Канон: А. Дюма «Три мушкетёра»
В этой небольшой и просто обставленной комнате — под полукруглым сводом потолка, с огромным резным распятием на белёной стене — тонко и остро пахло лавандой.
Мать-настоятельница монастыря святой Женевьевы, вот уже два века возвышавшегося над солнечной долиной Роны, посмотрела на графа де Рошфора ничего не выражавшим бесстрастным взглядом.
Аббатисе было около шестидесяти лет, как смутно помнилось Рошфору, знавшему её младшего брата. Однако её гладкое, без единой морщинки лицо с полуопущенными набрякшими веками принадлежало женщине без возраста. Возраст выдавали только руки с сильно проступавшими венами. А беспокойство настоятельницы выдавало то, как она будто бы в рассеянности касалась тонкими сухими пальцами то своего серебряного распятия, то витого шёлкового пояса рясы.
— Вы всерьёз предлагаете мне, граф, оставить вас наедине с сестрой кастеляншей? — голосом сухим и бесцветным, как сама она, осведомилась аббатиса.
Рошфор молча поклонился. Он уже всё сказал.
— Это невозможно, — всё так же бесстрастно сообщила аббатиса, и тогда он со вздохом извлёк из кармана свой единственный козырь — письмо. Развернул и подал его женщине, вновь поклонившись.
Он заметил, что, прежде чем прочесть написанное, она мельком взглянула на подпись.
— Но почему вы сразу не сказали мне, что сестра Мария — ваша племянница, граф? — с прежним бесстрастием проронила настоятельница, возвращая ему бумагу. — Это всё меняет. Подождите здесь, сейчас она придёт.
Ничего подобного в письме кардинала не было, Рошфор знал его наизусть. Но снова лишь молча поклонился вслед выходящей женщине.
Дожидаясь прихода той, кого настоятельница называла сестрой Марией, он рассеянным взором смотрел на серебряный подсвечник на каминной полке, гадая, кого сейчас увидит перед собою. Он, собственно, был к этому готов, но…
Но когда позади него в коридоре послышались лёгкие шаги, а потом дверь с едва слышным скрипом отворилась, сердце его забилось сильно и часто. Он не сдержался, просто не смог — обернулся порывисто, впиваясь пытливым взглядом в вошедшую монахиню.
Да, перед ним снова стояла она — миледи Винтер, леди Кларик, Анна де Бейль. Прелестное лицо в обрамлении крахмальной белизны головного убора ничего не выражало, но это, без сомнения, была она. Вернее, её двойник. Её призрак в монашеской рясе, с крестом на груди.
Рошфор низко поклонился ей, будто королеве. За её спиной вновь чёрной пугающей тенью возникла аббатиса.
— Сестра Мария, — проронила она, — ваш дядя, граф де Рошфор, получил от меня разрешение побеседовать с вами. Наедине, — подчеркнула она последнее слово. — Но эта дверь должна оставаться открытой на протяжении всего разговора.
Сестра Мария склонила голову, потом опять гордо выпрямилась. О Господи, это лицо! Рошфор уже не чаял его увидеть. Этот профиль! Прекрасный, будто на античной камее.
Удаляющиеся шаги настоятельницы прошуршали по каменным плитам коридора.
— Как вам это удалось? — вдруг спросила сестра Мария с живым любопытством. Боже, этот голос, музыкальный и глубокий! Он думал, что уже никогда больше не услышит его!
— Я предъявил матери-настоятельнице письмо его высокопреосвященства, — хрипло отозвался Рошфор, — письмо, где он распорядился оказывать моей миссии всяческое содействие.
— У меня нет никакого дяди, — едва заметная улыбка тронула уголки губ Анны… то есть Марии. Конечно, Марии.
Анна мертва. Лежит на дне какой-то реки. Обезглавленная, холодная.
— А что у вас была сестра-близнец, вы помните? — Рошфор выпалил это неожиданно для себя, он не собирался так начинать разговор.
— Разумеется, господин граф, — её мелодичный голос вновь ничего не выражал. — Мы вместе оказались в монастыре в качестве послушниц после гибели наших родителей, но она покинула эти стены, а я… я осталась.
