Там, на Чёрной реке

ТАМ, НА ЧЁРНОЙ РЕКЕ

Часть первая.

Солнце стояло ещё высоко, но уже чувствовалось приближение ночи. В воздух поднялось призрачное марево, которое парило над высокой травой, разнося повсюду терпкий запах цветов. Тонкими, чуть видимыми столбиками кружилась комариная карусель. Это живое подобие смерча то и дело догоняло идущих путников, облепляя лицо и руки, и негде было укрыться от этого назойливого кровососущего гнуса. Неопределённость угнетала мысли путников, которые совсем отчаялись и не знали, дойдут ли до своей цели или сгинут среди этой суровой тайги, полной жизни и полной смертельной опасности. Третий день был на исходе. Сколько их ещё впереди, не знал никто.
Путников было трое. Заросшие густой щетиной лица шелушились, опалённые жарким солнцем. У двоих из них одежда, отдалённо напоминавшая военную амуницию, выцвела и отдавала белизной, поблескивая чуть видимыми кристалликами соли. У каждого за плечами было по довольно вместительному мешку, перетянутому кожаными сыромятными ремнями, а короткоствольные казачьи карабины и широкие ножи, висевшие на поясе, придавали путешественникам воинственный вид.
Дойдя до высокой разлапистой ели, стоявшей на краю густого чёрного леса, они сбросили на землю поклажу, и устало повалились в траву, не в силах продолжать свой путь.
Стройный средних лет человек тихим скрипучим от жажды голосом прохрипел:
     – Чёртова жара… Как назло, ни одной посудины нет, тащимся словно верблюды по безводью. Хоть бы в болоте каком напиться…
     – И то правда, – прошипел рыжебородый детина, расплывшись в лукавой улыбке, – бывало, пашенку боронишь, пройдёшь полосочку - рубаху хоть выжимай. Водицы бы испить… Ан нет… Попьёшь разок, разохотишься и будешь потом весь день хлебать.
     – Полноте юродствовать, ротмистр. Папаша ваш, помещик, сам что ли, земельку пахал? Сидел, небось, в гостиной с рюмочкой шустовского да барыши подсчитывал. Земли-то сколько имел, бог ты мой! А какой дом в первопрестольной!
      – Ан нет, Николай Валерьевич, я пробовал и пашенку попахать, и сена покосил вдоволь. Любопытство, знаете ли, юношеское. Хотелось самому вкусить солёного крестьянского хлебушка.
     – Господа! – вздрогнув, прошептал самый юный из них, – там, за кустами, кто-то есть!
Все насторожились. Через мгновение рыжебородый рассмеялся и ловко бросил палку в стоявшие неподалёку кусты. Из густого смородника вылетела небольшая сова и, испуганно хлопая крыльями, скрылась за ближайшими деревьями.
Все рассмеялись, и этот громкий смех эхом прокатился по дикому лесу.

1.
Преследователи.

Всю ночь накрапывал мелкий дождик. Он шёл уже несколько часов, но так и не смог напоить влагой землю, иссушенную палящим двухнедельным зноем. Село дремало в предрассветной мгле, не думая просыпаться, хоть и прокричали уже хриплым тенором петухи. Безмятежный сон жителей прервал дробный перестук конских копыт. На центральную улицу влетел всадник и промчался, разбрасывая в стороны шматки мокрой глины. Он остановился у большого, с резными ставнями, дома и нервно забарабанил нагайкой в окно.
      – Товарищ Воронцов! Товарищ Воронцов!
     В окно выглянуло взлохмаченное небритое лицо, затем исчезло и через мгновение окно открылось.
      – Чё те надо? – прогнусавил невысокого роста коренастый мужик, часто моргая заспанными глазами.
      – Воронцова давай! Живо, мать твою, – закричал всадник, размахивая нагайкой. Человек отпрянул от окна.
      На крыльцо вышел командир отряда особого назначения Воронцов, на ходу заправляя под ремень линялую гимнастёрку.
      – Чего раскричались?
      – Товарищ командир! От Ивана Петровича я. Мальчонка прискакал из Раздольного. Белые там нынче заночевали, человек двести конных. Неровён час, сюда двинут. Уходить вам надо.
     Воронцов перекинул через плечо деревянную кобуру с маузером:
     – Сенька! Быстро всех сюда, – и, увидев, что тот замешкался, прикрикнул, – шевелись же, ядрена вошь!
      Сенька с разбегу сиганул через плетень и помчался к соседнему дому. Через несколько минут все были в сборе. Красноармейцы входили в «апартаменты» командира, на ходу занимаясь своими делами: кто застёгивал пуговицы и поправлял гимнастерку, кто приглаживал взъерошенные после сна волосы.
      Воронцов осмотрел всех укоряющим взглядом и встал:
      – В Раздольном белые, – сказал он надтреснутым от волнения голосом, – сами знаете, бой принять мы не можем, надо уходить. Имеется два предложения: первое – идти через тайгу до перевала Сары;ч, а там свернуть на Березняки. В Березняках стоит наш полк. Второе – загрузиться на баржу и сплавиться по Чёрной к Каменску. Это всё. Какие будут соображения?
      Первым встал пожилой седоволосый мужчина с пышными, закрученными кверху усами:
      – Через тайгу никак нельзя, догонят. Да и, наверняка, больше их будет, чем нас, к тому же на лошадях. На барже лучше будет; однако вода нынче здорово упала – не застрять бы в порогах.
      Красноармейцы, до сих пор молчавшие, начали высказывать свои мнения, громко перебивая друг друга. Голоса их слились в невообразимый гвалт, в котором ничего невозможно было разобрать.
      – Да тише вы! – возмущённо прокричал Воронцов. Все замолчали.
      – Решено. Грузимся на баржу – и точка. Погрузку начать немедленно. На всё даю вам не более получаса. Не дай Бог, белые насядут.
      Все встали и, торопясь, вывалили на улицу. Погрузка началась. По широким сходням на баржу завели лошадей, запряжённых в телеги, на которых валом лежали мешки с провиантом, скатки шинелей, оружие и брезентовые сумки, опломбированные тяжёлыми свинцовыми пломбами. В сумках находился валютный запас небольшого коммерческого банка, реквизированный Уездным Ревкомом. На телегах сидели красноармейцы, держа наизготовку трёхлинейки. Группа охраны состояла из двенадцати человек и была вооружена до зубов: каждый боец имел винтовку, три-четыре гранаты. На второй телеге стоял станковый пулемёт, ощерив своё чёрное, несущее смерть дуло.
      Колчаковцы наступали. В уездный комитет пришла срочная телеграмма Комиссариата финансов, предписывающая экстренно эвакуировать деньги и золотой запас, хранящийся в городском банке. Близлежащая железнодорожная станция уже была занята белыми, и красноармейское командование приняло решение отправить ценный груз подальше от фронтовой полосы под охраной небольшого вооружённого отряда. Основные силы красных приготовились к защите уездного центра.
      Рано утром отряд особого назначения двинулся вглубь тайги, а к вечеру того же дня колчаковцы взяли Раздольный. В погоню за беглецами был послан конный, хорошо вооружённый отряд.
      Всего через четверть часа после того, как баржа, гружённая красноармейцами, отошла от причала, в деревню влетели всадники. Наспех расспросив местных жителей, они бойким аллюром понеслись вдоль заросшего тальником берега. Не прошло и часа, как беглецы были настигнуты. Баржа медленно двигалась вдоль противоположного берега реки. Каких-нибудь триста метров отделяло её от преследователей. Попытки приблизиться к барже вплавь не приносили успеха. Лишь только казаки направляли своих лошадей ближе к воде, красные открывали шквальный огонь, заставляя противника отказаться от этой дерзкой затеи. Весь день конники двигались вдоль берега, не пытаясь предпринимать более решительных действий.
      К вечеру утомлённые длинным переходом преследователи остановились на привал.
      – Спешиться, – раздалась долгожданная команда,  и люди, изможденные долгой дорогой, сваливались с коней, медленно прохаживаясь, разминая затёкшие конечности.
      Штабс-капитан Дорожинский, командир отряда, всё ещё сидел на своём сером от пыли коне и следил в бинокль за медленно удаляющейся баржей. Казаки разбрелись по берегу, занимаясь каждый своим делом. Одни, стоя по пояс в воде, смывали с лошадей дорожную грязь, другие разводили костёр. Некоторые лежали, не в силах преодолеть усталость.
      Штабс-капитан остановился возле невысокой раскидистой сосны, перед которой на упавшем дереве сидел ротмистр Потапов, слез с коня и достал из потёртой кожаной сумки карту.
      – Что будем делать, Андрей Игнатьевич? Этак можно и упустить, а время не терпит. До Каменска вёрст пятьдесят, а там – красные.
      Ротмистр не ответил. Он безучастным взглядом смотрел куда-то в надвигающуюся темень, жадно курил, со свистом выдыхая ароматный табачный дым, и постукивал гибким ивовым прутиком по голенищу сапога. Через некоторое время ротмистр бросил папиросу, придавив её каблуком, и стал медленно ходить взад-вперёд, думая о чём-то своём.
      – Не маячьте, Потапов! Поберегите нервы, они вам ещё пригодятся. Ложитесь-ка лучше да вздремните часок-другой. С рассветом двинемся.
      Ротмистр с остервенением сломал прут и швырнул обломки на остывающий прибрежный песок.
      – Чёрт бы их подрал. Успей на полчаса раньше – всех бы взяли, прямо в тёплых постельках. А теперь…
      Но Дорожинский его уже не слышал, он спал, привалившись к тёплому стволу дерева. Ротмистр подошёл к казакам и, сев у затухающего костра, стал сгребать в кучу полуистлевшие головешки. Снопы искр яркими светлячками рванулись к чёрному небу и смешались со звёздами, рассыпавшимися по всему небосклону. Костёр разгорелся с новой силой. Казаки похрапывали, развалившись у тлеющих кострищ. Усталость свалила их, и, казалось, нет на всём белом свете силы, которая смогла бы поднять этих людей и двинуть дальше.
      За спиной ротмистра кто-то зашевелился. Потапов оглянулся. Из-под короткой казацкой шинели на него глядели немигающие глаза, в которых сквозило чисто детское любопытство.
       – Что, Лёша, не спится? – промолвил он с нежностью в голосе и потрепал юношу по вихрастой голове.
      – Не спится, Андрей Игнатьевич, что-то неспокойно на душе. Всё думается о доме, об отце и маме.
      –  Спи, Лёшенька, спи, всё будет хорошо. Тебя всегда будут ждать: сейчас – родители, потом – любимая женщина, а для меня всё это ушло безвозвратно. Гол, как сокол: ни родных, ни близких.
      Ротмистр тяжко вздохнул и отвернулся. Юноша укрылся с головой шинелью и мирно засопел, предавшись мечтательному детскому сну. Потапов ещё раз пошевелил угли костра, бросил в него несколько сухих веток и при свете вспыхнувшего пламени принялся чертить на песке какие-то замысловатые фигуры. Он то и дело перечёркивал их, разравнивая песок подошвой сапога, то принимался чертить снова.
      Неподалёку зафыркали лошади, рядом с которыми виднелся чёрный силуэт часового. Ротмистра осенила мысль. Он резко поднялся и направился к казаку, охраняющему тихий сон уставших однополчан.
      – Послушайте, Вавилов. Ведь вы, кажется, из местных? – обратился он к часовому.
      – Так точно, ваше благородие, – ответил тот, вытянувшись во фрунт, – здесь рукой подать, вёрст тридцать, не более.
      – А что, любезный, можем мы обогнать большевичков? Здесь ведь, кажется, неподалёку пороги на реке?
Казак, задумавшись на минуту, ответил:
      – Через тайгу часа три пути. Место болотистое, но я края эти хорошо знаю, охотничали здесь с дядькой, соболька промышляли, белку. Провести могу, только вот с лошадьми не пробраться: уж больно буреломов много да трясина местами. Баржа-то до порогов не раньше обеда доплывёт, уж больно река извилистая в этих местах.
      Ротмистр одобрительно похлопал часового по плечу и ушёл, довольный своей находчивостью. Как только забрезжил рассвет, он разбудил штабс-капитана и рассказал о своём плане.

2.
Лёша Паничев

      В двухэтажном особняке, стоящем на самой широкой в городе улице, весь вечер царило веселье. Виновником торжества был Лёша Паничев, сын местного золотопромышленника, только что окончивший гимназию. Молодые люди, одетые в строгие чёрные костюмы, с юношеской лихостью приглашали дам и подолгу кружили с ними по залу. Вальсы и мазурки сменяли друг друга, то увеличивая, то уменьшая темп грациозного кружения юных партнёров. Весь вечер громко играла музыка, гулко взрывались бутылки шампанского под взвизгивание нарочитого девичьего испуга. Лёша стоял в стороне и смотрел на всё это безучастным взглядом. Он был человеком сдержанным, хотя время от времени глаза и еле заметная улыбка выдавали его прекрасное настроение. Радость переполняла его через край, и всё в этой жизни казалось изумительным, а мечты, которыми всегда наполнены мальчишеские сердца, приобретали всё более явственные очертания.
      Отец Алексея хоть и вынужден был уехать по неотложным делам, всё же успел организовать празднество наилучшим образом. Это было первое после многолетнего траура настоящее семейное торжество. Старший брат Алёши – Константин, любимец семейства, – был убит на германском фронте, и после этого все праздники Паничевы встречали скромно, не приглашая гостей. Лёша, как самый младший в семье, был всеобщим любимцем, хоть и не слыл баловнем. От своего отца он унаследовал все самые лучшие качества: аккуратность, бережливость, добродушие,– и всегда ставился в пример своим одноклассникам.
      Быстро пролетали дни. Алексей стал студентом университета, но грянули революции, пронесшиеся губительным смерчем по человеческим судьбам, и молодой человек вынужден был вернуться домой, навсегда распрощавшись с надеждой стать дипломированным юристом. В родном городе для него не нашлось достойного занятия, и юноша предавался праздности и ничегонеделанью, изредка вспоминая об учебниках, всё ещё надеясь когда-нибудь продолжить учёбу.
      Ещё один день начался как обычно, не предвещая ничего особенного. Но неожиданно события развернулись с такой стремительностью, словно какая-то сверхъестественная сила собрала, соединила в этом дне самые скверные понятия о жизни.
      Красные, стоявшие в городе, реквизировали банковские счета и вклады, большую долю которых составляли капиталы Паничева-старшего. Алексей, узнав об этом, пришёл в УКом выяснить обстоятельства этого дела. Он довольно долго просидел в приёмной председателя Совдепа, в кабинете которого шло совещание, и с нетерпением поглядывал на часы, не решаясь заговорить с высокомерной, внушительного вида секретаршей. Та сидела, насупив брови, и двумя пальцами неуклюже стучала по клавишам видавшей виды печатной машинки. Через некоторое время из председательского кабинета вышел представительный мужчина, затянутый в кожаную куртку. Алексей догнал его в коридоре и, представившись, спросил:
      – Извините, гражданин! Я здесь по делу, не терпящему отлагательств. Меня интересует вопрос об изъятии из банка денежных средств и аресте всех счетов моего отца. Дело в том…
      – Вот вам мой совет, – перебил его человек, – ступайте домой, здесь и без вас разберутся. И вот ещё: не суйте свой нос во взрослые дела. Весь капитал, который ваш папаша нажил на поте и крови трудящихся, будет возвращён тому, кому принадлежит.
     С этими словами он резко повернулся и уверенной походкой вышел на улицу, хлопнув дверью. Только несколько дней спустя юноша узнал, что человек в кожанке был ни кто иной, как председатель уездной ЧК. Алексей, опешивший, остался стоять в коридоре. Он, студент юридического факультета, не мог понять, почему стало возможным такое беззаконие, этот грабёж среди бела дня, как могут люди совать руки в чужой карман, не испытывая при этом ни малейшего угрызения совести. Молодой человек вышел на улицу и побрёл к своему дому, снедаемый чувством беспомощности и отчаяния.
      После пережитых потрясений юный Паничев затаил злобу на власть, которая в его понимании только и могла, что насаждать насилие и разбой в отношении имущих граждан.
      Минуло несколько дней. Случайно Лёша познакомился с молодыми людьми: студентами, гимназистами, – которые разделяли его взгляды на деяния новой власти. Вскоре ими была создана тайная молодёжная организация, которая вела агитационную работу среди местного населения. В городе стали появляться листовки с контрреволюционными воззваниями и призывами оказывать сопротивление действиям Советов. Организация просуществовала недолго. Уже через полгода многие её члены были арестованы, сам же Паничев вынужден был укрыться у дальних родственников, живущих в небольшой деревеньке. Здесь юношу никто не знал, а наиболее любопытным родственники представляли его студентом, приехавшим отдохнуть на каникулы.
      Началось долгожданное лето. И вот в самый его разгар в деревню вступил отряд казаков. В это утро Алёша был разбужен ржанием лошадей и зычным гиканьем всадников. Он вышел на крыльцо и увидел невдалеке верховых, с гордой осанкой сидящих на своих скакунах.
      Подойдя поближе, юноша с нескрываемым любопытством принялся их рассматривать.
      – Лёшка! Паничев! Какими судьбами? – услышал он за спиной весёлый знакомый голос. Оглянувшись, юноша увидел офицера, который улыбался, обнажив ровные ряды ослепительно белых зубов.
      Это был Дорожинский – однокашник старшего брата. Они с Константином были неразлучными друзьями, и только суровые фронтовые дороги Первой мировой войны развели их.
      – Николай Валерьевич? – выдавил Алексей, немея от неожиданности и в одночасье забыв о существовании каких-либо других слов.
      – Он… Он, дорогой ты мой! Рад тебя видеть. Но почему ты здесь, не дома? Что случилось?
      Дорожинский крепко обнял его, дружески похлопывая по плечу:
      – Сколько лет-то не виделись? Возмужал! Настоящий гвардеец! А ведь я только из уезда. Жаль времени не было забежать к твоим. Как там они?
      Ещё не оправившись от внезапного потрясения, Алексей несвязно лепетал что-то дрожащим от волнения голосом. Казаки, сидя на лошадях, улыбались, с интересом наблюдая за этой неожиданной встречей двух близких людей.
      К штабс-капитану подошел ротмистр Потапов и шепнул что-то на ухо. Дорожинский ласково потрепал юношу по взъерошенной голове и ловко вскочил на своего коня.
      – Пора, брат, пора…
      Алексей ухватился за стремя и умоляюще поглядел на штабс-капитана:
      – Николай Валерьевич, возьмите меня с собой, мне никак нельзя здесь  оставаться!
      Офицер улыбнулся и обратился к своему спутнику:
      – А что, ротмистр, возьмём юного гусара? Видите, в нём так и кипит страсть к опасным путешествиям.
      – Конечно, почему бы не взять, пусть хлебнёт солёного солдатского пота, разомнётся, а то засиделся, небось, зажирел на мамкиных харчах. И лошадёнка найдётся.
      Радостный Паничев сломя голову влетел в дом, сунул в сумку кое-что из попавшихся под руку вещей и выскочил на улицу. Казаки были уже готовы и сидели в сёдлах, сдерживая твёрдой рукой рвущихся в путь лошадей. Через минуту отряд стрелой летел вдоль извивающейся с песчаными берегами реки.

3.
На барже.

      Вечерело. Тёмная гладь реки поблёскивала местами, отражая тусклый свет луны. Река хоть и была неглубокой, но дна не видно, ведь не зря с незапамятных времён прозвали её Чёрной.
      Баржа прибилась к заросшему густым тальником берегу и словно слилась с ним в единое целое. Из-за предосторожности огонь не разжигали, даже закуренных цигарок, умело спрятанных в рукава шинелей, не было видно. Красноармейцы тихо, вполголоса переговаривались, коротая тревожную бессонную ночь.
      – Эх, похлебать бы чего тёпленького, а то от сухарей этих под ложечкой сосёт, а сытости никакой.
      – Да-а, – вторил другой голос, шутливо подначивая, – борщеца со сметаной, винца два стакана да с пухлой Катериной на мягкую перину…
      Бойцы тихо захихикали, потешаясь над нерадивостью красноармейца и его мечтой о сытой жратве. Ненадолго воцарилось молчание, и только слышно было, как шуршат волны, перекатывая мелкую прибрежную гальку. Воронцов сидел на краю телеги и шёпотом переговаривался со своим заместителем:
      – Я думаю Пантелеева с сыном оставить в засаде. Офицеров снимут, а без них казачки; наверняка дальше не пойдут. Место только нужно подобрать удобное, чтобы смогли уйти. Только так, думаю, сможем оторваться. Ответственность, сам понимаешь, огромная. Пантелеев – знатный охотник, не смотри, что в годах, другому молодому фору даст, да и сынок его, Васька, тоже малый не промах, весь в папашу.
      – Правда твоя, командир. Я Терентия ой, с каких пор знаю. Это от деда в ихней родове страсть к охоте пошла. То-то сказывают, за зиму столь соболей настреливал, на всю деревню можно было шуб нашить, а тайгу знал лучше собственной избы. Здесь неподалёку берег обрывистый, там их и надо оставить. Казаки вплавь не пойдут, течение там быстрое, да и берег высокий, на лошадях не взобраться.
      – На том и порешили, – ответил Воронцов и, поднявшись, пошёл поближе к красноармейцам.
      Те сидели кру;гом. Один из них, видимо, человек бывалый, травил молодняку фронтовые байки:
      – Сидим мы, значит, братцы, в засаде. Кругом… хоть глаз коли. Глядь, идёт себе, как по своему подворью. Здоровее-е-енный такой – в темноте-то даже сучок оглоблей кажется. Видать, нужда его на холодок-то потянула. Приноровился я – хвать его прикладом по загривку, рукавицу в рот засунул, а он и не брыкается. Всю ночь волок до своей позиции. Притащил. Докладываю: так, мол, и так – языка вот взял. Хватились тут все его развязывать, а он окоченел уже, знать лишка я его пристукнул. Как посветлело – тьфу ты: ерманец-то, хлюпенький такой, росточком мне под подбородок будет, не боле. Вся рота так и покатилась. С тех пор и прозвали меня «Язычком».
      – Ох и трепло ты, Сенька, сказал Пантелеев, лукаво улыбаясь, – я думал за помело «Языком» тебя прозвали. Трещишь, как сорока на суку, даром, что ботало без костей. Ты и сам-то росточком не вышел – под телегами ходишь, не пригибаясь, а германец какой же тогда был? Что у них, карлов что ли на войну мобилизуют.
      Все красноармейцы грохнули оглушительным смехом, схватившись за животы и катаясь по дощатому настилу палубы. При виде командира они урезонились и встали. Воронцов глянул на весельчаков, делано хмуря брови и шутливо поругиваясь, сам еле сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха.
      – Что ж вы галдёж устроили? Всё зверьё в округе пораспугали. А как белые услышат? Дохохочетесь мне…
      Вскоре начало светать. Все засобирались, складывая свои нехитрые пожитки, чтобы с первым лучом восходящего солнца двинуться дальше. Солнце не заставило себя долго ждать. Оно медленно выползло из-за леса, позолотив своими тёплыми ласковыми лучами верхушки кудлатых деревьев. Баржа отчалила от берега и, не спеша, поплыла вниз по течению, подталкиваемая слабым водяным потоком.
      Красноармейцы были готовы к любым неожиданностям. Они укрылись за телегами, и только видно было, как один человек, стоя во весь рост, медленно поворачивал веслом, направляя утлую посудину в нужное русло.
      Спустя пару часов баржа снова причалила к берегу. Река в этом месте была узкой, камнем перебросишь, но высокий, крутой берег, отвесный, словно крепостная стена, возвышался на противоположной стороне. Здесь и решил командир оставить засаду. Пантелеев с сыном сбросили на берег свою амуницию, наскоро попрощались с товарищами и стали взбираться наверх, цепляясь за редкий колючий кустарник. Место они облюбовали на самом краю обрыва за давно упавшей сухой осиной, которая, в случае необходимости, могла послужить хорошей защитой от пуль неприятеля. Здесь же неподалёку наломали свежих пихтовых веток и устроили себе мягкую, удобную лежанку, опьяняюще пахнущую хвоей.
      Готовились основательно. Вещи и боеприпасы разложили в таком порядке, чтобы в нужный момент были под рукой. День разгорался с неимоверной быстротой. Роса на траве быстро высохла и уже не освежала упоительной прохладой. Зоркие глаза охотников пристально вглядывались в даль в ожидании отряда преследователей. Однако младшему Пантелееву это скоро надоело и он, улёгшись удобней на спину, закрыл картузом лицо от палящих лучей и затих.

