Пушкин и мiр с царями. Книга первая. Раскрытие.
Часть вторая. Ссылка. Глава первая.
И романтические чувства,
И ветер лёгкий в голове…
6 мая 1920 года Пушкин с верным слугой Никитой Козловым выехал из Петербурга в Екатеринослав, и примерно дней через десять доехал до места назначения. Там он сразу должен был отрекомендоваться генерал-лейтенанту Ивану Никитичу Инзову, под непосредственное наблюдение которого и был направлен поэт.
Генералу Инзову ко времени встречи с Пушкиным исполнилось пятьдесят два года, он был не женат и жил один. За долгие годы своей службы генерал проявил себя справедливым начальником и безукоризненно честным человеком. О нём любят писать, как о добряке. Добряков не назначают на высокие государственные посты, а Инзов с 1818 года был определён главным попечителем и председателем Попечительного Комитета о иностранных колонистах Южной России – в то время, учитывая колоссальное движение переселенцев на юге России это была чрезвычайно хлопотная и ответственная должность. Люди, хорошо знавшие Инзова неоднократно отмечали, что он мог быть строг до суровости, но у этого человека было одно свойство, редкое для людей вообще, а для воинских начальников – в особенности. Инзов был мудр от природы и с возрастом углубил в себе это качество, а там, где присутствует истинная мудрость, там непременно поселяется любовь. Инзов любил и уважал людей, любил и уважал независимо от их национальности и происхождения, оставаясь при этом глубоким русским патриотом.
Пушкин по приезде в Екатеринослав побывал у Инзова, представился ему и поселился в городе в каком-то не очень презентабельном домишке. Номинально Пушкин должен был работать у Инзова в канцелярии, но он, как не исполнял должностные обязанности в Петербурге, так не собирался делать этого и в Екатеринославе. За своё короткое пребывание на берегах Днепра он объявился в канцелярии едва ли раза два. Там ему, к его удовольствию, не докучали.
Делать в Екатеринославе было положительно нечего – разве что гулять по заросшим в ту пору вековыми деревьями окрестностям. Пушкин побывал на приёме у местного губернатора, где шокировал дам свободной манерой одежды и отметился в местных трактирах. Тогда же он с величайшим интересом отреагировал на историю о побеге из местной тюрьмы двух братьев, скованных одной цепью – история приключилась как раз в дни его приезда в город, и наделала очень много шума, ну, а потом ему вдруг вздумалось в жаркий день искупаться в Днепре, а май месяц – далеко не лучшее время для купания даже в новороссийских лесостепях. Пушкин простудился и слёг, а особо лечить его и ухаживать за ним было некому.
И тут в Екатеринославе вдруг оказался семейный кортеж героя войны 1812 года генерала Раевского. Генерал вместе с семьёй – с двумя младшими дочерьми, с младшим сыном Николаем, с доктором и с обслугой ехал на лечение на Кавказ, на минеральные воды. Сын Николай был младше Пушкина двумя годами и хорошо знал поэта – они крепко и хорошо сдружились в Царском Селе в 1816-1817 годах. Спокойный и умный Николай служил тогда в гусарах и старался сопутствовать там Чаадаеву, не принимая участия в гусарских загулах – мы уже говорили об этом.
Младший Раевский знал, что Пушкин находится в Екатеринославе, и нашёл
там его в присутствии печального Никиты на постели, совсем больного. Под влиянием младшего сына старший Раевский без особого труда уговорил Инзова, чтобы тот отпустил Пушкина для скорейшего и надёжного выздоровления вместе с Раевскими на Кавказ. Понятно, что Пушкин, не задумываясь, согласился на предложение Раевского.
В дороге Пушкин пару раз, в первую очередь, по своей вине почувствовал себя нехорошо, но состояние его быстро улучшалось. Кортеж Раевских добрался до места назначения примерно за неделю, и к этому времени поэт был практически здоров. Целительные ванны местных горячих пятигорских источников довершили своё дело. Здоровье и хорошее настроение окончательно вернулись к Пушкину.
