Соблазн воспользоваться лыжной палкой был весьма велик еще и потому, что, в отличие от Яковлева, девушка эту палку не просто видела - ей даже не надо было вставать с кресла, чтобы дотянуться до нее... Достаточно было просто протянуть руку...
И все же, чтобы дать Яковлеву, не знавшему о наличии у Елены включенного диктофона, высказаться всласть, Елена решила потерпеть...
Девушка не знала, как долго она сможет выдержать эти вопли и оскорбления, но ей придавало сил сознание ценности каждой вывалившейся из Яковлева и записанной на пленку гадости, как доказательства ее личной невиновности...
При этом Елена Гурамовна совершенно не задумывалась о том, что ее мать запросто может отмести любые доказательства невиновности, предъявленные дочерью, если они не соответствовали выдуманной Савельевой-старшей картине мира...
И ничего с этим сделать было невозможно... Если объективная реальность не соответствовала желаниям Зинаиды Васильевны, то будь она хоть трижды объективной, переубедить Савельеву-старшую бывало почти невозможно...
Время шло...
Сапог уже начисто забыл о первоначальных политических лозунгах своего митинга, о том, что кто-то из
соседей-эгоистов оскорбил его тонкую и чувствительную душу несовпадением политических взглядов и не дал отораться вволю...
Он совершенно не заморачивался тем, что политические взгляды его молодой соседки совершенно не совпадают с его собственными...
Наоборот, это обстоятельство в прошлом иногда работало на него...
Но только не в этот вечер...
Ничего не добившись на поприще политического скандала, Сапог переключился на запертую дверь и на "наглость" соседки, закрывшей от него свою дверь в свою квартиру на свою же цепочку...
Яковлев ликовал из-за того, что цепочки больше нет, и обещал за такую "наглость" устроить девушке такие неприятности, каких она еще никогда не видела...
Но Елена упорно молчала...
Тогда Сапог переключил свои усилия на личность Елены и на ее вопиющую жадность, из-за которой она самым наглым образом прошлым летом выжила его с супругой с дачи...
В вину Елене он также ставил то, что она каким-то совершенно непонятным образом ухитрилась науськать свою глупую и чрезвычайно доверчивую мать на ее лучших друзей с тем, чтобы та рассорилась с защищающими ее в поте лица от произвола дочери людьми...
Заодно девушке было поставлено в вину и то, что она, нагло оклеветав ни в чем неповинного нищего пенсионера Яковлева, заставила несчастную и такую доверчивую Зиночку отобрать у него купленные им в магазине для своих личных нужд стеклянные банки...
Отдельно Яковлев прошелся по немыслимой жадности Елены и в смысле ее нежелания угощать своих нищих соседей домашними закрутками...
Зинаиду Васильевну он не винил, возлагая всю ответственность исключительно на Елену...
- Интересно, - подумала девушка, - это мать так им с Альбинкой преподнесла свое нежелание отдавать соленья, или он сам не желает обвинять именно ее?
Ничего не добившись и в этот раз, Яковлев переключился на другую тему - личности Елены и ее мужа, а также на то, что его совершенно не касалось - на причины, по которым Елена, будучи на бумаге законной женой господина Добрынина, в действительности мужа не имела....
Вернее, имела, но где-то на стороне, в обществе каких-то неведомых ей чужих баб...
Оценку морального облика госпожи Добрыниной и ее супруга "господин" Яковлев давал долго, подробно,
"вдохновенно", не жалея ни сил, ни времени, ни грязи с нецензурными выражениями, в самом оскорбительном и уничижительном для девушки тоне из всех возможных...
С особым цинизмом он, в самых издевательских выражениях высмеивая девушку, со смаком и даже с каким-то, как показалось Ляле, извращенным наслаждением прокомментировал то обстоятельство, что молодой муж сбежал от нее, даже не дождавшись окончания медового месяца...
Елена сама не понимала, как ей удается так долго молча терпеть все гадости и оскорбления, вываливавшиеся из поганой пасти соседа в ее адрес, поскольку он издевался над тем, что очень сильно болело и без этих омерзительных Яковлевских комментариев...
А время шло...
Не увидев реакции своей жертвы даже на личные оскорбления и изощренно-издевательские предположения в ее адрес, которые одно за другим без устали вываливались из его мерзкой глотки, Яковлев разошелся так, что Елене стало ясно, что сосед готов ее ударить...
Девушка испугалась, и Сапог это явно понял и решил воспользоваться ее страхом...
Он стал не просто вопить, но и потрясать кулаками в ее сторону, постепенно приближаясь к своей, как он думал, совершенно беззащитной и беспомощной жертве...
И вдруг Елена поняла, что ей уже хватит...
Внутри нее совершенно неожиданно произошел психологический перелом...
Именно перелом, а не что-то иное, что можно было бы обозначить словом "надлом"...
Нет! У Елены Гурамовны было такое ощущение, что согнутое в три погибели униженное, замученное существо, превращенное окружающими ее мерзавцами в психологическую рабыню и неизменную девочку для битья, вдруг вспомнило о чувстве собственного достоинства, перестало быть боксерской грушей для всех желающих, выпрямилось, расправило плечи и стало уважающим себя независимым человеком...
Тигрицей, готовой задрать любого из своих недругов...
И как раз в этот момент старый мерзавец дотянулся-таки своим мерзким кулаком до ее лица и осмелился ударить девушку по щеке с такой силой, что Елена даже сквозь боль и немедленно начавшееся головокружение поняла, что пришел звездный час лыжной палки...
Нарочито медленно и даже осторожно Ляля поднялась с кресла...
В следующий момент Александр Миронович с громким воплем согнулся в три погибели, держась обеими руками за причинное место, насильственно познакомившееся с неожиданно очень сильным ударом правой ноги госпожи Добрыниной, в который были вложены все Лялины эмоции...
Пока он приходил в себя, Елена, уже не сомневаясь в целесообразности, и даже необходимости, того, что собирается сделать, достала из-за шкафа лыжную палку...
Продолжение следует...