить перед окнами вычерчивая вектор «к школе». Заходила за угол дома и брела вдоль дороги. Когда к метро, когда к автобусной остановке, когда в соседний район. Впереди ее ждали несколько часов холодной зимней маяты. Нужно было дождаться пока мать уйдет. Удачей было стащить немножко денег, и тогда в теплом вонючем брюхе желтого Икаруса можно было эти несколько часов ехать, и вернуться аккурат ко времени.
Осенью она еще пробовала ходить в школу. Первое сентября, 4 класс, новая жизнь, без бабушки, без деревни, Москва! Тогда казалось даже, что это может быть хорошо. Все быстро кончилось, времени понадобилось ровно столько, сколь быстро ребенок занашивает чистую одежку и грязь видимо проступает на детской шее. Для Дашки сделалось непосильным приходить в класс, проще было переживать свою гадкость одной. Мать злилась, она негодовала, топала ногами и кричала, когда спустя месяц выяснилось все это Дашкино как будто безрассудство. Она без конца металась в своих мертвых переживаниях от заговора Даши с отцом до ссор с одноклассниками, пытаясь найти понятное себе объяснение происходящего. Финал всегда был однообразен: она ложилась спать.
Так Даша дожила до весны. В марте случился очередной большой скандал, учительница пришла к ним домой. Газеты, разбросанные по полу и тщетно прикрывающее кошачье дерьмо, пустая глазница дверного замка, огромные мягкие тела рыночных сумок, завалившие весь коридор до потолка и усталая некрепкая мать, говорящая об их с Дашей тяжелой жизни и отце подлеце: разговор был краткий и закруглился не успев начаться. Итог его был прост, маме понятен и в Дашу впечатан обжигающим клеймом оплеухи: Даша должна ходить в школу, иначе Дашу отнимут у мамы. Теперь мерзкая, раздирающая детскую душу ответственность поселилась где-то в районе Дашкиной щитовидки, а бесконечный стыд лег на плечи тяжелым колючим внутрь доспехом. Отныне на маленькое десятилетнее тельце лег весь их мир. Захламленная квартира, недовольная соседка, соседкин сын добряк, готовый делиться с Дашкой мамкиными щами, соседкин же муж-алкаш, прижимающий Дашку в подъезде к стенке. Учителя, продавцы, контролеры в автобусе, повариха в школьной столовке- все вдруг с равнодушным отвращением, чуть приподняв одну бровь обратили на нее свои взгляды: «ты что же делаешь, ты разве не видишь, что маме тяжело и ей надо помогать»-говорили они ей множеством разных голосов. И Дашка забирала, забирала все презрение и недовольство без остатка, она размещала в себе всех и каждого, кто мог бы сказать ей о том, как нужно жить. Скоро внутри нее почти не осталось места для маленькой девочки. К 12 годам она почти пропала.
Поменялась школа, куда Даша по-прежнему ходила только если очень голодна. Мать жила в своем страдании, к которому Даша теперь имела непосредственное отношение. Она заняла почетное место рядом с отцом-подлецом. К ним больше никто не приходил и не приезжал. Ковыляя по школьной программе, Даша отстала на год, от этого ей стало еще нестерпимее жить. Даже пресловутый диван уже не спасал от ощущения, что ее жизнь окончательно зашла в тупик.
Спасали друзья, такие же пропадающие дети. Они сбивались в кучки и грелись друг об дружку. Дашка узнавала своих с первого взгляда. Они никогда не держались в стороне, не прислушивались не присматривались в компании, они сразу растворялись в ней, легко и непринужденно. Они были наизнанку, как и она сама, скрывать было нечего. И когда вдруг к ним забредал другой ребенок, со своим внутренним миром, острожный, наслышанный о плохих компаниях и возможных неприятностях они выталкивали его так же быстро как принимали своих. Чужие ощутимые границы воспринимались этими детьми как враждебность, и они всей неделимой массой вытесняли чужака вон.
Шла тринадцатая Дашкина зима. Они облюбовали ледяную горку в соседнем микрорайоне. Облюбовали потому, что наверху стояла бойлерная с воздухопроводом, в котором было всегда тепло. Набившись гурьбой, дети грелись там словно ворох подлещиков в коптильне. Напитавшись теплом, бежали вновь кататься. И так до самого позднего вечера. Чужаки приходили на час-другой и уходили обедать, делать уроки, в музыкальные школы. Дашка же оставалась у горы целый день, пока последний приятель не уходил домой.
Февральским утром Даша пришла туда совсем одна, она бродила от воздуховода до горки, каталась, грелась и снова каталась. В очередной заезд, она улетела дальше обычного, в огромный сугроб. Вспомнила беззаботные деревенские забавы и усердно начала откапывать в нем тоннель. Получилось славно. Она забралась туда как в берложку и, дрыгнув как следует ногами, замаскировала вход. Время устало, окутало девочку собой как ватным одеялом, птички за снежными стенами ледяной утробы слышались особенно звонко, их протяжные трели приятно щекотали девчоночьи пятки, Даше стало тепло и уютно, в животе заурчало. Она задремала. На один миг из прошлого прорвался бабулин голос: «Дашуутаа, ты куды залезла, хулиганье…».
…«Дружок, ну что же ты? Вылезай, скоро за тобой мама придет!» -ровным приветливым голосом вещает Дарья Михайловна своему маленькому пациенту. Он послушно вылезает из игрушечной Икеевской палатки и садится напротив . «Даша, когда мама зло смотрит на меня, мне кажется, что меня ест Баба-Яга»-шепчет он доверительно. Даша внимательно смотрит, слушает его. «Давай нарисуем ее, Вить, эту Бабу-Ягу-мне бы хотелось ее увидеть. Попробуем?» Витя сгребает все карандаши поближе, озирается, где же бумага, ему не терпится поскорее начать. Даша вручает ему большой белоснежный лист. «Вить, ты только когда будешь рисовать, ты не молчи, рассказывай, что рисуешь, а то я не все могу понять».
«Как это не все? Ты же взрослая!!»-Даша слегка улыбается и держит паузу, недоумение в глазах Вити постепенно сменяется сочувствием. Даша садится рядышком, подпирает голову локтем и готовиться внимательно вслушиваться, всматриваться, вчувствоваться в бесконечную неповторимую детскую душонку.