4
Через тайгу.

      Казаки собрались в один миг. С детских лет подготовленные к строгой воинской службе они делали всё быстро, но без лишней суетливости. Взяв с собой только оружие, отряд двинулся вглубь тайги. Лошадей в этот трудный таёжный переход решено было не брать. Двое казаков, назначенные для охраны лошадей, собрали оставшиеся вещи, навьючили их на спины скакунов и, связав их поводьями, двинулись вдоль берега.
      Путь через тайгу оказался действительно нелёгким. Густые заросли кустарника то и дело сменялись глухими распадками, вдоль которых бежали прохладные лесные ручейки. Временами зыбкие торфяные болотца преграждали путь и, чтобы не тратить время, приходилось идти напрямую по качающемуся и хлюпающему зелёному ковру, в котором местами пугающе открывали свою пасть чёрные дыры бездонной трясины.
       Привыкшие к верховой езде казаки не были готовы к длительным пешим переходам, и к исходу третьего часа пути многие уже плелись, еле переставляя ноги.
      Дорожинский, то и дело останавливаясь, поторапливал отставших казаков. Впереди всех мягкой походкой охотника ступал Вавилов. Исходивший тайгу вдоль и поперёк, он и теперь не чувствовал усталости, давно привыкнув к нелёгкому труду промысловика-соболятника.
      – Глядя на вас, Вавилов, не скажешь, что столько отмахали по бездорожью, – отпыхиваясь, выдавил ротмистр, – а я без своего иноходца даже до нужника не доберусь. С четырнадцатого года из седла не вылажу.
      Он остервенело отломил разлапистую ветку и стал отмахиваться от наседавших комаров. Вскоре отряд выбрался из ещё одного болота. Впередиидущие остановились, поджидая отставших.
      Штабс-капитан сел на мокрую траву и, сняв сапоги, принялся выжимать сырые, серые от грязной болотной жижи портянки:
      – Успеем? Нет? – спросил он подошедшего Потапова.
      – Надо успеть во что бы то ни стало. Иначе дело – швах, – ответил тот, похлёстывая веткой по лицу и шее, – чёртово племя. Создал же Господь этаких тварей, искусали до невозможности.
      – Любят они вас, Андрей Игнатьевич, – ухмыльнулся Дорожинский и, поднявшись, двинулся дальше, подбадривая уставших подчинённых.
      Время неумолимо приближалось к полудню. Ротмистр часто поглядывал на часы и удручённо покачивал головой. Нужно было торопиться.
      Вскоре лес значительно поредел, и вдалеке блеснула тонкая полоска воды. Всё явственней доносился шум потока, перекатывающегося через небольшие валуны, почти полностью перегородившие реку. Отряд вышел на усыпанный камнями берег и остановился. Казаки, раздевшись по пояс, жадно пили и плескали прохладной водой на разгорячённые тела. На противоположной стороне, между камнями, был небольшой проход – единственное место, где могло проскользнуть небольшое судёнышко. Вода в этом месте была спокойней и лишь в некоторых местах бурлила, вырываясь из каменного плена и закручиваясь в воронки. Высокие сосны стояли на самом краю небольшого, но крутого обрыва, как будто охраняя от незваных пришельцев это Богом забытое место.
      Казаки с трудом перебрались на другой берег, срубили и сбросили в реку несколько больших лесин. В одно мгновение поток подхватил стволы и прибил их к камням, полностью перегородив проход. Дело было сделано.
      Все молча взобрались на обрыв и приготовились к встрече беглецов, которые вот-вот должны были появиться из-за поворота. Однако ждать пришлось довольно долго. Изнурительный полуденный зной сморил казаков. Измученные длительным переходом, они лежали на пожухлой траве и вяло переговаривались.
      Все разговоры сводились к одному: наступала пора травостоя. В суровую военную годину встали под ружьё мужики, без которых невозможно было тянуть крестьянское хозяйство. Многие семьи, живущие когда-то в полном достатке, теперь перебивались с хлеба на квас. Кто продал коровёнку-кормилицу, кто от нужды расстался с лошадью, без которой ни вспахать, ни сено поставить. Поэтому пробавлялись казачьи семейства с небольших приусадебных огородиков да лесных даров: ягод, грибов, орехов.
      Вот и сидели мужики, перемалывая нужду, истосковавшись по тяжёлой крестьянской работе, проклиная войну, принесшую славу, а вместе с ней смерть и опустошение.
      Те, что помоложе, сидели в сторонке, как бы организовав свою компанию, и жарко спорили о чём-то своём. В их разговоре был свой интерес. В молодые годы всегда хочется вольности, и она была им дадена войной, на которой и удаль молодецкую показать можно, и храбрость, и азарт, а придет нужда – и голову свою сложить за Веру и Отечество.
      Эх, разговоры-разговоры, сколько ни говори, а всё есть о чём.
      К командиру отряда, пригибаясь, подбежал молодой казак, стоявший на карауле. Он, было, спустился к реке, чтобы набрать воды в котелок, но, увидев вынырнувшую из-за поворота баржу, бросился назад.
      – Ваше благородие! Показались, – прошептал он тихо, как будто его могли услышать красные.
      Казаки засуетились и быстро заняли свои места. Они, прижавшись к земле и передёрнув затворы винтовок, стали ждать, чутко прислушиваясь к посторонним звукам.
      – Стрелять по команде, – вполголоса предупредил Дорожинский и, укрывшись за колючим кустарником дикого шиповника, достал из кобуры наган.

5
 В засаде

      Солнце медленно, но уверенно двигалось к зениту, совершая свой ежедневный и только ему одному известный нелёгкий небесный путь. Пантелеев с тревогой вглядывался вдаль в надежде, что вот-вот заколышутся верхушки прибрежных тальников, и выйдут к реке десятка два вооруженных до зубов белоказаков. Васька всё так же лежал рядом, раскинув руки. Из-под картуза, натянутого на лицо, раздавалось мерное, еле слышное посапывание.
      – Эх, молодость-молодость, – подумал Терентий, – своя-то ещё не забылась… Давно ли короткоштанными пацанами носились по окрестным угорам, разоряя стрижиные гнёзда. А теперь вот свои детишки вояками стали. Ваське вон осьмнадцатый годок только-только пошёл, а он настрелялся уже, навоевался.
      Рядом, раздвигая гибким телом подсушенное палящим солнцем разнотравье, юркнула зеленобокая ящерка. Пантелеев отпрянул:
      – Фу ты, шельма! Напугала совсем.
      Вдалеке послышались голоса. Еле уловимые звуки пронеслись вдоль реки, но слух бывалого охотника, натренированный многолетними охотничьими походами, уловил их легкое звучание.
      – Васька, просыпайся! Кажись, идут, – прошептал Терентий, толкая локтем сына.
      Васька нехотя повернулся на живот и с равнодушным видом, позевывая, спросил:
      – Чё, батя? Много их, нет ли?
      – Да отколь я знаю! Далече ещё… не показались.
      Голоса еле уловимо раздавались из-за поворота реки, скрытого густым, местами подходящим к самой воде тальником. Пантелеев-отец передёрнул затвор винтовки, проверяя наличие заряда в патроннике, а Васька ловким движением достал из холщовой сумы своё любимое, испытанное в деле оружие. Это был маузер, подаренный ему командиром Воронцовым за выполнение ответственного боевого задания.
      Через какое-то время из-за речного изгиба показался казак, держащий за уздцы лошадь, на лбу которой тонкой линией красовалась ровная, как натянутая струна, проточина.; За ним появился другой. Правой рукой он держал за повод коня, вслед за которым вереницей шли другие, привязанные друг к другу.
      – А где отряд-то? – спросил Васька, протирая кулаком заспанные глаза.
      – Да леший их знает, – ответил отец, в недоумении почёсывая загорелый лоб, – однако надо что-то решать! Сделаем так: ты снимешь переднего, да смотри не промахнись, нам здесь перестрелка ни к чему. А я второго положу. Отряд-то, видно, через тайгу ушёл. Коли возьмём лошадей, да другим берегом уведём, то останутся казачки пешими, а безлошадными не больно-то повоюют. Стреляем, как скажу… Да приклад к маузеру приладь, без него никак. Не приведи Господь, рука дрогнет.
      Терентий лёг удобней, расставив широко ноги, и плотно прижался щекой к деревянному прикладу трёхлинейки.
      Через две-три минуты он молча посмотрел на сына и легонько подмигнул обоими глазами, словно говоря: «Пора!»
      Хлёсткий, как первый весенний гром, залп пронзил скучающую таёжную тишь. Два выстрела слились в единый звук и покатились эхом вдоль речной глади. Из ближайшего ельника вылетела испуганная стайка птиц и разлетелась врассыпную, прячась в густых зарослях чернолесья.
      Впереди идущий казак опустил поводья и, ступив несколько шагов к реке, упал лицом вниз. Тело его задёргалось в предсмертных конвульсиях, словно не хотело расставаться с молодой жизнью. Второй, присев на коленки, свалился на бок.
      Выждав несколько минут и удостоверившись, что тела казаков лежат недвижимо, старший Пантелеев встал и, оглядевшись, промолвил:
      – Сейчас переправимся и поведём лошадей в обратную сторону. Там, насколько я помню, в двух верстах отсюда брод есть. Переберёмся на другую сторону и – ходу. Болот там мало, да и тайга плешивей будет. Суток за двое, дай Бог, доберёмся до своих. А ты, Василий, в баулах поройся, может, съестного чего отыщешь.

; Проточина – отметина в виде полосы белой шерсти,
проходящей по переносице лошади.

6.
Западня

      Выплыв из-за поворота на ровный отрезок реки, баржа быстро двигалась к порогам. Стоящий впереди красноармеец первым увидел стволы деревьев, перегородившие узкую её горловину:
      –  Командир, командир, там залом в порогах, к берегу поворачивай!
      Но было уже поздно. Раздалась частая трескотня винтовочных выстрелов. Большая часть красноармейцев погибла сразу, не успев даже осознать случившееся. Два бойца, прыгнувших в воду, чтобы добраться до берега вплавь, не сделали и нескольких взмахов. Их спины были мгновенно изрешечены меткими казачьими выстрелами. С высокого берега баржа да и вся речная гладь были видны, как на ладони. Несколькими пулями был перебит ручной румпель, и баржа, потеряв управление, боченясь, уткнулась в противоположный пологий берег, не доплыв до порогов нескольких десятков метров. Молодой красноармеец попытался развернуть пулемёт, стоящий на телеге, но тут же упал, сражённый казачьей пулей.
      Всё закончилось в одночасье. Успевший соскочить с палубы на прибрежный песок Воронцов лежал на спине. В широко открытых глазах его отражались редкие облака, плывущие по воле ветра в чужие края. Бурое пятно расплылось по выцветшей, побелевшей от солнца гимнастёрке командира. Смерть пришла мгновенно. Рядом с командиром распластался, широко раскинув руки, молодой красноармеец. Уголки губ подёрнулись кверху, и было не понять, то ли ужас смерти, то ли улыбка оставили свою отметину на юном, совсем ещё безусом лице.
      Спустя пару десятков минут казаки перебрались на противоположный берег и с нескрываемым любопытством стали разбирать пожитки красноармейцев, по-хозяйски уложенные на корме.
      – Смотрите, ротмистр, – воскликнул штабс-капитан Дорожинский, – мешки-то целы, и пломбы сохранились, видно, красные не больно-то интересовались содержимым.
      Пломбы действительно были целы. На лицевой и обратной их стороне чётко прорисовывались реквизиты Раздолинского банка. Приподняв один из мешков, ротмистр Потапов тихо заметил:
     – Да! По полпуда будет, не менее… Эко привалило! Удачливый вы, Николай Валерьевич. Однако наших с лошадьми ожидать придется. Казаки устали, пешком не пойдут.
     – Так и поступим, –  ответил Дорожинский, – дождемся утра. Провиант есть, переночуем, а там и в путь-дорожку. С этими-то что делать? – продолжил он и многозначительно посмотрел в сторону убитых красноармейцев, – так что ли оставим?
     – Не по-христиански как-то! – укоризненно заметил ротмистр, – пойду, распоряжусь.
      Ротмистр уверенной походкой двинулся в сторону казаков, которые сидели на песке, выливая из сапог и выжимая из штанов и гимнастёрок воду. Лопат на барже не оказалось. Дюжина казаков принялись стаскивать тела убитых красноармейцев в ближайший кустарник. Они сложили их в один ряд и забросали наломанными невдалеке разлапистыми пихтовыми ветками.
      Близился вечер. Оторвав от палубы баржи несколько сухих досок, служивые разожгли костёр и принялись варить суп из найденных продуктов. Квашеная капуста, лук, два десятка картофелин, небольшой кусок солёного, но уже пожелтевшего сала – всё пошло в это, без кулинарных изысков, незатейливое варево. Отужинав, казаки улеглись поближе к костру, подложив под свои тела красноармейские шинели. После длительного таёжного перехода и, хоть и короткого, но нервозного боя, они тихо разговаривали, дымя цигарками, делились впечатлениями и событиями уходящего дня.
      Только одному из отряда было неспокойно. Не имеющий боевого опыта, изнеженный мамками и няньками Алёша Паничев сидел на небольшом валуне у самого края воды и, бросая в воду мелкие камешки, о чём-то размышлял. Время от времени плечи его нервно подёргивались. Страх после увиденного не покидал его юношеский, неприспособленный к трагедиям и жизненным невзгодам ум.
      – Ну что, Алексей, как тебе наша казачья служба? – услышал он тихий, по-отечески мягкий голос.
      Паничев вздрогнул от неожиданности, но быстро пришёл в себя, увидев Вавилова. Тот стоял, подбоченясь, и смотрел на него ласковыми, лукаво улыбающимися глазами.
      – Ничего, дяденька, свыкнусь, – ответил он.
      Разговор не клеился, и Вавилов, постояв пяток минут, ушёл, направившись к отдыхавшим неподалёку офицерам.
      Командиры сидели на коряге и о чём-то разговаривали.
     – Я вот о чём думаю, – произнёс Вавилов неуверенно. – Наши-то с лошадьми, должно быть, задерживаются. Может, навстречу кого отправить? А то я и сам могу. Возьму кого-нибудь в напарники, да пройдёмся. Ночи нынче светлые, да и где плутать. Вдоль по берегу и пойдём.
      Офицеры переглянулись. Дорожинский согласно кивнул головой:
      – Пройдитесь, пройдитесь, милейший! Если какие непредвиденные обстоятельства – назад, без задержек.
      Вавилов ушёл. Будучи бывалым охотником, он наскоро собрал всё необходимое и, взяв с собой ещё одного молодого, но опытного казака, двинулся вверх вдоль реки.
      Шли долго. Наступила светлая северная ночь. Вся водная гладь и берег просматривались до следующего крутого поворота. Река в этих таёжных местах была извилистой. Она петляла между таёжными гривами, густо поросшими высокими соснами и редким кедрачом. Мерное журчание речки, да редкое всхлипывание далёкой выпи нарушали ночную таёжную тишину. Шли молча. Начало светать. Вскоре Вавилов с сотоварищем вышли на небольшую береговую отмель. Прибрежный песок весь был истоптан лошадиными копытами. Местами лежал не засохший конский навоз, и сразу было видно, что лошади стояли здесь недавно.
      – Странно как-то! Волнительно, – промолвил Вавилов, – давай-ка, друже, пошукаем в кустах. Сдаётся мне, что братьёв наших здесь положили, а коней увели.
      Через несколько минут обоих казаков, сопровождавших лошадей, нашли в кустах, наспех засыпанных песком и прикрытых ветками талины.
      С рассветом Вавилов вернулся. Скорбная весть поразила казаков. Терять товарищей в бою – дело привычное, а вот остаться без коня, без этого боевого друга, который и грудью прикроет от вражеской пули и раненного с поля боя вынесет, было нестерпимо больно.
      К обеду, молча собравшись и наскоро перекусив остатками вчерашней пищи, казаки двинулись пешком вверх по Чёрной.

7.
На Березняки

      Пантелеевы, перебравшись через реку с трофейными лошадьми, двигались на север в сторону Березняков. Шли весь остаток дня и всю ночь, украдкой обходя открытые места, боясь нарваться на казачий разъезд. Начало светать. Старший Пантелеев направил своего коня в неширокую ложбинку, густо заросшую таёжным разнотравьем, и вся лошадиная ватага двинулась за ним.
      –  Стой! Стрелять буду! – услышал он устрашающий оклик.
      Пантелеев отпустил поводья и резко скинул с плеча трёхлинейку…
      – Не шали, дядя! – окликнул его молодой голос, раздавшийся с противоположной стороны. Из кустов смородника высунулась голова молодого человека, державшего наизготовку короткий казачий карабин. Большой кудрявый чуб выбивался из-под видавшей виды фуражки, на околыше которой красовалась красная с потрескавшейся эмалью звёздочка.
      – Здорово, односельчане, – воскликнул он, – а я вас не сразу признал. Сначала засумлевался: Васька, думаю, нет ли?
      Василий соскочил с коня:
      – Санька, здорово! – они обнялись, по-братски похлопывая друг друга по спине.
      Старший Пантелеев слез с коня и сдержанно поздоровался. Пешком, ведя лошадей за уздцы, Пантелеевы двинулись за Санькой. Здесь неподалёку, в берёзовой рощице, заночевал отряд, двигавшийся к Раздольному. «Сводным» отряд назывался потому, что в состав его входили бойцы регулярных частей Красной Армии и добровольцы, основную часть которых составляли местные крестьяне, партизанившие в этих местах.
      Отряд возглавлял Пётр Васильевич Черемисов – старый большевик, отбывавший ссылку в соседнем уезде и после известных октябрьских событий собравший боевой отряд, состоявший из сочувствующих крестьян и деповских рабочих, обслуживающих Северо-Восточную Уральскую железную дорогу.
      – Ну, излагайте! Желательно обстоятельней. Нам любые, самые незначительные подробности в деле пригодятся, – сказал Черемисов, усаживая обоих Пантелеевых перед собой на постеленные солдатские шинели.
      Старший Пантелеев, по-мальчишечьи пошмыгивая носом, пробурчал что-то невнятное. Скромный от рождения, он всегда был неразговорчив, а уж рассказывать какие-нибудь истории и вовсе не умел. В любых, даже бытовых разговорах он постоянно путался, зачастую теряя ход мысли и последовательность событий.
      Наступила неловкая пауза. Командир отряда хитро улыбнулся и, подкручивая пышные, рыжеватые кончики усов, промолвил:
      – Давай, Василий, докладывай!
      Младший Пантелеев начал свой рассказ, украшая его множеством, порой совсем неуместных, надуманных подробностей.
      – Дело ясное! – не дослушав Василия, подвёл черту начальник штаба. Он, как кадровый военный, уже простроил все возможные действия.
      – Если казаки обошли Воронцова и первые оказались у порогов, – продолжил он, – то дело плохо! Я предлагаю изменить наш маршрут. Конечно, день мы потеряем, но у Воронцова груз ценный, утрата которого будет невосполнимой.
      – Другие предложения будут? – спросил Черемисов, обращаясь к рядом сидящим бойцам.
      Предложений не последовало. Не прошло и часа, как отряд двинулся в нужном направлении, выслав вперёд конную разведку в составе Саньки, Василия Пантелеева и ещё двух местных крестьян, хорошо знавших здешние места.
      Конный отряд красных двигался быстро, временами переходя с шага на рысь. К трём-четырём часам по полудню отряд вышел к речке Чёрной.
      Пантелеев-старший с двумя бойцами из местных охотников-промысловиков, перебравшись на противоположный берег, обследовали его и близлежащие кусты, придя к выводу, что казаки вверх по реке не проходили. Командир принял решение переправиться и организовать засаду, оставив на этом крутом берегу наблюдателей.
      Время тянулось утомительно долго. Бойцы, спешившись, укрылись в овраге, обнаруженном Пантелеевым. Они сидели на его некрутых склонах и тихо, еле слышно перешёптывались. Курить и разговаривать начальник штаба запретил категорически.
      Прошёл час, второй, третий… Солнце было уже готово скрыться за лесом. Вдруг над оврагом раздвинулись ветки, и вниз по склону скатился молодой боец. Прижимая ладонью исцарапанную кустарником щёку, он в полголоса прошипел:
      – Наблюдатели знак подали! Беляки идут!
      Бойцы молча, почти беззвучно, вскочили в сёдла и выстроились друг за другом вдоль оврага.
      – Подпустим поближе, и – галопом с шашками наголо, – промолвил Черемисов.
      – Эх, покрошим казачков! – раздался за его спиной выкрик.
      Командир повернулся и молча погрозил кулаком.
      Вернулся Санька – главный отрядный разведчик. Он отвёл командира в сторону и зашептал на ухо:
      – Остановились казачки;, обувку сбросили, видать, на ночлег устраиваются. Караул пока не выставили.
      Командир подозвал начальника штаба:
      – Казаки встали на ночёвку. Вот-вот засумеречет, атаковать конными нет резона, разбегутся казаки по кустам, где их потом искать. А то и палить начнут из кустов.
      Решили нападать пешими, обойдя казачий отряд со стороны леса. Расчёт был такой, что отступать противник сможет только к реке на чистый, со всех сторон просматриваемый берег.


8.
На реке

      Казаки шли, не останавливаясь, весь день. И лишь когда стало вечереть, они расположились в тени разлапистой вековой ели, сбросив сапоги, расслабляя натруженные длинным переходом ноги.
      Дорожинский с Потаповым остановились поодаль. Рядом с ними лежал Алексей Паничев, не в силах поднять руки, чтобы отогнать назойливых паутов. Ботинок с его левой ноги лежал рядом. На некогда белом, а теперь сером носке зияла бесформенная дыра, обрамлённая багровыми кровяными разводами.
      Ротмистр подозвал Вавилова. Тот, глядя на содранные кровяные мозоли, розовевшие на Лёшкиной ноге, укоризненно покачал головой:
      – Эко вас угораздило, молодой человек! Раньше не додумался посмотреть? Терпел, небось?
      Вавилов принёс скатку трофейной красноармейской шинели и, оторвав от неё рукав, промолвил:
      – Сейчас вот их благородия папироску докурят, пеплом ранку присыплем, да замотаем чистым бинтом, через день-два затянется.
     Сделав эту незатейливую процедуру, он натянул на Лёшину ногу рукав шинели, подогнув нижний край под стопу, и крепко перетянул бечёвкой. Получилось нечто, наподобие валенка.
      – Вот теперь мягче ступать будет, – заметил Вавилов, довольный своей работой. Он угостился папиросой, предложенной ему штабс-капитаном, и пошёл к своим.
      Однако не прошло и пары минут, как Вавилов вернулся:
      – Ваше благородие! Только от вас отошёл за те деревца, смотрю: блеснуло что-то вдали на другом берегу. Как раз на краю обрыва. Сдаётся мне, следят за нами. Здесь-то солнца уже не видно, а там, на верхотуре, оно ещё светит, да видно стёклышко у бинокля и сверкнуло.
      Ротмистр нервно передёрнул плечами:
      –  То-то мне тревожно стало под вечер. Интуиция, мать её! – выругался ротмистр.
      – Груз надо бы спрятать, – бросил в ответ Дорожинский, – за ним, видать, и устроили охоту большевички;.
      Вавилов, не мешкая, принёс опломбированные мешки и три короткоствольных казачьих карабина. И они, подхватив под руки Лёшу Паничева, углубились в лес.
      Отойдя от берега вглубь тайги метров на триста, беглецы услышали частые винтовочные и револьверные выстрелы.
      – Началось, – сказал Дорожинский, – ускорим шаг, господа!
      Тем временем на берегу разгорелся бой. Казаки, разутые, отступали к реке, отстреливаясь из карабинов. Некоторые из них вообще были без оружия, не успев взять его в суматохе. Берег был ровным, без единого валуна и коряжины. Укрыться было негде, и бойцы Черемисова, словно загонщики на охоте, расстреливали «загнанного зверя», укрывшись в густом прибрежном кустарнике. Выстрелы становились всё реже и реже.
      Беглецы уходили вглубь тайги. Вавилов шёл впереди. Он знал как никто другой направление, в котором нужно было продвигаться. Выстрелов уже не было слышно. Пройдя чуть более получаса, путники остановились.
      – Вы тут в ложбинке отдохните, а я вернусь чуток, погляжу, нет ли погони, – тихо промолвил Вавилов.
      Он, повесив на плечо карабин стволом вниз, тихой, по-лисьи беззвучной походкой, удалился в чащу леса.
      Ходил Вавилов долго. Хоть и светлые ночи, но в лесной чаще было темно и сыро. Вот уже и птицы замолчали, устраиваясь на ночлег, и только издалека долетало еле слышное, гулкое уханье серой неясыти.
      – Неприятненькое местечко, – пробурчал Паничев, – век бы сюда не хаживал.
      – О чём раньше-то думали, юноша, когда в попутчики набивались, – огрызнулся ротмистр, – понимали, небось, что не на прогулку с барышнями едем. Сидели бы дома, так нет, понесло… Путешественничек!
      – Не ругайтесь, господа, – примирительно произнёс штабс-капитан, – нам вместе предстоит отсюда выбираться. Так давайте оставаться друзьями.
      Вавилов вернулся только под утро. Он подошёл так же тихо, как и уходил. И путники невольно вздрогнули, увидев неожиданно возникшую рядом фигуру казака. Отойдя от попутчиков примерно на версту, Вавилов спрятался за недавно упавшей, но ещё пушистой лесиной и прождал до рассвета, прислушиваясь к звукам тайги. Погони не было.