— Сколько лет вы провели в монастыре? — отрывисто спросил он, хотя знал ответ.
— Двенадцать, — сообщила она без запинки.
Почти половину жизни. Пока Анна кружила головы мужчинам, неустанно сплетала ловчие сети интриг, путешествовала, убивала, прелюбодействовала… её сестра мирно жила здесь, под защитой этих стен, будто полевой цветок. Будто… мышь.
Нет, она вовсе не походила на мышь. В её венах струилась та же кровь, что у Анны, она не могла быть мышью.
Кровь. Кровь Анны залила грубую холстину, в которую завернул тело своей жертвы её убийца.
Лилльский палач.
Рошфор позаботится о том, чтобы он тоже расстался с жизнью. Непременно позаботится. Позже.
— Ваша сестра умерла, — жёстко проговорил Рошфор. Нет, совсем не так он собирался это сказать.
— Я знаю, — Мария едва разлепила красивые, чётко очерченные губы, вкус которых он так хорошо помнил.
Нет, не этих губ. Губ Анны.
— И вы знаете, как она умерла?
— Её казнили, — ответила женщина и чуть прикрыла глаза, полушёпотом выговаривая слова молитвы по усопшим. Рошфор не мешал ей, только смотрел, как шевелятся бледные губы.
«Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen».
— Его высокопреосвященство прислал меня сюда с предложением к вам занять её место подле него, — снова без обиняков произнёс граф. Он уже понял, что изъясняться с ней обиняками было бы пустой тратой времени. Мышь? Полевой цветок? О нет, ничего подобного.
Кровь — не вода.
Тёмная речная вода сомкнулась над телом Анны. А её сестра сейчас стоит перед ним, похожая на Анну как две капли этой воды.
— Нет, — спокойно отозвалась она.
Очень спокойно. Никаких криков: «Это святотатство!» Никаких вопросов. Простое «нет», упавшее камнем.
— Его высокопреосвященство не примет отказа, — непреклонно заявил он, откашлявшись.
— Разумеется, примет, — бесстрастно возразила она. — Это всё, что вы собирались мне сказать?
Он помедлил и кивнул. Но, может быть, она ещё передумает, эта женщина, так похожая на свою сестру.
Кровь…
— Почему вы отказываетесь? — не удержался он. — Вы боитесь, что не сумеете сыграть её роль? Вы непривычны к светской жизни? Но лучшие учителя взялись бы за ваше обучение.
Мария с улыбкой качнула головой. С улыбкой, Боже правый! И снова никакого возмущения по поводу того, какие кощунственные деяния он предлагает совершать невесте Христовой.
— Я знаю, какой образ жизни вела моя сестра до того, как умерла, — с непреклонной уверенностью в голосе заявила она. — Мне он не подходит. Если бы я захотела, могла бы убежать с нею, исчезнуть отсюда много лет назад. Она предлагала мне. Но я не захотела. И сейчас не хочу. Передайте мои глубочайшие извинения его высокопреосвященству, господин граф… дядя.
Её улыбка была полна неизъяснимой прелести.
Прелесть — то, что прельщает. Губит.
— Вы часто молитесь за неё? — почти шёпотом спросил Рошфор. — За спасение её души?
— Каждый день, — ответила она со вздохом. — Я верю, что перед смертью она раскаялась.
Он сухо усмехнулся и внезапно выпалил:
— Прошу вас молиться и за меня тоже, сестра Мария. Я великий грешник.
— Вы можете покаяться и получить прощение, — проговорила она с прежней глубокой убеждённостью в голосе.
Да, только здесь было её настоящее место.
Сестра Мария…
Он склонился над её тонкой рукой, а потом спросил, поднимая взгляд:
— Вы позволите хотя бы раз в год навещать вас здесь?
— Это зависит от матери-настоятельницы, — после паузы ответила она. — Но я вовсе не против, господин граф. Я… буду рада.
— Благодарю вас, — выдохнул он.
«Вы любили её?» — спросили её глаза.
Он молча кивнул.
«Да. Да».