И вот через две с небольшим недели, в начале августа, взяла нянька струхнувшего внука за руку и повела его, как телка на привязи в музыкальную школу. А находилась эта в городе единственная сладкозвучная благость в центральном районе, где и проживало всё большое городское и заводское начальство. И располагалось это урочище разных по роду и жанру искусств в трёхэтажном в форме плоской буквы «П» кирпичном доме с высоким под навесом парадным крыльцом по середине. Весь первый этаж этого здания был отдан под обучение музыцированию на разных там специальных инструментах и совместному в хоре пению, а два верхних этажа принадлежали школе вечерней молодёжи, куда в две, так сказать, смены приходили заводские работяги пополнять и расширять свой необходимый им в дальнейшей работе теоретический кругозор, но входы у каждого из этих учреждений были разные.
В учебное заведение для различной рабочей братии, переростки ученики семейные и холостые попадали с торца самого здания. Там находилась широкая пожарная лестница, по ней-то и поднимались они выше на этажи, все эти обременённые практикой соискатели недостающих знаний. Центральный же под шатровым козырьком парадный вход с тремя перед дверью ступеньками вёл непосредственно в этот городской музыкальный питомник для будущих талантов, куда, собственно то, и направилась эта неразлучная парочка тихих родственников. На улице в тот день было довольно таки неуютно, сыро и прохладно, как в позднюю осень. С утра уже накрапывал мелко моросящий и противный дождичек, а по земле под ногами у прохожих хулиганил, вороша пожухлую листву, порывистый ветерок, изредка забираясь снизу вихрастым задирой в за пазуху малочисленным ходокам.
Ковыляя, не спеша, под одним зонтиком по улице, обходя образовавшиеся лужицы, разновозрастная двойня, продрогнув, наконец, достигла пункта своего назначения. Робко вошла, преодолев мокрые три ступеньки, внутрь здания, вытерла о расстеленную у порога тряпку отсыревшую обувку, и как все воспитанные посетители сделали шаг вперёд, но тут же остановились и внимательно осмотрелись, слепо вглядываясь в ограниченный тесным пространством рассеянный полумрак, который царил внутри этого ещё неосвоенного ими незнакомого помещения. Отметив про себя, что внутри школы, как и на улице серо, тихая парочка ощутила слабо исходящее от паровых батарей сухое тепло, которое и согревало в этом храме искусств погодную сырость. От этого тепла у вошедших с улицы бродяг сразу стало как-то уютно на душе и даже комфортно. Озябшие было руки быстро согрелись.
Малой мощности лампочки в стеклянных шарообразных плафонах слабо освещали почти без окон ограниченное пространство небольшого квадрата при входе, от которого и вправо, и влево разбегались длинные, широкие, с высокими потолками, скупо освещённые коридоры. А по обе стороны этих коридоров были видны массивные, обитые дерматином набивные для звукоизоляции двухстворчатые двери. И вдоль окрашенных в светлые тона коридорных стен, возле этих тяжёлых входных проёмов стояло по три-четыре с жёсткими сидениями стула. Из окон, что находились по обе стороны от центрального входа, внутрь этого безрадостного фойе и проникал дополнительный сумеречный свет пасмурного дня, наполняя зримым объёмом неуютный приёмный угол, где и остановились, не зная куда и
в какую дальше им сторону двигаться бабушка с оробевшим Сёмкой.
Возле некоторых дерматиновых дверей, рядом сними на поставленных вдоль стены стульях скромно, как китайские фарфоровые болванчики, сидели, видимо, такие же, как и Сенька со своей провожатой, родители с детьми, с их немногочисленными претендентами на предполагаемое тут обучение. Окончательно приглядевшись в сём обогретом паровым отоплением помещении, ходоки увидели, что у единственного, расположенного напротив входных дверей, узкого и высокого окна одиноко возвышался тяжёлый и с двумя тумбами письменный стол. А за ним уже, отсвечивая, как икона в светлой оправе оконного проёма, восседала похожая на селёдку тощая и остроносая, с вытянутым лицом неприметная тётка в рабочей халате, но вот кто и что это за чудо такое вошедшим глухарям было не понятно. То ли это уборщица, то ли дежурная, то ли то и другое вместе взятое, но сидела эта худая, неопределённых лет маломерка сосиска и молча, выжидая, взирала, как голодный удав на заявившуюся жертву, вошедших в её поле зрения странных посетителей.
Оперевшись на стол худыми, как гвозди локотками, она вложила в свои костлявые ладошки повязанную платком на огурец похожую голову и ждала кто и что сейчас из них ей что-то скажет. Но так и не дождавшись от этой бабки с внуком вразумительного, на её взгляд вопроса, она осторожно пронзила их недружелюбными вопросами.
- Щё стоим? Щё хотим? – пауза, – а здороваться не ущили?
- Здрасте, – разом откликнулись онемевшие было гости.
- А я уж думала, што вы глухонемые, – показала тётка свои ровные мелкие зубы, – так с щем пожаловали, бабушка, – подобрел взгляд у вопрошавшей.
- Нам это?– ответила спокойно незваная гостья, – в школу! Хотим вот к вам сюда в ученики записаться. Куда нам скажите обратиться?
- Смотря где ущиться, – резонно уточнила смотрящая за порядком в доме дежурная вахтёрша.
- А што, в этом существует какая то разница? – вступила в разговор с этой сушёной воблой отважная, но воспитанная в возрасте дочь царского лесника.