9.
Втроём

      Утро было прохладным. От земли поднялся туман, который с восходом солнца упал на траву обильной росой, предвещая жаркий погожий день. Путники двигались неспешно. Ход их задерживал Лёша Паничев, нога которого от длительного перехода опухла и кровоточила. Вавилов время от времени разматывал бинт на его ноге и прикладывал какую-то, только ему знакомую, травку.
      Ближе к полудню остановились. Вавилов не спеша снял с себя мешок и тихо, будто самому себе, промолвил:
      – Тут верстах в пяти деревенька моя. Думаю, сходить надо, разведать. К вечеру вернусь. Ежели всё тихо, то остановимся ненадолго. Юношу подлечим, да и самим отдых требуется.
      – Ну, коли так, ступайте, – ответил Дорожинский.
      Вавилов встал, забросив на плечо карабин.
      – Постойте, Вавилов, – продолжил штабс-капитан. Он, не вставая, подтянул к себе один из мешков и срезал ножом пломбу. Немного пошарив внутри, Дорожинский вынул небольшой мешочек, из которого высыпал в ладонь золотые червонцы. Отсчитав десять штук, он передал их казаку.
      – Возьмите вот на всякий случай, – промолвил он.
      Вавилов взял деньги, с почтением наклонив голову:
      – Благодарствуйте, ваше благородие!
      К вечеру Вавилов не вернулся. Не вернулся он и на следующий день. Делать нечего – надо идти. И путники двинулись дальше, не зная направления своего маршрута. Тайга бескрайняя. На север ли, на юг – всё едино. Везде те же деревья, та же трава, да и птицы поют те же замысловатые одинаковые песни.
      Под вечер путники вышли к небольшой возвышенности. Взобравшись на неё, они увидели бескрайнюю таёжную даль. Тайга простиралась во все стороны, от края до края, и только вдалеке виднелись пролысины смешанного редколесья. Заночевали…
      Время как будто остановилось. И хотя утро сменялось полднем, а полдень вечером и ночью, казалось, время оставалось недвижимым, как будто неведомые силы замедлили движение Земли в бескрайнем космическом пространстве.
      На исходе третьего дня путники встали на ночлег. Из последних сил наломав пихтовых веток, они соорудили лежанку и развели костёр.
      – Однако, господа, двигаться становится всё труднее, – промолвил ротмистр и, закуривая последнюю папиросу, продолжил, – думается мне, что поклажу нашу необходимо спрятать. Место вот только нужно найти узнаваемое.
      – Да уж, с такой ношей нам далеко не уйти, да и у Алексея с ногой полный «капут». Как бы и его нести не пришлось, – продолжил мысль штабс-капитан Дорожинский.
      К утру, основательно выспавшись и отдохнув, путники двинулись в путь. За последние сутки им ни разу не довелось вдоволь напиться. Никаких водоёмов на пути не встречалось, кроме мелких, кишащих комариными личинками болот. Шли до полудня. Лес становился реже, стали появляться достаточно большие поляны, заросшие иссушенной палящим солнцем некошеной травой. Алексей остановился, навалившись всем телом на берёзовый посох, срубленный ротмистром в небольшой рощице, встреченной на пути.
      – Больше идти не могу, – промолвил он еле слышно высохшими и потрескавшимися губами.
      Они остановились на небольшой возвышенности, с которой была видна широкая береговая отмель, а за ней тонкой полоской поблескивала речка, манящая путников полуденной прохладой.
      – Сделаем последние усилия, господа. Река впереди. Умоемся. Напьёмся вдоволь, – промолвил ротмистр.
      Дорожинский с Паничевым молчали.
      – Николай Валерьевич, – продолжил ротмистр, – видите, неподалёку сосна обгоревшая? Никак молния спалила. Чем не примета. Может, мешки здесь и зароем, ведь неизвестно, сколько ещё блуждать, а груз с каждым часом становится всё тяжелей.
      Дорожинский молча махнул рукой, делайте, мол, как хотите.
      Полежав с полчаса, Потапов достал свой походный нож и, сняв дёрн, стал углублять яму, разрыхляя почву заточенным берёзовым колышком. Почва была песчаной и, на удивление, мягкой и податливой. Вскоре под деревом образовалась довольно внушительная яма. Достав из мешка с сорванной пломбой несколько золотых монет, ротмистр засунул их глубоко в карман, предварительно завернув в носовой платок, – вдруг пригодятся. Сложив мешки в яму, Потапов уложил сверху карабины и, прикрыв всё это богатство наломанными ветками, засыпал землёй. Аккуратно заложив яму дёрном, он встал и, осмотрев результат своего труда, причмокнул от удовольствия.
      Вытерев нож о траву, ротмистр начал вырезать буквы на обгоревшей сосне. Через несколько минут на обугленном стволе появилась светлая, обнажающая белую, неповреждённую внутреннюю часть дерева, надпись: «Poste restante»;.
      – А Вы не лишены чувства юмора, ротмистр, – заметил Дорожинский, – не станет ли, сей индоссамент; объектом внимания людей, неравнодушных к поискам сокровищ…
      – Вряд ли, Ваше Благородие! Не думаю, что коренные народности владеют почившими в Бозе языками, да и надпись – сама ничего не открывает, так, вроде баловства, заумь интеллектуальная. А, тем ни менее, для нас, сведущих, важная отметина.
      Штабс-капитан, сделав вид, что не понимает собеседника, продолжил разговор:
      – И где Вы, Андрей Игнатьевич, латыни обучались?  Не предок ли Ваш, поправ законы церкви нашей православной, привёл Вас к языческим богам Римской империи? Или Вы из католических догматов, почитателей Флиокве?4
      Ротмистр, обескураженный словесным напором штабс-капитана, замолчал, но, спустя пару минут, возразил:
      – Батюшка мой в православии крещён, и предки наши испокон веку в русской вере пребывали. А латынь, не мудрствуя лукаво, хотел познать лёжа в лазарете у самой княжны Гедройц в Дворцовом госпитале, что в Царском селе. Там сестра милосердия, дама родовитого сословия, за мной ухаживала, вот от неё и уразумел некоторые эскулапские словечки.
      Через два часа путники, освободившись от груза, налегке продолжили свой путь. Их манила уже не далёкая, но и не близкая речка, обещая прохладу и долгожданный полноценный отдых.
      К вечеру, вдоволь напившись и наплескавшись в реке, путники уснули, развалившись на тёплом, прогретом дневным солнцем песке под монотонное журчание воды и усыпляющее пение лесных, разноголосых, пернатых теноров.
      Сколько прошло времени – неизвестно.
      Потапов спал лицом кверху, по-детски подложив руки под голову. Сон был крепок. Казалось, никакие силы не могут разбудить этого жизнестойкого, но измотанного длинной и трудной дорогой человека.

; Poste restante – до востребования, лат. (примечание автора).
; Индоссамент –  передаточная надпись на ценной бумаге, удостоверяющая переход всех или части прав по этому документу к другому лицу  (примечание автора).
4 Флиокве –  догмат католической церкви о том, что Святой Дух исходит и от Бога Отца и от Бога Сына  (примечание автора).

10.
Исход

      Что-то большое и тяжёлое навалилось на спящего ротмистра. Будто гора упала и придавила лежащего на земле человека. Эта тяжесть сдавила грудь, не давая вдохнуть отрезвляющий, придающий силы воздух.
      Потапов открыл глаза. Три красноармейца лежали на нём. Один держал ноги, а двое других, придавив коленями грудь, пытались связать руки. Ротмистр, человек недюжинной силы и неробкого десятка, высвободившейся ногой ударил в грудь бойца. Тот, ойкнув, отлетел в сторону. Сбросив с груди двух остальных, Потапов попытался достать из кармана наган, но оглушительный выстрел отбросил его назад, повалив на землю. Пуля пробила лёгкое. Ротмистр лежал с открытыми глазами, кровь забулькала, заклокотала в горле и тонкой струйкой потекла по его небритой щеке. Неподалёку сидели Паничев и Дорожинский, руки их были скручены за спиной оружейными ремнями.
      Красноармейцы были бойцами отряда Черемисова. В ходе боя на речке Чёрной несколько казаков сдались в плен. Они-то и рассказали, что четверо из отряда во главе с офицерами ушли в тайгу, унеся с собой ценный груз. Позже возле таёжной деревни был пойман Вавилов. По найденному у него золоту красные сделали вывод, что остальные скрываются недалеко, где-то в тайге, но рано или поздно должны выйти к какой-нибудь речке. Отряд разбился на группы по пять-шесть конников, которые и разъехались по окрестным лесам в поиске беглецов.
      Группу, вышедшую на след тройки, возглавлял Санька, дружок Васьки Пантелеева. Красноармейцы наспех обыскали пленных и убитого. Вывернув карманы ротмистра, боец обнаружил, завёрнутые в носовой платок, червонцы.
      – Эка невидаль, – воскликнул он, – сколько лет живу, а такого богатства сроду не видывал!
      – И не увидишь больше, – иронично заметил Санька, вырывая платок из рук нерадивого красноармейца.
      – Пленных усаживайте на лошадей, пешком не дойдут. У мало;го нога вообще сгнила. До фельдшера какого ни есть довезти бы, – продолжил он.
      К концу следующего дня группа вместе с пленниками прибыла в Березняки. Лёшу Паничева определили в местный лазарет под постоянный присмотр немолодого, вооружённого берданкой крестьянина. Алексей был одет в университетский китель, и вопросов к нему, как к человеку невоенному, не возникало. Дорожинского определили в «арестантскую», временно оборудованную в амбаре местного богатея. Амбар был построен основательно. Стены его были сложены из толстых листвяжных брёвен, дверь обита двухмиллиметровыми железными листами.
      Алексея бросало то в жар, то в холод. Временами он вообще впадал в забытье, теряя сознание. Местный фельдшер, бывший на войне простым санитаром, определил у больного гангрену, но ампутировать ногу не осмелился, решив дождаться более опытного товарища.
      Штабс-капитана Дорожинского допрашивали два дня, но он отказывался отвечать, где были спрятаны банковские мешки, ссылаясь на то, что не видел, когда ротмистр их закапывал. Дело, мол, проходило ночью, местность не запомнил, примет никаких не было…
      Не добившись от офицера необходимых сведений, местное начальство решило препроводить его с конвоем в губернскую ЧК.
      В течение трёх дней были собраны охотники-промысловики со всех близлежащих деревень. Получив задание, они разошлись по ближнему таёжному краю. Каждый из них знал местную тайгу, как свои пять пальцев, но и они, обшарив лес, не нашли и следов запрятанных ротмистром сокровищ.
      Сопроводив штабс-капитана в губернию, Санька вернулся в Березняки. Проходя мимо дома, где располагался лазарет, он увидел в окне старого фельдшера.
      – Как там студент? – спросил боец, ловко скручивая козью ножку, набивая её местным самосадом.
      Фельдшер буркнул что-то бессвязно, посмотрев на Саньку поверх очков, молча закрыл окно и задвинул белые больничные занавески.

                Часть вторая

      Гружёная пустыми молочными флягами полуторка, громыхая, свернула на просёлочную дорогу и, переваливаясь с боку на бок, по-старушечьи покряхтывая, медленно двигалась, проваливаясь в разъезженную колею то одним, то другим боком. Пассажир молчал, вглядываясь в проползающие мимо голые, не успевшие оправиться от затянувшейся весны поля. Редкие перелески сменялись густым сосняком, закрывающим солнечный свет. Будто не сама природа, не само движение небесного светила, а невидимая рука всемогущего земного правителя толкала машину из мира дневного сияющего лугового пространства в непроглядную темень весенней сибирской тайги.
      Выехав на небольшую возвышенность, полуторка остановилась. Шофёр спрыгнул на землю, ловко открутил пробку радиатора, из которого со свистом и шипением вырвались клубы густого пара. Пассажир вышел из машины и стал медленно, чуть прихрамывая, прохаживаться, шаркая нечищеными сапогами по жухлой сухой прошлогодней траве.
      – Вот такие дела! Хоть ещё и не старенькая машинёшка, а по нашим дорогам поистрепалась. У этой хоть картер литой, на прежней – штампованный был, так тот и полгода не выдюживал. Ломался, окаянный. Эту-то я перед самой войной пригнал. Почитай, без малого год бегает, не один километр на колёса намотала.
      Водитель залил в радиатор холодной воды и, достав из кармана кисет, присел на обочину дороги.
       – Перекурю и поедем. Нам ещё не меньше часа тащиться по такой-то дороге. А вы надолго к нам? – продолжил водитель, сворачивая листок отрывного календаря в «козью ножку».
       – Да, в Березняки я ненадолго. Там геологи меня уже заждались. Продуктами затоваримся и на плато; Улахан, – нехотя ответил пассажир.
       Шофёр глубоко затянулся, потушил о подошву ботинка окурок и, влезая в кабину, продолжил:
      – А чего там искать будете на том плато? Золото, что ли?
      – Война идёт, товарищ! Страна нуждается в новых месторождениях минерального сырья: в железной руде, медном колчедане, молибдене, никеле, да и в золоте, конечно. Сейчас стране много чего надо.

1.
Александр Семёнович.

      После окончания Гражданской войны Санька Пашков перебрался к материной сестре, бездетной одинокой солдатской вдове, живущей  на окраине Раздольного. Там, отучившись в школе рабочей молодёжи, он и был пристроен тёткиным деверем на местную машинотракторную станцию в качестве ученика слесаря. Через полтора года Санька, пройдя обучение на водительских курсах при том же МТС, стал шоферить, обслуживая местные колхозы на заготовке сена и уборке урожая. Так и работал на одном месте, крутя баранку и в летний зной, и в суровую сибирскую зимнюю стужу, и в весеннее-осеннюю распутицу. В начале тридцатых обзавёлся семейством, женившись на миловидной девчушке, работавшей бухгалтером-счетоводом в районной конторе потребкооперации. Теперь это был уже не тот Санька – юный партизан с рыжими вихрами, смешно торчащими из-под выцветшей фуражки, увенчанной красной эмалевой звёздочкой. Это был всеми уважаемый Александр Семёнович Пашков. Возмужавший, средних лет человек, передовик производства, знавший твёрдо своё дело, классный специалист и надёжный товарищ.
      Грянула новая война! Ранним июньским утром, не дожидаясь повестки, прибыл Александр Семёнович в Раздолинский военкомат, написал заявление с просьбой призвать в войска. Он долго спорил с военкоматовскими работниками, стуча в грудь кулаком, увещевал их, кричал, что должен идти на фронт первым, как человек бывалый и герой Гражданской войны.  Однако его по решению райкома партии оставили работать в МТС и мобилизовали только в конце сентября, после уборки урожая. 
      По прибытии в расположение части рядового Пашкова прикрепили к расчёту 122-миллиметровой гаубицы в качестве водителя гусеничного тягача. И потянулись фронтовые будни, полные напряжённого труда и бессонных ночей.
      Подготавливая новую позицию, орудийному расчёту гаубицы, состоящему из восьми бойцов, приходилось всю ночь окапываться. Порой копали столько, что иному человеку и за всю жизнь не довелось бы. А ведь порой приходилось менять позиции несколько раз в течение одних суток: только окопались – фронт сместился. Приказ: перевезти орудие и окопаться. Только окопались – новый приказ: поменять позицию… И ничего не поделаешь, война есть война. Не успеешь окопаться, враг сметёт орудийный расчёт вместе с орудием в первой же танковой атаке. Без хорошего бруствера долго не продержишься.
      В тот день артиллеристская контрподготовка началась в четыре часа пополуночи, а с рассветом завязался ожесточённый бой. Более пяти часов артиллеристы отражали атаки пехоты и танков противника. Ближе к обеду бой затих. И вдруг, пронзая звенящую тишину, раздались тревожные звуки авиационных моторов. Вражеские самолёты закружили над артиллерийскими позициями, образовав нечто похожее на карусель. Без всяких помех, поочерёдно друг за другом они заходили на бомбометание. Один из снарядов разорвался неподалёку от гаубицы. Пашкова отбросило взрывной волной и ударило об насыпь. Очнулся он в госпитале спустя четверо суток. За окошком занимался новый день – тихий день эвакуационного госпиталя, развёрнутого в небольшом провинциальном городке, находящемся неподалёку от фронтовой полосы.
      – Вот и хорошо! Вот и замечательно! – услышал Александр Семёнович необыкновенно ласковый голосок. – Значит, и на поправку скоро пойдёшь.
      Перед рядовым сидела маленькая щупленькая старушка в белом халате. Она смочила холодной водой сложенную в несколько рядов тряпицу и, положив её на лоб раненого бойца, поднесла к губам кружку.
      – Испей водицы, миленькай! Хрипит всё внутрях. В горле, знать, пересохло. Столько времени без питья, – запричитала старушка.
      – Вы бы ему сто грамм фронтовых подали, мамаша, или спиртика медицинского, – раздался насмешливый голос с соседней койки. – Вот это была бы радость для увечного.
      – А тебе бы только поёрничать, охальник! Вона… водички попей, охолони;сь маненько.
      Старушка подоткнула под тело солдата сползающее одеяло, поправила подушку и, погрозив пальцем шутнику, вышла из палаты.
      Александр Семёнович пошевелил правой рукой, пытаясь вытащить её из-под одеяла. Резкая боль горячей волной прокатилась по всему телу, в глазах потемнело… Вместо руки из-под одеяла торчала култышка, туго перетянутая окровавленными бинтами. Только сейчас дошёл смысл слов, сказанных соседом старушке.
      – Увечный… калека… как жить дальше без любимой шофёрской работы? А жена как… как семья? Примут ли, – подумалось ему в эту минуту.
      Вскоре дверь распахнулась и, переговариваясь на ходу с медсёстрами и санитарками, в палату вошёл невысокого роста пожилой человек в белом халате, из-под которого выглядывал воротничок гимнастёрки с петлицами военврача второго ранга.
      – Ну-с, казаки-разбойники! Давайте поглядим, что тут у вас!
       Он подошёл к Пашкову, лежащему на кровати, стоящей прямо у входной двери, и, прикоснувшись ко лбу раненого тыльной стороной ладони, закивал головой:
      – Температура спала, значит, всё идёт хорошо! Голова не болит? – Пашков исподлобья смотрел на военврача и молчал, сжав губы. – Ай-яй-яй! А чего хмурый такой?  Улыбаться надо, радоваться, что жив остался.
      Боец приподнялся, облокотившись на здоровую руку, и, помахав перед носом военврача забинтованной култышкой, с досадой произнёс:
      – Чему тут радоваться? Всю Гражданскую с партизанами колчаковцев бил – ни одной царапины, а здесь… только воевать начал – и на тебе. Теперь как воевать-то с одной рукой?
      – Ну ты, браток, не сильно-то тут маши;, – выпалил в ответ военврач мягким, с еле заметными нотками раздражительности голосом. – Воевать действительно не получиться, а вот в тылу и для тебя работа найдётся. Через день-два, как ходить разрешат, пойди-ка в палату, что в конце коридора. Там майор-танкист лежит.  Еле выходили. Обеих ног лишился, обгорел,  а светлым таким, улыбчивым остался. Вот у кого жизни учиться надо! Вот он, пример мужества и человеческого достоинства. Так-то, дружище!
      Резко развернувшись, военврач двинулся осматривать других раненых, лежащих и сидящих на своих койках.
      После выписки вернулся Александр Семёнович в родные края. Встретили его радушно, а через неделю вместе с представителем райкома партии прибыл он в Березняки, где и избрали его земляки председателем сельского совета на место прежнего, ушедшего на фронт.

2.
Встреча.

     Полуторка остановилась у крыльца большого дома-пятистенка. Над его крыльцом висел ярко-красный транспарант, на котором неровными, с заметными подтёками виднелась порядком выцветшая надпись: «Под знаменем Ленина-Сталина мы победим!». В правой части дома разместился Березняковский сельсовет, в левом – правление колхоза имени Молотова.
      Пассажир вышел из машины и, забросив за плечо вещмешок, вошёл в дом. В большой светлой комнате за драпированным зелёным сукном столом сидел средних лет человек. Он громким голосом диктовал машинистке текст, смешно растягивая и повторяя слова.
      – Добрый день, – перебил председателя вошедший и, протянув руку, представился: – Паничев Алексей Станиславович, начальник геологоразведочной партии. Вот, прибыл для прохождения службы, так сказать.
      – Ах да, да! А мы вас уже заждались! Работники из вашей команды по нескольку раз на дню приходят: «Позвоните. Узнайте, когда приедет?». Вот мы с ними уже и список провианта составили и других необходимых вещей. Присаживайтесь к столу.
      – Да! Нынче путь на восток долгий, – ответил Паничев, снимая и вешая на торчащий из стены гвоздь свой кожаный, изрядно потёртый плащ. – Все составы идут в сторону фронта, а сюда только санитарные, так они пассажиров не берут. Вот так и добирался, как мог: где на попутках, а где и вообще пешком.
      Машинистка встала и подошла к тумбочке, стоящей в углу комнаты. Она зажгла фитиль керосинки и, повернувшись, сказала:
      – А я вас сейчас чаем напою. У меня и мёд есть…
      – Чай – это хорошо! Покормить надо человека, потом и чайком с мёдом побаловать, – ответил председатель.
      – Так я сейчас чего-нибудь соображу, – засуетилась машинистка. Она накинула на плечи пуховый платок и выскочила на улицу.
     Список был большой, написанный от руки, видимо, кем-то из бывалых геологов, и Паничев, водя пальцем по строчкам, читал его, с трудом разбирая эти еле понятные каракули. Время от времени он вычёркивал из списка какие-то строчки, приписывая замечание на полях листка.
      Председатель сидел за столом, подперев голову левой рукой, пристально вглядываясь в лицо приезжего. Спустя какое-то время он встал и, не отрывая глаза от Паничева, с удивлением проговорил:
      – Послушай! Что-то мне лицо твоё уж больно знакомо. У меня прямо свербит в мозгу… где мы могли видеться?
      Он достал папиросу, прижал спичечный коробок к столу култышкой правой руки и, чиркнув по нему спичкой, застыл. Спичка догорела, прижигая пальцы. Не успев прикурить, председатель, помахав рукой, бросил спичечный огарок в пепельницу и с неуверенностью в голосе произнёс:
      – Ба-а-а! А не тот ли ты студент, которого мы в девятнадцатом на Чёрной реке повязали с казачьим офицером?
      Паничев привстал и с удивлением глянул на собеседника:
      – А ты тот самый… постой… тот самый Санька-партизан, что меня в доме у фельдшера охранял?
      Они оба соскочили с места и стали тискать друг друга в объятиях, похлопывая ладонями по спине.
      Пришла машинистка. Она с удивлением посмотрела на мужчин, быстро накрыла на стол и тихо, как бы сомневаясь, проговорила:
      – Что, уже подружились?
      – Э-э-э, так мы знакомы! Не виделись только, почитай, годков двадцать, а то и того поболе, – ответил председатель и, пододвинувшись к столу, повернулся к Паничеву. – Ну, Алексей, присаживайся, за обедом и поговорим. Я же думал, что ты того… помер, а ты вот как… удачно всё обернулось.
      Несколько минут ели молча.
      – Я ведь тогда почти три месяца провалялся. Местный эскулап всего боялся. Он ведь при военном госпитале простым санитаром был, «принеси-помой-подотри». Всё врача дожидался. А тот приехавший «врач» вообще ветеринаром оказался. Ногу ампутировать не стал: «Я говорит, – у самого Буденного в Первой конной служил… при лошадях состоял. Там я и не такие раны залечивал». Вот он и лечил меня, как лошадь! Спасибо ему, выходил. Нога до сих пор не болит, вот только небольшая хромота осталась. Может, поэтому и на фронт не взяли. Хотя, может быть и не по этому. Стране металл нужен – много металла. Видно, здесь я нужнее, чем в действующей армии.
      – А я вот побывал на фронте, – с горечью в голосе проговорил Александр Семёнович. – И наградила меня война медалью «За боевые заслуги» да култышкой. А до войны шоферил. Любимая была работа. Так, а ты ж на геолога-то как выучился?
     Паничев пододвинул стакан с чаем и, положив в него ложку мёда, стал размешивать:
     – Сначала окончил Московскую горную академию. Потом искал  месторождения меди на Урале, олова в Приморье и на Колыме, вольфрама в Средней Азии… Поколесил, короче, по стране. В тридцать пятом открыли НИГРИзолото;. Меня пригласили преподавать, а сейчас вот опять направили в геологоразведку. Нам надо не позднее послезавтрашнего дня выдвигаться на плато Улахан. Там ещё в середине тридцатых годов одна из наших партий обнаружила магнетит, гематит, кварц, то есть явные признаки наличия золотоносных жил. Сделали пару десятков  ручных шурфов, места обозначили на карте, но было признано нецелесообразным вести разработку и до;бычу из-за отсутствия дорог и отдалённости местности. Сейчас перед нами стоит задача: проверить выводы наших товарищей, и если данные подтвердятся, то будем думать о прокладке дороги в том направлении.
      Пашков молча выслушал собеседника и тихо, с некоторой неуверенностью  в голосе, сказал:
      – А ведь и впрямь, мужики поговаривали, что в тех местах старатели золотишко добывали. Правда, давно это было, ещё при прежнем, царском режиме. Да-а-а… вот только время сейчас неподходящее. Весенняя распутица, большинство речек вышло из берегов. Половодье. Ни дорог, ни тропинок. Я ума не приложу, как вы будете добираться до места.
     – Ничего не поделаешь, будем решать проблемы по ходу движения. А сейчас пойдём к бригаде, пора познакомиться и договориться о времени выхода. Да и по провизии вопросы надо решить как можно быстрее, – ответил Паничев, вставая из-за стола и направляясь к выходу.

