глава тридцать шестая
НА СВОИХ КРУГАХ
Как оказалось позже, прибывали мы с опозданием. А на железной дороге получается так, что стоит где-то прихватить минуту, как, выбившись из графика, начинаешь наматывать эти минуты, как снежный ком. Обыкновенно это злит и порождает жалобы и иски, но сейчас задержаться было, на мой вкус, даже неплохо – я нуждался в дополнительном времени, чтобы собраться с мыслями.
Пока возились с прибытием, пропускали какой-то важный состав, проходили все семафоры, давали сигналы и стопорили машину, начало светать, а пока пассажиры покинули вагоны со всем своим скарбом, клетками для кошек и собачками на поводках, уже и вовсе рассвело.
Лондон встретил нас густым, серым смогом, привычным органам чувств каждого лондонца, от рассвета приправленный розовым, но после вольных шотландских пустошей забившим лёгкие, словно вязкий смородиновый кисель.
У отвыкшего от такой атмосферы Холмса сразу же началась одышка. Но он, казалось, не замечал этого. Расширенными глазами он оглядывал всё вокруг одновременно потерянно и лихорадочно – так, словно хотел бы ухватить как можно больше, но при этом боялся не справиться с обилием впечатлений.
У нас было с собой не так много вещей, только ручная кладь. Один Вернер сдал в багаж внушительных размеров чемодан и теперь, озабоченный его получением, размахивая квитанцией, отправился в сторону багажного вагона.
Мы ждали его у выхода с перрона среди снующих толп пассажиров, встречающих и провожающих, суетящихся носильщиков, торговок с корзинами цветов и сластей и шныряющих в толпе уличных мальчишек.
Холмс все больше тревожил меня. Он выглядел странно. Словно одновременно и потерянно, и восторженно. Я, привыкнув к его вечной сдержанности, даже не знал, как трактовать это новое для меня выражение его лица. Он как будто бы был немного не в себе.
Я протянул руку и коснулся его пальцев, ледяных и влажных.
– Вы в порядке? - спросил я. – Может, хотите уйти в местечко потише?
– Нет, - ответил он быстро и с придыханием, вызванным не то волнением, не то нехваткой воздуха. – Мне нравится здесь.
Но при этом я заметил, что он то и дело невольно, и даже не осознавая этого, прижимает ладонь к груди, словно в безотчётной попытке придержать рвущееся наружу сердце.
Я уже беспокойно поглядывал, скоро ли возвратится Вернер, а тот, как назло, замешкался.
Рона вертела головой, тоже стараясь вобрать в себя все впечатления от большого города разом. Но это было совсем другое любопытство, за которое можно было не переживать.
- Ну а теперь что вы скажете о лечении бородавок простым внушением? - раздался вдруг у меня над самым ухом знакомый скрипучий голос.
Я обернулся так резко, словно меня ткнули булавкой:
- Мэртон! Господи, дружище, как же я рад вас видеть!
- Да и я рад, что вы целы и невредимы, - проворчал Вобла, пожимая мне руку своей, костлявой, похожей на кисть скелета, только что сухой и тёплой. - Добро пожаловать в Лондон, мистер Холмс... леди ..., - он церемонно поклонился в сторону сначала Холмса, а потом его дочери.
- Ну, судя по приветствию, с которым вы к нам обратились, - проговорил я, – вы здесь в качестве доверенного лица мистера Майкрофта Холмса, не так ли?
- Да, это он просил меня вас встретить и проводить – на всякий случай... А где же молодой студент? Где Вернер?
- Замешкался с багажом, - сказал я. - Лишнее доказательство того, что лучше путешествовать налегке, и самый лучший багаж - это деньги.
- Ваша правда, - закаркал своим оригинальным смехом Вобла.
- Куда проводить? – неожиданно спросил Холмс, усиленно сводя брови – мимика, знакомая мне до боли, ещё до его исчезновения в Швейцарии.
– А вы напряглись, – заметил Мертон, которого это обстоятельство, кажется, забавляло.– Всё ещё не доверяете друзьям ваших друзей? У вас, собственно, есть два варианта, куда я могу вас проводить: на Паддингтон, где находится жилище доктора Уотсона, или на Бейкер-стрит, где живёте вы, Холмс, и где доктор Уотсон когда-то жил вместе с вами. Выбирайте. Проявите свободу воли.
Холмс беспомощно оглянулся на меня, и я совсем уже было хотел помочь ему, как вдруг в его серо-сиреневых глазах что-то сдержано вспыхнуло, и он сказал твёрдо:
– Мы поедем туда, где жил я. Возьмите кэб, доктор.