- Ээ, милыя, – ответствовала просто обычная женщина, – этта многому щему у нас в школе то детишки ущатся, занимаются!
- Например, – уточнила уже Сёмкина бабуля.
- Есть отделение, где сопща хором петь обущаются, – начала она свою привычную для непонятливых посетителей просветительскую лекцию, – есть ещё народное отделение, где на балалайках да на каких-то там ещё домбрах с баянами, да кардионами занимаются. Пиракитищески всё што надо у нас тут имеется, – завершила первую часть своего ликбеза шустрая «женщин».
- Судя по говору то, из наших будет эта татарочка то из местных, – сделала смелый вывод Сенькина защита, – а татары – эти порядок любят…
- Есть так же для духопёров отделение, – не дала бабуле закончить мысль лекторша в халате уборщицы, – где ущатся играть на разных там трубах, – добавила со знанием дела говорливая с лёгким национальным акцентом мусульманка, – но когда они нащнут играть, мне шибко их жаль энтих с дудками то мальщишков!
- Почему? – последовало удивление.
- Мне больно смешно они щёки свои пыжуться, надувают когда в свои дудки дуют, – пояснила честно жалостливая душа.
- А зачем они пыжаться то? – улыбнулась Сёмкина любимая наставница!
- Да кто ж ево знат, – пожала плечом верноподданная Аллаха, – тольки надуваются они, как лягушки весной на болоте, тово и гляди лопнут сердещные, – округлила зенки на пару со своим худым лицом, весело икнув от собственной шутки, словоохотливая тетёрка, зримо подтверждая правоту ею сказанного, – сами трубы то у них в большинстве своём то металщиские, – тронулась дальше образовывать неучей музыкальная знахарка, – но есть и други ещё ихи дудки каки-то другие, то ли из дерева, то ли вобще из щего то непонятного сделаны – оркестра называется по-ихнему. Но играют они, што вместе, што врозь всегда так громко, как на демонстрации – оглохнуть можно, – почесала он пальцем в ухе, – а ещё имеется отделение, где пощти одни девощки на пианинах своими пальщиками изгаляются и есть отделение, где на разны скрипках тольки девощки скрипят смыщком – играют!
- Што значит на разных? – не уловила мысль мудрая бабушка.
- Скрипки то те маленьки на плеще лежат, – развела тощими клешнями музыкально образованная баба, – а те, што поболе и, которы на полу у девщат между ног и на длинной иголке стоят, вилонщелями пошто-то обзываются!
- Вот теперь я поняла, – кивнула согласно головой пожилая непонятка.
- Но как нащнут они смыщками своими по струнам елозить, што те, што другие, то у меня вся душу и тела наизнанку выворащивают, – призналась чистосердечно работница школы музыкальных искусств, – вам то куды охота? – закончило она своё просвещение.
- Там, где у вас играть на пианино обучают, – искренне ответила родная половинка предполагаемого здесь ученика.
- А пианины то разные бывают, – озадачила гостей, расслабившись, вахтёрша.
- То есть… – нахмурила лоб, пришедшая с внуком, бабуся.
- Одни, поменьще у стен в классах на попа стоят, но таких больщинство, а друхгие в актовом зале сразу две штуки таких на трёх ногах лёжа стоят, – доложила посетителям эта болтливая говорунья тюрских кровей, – а когда я с них пыль вытираю, ты, веришь, нет, но у меня едва рук хватат, штоба везде дотянуться. Огромные они эти две пианины то, но уж шибко баские – одно загляденье. А кода на энтих пианинах откроют их крышки и грают – по всей школе слышно. Сильная штука – эти два пианина!
- Это вы образно нам всё описали, – приняла это разъяснение та, чья покойная мать превосходно играла на том, что раньше стояло в доме у них лёжа на трёх ногах.
- И к кому вы собрались обращаться? – участливо осведомилась дежурная у входа.
- Нам бы, сударыня, туда, где на пианино обучают играть, – последовал вежливый ответ на прямой вопрос.
- Тогда вам седова к завущу надо. Направо перва дверь по калидору, – указала она ориентир, куда следует пришедшим обращаться, – она у нас шибко строгая женщина, – не любит озороватых то балбесов и лодырев, – предупредила гостей заботливая татарка.
- Ничево-о, – направляясь по указанному адресу, ответила ей защитница интересов родного подопечного, – какая бы ни была, а всё равно человек, – и смело постучала в уже указанную ранее дверь.
- Войдите, – донёсся из-за неё грудной и довольно приятного тембра поставленный женский голос.
Широко распахнув обитое дерматином дверное препятствие, бабушка вежливо, как телка протолкнула вперёд себя своё оробевшее чадо и следом вошла сама.
- Здравствуйте, – слегка поклонилась она, прикрыв за собою тяжёлую дверь.
- Здравствуйте, – ответила ей, встав из-за стола, невысокого росточка, миловидная дама с тугим рыжим узлом на крутом затылке, – чем обязана? – протянула руку бабушке она, улыбаясь.
- Мы бы хотели к вам в вашу школу поступить учиться, – во множественном числе начала вошедшая с ребёнком вежливая посетительница. – и нас направили к вам!
- Лично ко мне? – поинтересовалась хозяйка кабинета.
- Не знаю, – извинительным тоном попыталась снять заминку вошедшая, – но нас в эту дверь пиракитищески направили, – сделала бабуля прозрачный намёк.
- Понятно, – последовал краткий ответ, оценив её аккуратный юмор.