; НИГРИзолото – Научно-исследовательский геологоразведочный институт золота (прим. автора).
               
                3.
                Дорога на плато.
               
      Спустя два дня выдвинулись на маршрут. Семь крепких лошадей, навьюченные баулами с провиантом, шанцевым инструментом и палатками, медленно двигались по тайге, обходя буреломы и болотца.  Тяжёлый спёртый  воздух с удушливым запахом прели, заломы из сухостоя, и комары донельзя изматывали двигающийся караван. Из девяти идущих путников только двое бывали в экспедициях: сам Паничев и сорокапятилетний крепкий полевик Марьясов, ранее участвовавший в геологических экспедициях на Урале и в Сибири в качестве топографа. Через каждые три часа делали привал, но всё равно к концу дня и лошади, и люди еле передвигали ноги от усталости. Особенно трудно давались переходы двум молоденьким девчушка, студенткам Горного института, впервые направленным в геологоразведочную партию.
     К исходу пятого дня организовали ночёвку на песчаной речной косе, подальше от лесного массива. Здесь воздух был свежее, и спустя пару часов путники смогли отдышаться сами и напоить лошадей чистой, по-весеннему прохладной водой.
      Установили палатки. Молодые полевики заготовили хворост и разожгли костёр. Через час, похлебав горячего варева, улеглись спать. Паничев, распределив среди геологов очередность двухчасового дежурства, подсел к Марьясову.
      – Как Вы думаете, Илья Макарович, – обратился он к топографу, – к концу недели прибудем на место?
      – Хорошо бы, – ответил Марьясов и, порывшись в рюкзаке, достал небольшой тубус с картами. – Вот до Укумни доберёмся, там видно будет. Речка дикая, сплошные буруны да пороги. Её эвенки и прозвали Укумни, что значит  «молочная». Вода в ней так бурлит, что походит на вспененное парное молоко. Сейчас-то она наверняка разлилась. Если найдём место, подходящее для переправы, то там и до Чёрной реки рукой подать. Вниз по её течению и выйдем на плато.
      При упоминании Чёрной реки Паничев вздрогнул. В его памяти навсегда отпечатались те роковые дни, когда он, совсем ещё юный паренёк, недавно окончивший гимназию, шел в составе боевого казачьего отряда к роковому месту их гибели.
      Спрятав тубус в рюкзак, топограф придвинулся ближе к костру и лёг на расстеленный плащ. Он подложил рюкзак под голову и стал отгонять редких назойливых комаров, отмахиваясь от них разлапистой пихтовой веткой.
      – Сейчас ещё терпимо. Для гнуса пора ранняя. В июне оводы пойдут, слепни, комары-вампиры величиной с мизинец, мошка… Да-а-а… мошка – самое гнусное насекомое. Так и лезет во все щели. Ни мази не боится, ни дымокура. Бывало, так накусает, что и на человека не походишь. На лице вместо глаз две узких прорези, как на шаманской ритуальной маске.
      – Это точно, – поддержал разговор Паничев. Он подбросил в костёр несколько сухих веток и, присев на корточки, продолжил: – Я один год в Саянах был, так там середина лета – самое благословенное время. На ночь даже палатки не закрывали, никакого тебе гнуса – ни комарья, ни мошки. Хариус в речках упитанные, как поросята, спины чёрные, упругие… В лесу дичи полно, грибов и ягод видимо-невидимо… С нами две женщины были, так те такие блюда из рыбы готовили – пальчики оближешь. Уху варили, запекали в углях, обмазав глиной, котлеты стряпали… потом, перед отъездом, грибов и ягод насушили, харюзовых балыков солёных навялили полный мешок.
      Илья Макарович молчал. Надвинув на глаза шляпу с накомарником, он дремал, мерно посапывая носом.
      С утра двинулись дальше по маршруту, намеченному Марьясовым. К четырём часам пополудни вышли к Укумни. Речка была небольшой, но бурной  и, разлившись, стала такой, что даже в узком месте ширина её достигала не менее двухсот метров.
      – Ну что, здесь и заночуем, – обратился Паничев к топографу.
      – Да! Всё равно сегодня на ту сторону не переправиться, – ответил Илья Макарович. Он сел на замшелый валун, лежащий у самой кромки воды, и снял сапоги: – Ноги совсем затекли. Лет пять тому назад на Тунгуске остановились мы переночевать на одном стойбище. Я свои сапоги на торбаза у местного эвенка выменял. Вот обувь так обувь, как раз для таких походов. Непромокаемая, лёгкая. Испокон веку, самоеды только в такой обуви и ходят. Самая подходящая для непролазной тайги.
     – И где же они сейчас, – поинтересовался Паничев.
     – Так два сезона я в них отходил. Износились. Я уж латал их, латал, да и выбросил.
      Где-то далеко за речкой раздался протяжный, еле слышный трубный зов оленя. Марьясов прислушался, потянул носом воздух, как будто пытаясь уловить запах животного. Рядом с ним расселись молодые геологи, с любопытством прислушиваясь к рассказу бывалого полевика. Тот посмотрел на новичков с чувством превосходства и, немного помолчав, с гордым видом знатока заметил:
      – Олень кричит… самец. Обычно они в сентябре, в начале октября трубят, когда гон начинается. Сейчас в мае оленята пойдут.
      Илья Макарович многозначительно посмотрел на геологов и, убедившись, что они слушают его рассказ с неподдельным интересом, продолжил:
      – Вот лосята, к примеру, через десять-пятнадцать минут после рождения уже на ноги встают, на второй день за мамкой ходят. А через неделю и речку могут переплыть, такую, как эта. Лет пять назад и мне довелось сохатого подстрелить. В том году задержались мы в поле, продукты кончались. Вот наш проводник, старый тунгус, и надоумил поохотиться. Два дня искали мы сохатого и нашли. Огромный такой бык, рога большие, по пять отростков. Вот я его и завалил. А время жаркое, мясо портится быстро. Так наш проводник, охотник бывалый, кукуры наготовил. Это по ихнему так вяленое подкопчённое мясо называется. Хранится долго и в любую жару не портится. А какое вкусно-е-е!  Хочешь, так ешь, а хочешь – суп вари. Ну да хватит разговоры разговаривать, пора и спать укладываться.  Завтра вставать рано. Будем переправу искать.
      На утро, чуть стало светать, Паничев с Марьясовым были уже готовы к поискам переправы. Вскипятив на костре чай и подкрепившись, они разошлись в разные стороны:  один  двинулся вверх по реке, другой – вниз. Не прошло и часа, геологи услышали далёкий хлёсткий звук выстрела, эхом прокатившийся вдоль реки. Вскоре в лагерь вернулся Паничев.
      – Что случилось, Алексей Станиславович? Почему стреляли, – услышал он голос девушки, выглянувшей из палатки.
      – Не пугайтесь! Это Илья Макарович стрелял. Мы с ним условились, кто первый найдет место, подходящее для переправы, подаст сигнал выстрелом. Давай, буди всех, надо собираться.
      Через полтора часа, собрав палатки и погрузив вещи на лошадей, отряд спешно двинулся к верховьям Укумни.
      Ближе к полудню путники подошли к месту переправы, обнаруженной Марьясовым. В этом месте русло реки было значительно шире. Вся поверхность его изобиловала песчаными наносами, образовавшими широкие перекаты.
      – Отдохните с полчасика, да будем перебираться, – обратился ко всем топограф и, взяв Паничева под руку, подвёл его к кромке воды. – Вон, видите большую песчаную косу, а за ней две маленьких? Нам надо переходить по верхней части гребня, где уровень воды ниже. Там течение хоть и напористей, зато глубина небольшая. Я уже прошёлся до последней косы и убедился, что самое глубокое место мне не выше пояса, так что пройдём без особых усилий.
      Переправившись, путники развели костёр, чтобы отогреться после весеннего «купания» и просушить одежду. Через пару часов двинулись дальше. Тайга поредела. Всё чаще стали встречаться участки, свободные от деревьев. Идти стало легче. Затемно добрались до Чёрной реки.
      Утром встали поздно. Долгие изнурительные переходы сделали своё дело, и лишние часы отдыха дали возможность людям пополнить запас энергии для последнего перехода.
      Паничев с Марьясовым разложили карту на сухом, успевшем прогреться песке, рассчитывая время перехода до пункта назначение и отмечая карандашом маршрут движения.
      – Вот так и пойдём вдоль Чёрной,  – утвердительно отметил топограф. – Река извилистая, путь хоть и длиннее будет, зато, обходя лесные массивы, по времени выиграем значительно. Думаю, что сегодня выйдем на плато Улахан, к месту полевого стана предыдущей поисковой экспедиции. Там, где они делали контрольные шурфы.

4.
Илья Марьясов.
      
      Илья был баловнем судьбы, единственным сыном директора губернского реального училища и с детства вдоволь вкусил ласки многочисленных нянек, мамок и материных подружек. Окончив гимназию, по рекомендации высокопоставленных друзей отца он поступил в Императорский институт путей сообщения. Но вскоре началась Первая Мировая война. Ратная служба овладела всеми мыслями честолюбивого молодого повесы, и он, вопреки наставлениям родителей и увещеваниям друзей, перевёлся в Алексеевское пехотное училище. Однако вскоре грянули революции, страна погрузилась в хаос Гражданской войны. Увлечённый идеями меньшевиков и эсеров, он вместе с несколькими своими однокурсниками отправился в северную столицу, где вступил в Комитет спасения родины и революции – организацию, чья деятельность была направлена на борьбу с установившейся властью. Однако первое же восстание юнкеров в Петрограде, в котором Илья принял самое активное участие,  было подавлено. Марьясов с друзьями бежал на Волгу, но вскоре их пути разошлись.
      Так и не получив военного образования, Илья не смог найти постоянной работы и перебивался случайными заработками, время от времени нанимаясь то матросом на речные судёнышки, то в рыболовецкую  артель, то истопником в котельную.
      Но и здесь, в небольшом волжском городке, где остановился молодой человек, его ждала жизнь, насыщенная приключениями с бессмысленным налётом трагизма.       
      Будучи человеком увлекающимся, вскоре он вступил в организацию, целью которой было воплощение в жизнь идей конституционной монархии.
       Компания подобралась довольно разношёрстная. Здесь были и купчишки мелкой руки из местных, и несколько матросов из волжской флотилии, отколовшиеся от организации анархистов, и офицеры, уклонившиеся от мобилизации в отряды белой гвардии. Собрание проходило в заброшенном пакгаузе железнодорожной станции.
     –  Господа, – открывая заседание, обратился к присутствующим статный, высокого роста, одетый в военную шинель без погон человек, – нам необходим план действия. Сейчас мы просто неорганизованная толпа. Лично я чувствую себя овцой, идущей на заклание. Мы должны как можно быстрее объединиться в деятельный боевой отряд, готовый противостоять этому новому порядку, насаждаемому так называемыми Советами рабочих и крестьянских депутатов. Но, прежде всего, нам нужно разработать политическую программу нашей организации. Во-первых, нам необходимо…
      – Погодите, майор, – прервал выступающего человек, одетый в поношенный костюм, который придавал ему вид простого заводского рабочего. – Насколько мне известно, вы служили по интендантской части. А возглавлять военную организацию, которую мы, с божьей помощью, стремимся создать, должен боевой офицер, имеющий фронтовой опыт, понюхавший пороху, как говорится. Я предлагаю командование нашей группой возложить на капитана Прохорова. Мы все знаем Ивана Андреевича как офицера, чья  кристально чистая репутация даёт нам полное право считать его нашим командиром.
      – Я совершенно не против, поручик, – продолжил человек в шинели. – Тем более в связи с малочисленностью и неоднородностью нашей организации, мы не можем вести открытые боевые выступления против Советов. А более всего нам необходимо полагаться на осуществление диверсионной деятельности. Ведь, насколько мне известно, капитан Прохоров командовал сапёрным подразделением на Восточном фронте, то есть имеет огромный опыт установки мин и фугасов. А по снабжению нашей боевой группы взрывчаткой, позвольте, господа, положится на меня. Здесь неподалёку, буквально в пяти верстах, в будке стрелочника припрятана пара пудов пироксилина, около сотни капсюлей-детонаторов и запалов.
      – Вот это дело! – подхватил разговор матрос, сидящий с отдельной компанией чуть поодаль от остальных. Он встал, расстегнул бушлат, обнажив не первой свежести тельняшку и, не выпуская изо рта потухшую папиросу, продолжил: – Кажется, дело пахнет керосином. Есть у нашей братвы свои счёты с краснопузыми, но нам нужна широкая партизанская война, а не малочисленный отряд подпольщиков, расклеивающий листовки и издающий свои паршивые либеральные газетёнки. Лично мы за повсеместное сопротивление, за общенародную «дубину войны».
      – Хорошо, хорошо, господа! Наши споры не приведут к достойному результату, пока мы не будем последовательно осуществлять намеченные планы, которых, к сожалению, пока у нас нет! – воскликнул капитан Прохоров, выходя из тени на освещённую середину пакгауза. – Прежде чем приступить к всеобщему сопротивлению, как вы призываете, необходимо создать высокоорганизованную, дисциплинированную команду. Костяком, которой должен стать штаб патриотического движения. К сожалению, на данном этапе мы не имеем таких сил. Мы крайне малочисленны и разношёрстны. Сейчас я хочу предложить следующее: первое – выбрать руководителя, то бишь командира нашей организации, который сам, по своему уразумению, сформирует штаб, состоящий из людей, которых он, командующий, посчитает компетентными в решении оперативных вопросов. Второе – объёдинить все материальные средства, оружие, как стрелковое, так и содержащее взрывчатые вещества, деньги, счета и продовольствие.
      – Вот и замечательно, – вставил своё слово человек в костюме. Он вышел на середину и встал рядом с Прохоровым. – Вот Вас, Иван Андреевич, мы и попросим возглавить нашу организацию. Думаю, многие меня поддержат.
      Присутствующие одобрительно зашумели.
      В этот же вечер офицеры, выбранные в состав штаба, распределили членов организации по нужным направлениям. Марьясов вошёл в боевую тройку подрывников.
      Так и начались боевые будни молодого недоучки. Тройка, в которую он вошёл, почти три месяца занималась диверсионной работой. За это время был подорван неохраняемый железнодорожный мост через небольшую речку, протекающую невдалеке от городка, сожжены два склада с продовольствием, выведен из строя паровоз в местном депо…
      Однако деятельность боевых ячеек длилась недолго. Кто-то донёс на членов организации, сдав все адреса и явки. Начались аресты. В ту ночь Марьясов, по какому-то наитию, предчувствуя роковые события, решил не ночевать в съёмной квартире. Он, придя домой, закрылся в своей комнате, собрал вещи и вылез через окно. В эту ночь Илья решил переночевать в бане, находящейся в конце большого огорода. Однако уснуть ему не довелось. Примерно через час послышались  негромкие разговоры и стук в дверь дома, который он предусмотрительно покинул. Марьясов выскочил из бани, ловко перепрыгнул через изгородь и скрылся в кустах. Разложив плащ на мокрой от росы траве, он стал наблюдать за домом. Вскоре по огороду задвигались огоньки фонариков, приближаясь в баньке.
      – Да нет тут никого! – услышал он громкий возмущённый голос. – Дверь вилами подпёрта. Сбёг, видать. Припоздали малость. Ночь на дворе. Где ж его искать-то? Ведь невидно ни зги.
      – Ай и чёрт с ним! – откликнулись в отдалении. – Убёг, так убёг…
       Два дня шёл Илья Марьясов вдоль железной дороги, на третий вышел к небольшой станции. Смеркалось. Подойдя к дому, стоящему на самом краю посёлка, Илья робко, чуть слышно постучал в закрытые ставни.
      – Кого ещё там нелёгкая принесла, – раздался громкий мужской голос. Дверь открылась, и  на пороге показалась огромная фигура хозяина дома. В одной руке он держал зажжённую керосиновую лампу, в другой – ружьё, взятое наизготовку. Марьясов подошёл к крыльцу и, переминаясь с ноги на ногу, неуверенно спросил:
      – Не пустите ли переночевать, уважаемый? Я заплачу, деньги у меня есть.
      – На кой мне нужны твои деньги. У меня своих без счёта. Одних только керенок, почитай полтора десятка «портянок» да «катеринок» пачка. Только что в наше время на них купишь, – выпалил хозяин дома и с напускной угрозой в голосе продолжил: – Сам то из чьих будешь?
      – Работу ищу, кто что предложит. Особой специальности нет, так перебиваюсь. Кому дров наколоть, кому огород вскопать или там сено покосить, – врал Илья, артистично изображая простолюдина.
      – Ладно, проходи, мил человек! Вижу, мужик ты неплохой. Меня Фёдором зовут. Я сам к матери вот только сегодня на побывку прибыл. Погощу с недельку и айда в экспедицию.
      Вошли в дом. Фёдор поставил ружьё в угол и сел за стол.
      – Присаживайся! Матушка по поводу моего приезда ужин сгоношила, самогонки надыбала, да пить-то одному непотребно. Так что присоединяйся.
      – С преогромным удовольствием, – отозвался Илья, – мне бы только умыться.
      – Вон там, за занавесочкой, умывальник, – отозвалась старушка, указав молодому человеку на угол за печкой.
      Выпив, разговорились. Марьясов поведал хозяину дома о своей жизни, опустив подробности пребывания в разных военных организациях.
      – Так ты говоришь, картографию изучал? – с удивлением спросил Фёдор. – Вот ты то мне и нужен. Я же к матери приехал из геологоразведочной экспедиции. Сейчас на Урал новую партию формируем. И как раз нам топограф позарез как нужон.
      – Я согласен, – не раздумывая, ответил Илья. Он быстро сообразил, что бегать вечно от чекистов не сможет, а там, в экспедиции, никто искать не будет. Да и самому было бы полезно хотя бы на пару-тройку лет побыть вдали от драматических событий, охвативших страну.
      И началась другая жизнь. Жизнь постоянных поисков и беспрерывных скитаний.
      Илья Макарович был человеком прагматичным. Нет, не работа как таковая интересовала его, а то, что могла она ему дать. Геологические изыскания его интересовали постольку-поскольку. Они скорее имели для него значение материальное, чем идейное. Во-первых, должность топографа достойно оплачивалась, во-вторых, работа находилась вдали от людей власть предержащих.

5.
На маршруте.