–Кэб нас не устроит, – покачал головой Мэртон, - Нас слишком много. Пять человек разом в кэб никак не поместятся, да и кое-какие покупки по дороге придётся сделать – вам, ведь, по правде говоря, и надеть дома нечего. Приобретём для вас халат, или шлафрок, или ещё что-нибудь, чтобы вы…
–Но разве, – перебил его Холмс, – в квартире, где я жил раньше, не осталось моих вещей? Насколько я понял из рассказа Уотсона, я покидал лондонскую квартиру в спешке. Или вещи распродали?
– Откровенно говоря, не знаю, – признался Мэртон. – Я заходил на Бейкер-стрит, разговаривал с вашей миссис Хадсон. Не о вещах. Начать с того, что после первых же двух фраз нашего разговора мне пришлось отпаивать эту почтенную леди валериановыми каплями…
- Вы рассказали ей? – изумился я. – Решились всё рассказать?
- А что мне было делать? Ждать, когда её хватит удар при появлении этого джентльмена, - указал он на Холмса, - на пороге? Она тоже читала пятилетней давности некролог в газетах – как вы думаете?
–Конечно, - вынужден был признать я. – Вы абсолютно правы, что предварили её. И, конечно, ничего она не распродала. Она в вас души не чаяла, Холмс. Наверное, сделала памятный музей из вашей комнаты. Да я и сам одно время склонялся к этому. Что ни говори, а след, оставляемый вами в жизни других людей, всегда был ярким...Ничего не распродала, - ещё раз убежденно повторил я.
–Вот мы сейчас поедем и сами всё узнаем. У меня экипаж, – сказал Мэртон. - От мистера Майкрофта с его кучером. Предоставлен в наше распоряжение на весь день. Идёмте, вон уже и Вернер возвращается. Здравствуйте, Вернер!
Вернер улыбнулся и помахал ему рукой. Поразительно быстро находили общий язык эти многочисленные ставленники Шахматного Министра, словно члены одного клуба. Но я ничуть не сожалел о том, что сам в нём не состою.
Карета, ожидавшая за углом, выглядела, как и всё, что имело отношение к Майкрофту Холмсу, добротно и дорого, но не вульгарно или, упаси Бог, роскошно. Человека, сидевшего на козлах, я немного знал; это был самый незаметный человек в Лондоне, совершенно не запоминающийся. Личный секретарь Шахматного Министра Оливер Ларсен. Он тоже отлично знал и меня, и Холмса, но на его лице не дрогнул ни единый мускул, свидетельствующий об узнавании.
Мэртон придержал дверь для Роны, пропустил меня и сел сам. Холмс и Вернер устроились напротив нас, сидя по краям сиденья отчуждённо, словно не замечая присутствия друг друга. Рона, наоборот, то и дело бросала на меня вопросительные взгляды, но я не совсем понимал, о чём она спрашивает, и что я должен бы был отвечать.
- Смотрите, в окно Холмс, - сказал Мэртон. - Смотрите на улицы, по которым мы поедем, не пренебрегайте возможностью узнавать привычные места.
- Но не переживайте, если и не будете узнавать, - добавил я. – Времени у нас сколько угодно.
Мне по прежнему не очень нравилось его не утихающее возбуждение.
Холмс послушался. Штора с его стороны была спущена, и он повернулся к окну, напомнив мне наши вагонные разговоры, в которых пролетающий за окном пейзаж, помнится, принимал живое участие.
- Красивый город, - проговорил он, когда наш экипаж миновал пару кварталов. – Но серый и мрачный. Подозреваю, что здесь большую часть года нечем дышать... Скажите, у нас нет времени на небольшую экскурсию? Я бы хотел увидеть набережную.
Мэртон кивнул и постучал в потолок кучеру:
–Повозите нас часок, Ларсен. С заездом к Темзе… Когда я ухаживал за своей невестой, - неожиданно припомнил он вслух, - у нас была такая забава: нанять кэб и поехать кататься. Иногда часами…
Я удивлённо посмотрел на него. Мэртон потерял свою жену самым трагическим образом много лет назад и ненавидел вспоминать об этом, а тут вдруг заговорил по собственному почину. Я забеспокоился, не сказались ли на нём таким образом все волнения и травмы, связанные с нашим делом.
– Подождите... - проговорил, вдруг Холмс, рукой берясь за лоб и сильно сжимая его, словно от боли. - Вы - вдовец? Там была какая-то жуткая история... пожар... жена и ребёнок... И вы чувствуете вину до сих пор за то, что не придали значения угрозам негодяя, который…
Мэртон выцвел досера, как мокрый картон.
–Всё верно, мистер Холмс, – проговорил он. – Я рад, что ваша память возвращается даже таким образом. Но, прошу вас, остановитесь. Я не склонен исповедоваться именно сейчас и перед всеми вами разом.