- Да, – подтвердила догадку рыжеволосой дамы бабуля, – нам указала этот адрес на входе ваша дежурная!
- Значит, вы хотите учиться у нас игре на фортепиано. Я правильно понимаю вас? – продолжила та начавшийся диалог.
- Хотим, – кивнула головой старшая из двух вошедших.
- Похвально, – подвела итог встрече завуч.
- Надеемся, – услышала она в ответ.
- Хорошо, – согласилась заведующая учебной частью, – идёмте, – только, простите, а кто это мы? – тонко с юмором подметила она, – у вас что, двое детей?
- Да нет, – в шутливом тоне последовал краткий ответ, – детей то у нас всего один!
- Это вы о вашем чаде так уважительно, – мягко улыбнулась строгая по убеждению уборщицы их школьная начальница.
- Обычно, – парировала нянька, – я себя от него не отделяю!
- Ну што ж, давайте посмотри насколько это у вас обычно, – направилась к выходу гостеприимная хозяйка кабинета, – прошу вас, – красноречивым жестом руки позвала она следовать за собой своих посетителей.
- Куда? – посторонилась, отодвинув в сторону внука, его оберег.
- Я покажу, – вышла она в коридор и отворила дверь в соседний кабинет напротив, – входите, входите смелее, – пригласила она своих спутников, войдя в класс, следовать её примеру, – добрый день, Маргарита Львовна, – поздоровалась она с той, которая одна тут занимала несколько тесноватый класс, – вот привела к вам, – указала она на вошедшую за нею парочку, – вот посмотрите, пожалуйста, – обратилась она к сидящей почему-то сразу на двух стульях за открытым инструментом широко раздавшейся в теле моложавой, но по всей вероятности небольшого роста женщине, – они имеют желание у нас здесь учиться!
- Они – это кто? – повернула свою без шеи головку толстая учительница в сторону вошедших в её класс двух разновозрастных визитёров.
- Вы уж простите, Ваше Сиятельство, – указала ироническим взглядом на паренька в изумлении застывшего у порога строгий руководитель педколлектива.
Тучная пианистка, сделав глубокий вдох, и оставаясь всем телом в первоначальном положении, оглядела придирчиво с ног до головы будущего ученика и уточнила.
- Ну, особой то высоты я здесь не нахожу, – улыбнулась она поощрительно, – а там уж посмотрим насколько высоки они, эти их посетившие меня Высочество!
- Их высочество ростом уже в ровень со мной, – уточнила дерзко бабуля, – и умом его Господь не обидел. Я вас уверяю!
И в классе повисла долгая и неловкая пауза.
Сенька, хоть и не был в тот момент щуплым недомерком, но и высоким назвать его было тоже достаточно трудно. Рядом с его полноватой, как сдобная булочка бабушкой он казался вполне себе солидным довеском. Вровень со своей родной и мудрой наставницей он крепкий и угловатый подросток произвёл на обеих присутствующих преподавателей по музыке вид взъерошенного, слепого и напуганного кутёнка, которого взяли, да и оторвали от материнской сиськи, насильственно лишив оголодавшего писклю желанного питания и родительского покровительства. Так что оторопевший отрок никак не походил рангом на высокого по положению барского отпрыска.
- Ну-с, молодой человек, подойдите сюда, – пригласила к себе сосунка объёмистая в теле Маргарита Львовна.
В её тёплом и неподдельно любопытном взгляде соискатель места в новой для себя школе прочёл подкупающую доброту и умиротворяющую сердечность. Зажатый туго, как болванка, необработанной заготовки у слесаря в тисках, осмелевший абитуриент без тени сомнения почему-то поверил, что в этой столь неохватной тётеньке живёт очень добрая и чадолюбивая душа. Не опасаясь никакого подвоха, претендент на музыкальное обучение приблизился к ней, к этой расплывшейся учительнице, полностью доверяя её намерениям.
- Возьмите стул, мой юный друг, и садитесь рядом со мной, – указала та, где взять ему этот стул, – и, поверьте мне, я не кусаюсь, – убаюкивающим тоном предложила она.
- Не-а! – упёрто мотнул головой, не соглашаясь, Семён, – я лучше рядом с вами тут постою!
- Ну, как знаете, Ваше Превосходительство, – легко и просто уступила пианистка с едва ощутимой закавыкой в обращении, – вам, я полагаю, сейчас виднее!
И приступила к обычному, но необходимому в данном случае испытанию, которое происходило и происходит, и будет происходить из года в год в каждом образовательном музыкальном учреждении нашей страны.
Рыхлую и ромбообразную Маргариту Львовну привлекательной как женщину ещё можно было бы назвать, но только с очень большой натяжкой и сильно постаравшись при этом, так как у этой типичной, ярко выраженной представительницы из жарких Палестин, над верхней губой пробивались чёрные гусарские усики. В пёстром восточной расцветки, как бесформенный балахон, шифоновом платье со свободным чехлом под ним она, мягко говоря, производила впечатление человека, у которого абсолютно отсутствует хоть какой-то, мало-мальски европейский, утончённый вкус. За открытым орехового цвета высоким пианино на двух стульях сразу восседала не женщина, а под Новый год наряженная такая праздничная ёлка, верх которой венчала пышная макушка, но это была совсем не звезда, а необыкновенно маленькая головка с томными и крупными чертами добродушного лица в оправе чёрных как смоль и волной спадающих на покатые плечи густых волос.