      Стоянку разбили на середине поляны, в десятке шагов от воды. Паничев устроил для всех выходной, и бригада, измотанная долгим тяжёлым переходом, отдыхала. Ранним утром следующего дня все собрались на совещание возле палатки начальника партии.
      – Я полагаю, что работу мы будем простраивать следующим образом, –  начал Паничев. – Три человека остаются здесь. Остальные две тройки берут лошадь и уходят на несколько дней по определённому маршруту, указанному топографом. После возвращения на базу оставляют собранные образцы пород, пополняют запасы продовольствия и уходят снова, но уже по другому маршруту. Оставшаяся здесь тройка чистит старые шурфы, копает новые, детально изучает природное залегание пород. Они же всё документируют, зарисовывая и описывая развёртку шурфа с обозначением границ залегающих слоёв и образцов грунта. Да и про оставленных лошадей не забывайте, содержите с усердием, ведь нам без них никуда. Все остальные вопросы будем рассматривать по мере необходимости. Всё понятно? – геологи одобрительно закивали головами.
      Полевики разбились на тройки и, закрепив на спинах лошадей вьюки с инструментами и съестными припасами, разошлись по маршрутам.
      Эх, маршруты, маршруты! Их тяжесть ложится на плечи геологов не длительностью переходов, не мучительным зудом от укусов таёжного гнуса, а непомерной тяжестью добытых образцов, чьё количество растёт день ото дня.
      Первая тройка под командованием самого Паничева двинулась вдоль Чёрной реки. Пройдя десять-двенадцать километров вдоль берега реки, они, вымотавшись донельзя, остановились на ночёвку.
      – Завтра надо отходить от берега и идти через лесной массив, – начал разговор Алексей Станиславович, – иначе обувь вконец изнахратим и ноги себе переломаем, двигаясь по берегу, усыпанному каменными глыбами. А каково нашей лошади? Как вы думаете, Илья Макарович?
      – Вполне с вами согласен! Только вдоль берега дайки; встречаются, а они ох как интересны. Сколько мы сегодня их описали! Пробы сняли, отбили несколько интересных образцов. Вон гляньте молодой уже спит, измотался напрочь, – отозвался Марьясов.
      – Не правда ваша, – донесся до геологов тихий неуверенный голос молодого человека. – Я не сплю. Я просто так отдыхаю, закрывая глаза.
      Паничев с Марьясовым переглянулись и громко засмеялись. Этот заразительный смех эхом прокатился вдоль реки и затих, будто застрял в густолесье сибирской тайги. Конечно, их, бывалых геологов, позабавила бравада молодого человека, впервые оторванного от домашнего уюта и ввергнутого в стихию некомфортного существования.
      Андрей Скворцов, так звали молодого человека, встал и, сняв с лошади вьюки, начал устанавливать палатку. Он тихо, словно говоря с самим собой, бормотал:
      – Эх, сейчас бы домашнего рассольника со сметаной, а не этого варева непонятно из чего. Так и отвыкнуть можно от нормальной человеческой пищи. Даже поспать с удобством невозможно: вещмешок вместо подушки, вместо одеяла – телогрейка. Дёгтем весь провонял, как ломовая лошадь.
      – А ты не мажься дёгтем. Комары с мошкой тоже существа живые, тоже есть хотят, – прервал Марьясов ворчание Андрея. – Знаешь, у меня две закидушки есть. Поставь на ночь. Видишь, в реке рыба плещется, глядишь, и поймаешь с десятка два ельчишек. На завтрак ушицы сварим.
      – Где же я вам червяков накопаю на этих камнях, – отпарировал Скворцов.
      – А чего их копать, – продолжил топограф. Он подошёл к воде, поднял небольшой камень и помахал рукой, подзывая к себе молодого человека. – Иди сюда. Видишь, гладыши в кучку сбились, их и насаживай на крючок. Только перчатку на руку надень. У этих тварей хоботок острый, могут ужалить. Недаром их водяными пчёлами прозвали.
      – Откуда вы всё это знаете, Илья Макарович, – спросил Андрей, пристально взглянув в глаза старшего товарища.
      – Поживёшь с его да по экспедициям помотаешься, и ты будешь много чего знать. Нужда заставит, – ответил вместо Марьясова Паничев. – Давайте перекусим да спать уляжемся. Завтра вставать рано.
      – Ну уж нет, – возразил Скворцов. – Давайте сюда ваши закидушки, может, и впрямь к утру чего-нибудь поймаем. «Поймать рыбу – дело рук, а поймать двух – дело ума». Вот сейчас мы и проверим правдивость этой поговорки.
      Спать улеглись поздним вечером. Ночная прохлада медленно текла вдоль речной глади, расстилая над поверхностью воды густое молочное марево тумана. Люди спали. С малых лет прожившие и воспитанные в шумной городской среде, они только здесь стали понимать, что такое тяга к природе, к природе – праматери человечества. Тяга эта, зачастую бессознательная, живёт в каждом, порой в виде отдыха на даче, похода в лес, рыбной ловли или охоты. Всё это заставляет городского жителя хоть изредка уйти от бытовых проблем, от сложностей цивилизации в мир иной, в мир девственной природы, к первоисточнику бытия.
      Утром Марьясов встал раньше всех. Забредя по колено в холодную, остывшую за ночь воду, он умылся и, выйдя на берег, принялся вытаскивать закидушки. Улов оказался знатным: полтора десятка крупных краснопёрых ельцов и небольшая, чуть более килограмма, щучка. Разведя костёр, Илья Макарович подвесил над ним котелок с водой и, вернувшись к реке, начал чистить и потрошить рыбу. Он так увлёкся работой, что не заметил, как к нему подошёл Скворцов.
      – Ого! – воскликнул Андрей, увидев лежащую на камне щуку. – Вот это монстр. «Улов большой рыбы – залог удачного дня!» Старая пословица, видно не одним поколением рыбаков проверена.
      – Да, знатный экземпляр! А откуда ты столько пословиц знаешь?
      – В детстве была у меня книжка «Пословицы и поговорки народов мира». Так в ней и вычитал. Настольная книга, так сказать.
      – Сейчас ухи сварим, похлебаем горяченького, – прервал молодого человека Илья Макарович. Он повернулся и посмотрел на костёр. – Пойди, глянь. Похоже, вода в котелке закипела.
      Пока варилась уха, геологи собрали палатки, вещи и привязали их на спину лошади.
      – Ох, и знатная ушица получилась! Наваристая, нажористая, – похвалил Марьясова Паничев. – Что бы мы без вас делали, Илья Макарович?
      – А что я, – ответил топограф, отмахиваясь от комаров, так и норовящих упасть чашку. – Кабы не Андрюха, то не видать бы нам такого сытного завтрака. Вот и специи лесные уже поспели. Я и в уху покрошил, и пару пучков нарвал в дорогу. Молодая черемша – лучшее средство от всех болезней, в особенности от цинги. А вкус какой? Черемша и речной лук завсегда были  незаменимыми природными добавками к супу.
      – А вы и без супа так пропахли черемшанным духом, Илья Макарович, что и комары отлетают на два-три метра, чтобы не погибнуть от такой газовой атаки, у них ведь нет противогазов,  – ввернул Андрей, подначивая топографа.
      – Не ёрничайте, молодой человек, соблюдайте субординацию. Я старше вас и прошу не шутить так плоско в мою сторону, – осёк молодого человека Марьясов.
      – Простите, я не хотел вас обидеть, Илья Макарович, – ретировался Скворцов. Он соскочил с места и побежал к реке, часто оглядываясь, как будто обвиняя себя за столь опрометчивое высказывание в адрес старшего товарища.
      Покончив с завтраком, геологи почистили речным песком чашки, помыли их и уложили в вещевые мешки. Через четверть часа двинулись дальше.
      Некоторое время шли молча.
      – Я думаю, к концу дня мы пройдем намеченный маршрут и завтра после обеда назад на базу? – спросил у начальника партии Марьясов, прервав затянувшееся молчание.
      – Да, несомненно, – ответил Паничев. – Питание кончается, да и образцов поднабрали. Назад не менее двух дней пути.
      – Быстрее пройдём, – возразил топограф. – Я уже обратный путь просчитал. Это сюда мы почти всю дорогу шли вдоль реки. А обратно напрямки путь втрое короче будет.
     Через два дня вся бригада во главе с Паничевым собралась на базовой стоянке, а ещё через день двинулись дальше… потом ещё дальше… потом ещё… Так незаметно, в трудах и заботах прокатилось лето. С началом сентября начальник геологической партии решил закончить полевой сезон и вернуться в Березняки.
      – Вот ещё один район обследуем, и домой, – сказал Паничев собравшимся у костра геологам. Он развернул карту и показал Марьясову на возвышенность, находящуюся в пятнадцати километрах от места, где полевики расположились на ночёвку.
      Илья Макарович мельком глянул на отметку, поставленную Паничевым, и, многозначительно растягивая слова, заметил:
      – Вот здесь, Алексей Станиславович, мы и выйдем снова к Чёрной реке. Она вроде и небольшая, а вертлявая, извилистая, как змея. Напрямую по карте от истока до устья и сотни километров не будет, а по берегу идти четыреста пятьдесят, а то и все пятьсот, не менее.
      – Так мы прямо и пойдём. От той высотки и до дома ближе. Считайте сюда, мы вон какой крюк сделали, – ответил Паничев, начертив карандашом дугу на карте и, повернувшись к сидящим у костра геологам, сказал: – Завтра идём на Березняки через эту возвышенность. Так что, друзья, теперь дорога веселей пойдёт. Дорога к дому всегда радостней, чем путь от него.
               
; Дайки – в геологическом обиходе - это слой породы, образовавшийся в результате разлома ранее существовавшего горного тела (прим. автора).
      
6.
На возвышенности.

      И действительно, дорога была более лёгкой. Лес становился всё реже, и геологи шли от елани; к елани, обходя лесные заросли. К обеду третьего дня вышли к возвышенности и разбили лагерь в нескольких шагах от воды. Напоив лошадей, геологи занялись повседневными делами.
      Андрей Скворцов первым делом наловил всякой земноводной живности и установил закидушки. Вдохновлённый первой добычей, он настолько заразился рыболовецким промыслом, что при любом удобном случае бежал со снастями к реке. Говоря по правде, пареньком он был удачливым и всегда приходил с хорошим уловом.
      Назавтра Паничев наметил основные маршруты, расходящиеся от очередного обустроенного лагеря. На этот раз были выбраны направления, минимально удалённые от основной стоянки. Паничев прекрасно знал, что команда, возглавляемая им, устала от постоянных тяжёлых переходов, и это понимание заставило его несколько пересмотреть задачи экспедиции, сгладить тяжесть бремени, возложенного на своих товарищей.
      Алексей Станиславович Паничев, как руководитель имеющих огромный  опыт работы в полевых условиях, предпочёл на последние маршруты отправить молодых геологов. Сам же со своей тройкой остался на базе, чему несказанно рады были и члены его команды – Марьясов и Скворцов.
      Вечером, как обычно, Андрей ушёл к речке проверять закидушки. Марьясов с Паничевым сидели у костра и занимались составлением окончательной полевой карты. Более двух часов они наносили нумерацию точек на карту и описывали объекты в полевой книжке. Издалека еле слышно раздалось пение. Сидящие у костра услышали: «А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер…». Это возвращался с уловом Скворцов.
      Подойдя ближе, он поднял руку, в которой держал тонкий ивовый прутик с нанизанными на него рыбинами.
      – Вот, какой нынче улов! Крупняк, – не без хвастовства в голосе, произнёс молодой человек и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Может, запечём? А то всё уха да уха?
      – Тебе бы только пожрать, – съязвил Илья Макарович. – Видишь, лошадь куда ушла. Пойди, приведи её сюда. Темнеть начинает…
      Лошади хоть и были стреножены и паслись рядом с лагерем, но одна ушла далеко, на самую вершину возвышенности. Поднявшись наверх, Андрей устало опустился на лежащий в траве ствол обгоревшего дерева. И тут он увидел надпись. На поверхности дерева проглядывали чуть видимые странные буквы. Молодой человек вскочил и, размахивая кепкой, закричал:
      – Алексей Станиславович! Идите скорее сюда!
      Паничев с Марьясовым переглянулись. Что там случилось? Они отложили карту и, поднявшись, двинулись на вершину возвышенности. Подойдя к Скворцову, Марьясов с раздражением спросил:
      – Ты чего тут кричишь? Такое впечатление, что медведя встретил!
      – Да какой медведь? Посмотрите, здесь надпись какая-то на дереве!
      – Действительно! Не по-нашему написано! Буквы почти не разобрать… давно, видимо, вырезаны, – с удивлением промолвил Илья Макарович, проводя ладонью по поверхности ствола.
      У Паничева в груди с бешеной силой заколотилось сердце. Он огляделся вокруг. Нынешний вид местности разительно отличался от того, что видел Алексей в то далёкое время. Песчаная береговая отмель заросла редким тальником, из-за которого уже не так хорошо виднелась речка. По левую руку косогор покрылся молодым, но уже достаточно крепким боярышником. Но дерево, когда-то обожжённое молнией, хоть и упало, оставалось таким же твёрдым, как будто время было не властно над ним.
      – А я знаю, что здесь написано! Это на латыни – «Poste restante», что в переводе означает – «До востребования».
      – До какого востребования? – переспросил Андрей, не понимая, о чём идёт речь.
      – Действительно! Ахинея какая-то, – пожимая плечами, с удивлением заметил топограф. – Глухая тайга, до ближайшего населённого пункта чёрт знает сколько километров, а тут латынь. Да и на кой ляд надо было это писать. И кому?
      Паничев молчал. Он присел на ствол дерева, похлопал по нему ладонью и проговорил, растягивая слова от волнения:
      – Почему «До востребования» спрашиваете? – он ещё помолчал немного и уже более уверенно продолжил: – а вот сейчас я вам и покажу, до какого востребования, – он повернулся к Скворцову, – Андрей, сбегай в лагерь за лопатами.
      Пока молодой человек ходил за инструментами, Паничев вытащил нож и очертил на засохшей от летнего зноя траве круг.
      – Вот здесь будем копать, – сказал он Марьясову, сидящему на дереве в полной растерянности.
      Вскоре прибежал Скворцов и, тяжело дыша, сел рядом с топографом. Паничев прорезал остриём лопаты контур, намеченный ножом, и стал снимать дёрн. Песчаный грунт поддавался легко, и вскоре появились приклады короткоствольных казачьих винтовок. Алексей Станиславович опустился на колени. Подняв оружие, он положил его рядом с образовавшейся ямой и стал разгребать руками песчаник. Вскоре появились банковские мешки. Пролежав в сухой песчаной почве многие годы, они, сшитые из влагопрочного брезента высокой плотности, были совершенно целы.
      – Это что за сумки, – не выдержав долгого молчания, спросил Андрей у Паничева. – И как они здесь оказались?
     – Как они здесь оказались, я расскажу позже. А сейчас собираем всё и спускаемся к лагерю.
     Стемнело. Марьясов подбросил в костёр веток, и он разгорелся с новой силой, освещая всё кругом. Алексей Станиславович развязал первый мешок и начал вынимать из него пачки кредитных билетов и долговых обязательств.
      – Ого, какое богатство! – воскликнул Андрей.
      – Да уж, богатство только в прошлом! Сейчас на эти деньги уже ничего не купишь! Так себе – музейные экспонаты, – возразил молодому человеку топограф.
      Паничев молча вытащил тяжёлый, туго завязанный мешочек, развязал его и высыпал на ладонь пригоршню золотых николаевских червонцев.
      Геологи остолбенели от увиденного. В отблесках костра монеты переливались то жёлтым, то красным цветом…
      – Вот оно, богатство, – тихо, почти шёпотом проговорил Марьясов. – Кто-то объяснит, откуда здесь эти миллионы?
      Паничев уложил деньги обратно в мешок и завязал его тугим узлом. Более получаса он рассказывал историю своим коллегам, умышленно упуская некоторые подробности, в том числе и ту, что все эти ценности были реквизированы у погибшего отряда красноармейцев. В заключении он сказал:
      – Эти деньги надо упаковать так, чтобы все члены экспедиции думали, что это образцы пород. И ещё, держите язык за зубами. Никто не должен знать о нашей находке. По прибытию в управление, я лично сдам этот груз в соответствующие органы. Вам всё понятно?
      Геологи молча закивали головами. Они прекрасно понимали, что ценность груза настолько велика, что его пропажа может повлечь за собой самое суровое наказание.
      Алексей Станиславович протянул карабины Андрею Скворцову:
      – Пойди к реке и забрось оружие подальше, на самую глубину, чтобы ни у кого из вернувшихся ребят не возникло вопросов, откуда эти винтовки взялись.
      К обеду следующего дня вернулась с маршрута первая тройка. К вечеру пришла вторая. Поужинав и разобрав образцы, полевики собрали  инструменты, упаковали их и улеглись спать. Утром встали рано. Умывшись и позавтракав «на скорую руку», отряд выдвинулся по намеченному топографом направлению на Березняки. Шли молча, делая привалы через каждых два часа. К концу дня, уставшие и голодные, остановились на ночёвку.
      – Распрягайте лошадей и ведите к реке, пусть напьются, – скомандовал Паничев и, повернувшись к Марьясову, заметил: – Люди сильно устают, да и лошади тоже. Завтра будем делать остановки чаще. И поклажу с лошадей надо снимать на время привала, чтобы тоже отдыхали.
      – Да уж, – соглашаясь, закивал головой топограф. – Сюда веселее шли, обратный путь всегда тяжелее. Народ устал, да и лошадям груза прибавилось изрядно. Столько образцов собрали! Надо бы времени на отдых людям дать побольше. Я предлагаю завтра выдвинуться ближе к обеду. Пусть все основательно отоспятся. Да и лошадям лучше попастись по росной утренней траве, она сочнее и питательнее.
      Полевики хоть и устали за день, но угомонились почти за полночь. Основной костяк отряда состоял из молодёжи, народа активного. Допоздна из одной палатки, в которую собрались полевики, доносился заразительный смех – это молодые люди обсуждали смешные жизненные ситуации или наскоро придуманные истории в исполнении Андрея Скворцова, балагура и любителя весёлых компаний.
      Паничев встал в десятом часу утра. Выйдя из палатки, он осмотрелся, раздул чуть тлеющие угольки и подбросил толстых веток в разгорающийся костёр. Все ещё спали. Алексей Станиславович подвесил чайник на треногу и стал прохаживаться, похлопывая себя по плечам. Сентябрьские дни хоть и были тёплыми, но утренняя прохлада уже давала знать – время осени пришло. Проходя мимо палатки топографа, он заглянул внутрь. Палатка была пуста. Марьясова в ней не было, как не было и его вещей. Паничев с тревогой осмотрелся и вдруг заметил, что пропали и две лошади, самые молодые и выносливые. Он бросился к месту, где были сложена поклажа, сдёрнул брезентовый полог и увидел вываленные прямо на траву образцы пород, те самые, что находились в баулах с банковскими мешками.
      Разбудив полевиков, Алексей Станиславович сбивчиво, не совсем понятным языком стал объяснять геологам цель столь экстренного сбора:
      – Пропал топограф и две самые лучшие лошади, – резко выговорил Паничев, – кто-нибудь знает, куда он пошёл, или видел чего?
      Не совсем понимая, в чём дело, молодые люди всё же стали предлагать свои варианты поимки топографа. Однако Паничев резко прервал спор полевиков и с нескрываемым раздражением выпалил:
      – Не забывайте, друзья, что Марьясов – топограф. Все карты экспедиции у него, кроме той, что в моём планшете. Заниматься его поисками нет смысла, поскольку мы не знаем, в каком направлении он ушёл. Сейчас быстро собирайтесь, через полчаса выдвигаемся. Нам как можно быстрее надо дойти до Березняков, чтобы заявить о пропаже в правоохранительные органы.
      Отведя в сторону Скворцова, Алексей Станиславович, оглядываясь по сторонам, сказал:
      – Это хорошо, Андрей, что ты не из болтливых. И дальше помалкивай, а  тем более о банковских мешках – ни  слова. Иначе загремим в места не столь отдалённые. Будут спрашивать, отвечай, что понятия не имеешь, почему ушёл Марусов, и куда ушёл – тоже не знаешь. Уяснил?
      Скворцов молча кивнул головой.


; Елань – здесь ровное открытое безлесное пространство, луговая равнина (прим. автора)

      
7.
Бегство.
 
      Ещё с вечера Марьясов привязал двух лошадей неподалёку от своей палатки, стоящей на самом краю бивака. Выждав час после того, как молодёжь успокоилась, он, прихватив собранные с вечера вещи, погрузил их на лошадей и медленно, чтобы не было слышно топота копыт, отвёл их к ближайшему кустарнику. Вернувшись в лагерь, Илья Макарович вытряхнул на землю содержимое двух баулов, перебросил через плечо связанные вместе банковские мешки и, тихо накрыв брезентом остальную поклажу, ушёл. Не дожидаясь рассвета, топограф двинулся в противоположном направлении. Ещё накануне он решил идти к обозначенному на карте Можайскому лесопункту, рабочие которого валили лес и сплавляли его по реке в соседнюю область.
      Лесозаготовительная бригада находилась в пятидесяти километрах. Но что значит такое расстояние для бывалого, закалённого длинными переходами геолога.
      День подходил к концу. Начинало темнеть. Марьясов разжёг костёр и, поставив на горящий хворост котелок с водой, достал два сухаря и стал грызть их, медленно, как будто пытаясь растянуть удовольствие от столь простой и неаппетитной пищи. Бросив в закипевшую воду горсть ягод шиповника, сорванных по пути, он накрыл котелок крышкой и принялся рассматривать содержимое сумок. В первую очередь топограф освободился от упаковок с купюрами и долговыми обязательствами. Вытаскивая из пачки по одной банкноте, он подносил её к огню. Купюры немного отсырели и не загорались, исторгая при тлении едкий запах типографской краски. Освободившись от денежных упаковок, Илья Макарович переложил мешочки с золотом в рюкзак и бросил банковские мешки в костёр.
      Марьясов был человеком предусмотрительным и не зря увёл две лошади. На одной была навьючена поклажа, на другой он ехал сам. К исходу третьего дня топограф вышел к лесопункту.
      Лесорубы встретили Марьясова настороженно. Шла война, люди опасались дезертиров, покинувших свои воинские подразделения, и уклонистов, бежавших от призыва. Однако, проверив документы, рабочие стали относиться к Илье Макаровичу не просто с уважением, а даже скорее, с благоговением. Они впервые видели геолога вышедшего с маршрута и везущего образцы пород. Марьясов предусмотрительно оставил в рюкзаке два десятка образцов и, показывая их лесозаготовителям, с интересом рассказывал об их составе, местах залегания и способах применения.
      – Это кварцит – камень, из которого изготовлен саркофаг Наполеона Бонапарта. А это – каолин. Из него с древности и до наших дней изготавливают фарфоровую и фаянсовую посуду. Вот сильвинит – ценное сырьё для производства калийных удобрений…
      Рабочие брали образцы, крутили их в руках, рассматривали через лупу, передавали друг другу бережно, как будто это были не камни, а хрупкие изделия из богемского хрусталя.
      У берега стояли два сбитых из брёвен плота, дожидаясь буксировочного катера. Лес был главным грузом, необходимым фронту: для строительства переправ при форсировании рек, устройства блиндажей, дотов, солдатских землянок. Да и промышленным предприятиям, эвакуированным в Сибирь, требовалась древесина для строительства цехов и жилья.
      – А когда буксир за плотами придёт? – спросил Марьясов проходящего мимо лесоруба.
      – Точно не скажу, спросите у деда, – ответил тот, указав рукой на небольшое здание конторы.
      Дедом лесорубы прозвали начальника Можайской лесоперевалочной базы Николая Ефремовича Карнаухова. Рабочие приметили, что всклоченная седая борода и огромный рост придавали начальнику воинственный вид, присущий былинным богатырям или скандинавским викингам.  Низкий голос его ещё больше подчёркивал это утверждение.
      – Что, товарищ Марьясов, всё ждёте отправки, – встретил топографа вопросом начальник базы. – Завтра к обеду ожидаем «Добрыню». Старый катерок, маломощный. А что делать, другого ведь нет. Вот и пыхтит по реке туда-сюда. До нас по течению часов десять, да обратно против течения вдвое дольше. А лесопунктов три, и каждый по два-три, а то и четыре плота успевает сколотить, пока он ходит. Ну, с вашей отправкой вопрос решаем. А что делать с лошадьми? Их ведь на плот не поставишь, а на катерок не войдут.
      – С лошадьми, Николай Ефремович,  решим так: соберём комиссию, и я передам лошадей по акту в пользование лесопункту. Документа с вашей подписью и печатью мне будет достаточно для предъявления своему начальству.
      – Вот это хорошее решение! Спасибо! Нам лошади ой как нужны! – радостно поблагодарил Илью Макаровича Карнаухов.
      На этом и порешили. Вечером собралась комиссия, составили акт передачи, который подписали начальник лесопункта, бригадир лесорубов и секретарь местной партийной ячейки.
      Спустя два дня Марьясов был уже на небольшой железнодорожной станции. Он несколько часов просидел на скамейке в прокуренном маленьком зале, ожидая хоть какого-нибудь поезда. Ночью возле станционной водокачки остановился состав, груженный большими деревянными ящиками. Помощник машиниста принялся заливать воду в тендер. Топограф постучал по поручню лестницы, ведущей в кабину. Через мгновение в двери показался силуэт пожилого человека:
      – Чего тебе, – спросил он, увидев мужика с тяжёлым рюкзаком за плечами.
      – Пассажира возьмёте, – спросил Марьясов.
      – Нет, мил человек, пассажиров не берём. Не положено, – ответил человек и скрылся внутри паровозной будки.
      Через пять минут вернулся помощник машиниста. Он вытер руки ветошью  и спросил:
      – Это что за человек подходил? А, дядя Ваня? Чего ему надо?
      – В пассажиры напрашивался. А на кой нам пассажиры, – ответил пожилой человек, машинист паровоза.
      – Так, может, сгодится поработать кочегаром? Взяли бы вместо Федьки, – спросил помощник.
      – И то верно, – согласился машинист. – Догони его, поговори.
      Спустя десять минут помощник поднялся в кабину вместе с Марьясовым.
      – Ты, мил человек, кочегарить то сможешь или просто так, чтобы доехать, – спросил Илью Макаровича машинист. – В нашем деле главное правильно уголёк в топку закидывать. У нас так: сможешь яичницу на лопате пожарить – годишься в кочегары. Если пригорит – не подходишь. Мой племяш Федька сбёг на фронт. Вчера на станции пересел в теплушку к солдатам и поминай, как звали. Хоть и никудышный был работник, а всё подмога.
      – Признаюсь, кочегаром никогда не работал. Я геолог по профессии. Но коль покажете, как надо, то постараюсь справиться, – ответил Марьясов.
      Паровоз двинулся на восток, медленно набирая ход. Илья Макарович глянул в окно на пролетающие мимо деревья, и чувство тревоги кольнуло в груди, и слёзы жалости подкатили к горлу комом.