Он, пожалуй, впервые в жизни оказался внутри семьи, в которой царили красивые правильные отношения, абсолютно не замешанные на каких-либо показных эффектах, внутри семьи, основой которой была взаимная любовь людей, её составлявших. Это чувство передавалось окружающим, и Пушкин ощущал его… Настроения поэту добавила и тысяча рублей жалования, с оказией переданная ему Инзовым.
Тут же, на Кавказе он написал несколько стихотворений, и у него возникла задумка романтической поэмы с байроническим подтекстом. Пушкин не знал английского языка – английский был тогда у русской знати, что называется, «не в топе», но о Байроне знали все любители литературы. Хороших русских переводов английского гения на то время не существовало, и Пушкин читал Байрона во переводах французских. Вид гор, рассказы о набегах горцев на равнины, о пленниках, томящихся в черкесской неволе, подталкивали Пушкина к идее сюжета на эту тему, и после «Руслана и Людмилы» поэма величиной в полторы-две тысячи строк не казалась ему слишком крупной работой.
Дни отдыха и лечения на Кавказе пролетели быстро. В Пятигорске к семье присоединился старший сын Н.Н. Раевского Александр Николаевич, он был на четыре года старше Пушкина, но уже находился в звании полковника и служил в то время в Кавказском корпусе. Тесное знакомство поэта и Александра Раевского было впереди, а тут они ещё только присматривались друг к другу.
5 августа семья Раевских вместе с Пушкиным выехала в Крым, где генерала с младшими детьми уже ждала жена с двумя старшими дочерями. Пушкин наслаждался путешествием. С материка в Керчь, а следом – из Керчи в Гурзуф они плыли на военном корабле и создание замечательного стихотворения «Погасло дневное светило» как раз и связано с этим морским путешествием.
Пушкин в Крыму продолжал радоваться жизни – этому способствовало буквально всё – и внутренняя гармония семьи Раевских, и красота их старшей дочери Екатерины, и очарование непоседливой пятнадцатилетней дочери Марии, приятное общество двух других сестёр, и общение с мужественным отцом семейства, героем войны, известным всей России кроме своих воинских подвигов ещё и тем, что во время битвы с французами вместе с ним под пулями стояли его семнадцатилетний и одиннадцатилетний сыновья. Надо отметить, что по отношению к дочерям Раевского Пушкин вёл себя в высшей степени по-джентльменски, ни в чём не переходя границ поэтического восхищения их лучшими девичьими качествами, что, понятно, только льстило им, и никак не нарушало их внутреннего равновесия – ещё и потому что ни одна из девиц Раевских в Пушкина влюблена не была.
Примерно в эти же дни Пушкин получил радостное для себя известие о том, что в Петербурге Гнедич выпустил в свет его поэму «Руслан и Людмила». Известие было приятным для писательского самолюбия поэта и обещало некую поправку его финансового положения, а в деньгах Пушкин нуждался всегда.
До начала сентября Пушкин проблагоденствовал с Раевскими в Гурзуфе, а пятого числа он выехал с отцом семейства через Бахчисарай в Симферополь. В Бахчисарае он побывал в ханском дворце и посмотрел на знаменитый фонтан во дворце, который на самом деле оказался просто красиво устроенной струйкой воды, хотя так о воде можем думать мы, жители севера, а жителю безводной степи постоянно текущая струя прохладной воды в тенистом доме действительно могла представляться самым настоящим чудом и свидетельством выдающегося богатства хозяина фонтана. В это же время у поэта снова началась лихорадка, он чувствовал себя плохо, в очередной раз ему пришлось обрить голову и начать принимать лекарства.
Восьмого сентября Пушкин был уже в Симферополе. В состоянии нездоровья он встретился с тамошним губернатором, а дальше его путь лежал в Кишинёв, куда за это время из Екатеринослава уже переместился со своей канцелярией генерал Инзов – его дополнительно назначили на должность полномочного наместника императора в Бессарабской области.