Странность её фигуры сразу бросилась вошедшим в глаза. Эта слоновая отёчность верхних и нижних конечностей, большой, раздувшийся живот, из-под которого едва-едва виднелись такого же объёма и ноги, и непомерного объёма тучные бёдра говорили лишь о том, что у этой на вид хорошей женщины что-то не совсем в ладах было с её сердцем. Но при таком объёме у неё оставались абсолютно не пропорционально, маленькие кисти рук и узкие плечи. А явно невысокий рост ещё больше подчеркивал болезненную полноту её объёмистого тела. Глаза же у этой женщины были чем-то совершенно отдельным вопреки её внешнему облику потрясшим детскую душу явлением. На ещё не старом сверх всякой меры отёчном лице этой добрейшей и не совсем здоровой женщины светились бездонные
два с обескураживающей теплотой незамутнённых зеленоватых зеркала души.
Большие, с коричневатыми прожилками глаза излучали приглушённый свет, будто вязкая какая-то совсем не земная таинственная трясина. И эта трясина чутко заманивала, подкупая, к себе и, цепко ухватив, уже никуда не выпускала из своих обволакивающих и подчиняющих себе объятий. Если взять, к примеру болотную трясину, то она, эта гиблая пропасть зовёт и даже манит к себе неискушённого в делах лесных человека своей мягкой непостижимой глубиной и покоряющей властью, наводя на него панический ужас. А эта зыбкая трясина лучистых глаз учительницы музыки не пугала, а совсем, наоборот, как-то сохраняла дистанцию, не допуская какого-либо к себе панибратства, но при этом ещё и, не давая желанной жертве полностью в ней утонуть и раствориться. Она буквально покоряла своей мягкостью и завораживала этого маленького человечка, ненавящиво как бы, ласкала его тихой и поощрительной доброжелательностью.
- Так, мы пойдём? – произнесла тихо завуч, то ли спросив, то ли уж констатировала своё намерение, напомнив о себе.
- Да, да, – согласилась добрая хозяйка класса, – молодой человек, – обратилась она к Сёме, – снимите ваше пальтецо и передайте его вашей бабушке!
Юный абитуриент молча разделся, отдав свою верхнюю одежонку по направлению, и бабушка с рыжеволосой особой тут же вышли из класса, тихо притворив за собою дверь.
- Ну-с! С чего начнём? – упёрлась в подопечного своим поощряющим взглядом эта в ёлку наряженная тётенька музыкант.
- Не знаю, – простодушно ответил, смутившись, школяр.
- Ну, то, што вы не знаете, мне это и без ваших слов, так понятно, – улыбнулась она наивному простодушию.
В ответ кургузый губошлёп надулся, как болотная жаба во время брачных игр, как бы собираясь громко квакнуть, привлекая к себе внимание.
- Я потому и пришёл сюда, штобы научиться, потому как я ни чё в музыке не знаю, – издал он, смело глядя прямо в глаза педагогу, свой взбрыкнувшее мяу.
- Ваша самокритика похвальна,– одобрила открытое признание учительница, – но с фортепиано то вы знакомы, хоть немного совсем?
- Чево? – опешил музыкальный неуч.
- Аа! – поняла новичка догадливая женщина, – вы, Вашество, даже и не знаете, што пианино называется ещё и фортепиано!
- Кто? – не понял Сенька, услышав в свой адрес, незнакомое слово.
- Я о том, что вы не знаете о фортепиано, – улыбнулась хозяйка класса, ловко уйдя от прямого ответа.
- Нет, не знаю, – согласился с ней Сёмка.
- А с пианино знакомы?
- Немножко!
- Немного это ко?
И тут с струхнувшим было вначале смелым уличным Шишаком что-то вдруг такое произошло и он решительно подошёл вплотную к по-иному озаглавленному и открытому инструменту и указательным пальцем правой руки смело наиграл мелодию песни об утре, которое красит стены древнего Кремля в государственной столице.
- Да-а… – сказала многозначительно объёмистая педагогиня, – и это всё?
- Другие и этого не можут, – вернулся на прежнее место горе-музыкант.
- Другие – это кто? – ласково уточнила тонко чувствующий педагог.
- Такие же, как и я мастера, – последовал дерзкий ответ.
- Однако, – оценила Сенькино чувство юмора, изобразив улыбку, неохватная особа.
Но уличный Шишак эту улыбку воспринял по-своему.
- Однако у нищих одёжка однака, – надулся уязвлённый губошлёп.
- Да я не об этом, – на полном серьёзе восприняла обиду, носящая имя скромного и с древней историей известного цветка.
- Вы уж извините меня Ваше Сиятельство, – сделала шаг к примирению она, – я вас не хотела обидеть!
- А я и не обижаюсь, – уронил, смущаясь, голову брыкастый телок.
- Я не о том хотела спросить, кто и што не умеет. Я подумала, што, может быть, ты и ещё, чево-то умеешь, – перешла доверительно на «Ты» чуткий психолог.
- Нет! Только это, – ещё больше сконфузился претендент на обучение.
- И где ж ты этому научился? – задала она непростой для самоучки допрос.
- Нигде я не учился, – открыто признался будущий пианист.
- Может, кто-то помогал, скажем, бабушка или мама?
- Никто мне не помогал!
- Так уж и никто? – обласкала взглядом кочерыжку сама доброта.