                Часть третья

     Солнце уже закатилось, когда вдалеке замерцали огоньки Березняков. Через час бригада геологов  разместилась на крыльце и стоящей рядом покосившейся скамье, сооружённой из доски, положенной на два берёзовых чурбака. Завидев идущего по переулку Пашкова, Паничев встал и двинулся к нему навстречу.
      – Здравия желаю, Алексей, – чётко, по военному поприветствовал начальника партии председатель сельсовета. Он крепко пожал руку геолога и продолжил: – Ну, пойдём в контору. Судя по виду, настроение твоё не очень позитивное.
      – Есть такое дело, – буркнул Алексей Станиславович.
      Через несколько минут, наскоро перекусив, геологи расселись на скамейках, стоящих вдоль стены, и закурили.
      – Вы бы хоть смолили через одного или на улицу выходили, – укоризненно заметил  Пашков, распахивая окно. Он сел за свой рабочий стол, отодвинул чернильницу, убрал папки в верхний ящик стола и, оглядев присутствующих, продолжил: – Выкладывайте, что там у вас случилось.
      – У нас человек пропал… топограф. Не далее, как вчера утром встали, а его нет. Ушёл и двух лошадей с собой увёл. Кроме того, у него были карты нескольких обследованных участков, – начал свой рассказ Паничев.
      – То-то я и гляжу, что Марьясова нет. Кажется, такая у него фамилия? Та-а-ак, а какие у вас имеются предположения. Куда он мог направиться?
      Геологи зашушукались. Паничев постучал карандашом по графину с водой и продолжил:
      – Тут ребята уже высказали свои догадки. На одной из карт был отмечен перспективный золотоносный участок. Так вот, не только карта пропала, но и образцы, взятые там.
      – Да что тут думать? Ответ лежит на поверхности. Мы без этой самой карты то место вряд ли найдём, поскольку в нашей тройке все молодые, первый раз в экспедиции. Я полагаю, что Илья Макарович туда вернётся, не иначе, чтобы самому разработать пласт, – высказал свою версию молодой человек. Он встал и, переминаясь с ноги на ногу, продолжил: – Ребята из моей тройки на той площадке шурфили. По моему разумению, мы наткнулись на старое русло реки с необычайно высокой концентрацией золота. О чём я лично докладывал товарищам Марьясову и Паничеву после возвращения с маршрута. Илья Макарович карту забрал себе, якобы для того, чтобы нанести более точные отметки. Я, конечно же, как командир тройки, поверил, поскольку он топограф нашей экспедиции, человек уважаемый, настоящий профессионал.
      – Да, положеньице, – отозвался Пашков. – Здесь мы с вами ничего не решим. Надо ехать в Раздольное.  Завтра отсыпайтесь, а послезавтра утром будет машина из райцентра. С ней вас и отправлю. А сейчас отдыхать. Девушек определим в колхозную заежку, а ребята переночуют у меня. Как думаете, молодёжь? Устроит вас сеновал, – обратился Александр Семёнович к молодым людям, столпившимся у выхода. Те молча закивали, одобряя предложение председателя.
      В доме Пашковых было тепло. Пахло свежеиспечённым хлебом и каким-то еле уловимым домашним запахом, присущим деревенским жилищам с их русскими печками, медово-квасными лагушками и пучками засушенных душистых лекарственных трав. 
      Сон не шёл. Паничев с Пашковым сидели за кухонным столом, обсуждая сложившуюся ситуацию, строя предположения и планы на будущее. Александр Семёнович встал, потянулся и, вновь опустившись на табурет, спросил у геолога:
      – А помнишь, Алексей, ту историю с эвакуацией банковских активов? А ведь тогда их так и не нашли. В Губернской ЧК долго допрашивали того самого офицера. Как его?
      – Штабс-капитан Дорожинский, – тихо, почти шёпотом ответил Паничев.
      – Вот-вот. Он так и не сказал ничего. Свалил на своего заместителя. А того, как ты знаешь, убили, когда вас брали на той речке. Вот я всё время задавал сам себе вопрос: а почему тебя не допрашивали? Ты ведь тоже там был?
      Алексей Станиславович заёрзал, нервно постукивая ладошками по коленкам:
      – Быть-то был! Да соображал мало. Меня ведь тогда горячка свалила. Почитай, неделю, а то и больше в беспамятстве находился. И очнулся я уже в деревне, в фельдшерском пункте. Да и что я мог знать, когда был в таком состоянии… Можно сказать: при смерти…
      Пашков налил в стакан кипятка из самовара, бросил в него горсточку цветков белоголовника, ложечку мёда и, помешивая это подобие чая, продолжил:
      – Да… Дело давнее. Тогда охотники всю тайгу обшарили и безрезультатно. Теперь тем более концов не найти. А по Марьясову, полагаю, ох, как много вопросов будет у правоохранительных органов. Давай чай допиваем и ложимся спать. Супруга тебе в горнице постелила на диване. Завтра поговорим. Утро вечера мудренее.

1.
Новые люди.

      В заштатном дальневосточном городке, приютившемся на самом берегу Японского моря, куда прибыл железнодорожный состав, жизнь протекала размеренно. Здесь располагался завод по переработке рыбы и других даров моря, делавший продукцию для фронта.
      – А ты, Илья, хоть и мало времени поработал с нами, а уже стал настоящим кочегаром! Быстро учишься. Не всякому это дано. Оставайся… чего тебе мотаться по лесам да горам. Я похлопочу. И работа хорошая, денежная, и бронь на тебя оформим, как положено, – стал упрашивать Марьясова машинист паровоза.
      – Нет! Не моё это, – наотрез отказался Марьясов. –  Доберусь до районного геологоразведочного треста, сдам образцы, карты, а там, куда пошлют. Кстати, о брони: есть решение Государственного комитета обороны не призывать на фронт работников геологоразведочных служб. Поэтому я особо и не парюсь насчёт мобилизации. Да и какой из меня вояка…
      – Ну что же, – с сожалением промолвил машинист паровоза, обняв топографа и похлопав его по плечу. – Как говорится:  «Хозяин – барин: хочет – живёт, а хочет – удавится». Удачи тебе!
      Илья Макарович лукавил. Он давно решил, что продолжать службу в геологоразведке ему не с руки, так как рано или поздно органы НКВД вычислят его местонахождение. Он понимал, что в ближайшее время с документами топографа ему ничего не грозит. Но это явление временное.
      Во второй половине следующего дня Марьясов прибыл во Владивосток.
      На улицах города было немноголюдно. Редкие прохожие спешили по своим делам, не обращая внимания на человека в потрёпанной рабочей одежде, одиноко сидящего на скамейке, стоящей у входа во двор жилого дома.
      – Женщина! – окликнул Илья Макарович проходящую мимо старушку, несущую наполовину заполненную овощами авоську. – Не подскажете, где тут можно подкрепиться?
      Старушка остановилась и прикрыла лоб ладонью, как бы осмысливая заданный вопрос. Потом махнула рукой и, указав пальцем направление, произнесла:
      – Через два квартала повернёте налево, на улицу Светланскую. Там увидите большое красивое здание гостиницы «Версаль», на первом этаже которой и находится столовая.
      Увидев здание гостиницы, Марьясов улыбнулся. Его развеселила надпись над входной дверью столовой: – «Не рыдай».
      В столовой было просторно и уютно. Взяв на раздаче порцию борща, Илья Макарович сел за столик, стоящий под высоким фикусом в самом дальнем углу зала, и принялся за трапезу, с любопытством провожая взглядом входящих и выходящих посетителей. Поев, он подошёл к буфетной стойке и стал разглядывать банки с консервами, стоящие на полках, задумывая прикупить чего-нибудь съестного на вечер.
      – Шо, милейший! Вы же ж даже и рибки нашей не попробовали, – спросила Марьясова полногрудая, с напудренным лицом буфетчица, в голосе которой прослеживались лёгкие нотки еврейского говора. – Сегодня таки свежая горбуша под горчично-медовым соусом. Самое популярное блюдо в этом заведении. Наши посетители так  любят ту рибу, шо даже жалобы пишут, когда её нет на раздаче.
      Обескураженный таким словесным напором топограф будто онемел на мгновение. Потом, словно очнувшись от гипноза, придвинулся ближе к женщине, почти всем телом улёгшись на буфетную стойку, и прошептал ей на ухо:
      – Мне бы где-нибудь на постой остановится. На пару недель.
      – Какой разговор? Гостиница над нами, – ответила буфетчица, – да какая гостиницы, не гостиница, а просто цимес!
      – Мне гостиница не подходит. В гостинице шумно и многолюдно, а я человек скромный. Комнатку снять хочу. С оплатой проблем не будет. Всё по-честному, по взаимной договорённости.
      Буфетчица ещё раз оглядела с ног до головы посетителя, как бы прицениваясь, сколько можно с него взять, и тихонько, почти шёпотом проговорила:
      – Щаз… Я сделаю маленькое любопытное предложение, и вам станет немножко весело. Есть одна комнатка, почти апартамэнты. Уступлю за недорого, практически даром. Я, как мама Бе;нина, готова приютить любого и всякого. Комнатка чистенькая, кровать, буфет, зеркало, умывальник. Всё как положено. Беру за неделю уперёд.
      Она оторвала небольшой кусочек бумаги от лежащей рядом газеты и, написав на нём несколько цифр, придвинула к топографу.
      – Это сумма за постой или дата вашего дня рождения? – пошутил Марьясов, машинально скомкав бумажку и бросив её на прилавок.
      – А шо такое! Там всё цивильно! Конечно, нет вида на море и обратно, но комфортно жить можно. А главное, что тихо, как в голове у глухого.
      – Ладно, договорились, – пошёл на попятную Илья Макарович. Он достал бумажник, отсчитал несколько купюр и, свернув их в трубочку, нервно оглядываясь, передал буфетчице.
      Та сунула деньги в кармашек фартука и принялась объяснять топографу направление движения:
      – Щас пойдёшь направо вдоль Светланской, через два квартала повернёшь налево и увидишь старый дом с балконами. Войдёшь под арку и во дворе спросишь за тётю Лею.  Лея Баруховна Гейхман, это я. Тебе покажут, куда подняться. Моя квартира номер шесть, но ты туда не ходи. В конце коридора увидишь дверь без номера, радикально синего цвета, таки там и будешь кантоваться. Вот тебе ключ, смотри, не потеряй, а то будут тебе сплошные недоразумения.
      Через полчаса Марьясов стоял перед дверью, пытаясь открыть навесной замок. Замок не поддавался. Топограф то вставлял ключ в замок, то вытаскивал, то пытался провернуть его с усилием, то со слабиной. Всё напрасно.
      – Зря стараетесь, уважаемый, – услышал он хрипловатый голос за спиной. Обернувшись, Илья Макарович увидел голову незнакомца, торчащую из открытой форточки. Голова выплюнула пожёванную папиросу и с издёвкой в голосе изрекла: – Издрасьте вам! И шо ви себе думаете? Имеете шанец открыть это чудо слесарной мысли. Таки нет. Этот замок сработан стариком Гольдманом. Есть в нём небольшая закавыка, шо открывается он только вверх ногами.
      Марьясов с удивлением посмотрел на человека и нерешительно, не совсем понимая сути дела, переспросил:
      – Не понял! Это мне надо встать вверх ногами, чтобы замок открылся?
      – Вей з мир!;  Вот чудак! Погодите, щас приду.
      Через пару минут из дверей квартиры номер шесть вышел худощавый молодой человек среднего роста. Накинутый на плечи пиджак прикрывал белую майку, из под которой выглядывали многочисленные татуировки.
      – Замок надо перевернуть. Там есть небольшой шарик, который не даёт ключу проворачиваться. В перевёрнутом состоянии шарик освобождает засов дужки, и тогда замок с лёгкостью отпирается.
      Комната или апартаменты, как описала это подобие жилища буфетчица, оказалась обычной кладовкой, в которую с трудом поместилась мебель: маленькая односпальная кровать, нижняя часть буфета и рукомойник, под которым стоял табурет с цинковым тазиком. В небольшом окошке под потолком была видна часть металлической, с рыжими пятнами ржавчины крыша соседнего дома. Да к тому же помещение это сдавалось, скорее всего, только на летний период из-за отсутствия в оном каких либо систем отопления.
      Незнакомец протянул Марьясову руку и представился:
      – Израи;ль Гейхман. Для своих просто Изя.
      – Марьясов Илья Макарович, – ответил топограф.
      – Какая-то странная у вас фамилия, дядя, – спросил у Ильи Макаровича Изя. – Сколько живу на свете, а раньше такой даже и не слышал.
      Топограф улыбнулся и с умным видом, вальяжно растягивая слова, ответил:
      – Ничего особенного в моей фамилии нет. Марьяс – это древнегреческое имя, которое переводится как «моряк». В древности это имя стали давать русским людям при крещении. Раньше ребёнка этого человека так и называли – Марьясов сын. Со временем слово «сын» не стали употреблять, осталось Марьясов как фамилия.
      – Знатное погоняло будет у вас, дядя! Моряк! Прямо в натуре! Наша кликуха, тихоокеанская.
      – Так вы, Израиль, сын буфетчицы из столовой, что в «Версале», – спросил Илья Макарович, отпуская руку молодого человека.
      – Таки да!
      – А Беня ваш брат? Ну, Лея Баруховна мне сказала, что она Бенина мама.
      – Не делайте мне несуразных намёков. Я один у мами, – с раздражением ответил Изя. – А шо до Бени, так то ж для проформы. Типа, показать своё гостеприимство. Такая фигура речи: Бенина мама – это значит добрая женщина, которая задаром напоит, накормит и спать положит. Располагайтесь, а я пошёл. Меня уважаемые люди ждут.
      – Да уж, апартамэнты! Главное, совсем даром. Напоит и накормит, – тихо, с иронией в голосе пробормотал Марьясов, памятуя о кругленькой сумме, переданной хозяйке этой жалкой обители. Он снял рюкзак и, задвинув его под кровать, лёг на постель, не снимая башмаки. Сон накатился тугой волной, обволакивая истомой выбившееся из сил тело.

; Вей з мир – здесь восклицание, соответствует русскому "Боже мой!", буквально на иврите: "Больно мне!" (прим. автора)

2.
Следствие.

      – Что-то я понять не могу, товарищ Паничев. Как так: человек из вашей геологоразведочной партии, можно сказать: под вашим руководством. И вдруг уходит неизвестно куда, да ещё и карты прихватывает. Карты разве не у вас должны храниться?  – следователь достал папиросу, постучал ей по пепельнице и сунул обратно в пачку. Он медленно прошёлся по кабинету, налил в стакан воды и, сделав несколько глотков, продолжил: – И мне не совсем ясно, как набирались люди в вашу партию, кто их проверял, кто направлял.
      – Я же вам уже говорил, что раньше не встречался с этим человеком и  ничего о нём не знаю, – ответил Алексей Станиславович. – Ещё раз объясняю: Научно-исследовательский геологоразведочный институт золота, где я преподавал, командировал меня в распоряжение Западно-Сибирского геологического управления. В конторе мне объяснили, что подобрана бригада полевиков, которая будет ждать меня в селе Березняки, Раздолинского района, так как от этого населённого пункта ближе всего до плато Улахан, то есть района поиска. Этот регион уже частично обследовался в середине тридцатых годов, и нам необходимо было пройти по маршруту, чтобы подтвердить наличие золотоносных месторождений на ранее обследованных участках, выявить новые отложения. А главное, определить перспективность промышленной добычи драгоценного металла. Кстати, Марьясов числился на должности топографа, в чьи обязанности входило составление и вычерчивание топографических карт и планов, рисовка рельефа и подготовка оригиналов карт. Именно поэтому он работал со всеми картами, которые геологи приносили с маршрута.  Это и была его основная должностная обязанность.
      Следователь снова налил в стакан воды, выпил и, протянув начальнику партии раскрытую пачку папирос, предложил:
      – Кури;те!
      – Спасибо! Я не курю.
      – А я вот балуюсь. Жена ворчит. Который день пытаюсь бросить. Сердечко пошаливает, а бросить не получается, – пожаловался следователь. Он закрыл пачку, сунул её в стол и нажал кнопку вызова дежурного.
      Через мгновение в дверях появился милиционер.
      – Заводи всех! – скомандовал следователь. Он подошёл к противоположной стене и отдёрнул занавеску, за которой висела карта региона.
      Геологи входили молча, рассаживаясь на стулья, стоящие вокруг длинного стола для заседаний.
      – Давайте попробуем определить место вашей последней остановки, – предложил следователь подошедшему Паничеву.
      Алексей Станиславович взял флажок, лежащий на полочке, и воткнул его, отметив место стоянки на карте.
      – Вот здесь мы и останавливались, в двухдневном переходе от Березняков, – пояснил он, взяв в руку указку. – Как видите, населённых пунктов поблизости нет. До деревни Баклуши более семидесяти километров, до Селивановского лесозавода – почти шестьдесят, до Можайской лесоперевалки – пятьдесят. Марьясов в любой из этих пунктов мог двинуться. Он опытный полевик. Для него  пройти сотню-другую километров особого труда не составит. Тем более с лошадьми. Да и местность здесь не гористая. Если продвигаться по береговым отмелям, то можно проходить до тридцати километров в день, а то и того больше.
      – Замечательно. Скорее всего, он и будет двигаться в направлении одного из этих пунктов, так как все остальные находятся на очень отдалённом расстоянии, – ответил следователь, подводя итог. – Сегодня уже поздно, рабочий день закончился. Завтра мы свяжемся с Баклушинским сельсоветом и руководством лесозаготовительных контор. Выясним, выходил ли на их территории этот человек. А поскольку пока нет в наличии фотографии, прошу вас описать его внешний вид: рост, телосложение, цвет волос, цвет и разрез глаз, форма носа, стрижка и так далее. Особое внимание уделите приметам необычным: форма усов и бороды, если таковые имеются, а так же шрамы, родимые пятна, бородавки, прыщи, веснушки, ожоги…
      К середине следующего дня из Можайского лесопункта пришёл положительный ответ. А утром туда выехал оперативный работник районного отдела милиции.
      В рамках возбуждённого уголовного дела ему необходимо было допросить свидетелей, видевших топографа, и по возможности узнать направление его движения. Встретившись с рабочими и руководством лесопункта, со сплавщиками буксировочного катера, оперативник пришёл в замешательство. След Марьясова терялся на небольшой железнодорожной станции, через которую проходило несколько веток в трёх направлениях. Через этот железнодорожный узел за сутки следовали десятки эшелонов, везущих на запад войска и технику, на восток – санитарные поезда и эшелоны с эвакуируемыми станками и оборудованием фабрик и заводов.
      – Дело будет непростым. Мы не знаем, в каком направлении он уехал, – заметил начальник уголовного розыска следователю и вернувшемуся из командировки оперативнику. – У нас даже фотографии этого гражданина нет. Прямо сейчас, не откладывая на завтра, телеграфируйте в Западно-Сибирское управление геологии и запросите личное дело топографа Марьясова Ильи Макаровича. А сейчас отдыхайте. Время позднее.
      Личное дело Марьясова пришло только через десять дней, и в срочном порядке его фотографии были распечатаны и разосланы по отделениям милиции населённых пунктов, находящихся вдоль железной дороги.

3.
Израи;ль Гейхман.

      Изя был единственным ребёнком в зажиточной семье. Домашняя атмосфера сыграла определённую роль в формировании характера мальчишки. Мама, Лея Баруховна, работала в заведениях общественного питания. Папа, Семён Ефимович, заведующий продовольственной базой Государственного объединения розничной торговли.
      Напитавшись нэпманского духа в двадцатые годы, Семён Гейхман, перейдя в организацию советской торговли, хватку «гешефтмахера»; не просто сохранил, но и значительно усовершенствовал.
      Дом семейства Гейхманов слыл «меркуриевым рогом изобилия». Однако на этом поприще глава семейства не проработал и пяти лет. В ходе ревизии на базе была выявлена большая недостача, и заведующий «приплыл». Получив длительный срок отсидки с полной конфискацией имущества, Семён Ефимович отбыл в «места не столь отдалённые», оставив семью без средств существования.
      Начались трудные времена.
      Кое как окончив семилетку, Изя устроился подрабатывать на местный рынок. Да и маме вскоре несказанно повезло. Воспользовавшись старыми связями, ей удалось сменить вынужденную работу гостиничной поломойки на должность буфетчицы столовой «Не рыдай».
      – Изя, сыночка! Одень свой новый лапсердак, ты же ж на; люди идёшь. Изделай вид порядочного человека, – наставляла мама Лея, собирая на работу своего отпрыска. – Пусть хоть соседи порадуются, что видят мальчика из приличной семьи.
      – Ша, мама! Дайте ходу параходу! Мне не за прилавком сидеть. Вот я буду пачкать совершенно новый пиджак, как фраер припоцанный.;
      – Ничего! Придёшь на ринок, переоденешься. И не кидай брови на лоб.  Слушай маму! Мама знает, что хочет!
      Работая на рынке, юный Гейхман вскоре обзавёлся друзьями и знакомыми. Кому мясную вырезку без костей подогнать, кому дефицитного товару достать по хорошей цене.  Появились деньги на хорошие карманные расходы, и Изя с дружками стал прожигать вечера в ресторанах и припортовых пивнушках.
      В один из таких вечеров к его столику подошёл паренёк, наклонился и шепнул на ухо:
      – Тебе малява от хорошего человека. Не засвечивай, почитаешь дома, – и, сунув незаметно для окружающих записку в карман Изи, удалился.
      На следующий день, отпросившись с работы, юноша пошёл на встречу по указанному в записке адресу. Старый, барачного типа дом оказался на самом краю города, в переулке, соседствующем с железнодорожным тупиком. Строение окружали покосившиеся сарайчики, за которыми высились штабеля деревянных шпал, отвалы щебня, гравия и каменноугольного шлака.
      Дверь открыла дряхлая сгорбившаяся старушка и хриплым шепелявым  голосом проворчала, указывая на дверь в конце коридора:
      – Туда иди.
      Гейхман постучал в дверь, но, не получив ответа, сам её приоткрыл.
      Перед ним предстала жуткая картина. В маленькой комнатке висела плотная сизая пелена табачного дыма. Возле самого окна приютился круглый стол, заставленный пустыми бутылками и тарелками с остатками пищи. На стуле сидел человек, подперев голову руками, и крепко спал, громко похрапывая.
     – А, явился! – услышал он за спиной приятный мужской голос. Изя вздрогнул от неожиданности и повернулся. Перед ним стоял опрятно одетый, интеллигентного вида человек высокого роста. Он широко улыбнулся и, похлопав юношу по плечу, продолжил: – Да, атмосфера не фонтан! Пошли отсюда.
     Они вышли из дома и, обогнув его, оказались рядом с небольшой беседкой, в центре которой стоял маленький столик с дымящимся самоваром посередине.
      – Садись, не стесняйся, – сказал мужчина и представился: – Меня зовут Иннокентием. А пригласил я тебя, чтобы познакомиться. Я откинулся четыре дня назад. Чалился на зоне с твоим отцом. Хороший мужик, правильный. Так папаша твой просил меня: «Присмотри, мол, за моим огольцом, чтобы жил честь по чести и ни в чём не нуждался».
      – Бурый, тебя тут какой-то фраер спрашивает, – раздался голос из открытого окошка первого этажа барака.
      – Пускай подождёт, – ответил Иннокентий и, повернувшись к Изе, продолжил: – Я твоего отца ещё до отсидки знавал. Так вот: по прибытии в лагерь определили его ко мне в бригаду грузалей. Правда, пришлось подогреть кое-кого. Работа блатная. Сидишь в зоне, пока погрузки нет. А как подадут вагоны, то выйдем с бригадой на биржу, отгрузим и обратно в барак отдыхать, пока очередной товарняк не подадут. Впрочем, об этом когда-нибудь потом. Отец твой просил меня выполнить одну просьбу. Времена сейчас тёмные, деньги дешевеют с каждым днём, а то и неровён час, вообще денежную реформу затеют. Так вот. В вашем доме есть кладовка. Там, в углу, под буфетом тайник, куда твой отец припрятал бабки. Сумма приличная – несколько десятков косарей. Тебе эти деньги надо достать и потратить. Бумажкам сейчас никакого доверия нет. Желательно рыжья прикупить, разных цацек с брюликами.  Ты меня понял?
      – Понял. Только  мами как об этом сообщить?
      – Так и скажи. Объясни ситуацию. С её-то связями и знакомствами ещё проще будет всё провернуть. Если что не так, то ко мне обращайтесь. Что-нибудь придумаем. Чаю хочешь?
      – Нет! Спасибо! Я, пожалуй, пойду. Мне ещё на работу, на рынок.
      – А, так ты на рынке трудишься? Дело хорошее! Буду иметь в виду. Ну ладно, ступай. Если понадоблюсь, приходи. Я пока здесь обитаю. Если меня не застанешь, обратись к пареньку, что в окошко выглядывал. Его Ганькой кличут. Не удивляйся, если встретишь двух одинаковых с лица. Есть ещё Панька. Они с Ганькой братья-близнецы. Они всё мне передадут. А о нашем разговоре никому ни слова.
      – Я шо, больной на голову?
      Вечером, придя домой, Изя обстоятельно, не упуская подробностей, пересказал матери суть разговора с Иннокентием.
     – Как, ты говоришь, его кличут?
     – Бурый.
     – Так я же ж его знаю, как облупленного. Это же Кеша Бурков. Лет двадцать назад они жили с того конца дома. Родители молодыми от тифа померли, и его бабушка приютила. Потом заматерел, марвихером4 заделался. Он в «Версаль» частенько заглядывал, всё дела какие-то стряпал с администратором. Потом его вместе с тем проходимцем и повязали. Так, значит, Сенечка наш с Иннокентием вместе срок отбывали. Как он там сейчас? А ты смотри мне, держи фасон и не шастай по всяким притонам, загремишь, как Кеша этот. – Лея Баруховна погрозила сыну пальцем и, достав из кармана ключ, тихо сказала: – Ступай! Открой кладовку и жди меня. Я сей момент буду. Только переоденусь.
      Отодвинув буфет и приподняв крайнюю половицу, мама с сыном увидели небольшой кожаный ридикюль.
      Изя заглянул подпол, пошарил рукой и, ничего больше не обнаружив, пожал плечами и тихо, полушёпотом, с разочарованием в голосе выпалил:
      – И шо? Это усё?
      – А шо тебе надо? Смотри, какой ридикюль. Пухленький, как двухгодовалый кабанчик. Заверни его у то одеяльце. Подушечку тоже прихвати.
      Мама с сыном вышли из кладовки и встретились с соседкой. Та шла им навстречу по коридору, нагруженная двумя авоськами с картошкой.   
        – Что, Леечка, приборку затеяла? – спросила она.
Лея Баруховна загородила сына, с безразличным видом глянула на соседку и, натянуто улыбнувшись, промолвила:
      – Да вот, решила бельишко состирнуть. Новый постоялец наклёвывается.
      Не менее получаса возился Изя, пытаясь взломать замок ридикюля.
      – Мама, шо делать? Я вже все руки исколол, – пожаловался он матери, обматывая пораненные пальцы носовым платком.
      – И шо? Да чёрт с ним, с этим барахлом. Возьми бритвочку и вырежи кусок сбоку. На кой она нам эта сумка. Всё равно выбрасывать. Не хранить же в доме такую улику. Ключ, который у Семёна изъяли при обыске, верно, от этой сумки и был, – резюмировала Лея Баруховна. – Щас я тебя перевяжу.
      Вынув из пачки новое бритвенное лезвие, она предала его сыну и ушла на кухню за бинтом.
      Разрезав боковину ридикюля, Изя вывалил на стол его содержимое. На середине стола образовалась внушительная куча из купюр в банковских упаковках и ювелирных изделий. Озираясь в сторону кухни, юноша машинально схватил две попавшиеся под руку пачки денег и сунул их за пазуху.
      Мама вернулась и, глянув на стол, вся засветилась от радости.
      – Вей з мир! Вот это куш! – выпалила она и села на стул, забыв про перевязку.
      – Ша, мама! Я сейчас кровью изойду. Уже ж делайте что-нибудь! – возмутился Изя и протянул ей левую руку, испещрённую небольшими кровоточащими порезами.
      Обмотав бинтом руку сына, Лея Баруховна собрала со стола деньги и драгоценности, положила их в нижний ящик комода, закрыла на замок и, привязав к ключу толстую нитку,  повесила его себе на шею.
      – Это на пока. Потом перепрячем туда же, а то соседка вся любопытством изойдёт, как снова нас увидит, – подвела итог хозяйка дома и, глянув на зевающего сына, распорядилась: – А сейчас иди спать. Завтра будем хлопотать с этим добром.
      На следующий вечер юный Гейхман решил устроить маленький праздник для друзей и собрал их в рюмочной.
      