21 сентября 1821 года Пушкин прибыл в Кишинёв, Сначала он поселился в доме у одного из русских дворян, уже живших тогда в Кишинёве, но через несколько дней квартиру из двух комнат с прекрасным видом из окна на первом этаже ему в своём генеральском особняке предложил Инзов, и он же предложил Пушкину столоваться у него – отказываться было просто глупо, и Пушкин с удовольствием принял приглашение.
Чем руководствовался Пушкин, поселяясь у Инзова – понятно, а вот чем руководствовался Инзов, поселяя у себя Пушкина? В одном из писем товарищу, во время отъезда Пушкина с Раевскими на Кавказ, Инзов пишет: «Он малый, право, добрый, жаль только, что скоро кончил курс наук; одна ученая скорлупа останется навсегда скорлупою».
Пожилой многоопытный мудрец Инзов с первого взгляда увидел все недостатки пушкинского лицейского образования, но точно также с первого взгляда он угадал в нём ясность и открытость души. Никогда не женившийся Инзов, внебрачный сын неизвестного нам до сих пор высшего придворного сановника, человек, с любовью воспитанный в чужой ему по крови семье, этот генерал-мудрец едва ли не с первого взгляда полюбил незнакомого ему взбаламошного молодого человека как сына, и далее обходился с ним исключительно как с сыном. Удивительная и замечательная история живого человеческого сердца!
Двух комнат со слугой Никитой поэту было вполне достаточно. Для того, чтобы осмотреться в Кишинёве ему не понадобилось слишком много времени – город был невелик, населяли его в основном молдаване и цыганы. Местные молдавские богачи считали себя европейцами, недалёкими от парижских веяний, говорили на плохом французском, одевались по своеобразной моде, которая состояла из смеси новой европейской и цветастой восточной одежды, ели своеобразные блюда местной кухни, к которой Пушкин был не слишком привычен.
Сначала Пушкин с интересом присматривался к местным обычаям, но почти сразу он понял, что интереса этого ему надолго не хватит, и что самыми интересными людьми для него всё равно будут русские, которых судьба будет забрасывать в эти края, и этими людьми, в первую очередь, будут русские офицеры. С ними Пушкин и искал встреч. Попутно он в это время написал несколько первоклассных стихотворений, в том числе – «Чёрную шаль», которая сразу же приобрела замечательную популярность и была в нескольких вариантах положена на музыку.
Когда мы говорим о том, что Пушкин в первую очередь старался проводить
время с русскими офицерами, это не значит, что встречи происходили в закрытых офицерских клубах – таковых попросту не существовало. Встречи эти происходили в кофейнях, ресторанах, на балах и званых вечерах, куда Пушкина, как приезжую знаменитость, стремились пригласить многие местные представительные люди. Пушкин охотно откликался на приглашения, одевался свободно и без предрассудков, а из-за того, что по причине предшествующих лихорадок он часто был принуждён брить голову, парика он не носил, и ходил в ермолке, вызывая у окружающих удивление и множество вопросов по поводу своего внешнего вида. При этом великосветское воспитание и знание этикета позволяло ему легко очаровывать местных дам при встречах с ними в кишинёвском театре, на балах и званых ужинах.
Пока поэт привыкал к жизни молдавской провинции, столичные дела шли своим чередом. Император Александр к 11 октября прибыл на конгресс в австрийском городе Троппау. Конгресс должен был решить, что делать с революционным движением, возникшим и бурно развивавшимся в Неаполитанской республике. Австрийцы предлагали ввести в республику свои войска и подавить революционное движение. Император Александр поначалу колебался, но 16 декабря в Петербурге неожиданно для всех произошёл бунт Семёновского гвардейского полка, едва ли не любимейшего полка императора Александра, шефом которого он был ещё до восшествия на престол. Офицеры-семёновцы были образцом поведения для всей остальной гвардии. Они никогда не участвовали ни в каких шумных выходках и солдаты полка во многом следовали примеру своих командиров так, что телесные наказания в полку практически никогда не применялись за их ненадобностью.