И в конец осмелевшее природное дарование рассказало, не таясь, покорившей его сердце такой, же как и бабушка доброй душе всё как было на самом деле. И как полезли они с ребятами играть в окружённый строительными лесами ремонтируемый детский сад, и как он случайно обнаружил там на первом этаже укутанное пианино, и как наугад начал нажимать на разные клавиши, как нажимал, нажимал и вдруг наткнулся на начало только что проигранной им сейчас одним пальцем известной мелодии. Не утаил он, конечно, и о том, как до самой поздней ночи в темноте, намучавшись всласть, подбирал нравившееся с детства ему произведение. Не забыл признаться и о том, что одновременно с этим, боясь того, что дома его могут строго наказать за то, что он не вовремя вернулся с улицы домой, всё же довёл дело до конца. Не преминул Сёмка рассказать и о том, как водила его мама в тот детсад среди ночи на инспекцию, не доверяя им сказанному, и как после этого было в их семье решено отдать его после этой строгой с положительным результатом проверки в музыкальную школу на обучение.
- Забавно, забавно, – заинтересованно отозвалась благодарная слушательница, – и сколько времени у тебя, мой друг, ушло на этот самоотверженный труд по подбору этого в стране знаменитого марша? – уточнила она.
- Я не знаю, – сознался рассказчик, – но, думаю, што много!
- А много – это сколько? – упорствовала похожая на новогоднюю ёлку женщина.
- Когда мы с мамой пошли домой, – вспомнил юный трудоголик, – то на улице уже начало немного светать!
- Вот как, – уяснила для себя количество затраченного старания по времени эта во всём, видать, дотошная любительница арифметики, – я сейчас кое-что ладонями настучу, – после непродолжительной паузы предложила она, – а вы, мой друг, – снова вдруг на это «Вы» обратилась экзаменаторша к расслабленному Шишаку, – постарайтесь запомнит их, все мои хлопки и точно повторить их потом за мной. Хорошо?
- Хорошо, – ответствовал друг, - согласен!
И несложный первый рисунок шлёпающих ладошек он повторил быстро и точно.
- Замечательно, – одобрила ответ учительша, – теперь будет посложнее. Будте вы, пожалуйста, повнимательней, – приготовилась она.
Но и посложнее рисунок ладоней Сенька воспроизвёл, не особо затрудняясь.
- Отлично! – засветилась щедрым поощрением музыкальная душа, – давайте-ка мы ещё один разок с вами попробуем!
Но и этот замысловатый, странным образом спотыкающийся о чью-то, как будто б нарочно подставленную подножку, ритм не вызвал никаких осложнений у испытуемого.
- Ну что ж, – подвела итог зеленоглазая полнота, – и память, и чувство ритма у вас, Ваше Сиятельство, превосходные. А как насчёт того штобы спеть?
- Не знаю, – ответило, смущаясь, их сиятельство.
- Рискнём? – положила пианистка свои руки на клавиши.
- Не знаю, – повторил Сёма тот же ответ.
- Опять не знаю, – не восприняла заезжую пластинку недовольная ответом дама.
- Я честное слово не знаю, – как на духу, выдавил из себя подопытный кролик.
- Што, так ни разу и не пели никогда?
Крепыш пожал своими выпирающими, как у русской печи углы, плечами.
-Не пели!
- С кем не пели? – просветлела лицом доброжелательно упитанная дамочка.
- Ни с кем не пели, – потупил взгляд олух царя небесного.
- И один не пел? – снова на «Ты» пошёл вопрос.
- И один никогда, – не стал кривить душой этот олух царя небесного.
- Ну а то, што сыграл ты мне, сможешь пропеть или нет? – начала терять терпение проверяльщица его способностей.
- Смогу, наверно, – посмотрел ей прямо в глаза новоявленный вокалист.
- Я вся в нетерпении, – подбодрила певца его личный аккомпаниатор.
- Я только слова все не знаю, – признался ей вынужденный певчий.
- Спой сколько знаешь!
- Знаю всего лишь две первых строчки!
- Вот с них и начни!
И детский альт чисто, ломающимся баском пропел.
- Утро красит нежным светом стены древнего кремля, – и смолк сконфуженно, как красная девица на смотринах, сбившись.
- Достаточно, – утешила певуна Маргарита Львовна, – мне всё ясно. Давайте мы с вами сейчас сыграем в одну игру, – повернулась к Сёмке лицом музыкантша, – вы любите играть? – задала она интригующий вопрос снова на «Вы».
Голова Шишака молча почти кивнула, подтверждая положительный свой ответ.
- Угу!
- Так вот, – заскрипела стульями хрупкая Дюймовочка, – ты отворачиваешься, – она опять перешла на «Ты», а я тут же нажму у себя на фортепиано на какую-то из клавиш, ну а ты после этого должен будешь отыскать мне эту клавишу и нажать на неё. Сможешь?
- Попробую, – принял условия игры, сомневаясь, отважный проказник.
- Отворачивайся, – последовал приказ.
В нажатой клавише обрадовавшийся композитор сразу же уловил знакомый звук из подобранного им напева. Быстро восстановив в памяти, где могла находиться эта нажатая ночью им клавиша, он развернулся и, не раздумывая, смело ударил указательным пальцем по ней.
Удивлению признанной в городе педагогини не было предела.
- Не может быть, – тихо произнесла она.
- Чё не может быть? – осекся экзаменуемый.
- Нет, нет. Это я так, – рассеянно отозвалась учительша, – сама с собой. Давай уже продолжим, – взяла она себя в руки, – отвернись, – и нажала следом на другую клавишу.