;Гешефтмахер – делец, спекулянт, аферист (с евр.)
; Припоцанный – придурковатый (Прим. автора)
4 Марвихер – вор высшей категории (Прим. автора)

4.
В дорогу.

     – Так ты говоришь, по глупости залетел, – спросил Илья Макарович у Изи, раскладывая на газете закуску.
     – Да! Можно сказать,  «не повезло». Отец перед отсидкой бабки припрятал, а я их надыбал, да и пошёл в разнос. Сидели с дружками в забегаловке, а там кипиш какой-то случился. Так нас со всеми вместе и повязали. Менты обшмонали, нашли у меня непочатую пачку новых трёшек, и давай пытать: «Где взял? Кого на гоп-стоп поставил?» То да сё… Я, конечно, в молчанку. Вот они меня в цугундер и упекли. Потом мне на шею висяк повесили и на зону. Так и вышло, что за пачку трёшек трёшку и отмотал. Спасибо Бурому, что маляву нужным людям отправил. Благодаря ей и пристроили меня на тёплое местечко. Там все три года и прокочумал.
      – А кто такой Бурый?
      – Бурый, он же Иннокентий Бурков – человек в авторитете. Наш. Из местных. Правильный вор.
      – А как можно с ним встретиться, – продолжил расспрашивать молодого человека Марьясов.
      – Таки поезжайте. Погостите. Он сейчас где-то недалеко от Магадана чалится, – ответил Изя с издёвкой.
      – Да ладно! Чего ёрничать. Просто есть дело, и помощники нужны. Только надёжные помощники, – тихо сказал Илья Макарович. Он откупорил бутылку, налил водку в стаканы и продолжил: – Дело прибыльное, но уж очень рискованное. На высшую меру может потянуть.
      Изя молча выпил, откусил кусок колбасы и стал медленно жевать, делая вид, что эта новость его совершенно не заинтересовала.
      – Э, брат! Да я вижу, тебе эта тема не интересна, – возмутился Марьясов.
      – Неа! Я вас умоляю. Какой может быть интерес, если дело касается вышака. Шоб я потом всю жизнь сомневался и жалел о каком-то неблагородном проступке, – с деланным безразличием ответил Изя, продолжая с аппетитом уплетать колбасу.
      – Тоже мне, святоша нашёлся. А пара полпуда золота тебя не заинтересует? – спросил топограф, наливая в стаканы очередную порцию горячительного.
      – Хм! Так это ж другой разговор! С этого и надо было начинать, – теперь уже с интересом протараторил Изя. – Говорите, что надо делать. Я готов послушать за вашу просьбу.
      Илья Макарович достал из рюкзака карту и разложил её на кровати.
      – Вот здесь геологами разведаны промышленные залежи золота, – продолжил топограф, указывая пальцем место на карте. – Пешком добраться нереально, так как для экспедиции нужен определённый набор груза, и без лошадей не обойтись. Есть другой вариант: добираться по рекам на моторной лодке. Лодку с «топтуном», я думаю, можно будет купить или нанять в районном центре или одной из этих деревень. Вот здесь, на шестьдесят шестом километре, речка Паюсная впадает в реку Чёрную. Главное пройти пороги на Чёрной реке. Короче, путь не из лёгких. Попотеть придётся.  Все вопросы надо решать прямо сейчас. Сам понимаешь, что всю разработку надо завершить до первых заморозков. Мне понадобиться команда, то есть кроме меня нужны ещё два-три человека.
     – Ну, пожалуй, двух людей я вам найду. Не фраера, конечно, из блатных, но работать будут, как скажете. Таки я тоже в доле, а куда деваться, – ответил Изя.
     – А парни надёжные?
     – Вы же ж меня знаете, – возмутился Гейхман.
     – Ну?
     – Так они лучше! А вы, Моряк, как я посмотрю мужик фартовый.
     Вечером того же дня Израи;ль пришёл к Марьясову в сопровождении двух молодых людей.
     – Вот, знакомьтесь, – представил он Илью Макаровича дружкам. – Это топограф. Человек, который карты знает. Погоняло – Моряк.
      Ребята поочередно пожали руку Марьясова и представились:
      – Ганя.
      – Паня.
      Изя улыбнулся и, посмотрев на удивлённое лицо топографа, пояснил:
      – Ой, да не ломайте себе голову. Они близнецы. Их бабулька была старушкой верующей и поэтому крестила их именами православных святых Архангела Гавриила и Пантелеймона Целителя. По простому: Ганя и Паня. Кстати, они оба два родные племянники самого Бурого. Таки шо за это бакланить. Пацаны что надо! Перейдём ближе к делу.   
      Топограф засмущался. Потом взял себя в руки и уверенным, почти властным голосом заметил.
      – Давайте договоримся: ни каких кличек. Зовите меня по имени-отчеству Илья Макарович, а при посторонних – товарищ Марьясов. И запомните: в команде я старший! Если вы хотите, чтобы наше дело завершилось успехом, то должны слушаться и подчиняться мне беспрекословно.
      Объяснив суть дела и дав присутствующим задание, Марьясов назначил встречу на обед следующего дня.
      В назначенное время все явились, имея при себе вещевые мешки с одеждой и продуктами на ближайшее время. Через час они сидели неподалёку от железнодорожного вокзала в ожидании своего самоназначенного руководителя, ушедшего на сортировочную станцию.
      Марьясов вернулся через час.
      – Пассажирских поездов в ближайшие дни не намечается, – начал он с ходу. – Правда, я договорился с начальником сортировки. Он обещал поговорить с проводниками, сопровождающими грузы. Через два часа товарняк пойдёт. Если не договоримся, то застрянем здесь надолго.
      Проводники оказались людьми сговорчивыми, и к вечеру команда во главе с Марьясовым уже ехала в нужном направлении.
      – Так ты говоришь, что вы геологи, – переспросил топографа старший проводник.
      – Да, – утвердительно ответил Марьясов. – Вот, по заданию районного геологоразведочного треста едем на исследование новых месторождений.
      – Что-то я не пойму, – с сомнением в голосе пробурчал старший проводник. –  Трест дальневосточный, а вас направили аж в самый центр Сибири. Это же совсем другой регион?
      – Время такое. Война. Специалистов не хватает, – не смущаясь каверзных расспросов, ответил Илья Макарович. – Я ведь тоже впервые назначен начальником партии. До этого в экспедициях топографом работал.
      – Ладно. Разговоры разговорами, а уже темнеет. Ужинать пора, – предложил проводник. Он снял с верхней полки объёмистую сумку и вынул из неё свёрнутый из газеты пакет с хлебом и варёной картошкой.
      – Негусто, – подумал Марьясов. Он ловким движением развязал свой рюкзак и достал из него бутылку водки, две банки тушёнки и небольшой кусок солёного сала, завёрнутого в чистую белую тряпицу.
      – За здорово живёте, – заметил проводник, с завистью поглядывая на продукты. – А с нашей зарплатой сильно не пошикуешь! Намедни с женой на рынок пошли, так только картошки да зелени купили. Кило сала – полторы тысячи, водка – восемьсот, папиросы тоже под сотню. Вот так и живём: хлеб жуём, а о пирожках думаем. Самосад курим вперемешку с махрой.
      – Все так живут. Нам тоже продукты дают на неделю, максимум на две, – ответил топограф. – Приходится экономить. Вот пару ружьишек с собой возим, рыболовные принадлежности. Где рыбки поймаешь, где птицу какую подстрелишь. Ягоды, грибов насобираем. Как никак в тайге летом голодным не останешься. Так и пробавляемся. Да вы присаживайтесь. Не стесняйтесь.
      Молодые члены новоиспечённой геологической партии сидели в углу теплушки за перевёрнутым ящиком, застеленным газетами, и с азартом резались в карты.
      – А вам что, особое приглашение нужно, – спросил картёжников Марьясов.
      – Щас, щас, – ответили из угла, продолжая игру.
      Илья Макарович махнул рукой:
      – Ну их! Пусть тешатся. В поле наработаются за день лопатой да киркой. Не до карт будет.
      – Работнички-то твои того? Из сидельцев, видать? Эти не очень-то до работы хватки. Им бы умыкнуть то, что плохо лежит. Тем и живут, – подытожил проводник, искоса поглядывая на молодёжь.
      – Других где взять? Нормальные ребята на фронте. Вот мне и дали тех, что ни туда, ни сюда. А работать будут. У меня не забалуют.
      К исходу пятых суток команда Марьясова вышла на полустанке, расположенном  рядом с большим селом, раскинувшимся на берегу речки, по которой и планировали добираться до пункта назначения. Купив в местном скобяном магазине нужные инструменты, они погрузили их на тележку и двинулись к реке. Доставить старателей до конечной точки согласился местный старик из когорты тех заядлых рыбаков, которые всё лето живут на реке, не обращая внимания на обилие гнуса и отсутствие клёва.
      Лодка представляла собой монументальное творение с мотором-топтуном посередине. Из чего был сооружён мотор этого судёнышка, понять было невозможно. Большой квадратный кожух скрывал все его механические прелести, и только громкий рёв давал возможность осознать всю мощность этого самодельного железного зверя.
      Из-за большого перегруза, до места назначения плыли почти сутки, изредка останавливаясь, чтобы выйти на берег размяться. Лодка шла по течению легко и ходко, оставляя за собой невысокие волны, плавно омывающие песчаные берега неширокой реки.

5.
Старик Шишкин.
      
      Иван Матвеевич Шишкин был коренным сибиряком-добытчиком. Родившись в большой семье волостного старшины, он с детских лет пристрастился к рыбалке, которая и стала делом всей его жизни. Старший Шишкин видел в сыне своего приемника и всяческим образом пытался сделать из него человека служащего. Но молодой повеса к учёбе относился холодно. Не окончив третий курс технологического института, он оставил учёбу и, вернувшись в родное село, организовал рыболовецкую артель. С той поры вся жизнь его проходила на реке.
      Доставив геологов до указанного места, Иван Матвеевич, вернувшись домой, похвастал жене необычным заработком:
      – Сколько живу, а такими деньгами со мной рассчитываются впервые, – он развязал носовой платочек, из которого на стол со звоном упали золотые монеты. – Вот я и думаю: это с какого такого перепуга геологи стали царскими червонцами рассчитываться.
      – Что-то тут нечисто, – неуверенно заметила супруга. – Как бы не попасть в нехорошую историю. Сам знаешь, времена нынче такие, что и близким не всегда можно довериться. А тут люди неизвестные, да к тому же странные какие-то. Может, дезертиры? Сбежали с фронту и прячутся по лесам.
      – Не похоже, – с неуверенностью ответил супруг.
      Иван Матвеевич замолчал, как бы обдумывая сложившуюся ситуацию. Потом, после нескольких минут раздумья, заметил:
      – Однако это только аванс. Через месяц надо их доставить обратно. Обещали ещё столько же заплатить. А что? Я их не знаю, они меня тоже. Увёз, привёз! И разошлись, как в море корабли.
      – Знаешь, Ваня! Всех денег не заработаешь, а срок можешь себе схлопотать. Пойди к племяннику, посоветуйся. Он как никак участковый. Может, чего дельного подскажет.
      – И как ты себе это представляешь? Ну, приду к нему, и что? Вот подрядился людей доставить до места, а они со мной царскими червонцами рассчитались. Он мне и скажет, мол, какого рожна ты, старый пень, согласился вести каких-то неизвестных людей неизвестно куда. И что я ему отвечу? Я же документы у них не проверял. Кто такие и зачем едут. Смотрю, люди вроде нормальные. Инструменты у них: кирки, лопаты, в общем, всё для работы.
      – Ой, не нравится мне это, – возразила жена. – Вот нутром чую, что-то тут не так.
      – Ладно, уговорила, – согласился Иван Матвеевич. – Завтра схожу к племяшу. Может, все наши опасения и гроша ломаного не стоят.
      Утром, выгнав корову на поскотину за огородами, Шишкин направился к племяннику. Поздоровавшись, он начал разговор издалека:
      – Тут четвёртого дни геологи объявились. Ну, отвези нас, Матвеич, да отвези. Типа, экспедиция у них на Чёрной реке. Инструмент разный при них. Смотрю, люди вроде нормальные. Вот я и согласился. Однако их начальник расчёт мне выдал не нашими деньгами, а вот. – Шишкин вынул из кармана и положил на стол перед участковым несколько золотых монет. – Как ты думаешь, Петя? Что это за геологи такие? На старателей похожи. Как бы не вляпаться в неприятную историю. В мои-то годы…
      – Да-а-а, дядя Ваня! Расклад, конечно, интересный, – с удивлением ответил участковый, перебирая в руках червонцы. – Я такие деньги и сроду не видывал. А как они выглядели, геологи эти?
      – На первый взгляд вроде люди как люди. Ничего особенного. Хотя, если приглядеться, есть в них какая-то хитринка. Почти сутки ехали, а они всю дорогу молчали. Только один молодой, весь в наколках, всё расспрашивал, что да как. Да и выговор у него необычный, вроде как с акцентом.
      Участковый закурил. Потом молча встал и, вынув из сейфа тоненькую папку, многозначительно заметил:
      – А вот сейчас я тебе покажу несколько ориентировок. Нет ли, случаем, среди них тех самых твоих старателей.
      – Вот же! Этот и есть их начальник! – вскрикнул от удивления Иван Матвеевич, увидев первую фотографию.
      – Всё понятно! – воскликнул племянник. – Это топограф одной из геологоразведочной экспедиции. Ну, дядя Ваня! Спасибо тебе, дорогой! Этот человек во всесоюзном розыске. Я и не думал, что именно в нашем районе он объявится. Хотя, чёрт его знает, где и когда можно было его ожидать. Значит, решил вернуться в места, где золотоносные  залежи открыли. Не ожидал, не ожидал…
      – Так, а мне-то что делать, – спросил Шишкин.
      – Что делать, говоришь, – ответил участковый. – А мы решим, что делать. Вот только заработок твой придётся изъять. Потом руководство будет решать. Может, и выдадут тебе червонцами, только нашими, бумажными. В общем, премиальные за бдительность, а может, и почётную грамоту получишь. Ну да ладно! Ступай домой и никому ни слова, ни полслова. И супруге скажи, чтобы помалкивала. Сам понимаешь, дело государственной важности. Не дай Бог, если кто прознает. Мне первому начальство по кумполу настучит.
      А дело и действительно было настолько важным, что стояло на контроле у самого начальника областного управления милиции.
      Утром следующего дня в село прибыла небольшая оперативная группа.
      Допросив Шишкина, оперативники решили, что брать команду Марьясова на месте разработок месторождения нет возможности, так как нет средств для передвижения по реке. Все лодки у деревенских мужиков были вёсельными. Вникнув в разговор милиционеров, Иван Матвеевич с видом человека бывалого подбоченился и вставил:
      – Проще их привезти сюда через месяц, как договаривались. Здесь и повязать на бережку.  А…
      – А если они уйдут по другому маршруту, – перебил дядю участковый.
      – Они же не туристы. Не просто так в те края подались. Золотишко – оно тяжёлое, на себе много не унесёшь. Да к тому же от того места до ближайшей деревни вёрст полста, ни менее. Им ведь не по ровной дороге идти, а по лесам и болотам. Как с таким-то грузом?
      – И то верно! Хотя вряд ли они много намоют вручную. Поэтому то, что геологи могут уйти другим маршрутом, со счетов сбрасывать не надо, – отметил руководитель оперативной группы. – Сегодня возвращаемся в управление, а дня за два-три до выезда старателей вернёмся.
      Иван Матвеевич пришёл домой в расстроенных чувствах.
      – И вправду говорится: «послушай жену и сделай по-своему», – ворчал он, укоряя свою супругу. – Племянник тоже хорош: «Заработок твой я изымаю!». А ты его зарабатывал, нет ли? Я более двух суток без сна и отдыха мантулился. Думал, подзаработаю, да новые снасти куплю. Вот и заработал.
      Иван Матвеевич с досадой ударил кулаком по столу, будто ставя точку после сказанного, и пошёл в спальню, буркнув напоследок себе под нос: «Всё! Я – спать».
      
6.
Компаньоны-старатели.