Бунт был спровоцирован обострением внутриполковой обстановки, вызванной заменой старого, довольно либерального полкового командира Потёмкина на нового, полковника Шварца, ставленника Аракчеева. Шварц сразу же после своего назначения взялся наводить в полку порядок так, как он его понимал, и в конечном итоге сумел вызвать такое отношение нижних чинов к своим требованиям, что вечером 16 октября одна из рот самовольно вышла на перекличку, отказалась идти в караул и потребовала к себе ротного командира. Роту окружили две роты уже Павловского полка и препроводили бунтовщиков в Петропавловскую крепость.
Другие роты семёновцев поддержали арестованных товарищей, и выступили с требованием освобождения арестованных, или ареста всего полка. Руководство приняло второй вариант. Полк разоружили и под конвоем казаков отправили в Петропавловскую крепость. Вся эта история продолжалась четверо суток. Император в городе отсутствовал, и основная тяжесть решения задач легла на столичного генерал-губернатора Милорадовича, генералов Васильчикова и Закревского.
Для передачи сообщения о происшедшем к императору в Троппау необходимо было отправить надёжного человека. Выбор пал на адъютанта генерала Васильчикова, Чаадаева. Чаадаев отлично исполнил возложенное на него поручение и сразу после этого подал в отставку – он не хотел, чтобы история с наказанием офицеров и солдат полка легла пятном на его дальнейшую жизнь.
Император был поражён произошедшим – он не верил в то, что солдаты его любимого полка самостоятельно могли решиться на подобное выступление. Было назначено разбирательство, в ходе которого всплыли интересные подробности, в частности, оказалось, что в гвардейском Преображенском полку во время бунта семёновцев читалось письмо с призывом присоединиться к восстанию.
Историки советской эпохи не любят вспоминать об этом письме, но его
существование хорошо известно, император узнал нём уже через неделю после ареста семёновцев. Письмо было составлено очень грамотным, книжным языком и при изучении дела выяснилось, что написал его бывший семёновец, «свободомысл» Василий Назарович Каразин, человек, очень многим обязанный императору и не раз обласканный им.
Измены всегда ранят, Каразина сослали, но настроения императору это не прибавило. Аоександр не сомневался, что за выступлением семёновцев стоят неизвестные ему активисты, и у нас нет никаких оснований усматривать во взгляде императора излишнюю подозрительность – с возмущения войск начинались и неаполитанская и испанская революции, в обоих случаях эти возмущения были хорошо срежиссированы и уж никак не стихийны. Прекрасно зная русских солдат вообще и Семеновский гвардейский полк в частности, Александр не мог не понимать, что форма возмущения для русских солдат, тем более для гвардейцев, была необычной, и, следовательно, кто-то это возмущение должен был организовать.
Непосредственный свидетель этих событий П.А.Вяземский писал через много лет: «Переписка о Семеновском деле, напечатанная в „Русском архиве” убеждает нас, что сей бунт был не просто солдатский». Следствие велось строго, следователи искали следы тайного общества, но доказать ничего не смогли. Полк по указу императора был раскассирован, солдаты и офицеры полка были разосланы по разным частям огромной страны, многие солдаты были подвергнуты тяжёлым телесным наказаниям. Новый Семёновский полк был к концу 1820 года сформирован из офицеров и солдат других гвардейских частей и только через три года получил прежние права.
История с бунтом Семёновского полка глубоко повлияла на Александра – это отметили многиие современники, хорошо знавшие императора. Придворный историк Шильдер пишет по этому поводу: «С Троппауского конгресса решительно началась новая эра в уме Императора Александра <…> Государь вполне отрекся от прежних своих мыслей»,
С этого времени Александр осознанно перестаёт благодушно проявлять себя, как освободитель и просветитель России. Он начинает понимать, что человек в целом – это не только некий руссоистский светлый личностный идеал, которого портит неправильная общественная жизнь. Перед взором Александра постепенно открывались бездны зла, общественного и личного, сокрытого в каждом отдельно взятом человеке.