Этот звук не был осмелевшему претенденту на зачисление в школу знаком, но ещё тогда в детском саду он, ночной ухажёр за фортепиано понял, что влево по клавиатуре все звуки становятся грубее, мрачнее и ниже, а вправо – острее, звонче и писклявее. И он тут предположил, что эта клавиша не так далеко ушла влево. Развернулся и ткнул костяшкой наугад. Промахнулся. Ткнул рядом и ощутил, что нужная ему клавиша находится как раз посередине между ранее им нажатых белых пластинок на узеньком, чёрном брусочке. Тут его скрюченный палец буквально расплющил узкую, промежуточную, чёрную палочку. И это оказался тот самый звук, который и предлагалось ему обнаружить.
- Так, – удовлетворённо завершила игру цветок и клумба одновременно, – как вас зовут молодой человек?
- Сеня! – упавшим голосом сообщил тот в полной уверенности, что окончательно и бесповоротно провалился.
- Во-первых, не Сеня, а Семён, – поправила его удовлетворённая результатом хода выявления дарований у своего новичка мадам из музыкальной школы, – а во-вторых, што уж так пессимистично то расклеились, друг мой?
- Как, как? – не понял мудрёного слова озадаченный бедолага.
- Безнадёжно што ли, – уточнила, улыбаясь наивности своего неробкого десятка и с характером собеседника, умудрённая опытом преподавательница, – но хватит об этом. Я хочу спросить, если я спою одну ноту, ты сможешь, Сёмочка, её в точности повторить?
Так к нему, бабушкиному капризе за всю его короткую жизнь ещё никто и никогда, даже мама с бабулей не обращались. И от этого тёплого Сёмочка в груди у испытуемого в желании быть зачисленным на учёбу в единственную в городе музыкальную школу что-то расплылось вдруг мокрое и липучее, а к горлу изнутри неожиданно подрулил удушающий комом кашель.
- Не зна-а-ю, – поперхнулся ответчик и тут же поправился, взяв себя в руки, – но я попробую!
- Попробуй, – поощрила его наставница и чётко пропела, – до-о-о!
- До-о-о, – в точности воспроизвёл рекрут в музыканты.
Маргарита Львовна после повторенного Сенькой ноты подождала немного, будто прикидывая что-то, и снова пропела.
- Ми-и-и!
- Ми-и-и, – не ошибся в звучании испытуемый губошлёп.
- Со-о-оль! – в унисон с нажатой клавишей прозвучал женский голос.
- Со-о-оль, – выдал смело, не заикаясь, отважный вокалист.
- До-ми-соль-ми-до, – пропела целую фразу учительница.
- До-ми-соль-ми-до, – чисто повторил и её проверяемый.
- Зовите вашу бабушку, Семён, – оценив по достоинству музыкальный слух этого мальчишки, завершила прослушивание довольная учительница музыки. И когда твёрдая покрывашка всех внуковых проказ сама в смешанных чувствах и кротком ожидании тихо протиснулась в класс, вежливый педагог, обращаясь к ней, доверительно сказала.
- Вашему мальчику непременно нужно учиться. У него, поверьте мне, прекрасный, и по всей вероятности даже, как я полагаю, абсолютный слух!
- Во-первых, што, значит абсолютный, – уточнила бабушка.
- Абсолютный, – пояснила музыкантша, – значит, безошибочное в определении и в умении держать в памяти высоту того или иного звука, запомнив!
- Интересно, – задумалась, возгордясь, его заветная потатчица.
- Вы што знали об этом?
- Нет, конечно, же. Откуда? – развела руками бабушка.
- Но тогда откуда это у него? - удивилась и педагог.
- У него отец был музыкантом, – призналась довольная внуком бабуля, – может, от отца ему этот дар достался? – предположила она.
- Почему был? - возникло уточнение.
- Погиб на фронте!
- Тогда понятно, – приняла пояснение нарядная ёлка, – а кто он? Я всех у нас тут в городе известных музыкантах, как мне кажется, знаю!
Тут то бабушка и рассказала будущей Сёмкиной учительнице подробно, как есть от начала и до конца всю историю его отца, своего повенчанного с дочкой зятя, который и не жил здесь, в этом городе то никогда.
- И на чём он играл? – упавшим голосом спросила эта тучная женщина.
- По словам дочери на скрипке, – прозвучало в ответ.
- Да-а, – коротко выдохнула та, внимательно выслушав долгий рассказ.
И после этих слов в классе, где проходила экзаменация Сёмки на профпригодность, повисло мрачное, затянувшись, немое затишье. Не нарушая тишины, Маргарита Львовна плавно и осторожно закрыла крышку у своего пианино, опёрлась на неё пышными своими локтями и медленно, как будто страшно устала, уронила свою враз отяжелевшую голову к себе в ладони с ямочками на козонках маленьких пухлых ручек.
- Я что-то не то сказала? – забеспокоилась рассказчица о поникшей головой особе.
- Нет, нет, – откликнулась та, – всё нормально!
- Может, водички вам принести? – участливо поинтересовалась внукова
забота.
В ответ на предложение повисла долгая и тяжёлая пауза.