      – С чего начнём, Илья Макарыч, – спросил Изя, с любопытством оглядываясь по сторонам.
      – Для начала дай парням топорик. Вот, держи! Пусть жердей нарубят и пихтовых лапок. Сегодня займёмся устройством бивака. Всё остальное – завтра.
      Заготовив жердей для шалаша, все принялись за постройку. Длинную берёзовую жердину поместили на нижних ветках двух рядом стоящих берёз. Под углом в сорок пять градусов приставили более тонкие ветви и разложили на них пихтовые лапы. Получился довольно вместительный шалаш. Молодые люди, устав с непривычки от такой напряжённой физической работы, улеглись спать, отказавшись от ужина. Марьясов перекусил и принялся составлять план работы на следующий день.
      Ранним утром Илья Макарович был уже на ногах. Наскоро позавтракав, дружно взялись за подготовку: оборудовали лоток для промывки проб, набили на каркас сито для просеивания породы, приготовили коврики-проходнушки. Ближе к обеду приступили к работе. Ганя и Паня копали шурфы, Изя возил породу к реке на тачке, Марьясов занимался промывкой.
      Через два часа интенсивной работы сели на перекур.
      – А вы, Илья Макарыч, не боитесь, что сюда менты по нашу душу нагрянут? – спросил Паня у топографа.
      – Это вряд ли, – с уверенностью ответил Марьясов, занося какие-то пометки в свой блокнот. – Здесь тайга. Чем по ней мотаться, им проще нас в селе ждать или на железнодорожной станции. Выйдет старатель из леса, тут его, красавчика, и повяжут со всей добычей. Да и далеко мы, кто их сюда повезёт. На всё село одна лодка с мотором, да и та не особо вместимая.
      – А чего вы там всё пишите, простите за любопытство, – поинтересовался Изя, заглядывая через плечо топографа.
      – Роман пишет, – съязвил Ганя, лукаво улыбаясь.
      – Замолчи свой рот! – осёк его Изя, ткнув друга кулаком в плечё.
      – Да тут всё просто, – принялся объяснять Марьясов. – Вот за два часа промывки достали чуть больше двух грамм золота. Это мало. Поэтому я буду анализировать, в каком месте самая большая доля металла. Там и будем отрабатывать. Всем понятно?
      Молодые люди согласно закивали головами.
      Всю оставшуюся часть дня работали без перекуров.
      Поздно вечером, уставшие, расселись у костра. Минут двадцать молча смотрели на огонь, медленно пожирающий отсыревшие ветки. Ведь недаром в народе говорится, что на горящий костёр и текущую воду можно смотреть вечно.
      Первым прервал молчание Ганя:
      – Вы, Илья Макарович, видно, человек бывалый. В геологах давно ходите?
      – Довелось поработать топографом. Был на Урале, в Средней Азии, на Алтае и в Саянах. Да всё и не припомнишь. Иной раз кажется, что всю Россию-матушку вдоль и поперёк исходил. В одной из первых экспедиций попался мне напарник. Смешной такой, без шутки никуда. Сам ростиком маленький, вроде и неторопкий, а не успеешь оглянуться, как он уже кашу сварил, чайник вскипятил. Вот он меня и научил пробы мыть. Он ещё в царское время на каторге побывал, где-то в районе Горного Зерентуя. Лет двадцать прошло с тех пор, а иногда вспоминаю его с теплотой. Такие люди в наше время редкость. Настоящий был добытчик.
      – А попадётся богатая жила – намоем золотишка, а потом его куда? В государственную скупку не понесёшь, вмиг скрутят, – поинтересовался Паня.
      Марьясов задумался на мгновение, почесал затылок и стал описывать различные варианты:
      – Можно чёрным скупщикам продать, но в наше время их ещё найти надо. Со скупщиками просто: паспорт не спрашивают, налоги не высчитывают. Хотя всё, что с криминалом связано – дело ненадёжное. Можно дантистам, но те много не возьмут. Если только в столицу податься или в другой большой город… Однако это тоже не вариант. Война идёт. Будь она неладна! Везде на дорогах патрули  документы проверяют, обыскивают всех подряд.
      – Хм! Был бы голдик, а куда его пристроить найдётся, – сыронизировал Изя и, повернувшись к своим дружкам, продолжил, махнув рукой в сторону реки, – а вы чего уши развесили? Не делайте мне нервы!  Взяли ноги в руки и скоренько закидушки проверять. Пора  хавку готовить.
      – Щас, – чуть ли не хором ответили братья.
      Изя глянул на них, сдвинув брови, и прикрикнул:
      – Вы мне не щас, а за;раз!
      Братья, прихватив ведро, побежали к реке. Через полчаса они вернулись с добычей.
      – Уловистая речка, – констатировал Илья Макарович, заглянув в ведро. – Недаром старик Шишкин прожил на ней всю жизнь. Даже артелью рыбаков в былые времена руководил. По полведра рыбы утром и вечером на три закидушки – это много. А если сети ставить? Да-а-а, уловистая речка.
      – Может, ну его, это золото, – ввернул свое слово Ганя. – Рыбалка – тоже выгодное дело. Да и надёжнее. Без криминала.
      – Ша, поц! Таки ты совсем больной на голову! – прервал друга Изя. – Голдик и рибалка – это две большие разницы. Вот я вижу перспективу – всю жизнь рибу потрошить. Мне та риба и на ринке в бубен не стучала…
      – Ладно, не спорьте, – прервал перебранку друзей Марьясов. – По итогам первого дня мы намыли девять грамм. Это хоть и не много, но для начала нормально. Участок перспективный. Посмотрим, как пойдёт дальше.
      – Хм! Девять грамм, – откликнулся Изя. – Это сколько же будет за месяц? Всего-то триста грамм? И это на четверых? Не густо! А мине; кто-то за полпуда бакланил. Нашёл таки свободные уши.
      – Вы не правы, мой юный друг, – ответил топограф, словно оправдываясь. – Мы сегодня всего полдня работали. Да и того меньше. Вот и прикиньте, сколько можно намыть за целый день. Через три-четыре дня будет ясно, сколько можно добыть на этом участке. Тогда и перспектива будет видна. Мы ведь по старинке работаем вручную, а чтобы добывать больше, нужна специальная техника. Нам же только и остаётся одно – махать кайлом и лопатой. С завтрашнего дня будем работать от рассвета до заката с часовым перерывом на обед. И никаких перекуров.
      Так за делами и заботами прошло десять дней.
      Вечером, после очередного трудовой смены, Марьясов собрал «старателей» для подведения итогов:
      – Итак, за первую декаду мы намыли немногим меньше полукилограмма. Только с сегодняшнего шурфа получили на десять-двенадцать грамм больше, чем в предыдущие дни. С завтрашнего дня и будем этот шурф расширять.
      И действительно, этот шурф оказался более перспективным, чем вскрытые ранее.
      Изя взялся за ручки тележки и быстро направился к берегу.
      Паня выглянул из ямы, огляделся по сторонам и кивнул брату головой:
      – Смотри, чего нашёл, – почти шёпотом сказал он Гане и, вынув изо рта небольшой самородок, протянул его брату.
      – Ого! Маленький, а какой тяжёлый! – удивился Гавриил. Он оглянулся и, вернув самородок, так же тихо произнёс: – Спрячь его в карман. Теперь копаем и приглядываемся, может подфартит. А этим говорить не будем, пусть песок намывают.
      – А если они прознают? Изя нас убьёт! – запаниковал Паня.
      – Не прознают, если сами не проболтаемся, – ответил Ганя, вытягивая наверх очередное ведро с породой.
      К концу рабочего дня братья нашли ещё два самородка чуть меньшего размера.
      Один за другим дни пролетали незаметно. Казалось, старатели потеряли им счёт, и, работая с раннего утра до позднего вечера, каждый думал лишь об одном – как бы быстрее поужинать и добраться до постели.
      В это утро Марьясов встал поздно. Он не стал будить бригаду, и те, как и положено молодым здоровым людям,  проспали до обеда.
      – Что, братцы-кролики, выспались? А я уже снял закидушки, рыбу отварил. Сейчас отобедаем и будем собираться. По моим подсчётам, старик Шишкин прибудет приблизительно часам к четырём пополудни, – проговорил топограф, снимая брезентовый полог с входа в шалаш.
      Молодые люди, зевая и потягиваясь, начали выползать на свет из своего ночного обиталища.
      После обеда стали собираться.
      – Послушайте, любезный, – начал Изя издалека, – я имею кое-что вам сказать. Мы тут с братишками побакланили и пришли к единому согласию: надо всё разделить поровну, и пусть каждому своя доля свою ляжку греет.
      – Ну, раз большинство так решило, то и я не против, – согласился топограф.
      Через час, закончив делёжку, Марьясов встал и спросил компаньонов:
      – Я думаю, всё по-честному. Вопросы или возражения имеются?
      – Нет! – молодые люди закачали головами в знак согласия.
      – А теперь все на берег. Берите только личные вещи. Весь инструмент оставляем здесь. Нам нет резона с ним таскаться. Поедем налегке, – распорядился Илья Макарович.
      И действительно, Марьясов оказался прав. В намеченное время ждущие на берегу старатели услышали еле слышный рокот мотора. Через пару минут из-за излучины реки показалась лодка, ходко двигающаяся к поджидающим её людям.
      – Здоро;во, мужики! – поприветствовал старателей Шишкин, перекрикивая рёв лодочного мотора.
      Он ловко подрулил к берегу. Лодка с разгону залетела на отмель, почти на треть, чуть не сбив стоящих рядом близнецов. Ганя и Паня отпрыгнули, что-то бурча себе под нос от испуга.
      – Грузитесь, неча прохлаждаться! – скомандовал Иван Матвеевич. – А чего это вы налегке? Инструмент куда девали?
      – Да вон он, на том пригорке в кустах лежит. Решили здесь оставить. Вроде нам он теперь без надобности. Только лишний груз, – ответил Марьясов.
      – Ишь ты… решили они! – возмутился старик. – Это вам не нужон, а мне в хозяйстве завсегда пригодится.
      Он с уверенностью домовитого хозяина поднялся в горку, вытащил из кустов тележку и, сгрузив на неё инструменты, двинулся к лодке.
      – Грузите на носовую часть.
      – Ещё не лучше, – возразил Изя, – а мы куда? Опять будем всю дорогу друг на друге сидеть! А оно нам надо?
      – Не ори! – ответил Шишкин раздражённо. – А то и вообще пешком пойдёшь по бережку. Дней через десять доберёшься.
      Вскоре лодка отчалила от берега и медленно двинулась вверх против течения.
      Под утро следующего дня причалили к берегу и развели костёр. Близилась середина сентября, и ночи стали прохладными. Иван Матвеевич зачерпнул из речки полный чайник воды и, подвесив его над костром, пошёл к лодке.  Вскоре он вернулся с берестяным бураком. Усевшись на торчащий из песка валун, старик открыл крышку:
      – Давайте, робяты! Двигайтесь ближе. Отведайте и моей рыбки. Вы такой отродясь не пробовали.
      Он, ловко расстелив на песке газету, принялся вытаскивать из бурака продукты.
      Через мгновение на импровизированном столе появилась буханка чёрного хлеба, балык копчёного тайменя, бутылка самогона и пучок зелени.
     – Прямо не стол, а среднеазиатский дастархан! – воскликнул Марьясов, присаживая рядом со стариком. – Только плова и шашлыка не хватает.
     – Больше на скатерть-самобранку походит, – возразил топографу Паня. Он одним глотком выпил налитый в кружку самогон, смачно крякнул и,  положив кусок рыбы на хлебный ломоть, начал есть, громко чавкая от удовольствия.
     Позавтракав и напившись горячего чая с сибирскими травами, двинулись дальше.
      Вечером, как только начало смеркаться, старик Шишкин спросил у Марьясова:
      – До места часов пять ходу. Что-то подустал я. Останавливаться на ночлег будем или дальше плывём?
      – Причаливай, – ответил топограф.
      Вся бригада сошла на берег. Пока Иван Матвеевич возился с мотором, Марьясов отвёл молодых компаньонов в сторону.
      – Вы как хотите, а я выгружаюсь здесь. Старик странно себя ведёт. Сюда ехали, молчал всю дорогу, а обратно – болтает без умолку. Что-то мне подсказывает, не надо ехать дальше.
      – Самогону хряпнул, вот и болтает, – резюмировал Паня.
      – Та не надо делать нам нервы, их и без тебя есть кому портить, – ответил Изя и, повернувшись к Марьясову, сказал: – Остаёмся с вами.
      Все вернулись к лодке и начали выгружать на берег свои вещи.
      – Всё же решили заночевать? Или куда собрались – глядя на ночь, – спросил Шишкин, подбежав к Марьясову.
      Тот глянул на старика и уверенным голосом ответил:
      – Вы поезжайте. Мы остаёмся здесь.
      – Как же так, – залебезил Иван Матвеевич, хватая за локоть то одного, то  другого. – Тут ехать-то осталось всего ничего. И куда вы сейчас. Тут тайга кругом. До ближайшего поселения сотня вёрст.
      – Ничего. Вы не беспокойтесь, – ответил топограф и, повернувшись к ребятам, скомандовал: – Поднимайтесь на угор.
      Берег в этом месте был обрывистый. С трудом поднявшись на него, все увидели сосновый бор. Его высоченные корабельные сосны подпирали небо своими кронами, а почва под ними раскинулась красно-зелёным брусничным ковром.
      Вдоль реки прокатился мерный рокот лодочного мотора. Звук его удалялся всё дальше и дальше, пока совсем не исчез, будто спрятался за разнолесьем сибирской тайги.
      Подозвав к себе молодых людей, Марьясов достал карту и, расстелив её на траве, указал направление маршрута:
      – Нам сюда. Идти надо прямо сейчас. Пока старик доберётся до деревни, мы пройдём значительное расстояние. Если нас и будет кто-нибудь искать, то вряд ли додумается, что мы именно в этом направлении пошли.
      – Так мы вдоль этой речки и пойдём? Туда, откуда приплыли, – сообразил Ганя, увидев направление на карте.
      – Вот именно. А в этом месте повернём налево, обойдём болото и дальше, через перевал. До ближайшей деревни три-четыре дня хода.
      – Целых четыре дня, – завозмущались братья, перебивая друг друга, – а питаться чем будем? У нас и зёрнышка макового не осталось.
      – Под ноги посмотрите. В тайге с голоду не помрёшь. Ягода, грибы… У нас и закидушки есть, да и два десятка патронов осталось. Перебьёмся.
     Илья Макарович свернул карту и скомандовал:
      – Десять минут на перекур!
      
7.
Развязка.

      Ранним утром Шишкин вернулся в село. Оперативники, следившие за рекой в бинокль, увидев, что пассажиров в лодке нет, вышли из укрытия.
      – Что случилось, Иван Матвеевич? Почему один, – спросил старика майор Федотов, старший милицейской группы.
      – Что случилось, что случилось! – заворчал Шишкин, выгружая на берег инструменты геологов. – Не такие уж они дураки, чтобы в вашу западню добровольно свои головы засовывать. Сошли на берег у Кетско;го бора. Видно заранее просчитали, куда идти. Я их уговаривал и так, и эдак – всё бестолку. Упёрлись – и ни в какую.
      – А куда там идти? Там же кругом тайга, глухомань такая, что даже тунгусских стойбищ поблизости нет, – вмешался в разговор участковый.
      – Вот и спроси у них: куда, – раздражённо буркнул старик и, привязав лодку к торчащему из земли колышку, покатил к дому тележку с инструментом.
      – Идём в контору, – распорядился Федотов. – Надо срочно позвонить, чтобы посты выставили во всех близлежащих деревнях. Дороги перекрыли. Хотя я и сам не представляю, что это даст. Да и народу где столько взять. Просто ума не приложу. Может, у вас есть хоть какие-то предложения, – спросил он, повернувшись к милиционерам, идущим позади.
      Те молча покачали головами.
      Созвонившись с управлением, оперативная группа погрузилась на машину и укатила в районный центр.
      Двое суток шли по тайге старатели во главе с Марьясовым. Поздним вечером остановились на ночлег и развели костёр.
      – Меня вже всё это не впечатляет. Если кто скажет, что у Гейхмана всё хорошо, так нет! – выпалил Изя, устраиваясь поближе к костру.
      Илья Макарович срезал ножом торчащий из земли отросток тальника, заострил конец и, нанизав на него несколько маленьких маслят, стал поджаривать их на костре.
      – Вот-вот! Меня уже тошнит от этих грибов, – продолжил Изя, картавя. – Отроду такой гадости в рот не держал.
      – Мы тоже, – ответил Паня за себя и за брата.
      Гейхман неодобрительно поцокал языком и, повернувшись к братьям, с еле заметной насмешкой предложил:
      – Таки улыбайтесь шире, завтра будет ещё хуже. – Он помолчал с минуту и добавил: – Думайте себе, шо хотите, а я спать. Мне сейчас не до скандалов.
      Утром встали рано. Похолодало. Костёр прогорел. Плотный сырой туман медленно опускался на землю, ложась на траву жемчужными капельками росы.
      – Туман на землю ложится. Если верить народным приметам, то это к хорошему солнечному дню, – сказал Марьясов, подбрасывая в костёр толстые ветки сухостоя, заготовленные накануне.
      Через час двинулись дальше. Илья Макарович, как мог, подбадривал медленно идущих молодых людей. Голодные, мокрые по пояс от обильной утренней росы, они еле волочили ноги. Ближе к обеду вышли на просеку, вдоль которой тянулась заросшая травой узкоколейка.
      – О! Железная дорога! – воскликнул Ганя, первый увидевший рельсы.
      – Э, нет, дружище! Железная дорога, да не та. Видно по ней заготовители или зэки лес вывозили с делян. Видишь, колея узкая. По такой большие паровозы не ходят, только маленькие, 159-й серии. Давайте остановимся и отдохнём. Я же говорил, что погода сегодня будет жаркой. Духота. Идти тяжело, и ни одного ручейка не встретилось. Вы посидите, а я пройдусь, посмотрю, может, где водички зачерпну.
      Топограф вернулся минут через двадцать, принеся воду в своей солдатской фляжке. Молодые люди сидели, насупившись, и молчали.
      – Ну, чего захандрили? Держите, испейте по глоточку, промочите горло, – сказал он, протягивая братьям фляжку.
      – Таки вот, Моряк! Я имею кое шо вам сказать. Дальше наши пути-дорожки расходятся, – выпалил Изя, не глядя в глаза Марьясову. – Вы идите куда надо, а мы вот по этой «железке» и почапаем. И не говорите мене за нехорошие предчувствия. С вами по тайге шастать – только геморрой наживать.
      Илья Макарович понял, что уговаривать компаньонов нет смысла. Он забросил за спину вещевой мешок, повесил ружьё на плечо и отдал свою фляжку с водой Пане. Посмотрев вдоль просеки в одну и другую сторону, Марьясов посоветовал:
      – Тогда идите туда. Потому что в обратную сторону жилья нет.
      Он достал платок, вытер лоб и, резко повернувшись, двинулся по узкоколейки в противоположном направлении.
      Молодые люди шли вдоль железнодорожного полотна по указанному Марьясовым маршруту до позднего вечера, временами сворачивая в лес, где в тени деревьев располагались на короткий отдых. Ближе к вечеру остановились на ночлег, облюбовав маленькую отмель подле неширокого ручейка, протекающего под небольшим железнодорожным мостиком. Развели костер и расселись вокруг него, сняв тяжёлую, насквозь промокшую обувь.
      – Пацаны! А на кой ляд нам ружьё? За всю дорогу ни одной живности не подстрелили. Таскаюсь с ним, как нищий с торбой. Лишний груз, да и только, – усталым голосом спросил у друзей Паня.
      Изя повернулся к нему и, потягиваясь, привстал:
      – А сколько Моряк оставил патронов?
      – Восемь, – ответил тот, доставая патроны из карманов.
      – Ружьё завсегда пригодится. Мало ли чего, – заметил Ганя. – Надо просто носить его по переменке.
      – Тихо! Слышали, – насторожился Изя.
      Все затихли и, затаив дыхание, стали прислушиваться.
      Где-то вдалеке еле слышно раздался собачий лай.
      – Облава! – запаниковали братья и, соскочив, начали тушить ногами костёр.
      – Ша! Ви шо, спешите быстрее меня! – прикрикнул на них Изя. – Таки сядьте и прижмите попы. Не слышите, что собака гавкает на одном месте. Привязана она. Ганя, заряди бердану, пойди и погляди, шо там.
      – Почему сразу Ганя? Нашёл крайнего!
      – Шо забздел? Давай сюда, я сам схожу! – распалившись, прикрикнул Изя. Он выхватил из рук Гавриила ружьё и побежал вдоль «железки».
      Вернулся Изя скоро. Приставив ружьё к дереву, он сел к костру, тяжело дыша. Братья сидели молча, уставившись на него. Они нутром чувствовали, когда можно и когда нельзя трогать своего друга.
      Отдышавшись, Изя коротко изложил обстановку:
      – Тут метрах в трёхстах избушка. Я заглянул в окошко. Там лампа керосиновая горит, и семейство сидит за столом, хавает: мужик, баба и поц лет двенадцати. Вокруг тихо. Я хотел во двор зайти, да кабыздох больно злой, чуть меня без штанов не оставил. Ну, собирайтесь быстрее. Пойдём туда. Попросим за ночёвку. Может, хоть сегодня выспимся цивильно.
      Подойдя к домику, друзья тихо постучали в окошко.
      – Кто там, – раздался голос со двора.
      – Извините, хозяин! Мы геологи. Заблудили малость. Не пустите переночевать, – жалостливым голосом попросил Изя.
      – Погодите, сейчас собаку привяжу, – ответил лесничий. Через минуту он отворил калитку, пропуская во двор геологов. – В хату я вас пустить не могу, тесно у нас. А вот на сеновале – пожалуйста. Что постелить и чем укрыться найдётся.
      Друзья забрались на сеновал заполненным пахучим сеном. Расстелив брезентовый полог, легли, укрывшись двумя стёгаными одеялами. Вскоре сквозь накатившуюся дрёму Изя услышал покряхтывание человека, поднимавшегося по лестнице на сеновал. Он сел, придвинув к себе ружьё, и насторожился. Дверь отворилась и в лунном свете показалась фигура хозяина.
      – Что, уже дрыхните? А я вам поесть принёс, – сказал лесничий и поставил у входа крынку с молоком и узелок с едой.
      Растолкав братьев, Изя развязал узелок и стал выкладывать из него продукты: колёсико пахнущей чесноком колбаски, варёные яйца, половину пшеничной ковриги, помидоры, огурцы, зелень.
      – Знатная хавка! – с удивлением заметил Ганя, разламывая колбасу на три равные части. – Такое чувство, будто сроду такой колбаски не едал.
      – Ага! Поживёшь месяц на подножном корме, и простая краюха ржаного хлеба манной небесной покажется. А колбаса знатная, прямо как у моёй мами, – поддержал друга Изя.
      Наевшись досыта, друзья уснули крепким сном.
      Ночь была лунная. Яркие предосенние звёзды, разбросанные по всему небосводу, лукаво перемигивались, словно заигрывая друг с другом.
      Глубоко за полночь во двор вышел хозяин и прислушался. На сеновале было тихо. Он запряг лошадь, вывел её со двора, привязал к палисаднику и, вернувшись домой, разбудил сына:
      – Скачи в село к председателю колхоза. Пусть звонит дежурному райотдела и сообщит, что к лесничему из леса вышли трое неизвестных.
      Сын вернулся через час.
      – Дозвонились. Сказали, что выезжают.
      Утром пошёл моросящий, по-осеннему холодный дождик. Было тихо, и только в курятнике, расположенном под сеновалом, еле слышно кудахтали проснувшиеся хохлатки. Друзья мирно спали, укрывшись с головой стёгаными одеялами. Их молодые организмы, измученные трудной работой и длительными переходами по таёжным буреломам, требовали отдыха.
      – Эй, геологи! Спускайтесь по одному! – сквозь сон услышал Паня. Через мгновение он сбросил с себя одеяло, вскочил и осторожно приоткрыл дверь. Посередине двора стоял милиционер. Он, сложив ладони рупором, громко повторил  своё требование:
      – Спускайтесь! Предупреждаю последний раз. Вы окружены. Сопротивляться бессмысленно. Ружьё на землю и спускайтесь.
      Паня сорвал одеяло с безмятежно спавшего брата и не своим голосом прокричал:
      – Шухер, пацаны!
      Изя выглянул из-под одеяла, ничего не соображая спросонья.
      – И шо ты орёшь, как скаженный! У тебе кто-то умер?
      – Менты во дворе! Что делать? Что делать, – запричитал Паня, расталкивая брата.
      Изя соскочил как ошпаренный и, схватив ружьё на изготовку, пнул ногой дверь.
      Милиционер, увидев в дверном проёме вооружённого человека, отпрыгнул в сторону, спрятавшись за поленицу.
      – Не будь дураком! Брось берданку или мы открываем огонь!
      Изя понял, что сопротивление бесполезно. Он бросил ружьё на землю и повернулся к братьям:
      – Ша, братва! У того поца автомат в руках. Пошмаляет нас в труху! Лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь жмуриком.
      Он развернулся и стал медленно спускаться вниз.
      – И вещички свои прихватите, – крикнул милиционер.
      Через минуту друзья стояли посередине двора, подняв руки вверх.
      Милиционеры вышли из укрытий, держа наизготовку автоматы. Двое встали позади арестованных, взяв их на прицел, а один начал развязывать рюкзаки и вытряхивать на землю содержимое. Найдя в Ганиных вещах тяжёлый холщёвый мешочек, милиционер развязал узелок и заглянул внутрь.
      – О, золото! Шлиховое! Что и требовалось доказать, – он повернулся к майору и с удивлением отметил: – Грамм двести, не меньше.
      Продолжив осматривать разбросанные по земле вещи остальных друзей, милиционер нашёл ещё два таких же мешочка.
      – Сержант! А теперь карманы проверьте и ведите арестованных к машине! – скомандовал майор. Он подошёл к дому, сел на крыльцо и закурил.
      Обыскивая Паню, милиционер во внутреннем кармане его пиджака нашёл бумажный свёрток, в который братья завернули самородки.
      – А вот и ещё золото! – воскликнул сержант. – И здесь около ста грамм. Только уже в самородках.
      Изя повернулся к братьям:
      – Капец вам, пацаны! Я с вами на киче поговорю. Когда за вас Бурый узнает, будете иметь бледный вид. Я вам не Марьясов.
      – Как? Как ты сейчас сказал? Марьясов? – спросил милиционер.
      – Ну, Марьясов, и что? Он же Моряк, – ответил Изя и тихо запел: – Одесса ж огоньком его манит: вернись скорей, моряк, к любимой маме.
      Сержант повернулся и громко спросил у командира опергруппы:
      – Вы слышали, товарищ майор? Они из одной шайки с тем геологом, что во всесоюзном розыске.
      Арестованных посадили в кузов полуторки и повезли в районный центр.
      Через две недели на железнодорожном вокзале города Свердловска, при проверке военным патрулём документов и перевозимых вещей у пассажиров, был арестован Илья Макарович Марьясов. В его рюкзаке было обнаружено шлиховое золото и около пятисот золотых червонцев царской чеканки.
      Вот так закончилась четвертьвековая история городских банковских активов – эвакуированных и потерянных. История, начавшаяся в середине одной войны – Гражданской и закончившаяся в середине другой – Отечественной.
      А что же стало с нашими героями? Как продолжился их жизненный путь?
      Алексей Станиславович Паничев вернулся в свой научно-исследовательский институт, где и преподавал до выхода на пенсию.
      Братья-близнецы, не дожидаясь суда, подали заявление об отправке на фронт, и им была предоставлена возможность искупить свою вину с оружием в руках. Паня погиб в боях за Кёнигсберг, а Ганя умер от ран через год после Победы.
      Илья Макарович Марьясов был обвинён в незаконном обороте драгоценных металлов, но, не досидев положенного срока, был отпущен, попав под амнистию 1945 года. После нескольких жизненных перипетий он вновь устроился в одну из геологоразведочных организаций, где и проработал всю оставшуюся жизнь в должности топографа.
      Вот только о судьбе Израиля Гейхмана ничего не известно. Может, после отбывания срока заключения он вернулся в родной город, а может…
      И всё же верится, что жизнь у него сложилась удачно. Ведь «красиво жить не запретишь».