Хорошо знавший государя князь Вяземский писал об этом периоде жизни Александра так: «В Александре не могло уже быть прежней бодрости и самонадеянности - он вынужден был сознаться, что добро не легко совершается, что в самих людях часто встречается какое-то необдуманное, тупое противодействие, парализующее лучшие помыслы, лучшие заботы о пользе и благоденствии их… Тяжки должны быть эти разочарования и суровые отрезвления. Александр их испытал: он изведал всю их уязвительность и горечь».
Вести о бунте в Семёновском полку докатились до Кишинёва не сразу, по дороге они обросли самыми разнообразными слухами и, безусловно, вызвали у всех живейший интерес, но тема обсуждалась всеми кулуарно, и никто записок об этих обсуждениях не оставил, так что мы с Вами ничего не можем сказать о том, как конкретно восприняли кишинёвские военные историю с семёновцами, а молдаванам, скорее всего, это событие было малоинтересным.
Общественная жизнь, привлекавшая Пушкина, на тот момент была сконцентрирована вокруг дома командира дивизии генерала М.Ф. Орлова, знакомого Пушкину ещё по Петербургу. Орлов был членом «Арзамаса» по
прозвищу «Рейн» - это именно ему принадлежит неудачная попытка преобразования «Арзамаса» в полуполитическую структуру. В октябре 1820 года Орлов уже собирался жениться на старшей дочери Раевского, красавице Екатерине, и в Кишинёве отсутствовал, но вокруг его дома всё равно вилась аура живых политических и иных бесед.
Тогда же в ожидании брата в его доме жил боевой уланский полковник Ф.Ф.Орлов, Однажды Орлов, полковник Алексеев и Пушкин отправились в одну из кишинёвских кофеен, где все неплохо выпили и Орлов с Алексеевым взялись играть в бильярд. Подвыпивший и разгулявшийся Пушкин стал им мешать, получил и от Алексеева и от Орлова строгое замечание в ответ, но не угомонился, перепутал игру, надерзил обоим игрокам и обоих их вызвал на дуэль. Дело могло кончиться плохо, но И.П.Липранди, присутствовавший при всей этой истории сумел на следующий день дипломатически уладить конфликт миром, причём так, что Пушкину не пришлось извиняться – извиняться для заглаживания дуэльных дел поэт не умел, дела чести, так как он их понимал, он считал в высшей степени щепетильными, а страха перед стволом пистолета у него не было в том смысле, что он замечательно умел этот страх подавлять внешней, а может быть и внутренней (о чём мы никогда не узнаем) бравадой. Липранди, чувствуя все подводные течения конфликта, сумел сыграть на понимании Пушкиным глупости своего поведения и на нежелании обоих офицеров переводить полупьяный спор в кровавое действо. Полковники предложили мир, а Пушкин с радостью на него согласился, тем дело и кончилось.
Почти в то же время в Кишинёв приехали братья Давыдовы – Александр Львович и будущий декабрист Василий Львович. Они приходились сводными братьями по матери генералу Раевскому, и соответственно – дядьями будущей жене генерала Орлова. Оба Давыдовы очень хорошо отнеслись к Пушкину, правда, Александр Львович своё хорошее отношение предпочитал осуществлять в покровительственной манере и это не очень нравилось Пушкину. Однако братья Давыдовы сделали поэту очень интересное предложение – они пригласили его погостить в Каменку – своё родовое имение в Киевской губернии.
8 ноября в Кишинёв возвратился М.Ф. Орлов. При встрече с Пушкиным он сразу же высказал ему восхищение «Чёрной шалью», которая каким-то образом уже дошла до него, а вскоре после этого он вместе с Давыдовыми встретился с Инзовым и без особых трудностей уговорил его, чтобы он отпустил Пушкина В Каменку. 11 ноября Пушкин, довольный временной переменой своего положения, покинул Кишинёв.