Не могла же она предположить, мадам Щёкина Надежда Матвеевна, о том, что так очень часто в жизни бывает, когда история одной любви, обязательно встретится с другой историей любви, неожиданно пересекаясь, честно рассказав всё, что знала сама о своём на фронте погибшем зяте и отце этого рядом стоящего внука. Не могла она знать, что муж её дочери, скрипач Аркадий Раскатов был ещё и сыном давних друзей родителей Маргариты Львовны, которая была по уши влюблена в него ещё несовершеннолетней школьницей. И тем более она никогда не слышала от покойной Александры о том, что по общему сговору двух семей милый Кадик был уготован худенькой Ритуле в женихи. Не ведала она и того, что эта добрейшей души, приятная в общении молодая особа так и не вышла, оставленная Кадиком в последствие замуж. Не дождавшись желанной свадьбы, оставшись одна, она с болью в сердце продолжала сохранять верность своему первому и последнему в её жизни глубокому чувству, неизбывному очарованию прошедшей юности. Но так иногда в этой жизни бывает – выкинет судьба коленце, что того и гляди, споткнёшься – не встанешь.
Не смогла она найти, да и не искала замены своему возлюбленному её верная душа, потому что было у неё с милым суженым всё прекрасно. Она и музыке то пошла учиться, чтобы рядом быть с ним везде и всегда со своим избранником, чтобы вместе с ним одним делом потом заниматься. Худенькая, как тростиночка будущая пианистка и старательная ученица девочка Мара мечтала только об одном – стать полезной своему талантливому по самую макушку Аркадию и нарожать ему целую кучу талантливых, как и он карапузов, их будущих семейных музыкантов. Но не суждено было этим мечтам её сбыться. Встретил в одночасье её сердечный друг красавцу студентку из областного института и потерял свою обезумевшую от чувства голову. Так и остались у маленькой Маргаритки в душе лишь её несбыточные грёзы и пролитые слёзы, но она продолжала надеяться, что порядочнейший и интеллигентнейший из мужчин, милейший Арик одумается и вернётся к ней, потому что так, как она его никто другой никогда уж не полюбит и вряд ли сделает счастливым, но он не вернулся и даже не зашёл к ней попрощаться, уходя на войну.
С тех пор, как повзрослевшей Маргарите Львовне, которая так и не познала огонь и ласку мужской любви, родители её любимого человека сообщили ей о гибели его где-то за Днепром при защите Смоленска, девичье сердечко взорвалось вдруг от горя и захандрило, чтоб время от времени с осложнениями напоминать о себе. В конце концов, отлежав таки долгие месяцы в больнице, она всё же, благодаря врачам, поправилась, но постепенно уже с возрастом начала полнеть, набирая вес и объём, превратившись в ту, какую и встретил в музыкальной школе её мальчишкой Семка Раскатов, сын любимого ею Аркадия. Сами же родители несостоявшегося её жениха, невестку их сына не признали и не захотели вообще признавать, как и сынка её, их собственного внука, и вскоре после окончания Великой той Отечественной войны тихо, без суеты покинули, ставший чужим для них областной город Урала, и переехали куда-то на юг поближе к теплу. А она, тогда, просто, Маруся, но пока ещё не Львовна после окончания музыкального училища, оставила родительский дом и по направлению уехала жить и учить детей музыке в этот маленький, подзатерявшийся среди уральских гор городок. Отважно поменяла прошлое на будущее, дабы постараться забыть всё то, что было в её прежней жизни – яркое, но с болью в сердце ещё неумершее чувство из наивного девического прошлого.
Ощутив на себе всю полноту неподдельной детской любви, уважения и искреннюю привязанность своих учеников, эта сильно располневшая молодая, вновь прибывшая сюда в местный очаг, ласкающих слух искусств, преподаватель по фортепиано со временем, как талантливая педагог и музыкант заслужила и от самих учеников в первую очередь, и от их родителей, но самое главное для неё – это от свиих коллег по работе признание, уважение и профессиональный авторитет. Благодаря тому, что она, не жалея себя, каждый день, без выходных отдавалась любимому делу, с годами боль утраты в её душе притупилась, как и сердечная в хворой груди и, необременённая семейным положением, одинокая женщина к выработанному ею ритму жизни привыкла и почти забыла то, что много лет терзало её ум, душу и любящее сердце. Жила себе взрослея тётя, учила детей прекрасному и думать уже не думала, что однажды сможет вдруг прилететь ей из прошлого жестокая и безжалостная оплеуха и эта, с таким трудом зарубцевавшаяся было рана, снова вскроется и напоит тупо свежей кровью старый шрам юности, а предательски услужливая память, как тот палач не пощадит уже ни мозг, ни душу, ни сердце её и ни жизнь саму, вывернув наизнанку.
- Как тут быть? Какое принять ей решение? – ломала голову Маргарита Львовна, – ведь сын её Кадика – это практически её сынок, – пульсировала навязчивая мысль в уме.
- Какой он тебе сынок? – сопротивлялась её душа, – он, просто, сын того человека, который в прошлом бросил тебя, предав все ваши отношения!
- Какие ваши отношения? – взбунтовалось больное сердце – вы даже ни разу с ним не поцеловались, поэтому этот ни в чём неповинный мальчишка, но неожиданно оживший призрак из твоего забытого прошлого, Маргарита Львовна, – бухнуло молотом в груди, – с этой минуты, радующий твою женскую душу, должен стать близким тебе человечком, как память о том, кто тебе до сих пор очень дорог!
- А фортепиано у вас дома есть? – нарушила тишину, не отнимая головы от своих отёчных рук лучшая из педагогов на фортепианном отделении в данной школе.
- Неет! – коротко вздохнув, призналась ей гостья пенсионного возраста, – но могло бы и быть, если бы наш рояль, на котором играла ещё моя мама, победивший пролетариат не отнял бы у нас сразу после революции, штобы передать его здесь в открывшийся клуб!
- Вы из дворя-ан? – подняла поникшую голову удивлённая пианистка.
- Из служивых, – уточнила Сенькина бабуля, – мой отец ещё в начале века царским указом после института был назначен главным егерем в здешнее лесничество!
- И где он сейчас этот рояль? – полюбопытствовала Маргарита Львовна.
- Не знаю, – последовало честное признание, – сколько лет утекло…
- Жааль, – откликнулась с грустью учительница, – и как же вы тогда предполагаете сейчас заниматься? – тихо обронила она, – ведь, любой музыкальный инструмент, штобы на нём можно было бы чему-то научиться, дабы суметь на нём хоть што-нибудь сносно по технике только сыграть, требует к себе постоянного внимания и большого терпения. Да! – утвердительно заключила педагог, – ежедневного, если хотите, старания и усидчивости, при наличии, разумеется, этого у вас самого инструмента, на котором вы, уважаемая, я не знаю, простите вашего имени, отчества, собираетесь учиться играть!
- Играть желает учиться мой внук, но не я, – мягко парировала защитница чадушки своего неразумного.
- Я понимаю, – в том же тоне ответила ей полнотелая пианистка, – но играть, вы уж меня простите, это не от слова игрушка, а от понятия овладевать игрой на том или ином у нас выбранном вами для обучения музыкальном инструменте. Как-то так, если хотите!
- Я ничево не выбирала, – вздохнула бабуля, что-то поняв, – выбирал сам внучек!
- Ну и как вы хотите заниматься? – снова последовал тихий вопрос.
Ослабшая душой и телом молодая женщина не хотела обидеть этих двух, ставшими для неё какими-то близкими и родным, и одновременно остро ненавидимыми ею, и она, не зная как быть, просто тянула время, надеясь, что без инструмента парнишка не будет у неё учиться, а другому педагогу передать его она не согласна ни за какие коврижки.
- Да мы ничего, собственно, не хотим, – не осталась в долгу бабуля, – мы всего то, навсего желаем учиться у вас вашей музыке!
- На чём, если дома у вас нет инструмента? – приподняла голову наряженная ёлка. – уцепившись, как за спасительную соломинку, за свою последнюю надежду.
- А што, это самое пианино есть у всех, у ваших учеников? – недоверчиво и прямо последовал вопрос настойчивой защитницы единственного непоседы.
- Вы правы. Не у всех! – донеслось признательно в ответ.
- Так в чём же дело? – начала свою атаку упрямая клуша.
- Дело в том, что все дети, у которых нет дома своего инструмента, занимаются тут у нас в школе. И для этого существует специальное вечернее расписание по времени и по классам для этих занятий, чтобы дети смогли выполнить свои домашние задания, осваивая новый материал!
- Ба, какой материал? – дёрнуло чадо няньку за рукав пальто.
- Я имею ввиду нотный материал музыкальных произведений, – пояснила Сеньке в будущем его любимый педагог и человечек.
- Вы хотите сказать, што для моего внука в вашем расписании… – начала издалека, в душе негодуя, отважная клуша, – не найдётся времени и места?
- Я хочу сказать, што далеко не все из этих детей, как ваш внук, одарены такими же как у него способностями, поэтому для них вполне хватает и этого вечернего в один час за день самостоятельного репетиционного периода, штобы, не спеша, двигаться дальше!
- А моему репетитору часа не хватит? – ощетинилась не на шутку бабулька.
- Во-первых ваш внук, довольно поздно, надумал учиться, – остудила её порыв эта с виду покладистая дочь Палестин, – а во-вторых ему, штоб догнать своих сверстников, в день нужно не час для занятий, а гораздо больше времени и внимания уделять избранному им инструменту!
- Ну, может быть, на первых порах пока мы, как и все дети в школе по вечерам и по одному часу позанимаемся, – робко предложила доморощенный покровитель, – а потом то уже, как Господь Бог нам подскажет?
- Предположим, – согласилась зав. отделением, – на первых парах, как предлагаете вы, в сентябре сможете начать вечерами заниматься в школе. А дальше-то што?
- И што ваше дальше то означает? – не поняла мадам Щёкина.
- Ваш способный к музыке внук начнёт расти как музыкант, и ему уже потребуется больше времени для совершенства своих приобретённых навыков, – усомнилась она в его успешности поздних в один час занятий, – родители тех детей, кто занимается по вечерам, стремятся побыстрее купить ребёнку свой инструмент!
- И у нас, – указала на внука мать его матери, – если будут хорошие успехи, то дочь пообещала ему купить тогда пианино!
- Хорошо, – приняла решение пышнотелый цветок, – идите к завучу и подавайте ей свои документы. Если она спросит к какому педагогу в класс оформлять, скажите ей, што я беру вашего внука к себе, в свой класс как отстающего, а начинать заниматься мы с ним начнём прямо с завтрашнего дня!
- И во сколько ему быть у вас? – уточнила счастливая бабулечка.
Посмотрев на маленькие часики на левой руке, учительниц сообщила.
- Ровно в девять часов утра я жду ево в этом классе, – и добавила, – без опоздания!
- Спасибо вам, – поклонилась благодарно сама радость и забота.
- Спасибо говорите не мне, а ему, вашему внуку. Такой дар, как у нево, не должен зря потеряться и пропасть. Не простительно будет тогда ни вам, ни мне, да и ему самому вашему внуку, – завершила приём сердобольная душа, в последствие, хоть и ненадолго, а третья для Сёмки после бабушки с мамой родная душа.