–Простите, –пробормотал Холмс потеряно. – Простите, Бога ради. Я не подумал о ваших чувствах. Дикарство, видимо, превращает в эгоиста…
– Ничего подобного, вы всегда таким были, – отозвался Мэртон. – Недаром недоброжелатели называли вас «ищейка Холмс», - и налёт серости на его лице чуть посветлел. - Вот ваша набережная, выходите и осматривайтесь, если хотите.
Он снова постучал кучеру, приказывая остановиться.
– Идите, я останусь здесь, - сказал Вернер, до сих пор не раскрывавший рта. – Разомните ноги.
– Я тоже могла бы ... –начала Рона, все еще быстро устававшая при ходьбе, к тому же, явно считавшая, что Холмсу лишняя компания ни к чему.
– Разве тебе не интересно взглянуть на Темзу? – преувеличенно удивился Вернер.
–Идёмте, - позвал Мэртон, протягивая ей руку – Эмиссар мистера Холмса-старшего, кажется, должен сделать доклад своему патрону через посредничество его секретаря. Угадал?
В его голосе звучала насмешка, но он, похоже, действительно, угадал. Вернер дёрнул уголком рта и ничего не ответил, оставшись сидеть, где сидел.
Мы вчетвером выбрались из экипажа, а секретарь мистера Холмса покинул козлы и спрыгнул на землю.
– Подождите нас, – попросил его Мэртон. – Мы скоро вернёмся.
Погода стояла из тех, к которым правоверные лондонцы питают особенную слабость: небо, затянутое тучами, на востоке немного очистилась, и в прогал, устремились косые лучи ещё раннего, но уже налившегося золотом солнца, осветив серый гранит янтарным тёплым светом, заиграв на воде, грязно-серой в обыкновенные дни, но сейчас сделавшейся золотистой. Дул ветер, но не промозглый и пронизывающий, а, скорее, просто свежий, хотя и резкий. Неподалёку возвышались каменные серые башни шлюза, где мы некогда в такой же утренний час ждали в засаде катер «Аврора» и сигнала от юного Уиггинса, на одной из них всё ещё горел забытый с ночи фонарь. Работали два портовых крана, пахло влагой, известкой, креозотом, угольным дымом, но там, где находились мы, набережная уже имела цивилизованный вид. Слишком людно на ней не было, но отдельные прохожие попадались: почтенная дама с зонтиком-тростью и терьером на поводке; молодая бедно одетая девушка торопливо шла – скорее всего, на работу; какой то человек, явно перебравши с вечера, брёл, нетвёрдо держась на ногах; у самого парапета стояли, беседуя друг с другом, два джентльмена; и мальчик, бывший с одним из них, весь извёлся, не зная, куда себя деть в ожидании, пока они закончат: то мерил шагами каменный бордюр, то бросал камешки в воду, то принимался скакать на одной ноге, воображая, что играет в классики на каменных плитах.
Я взял Холмса под руку, но он, потерпев это с минуту, мягко высвободился – так, что я невольно ощутил себя бессовестным приставалой.
Здесь, на набережной, было прохладнее, чем на улицах города. Холмс по-прежнему был без шляпы и, глядя, как ветер беспокоит его волосы, я увидел, что их корни уже сильно отросли, и обесцвеченные концы, сухие и ломкие, граничат с его природным цветом – темно-русым, почти черным, с едва заметным каштановым отливом при падении солнечного света, как у Орбелли.
–У вас поразительно быстро волосы растут, - сказал я.
–Вот и всё иное утраченное отрастало бы так же быстро, – немедленно ответил он немного задыхающимся голосом.
–Вы слишком взволнованы, - заметил я, помолчав.
- Да , –односложно ответил он, продолжая озираться, но не потерянно и не так, как это делает человек, оказавшийся в незнакомом месте. Он словно искал глазами что–то или кого-то. Любое движение привлекало его внимание – будь то полет воробья или разворот портового крана вдалеке. Мимо нас проплюхал по реке небольшой буксир, направляюсь к шлюзу, и Холмс проводил его взглядом.
Мэртон, как и я, посматривал на него не без тревоги - в конце концов, он тоже был врачом, хоть и, так сказать, постмортем. Перехватив мой взгляд, он чуть нахмурился и покачал головой.
Я снова взял Холмса под руку:
–Пойдёмте, мне не нравится ваше состояние, дорогой мой. Прогулка должна приносить пользу, а не вот это...
– Вы не понимаете! - резко сказал он, но руки на этот раз не высвободил.
–Думаю, что-то понимаю, – возразил я. – А вы должны понять, что у самого прочного организма ресурс все–таки ограничен. И Лондон, и Темза останутся здесь и завтра. Пойдёмте!
Он неохотно послушался. И, держа его под руку, я чувствовал, что он не то, чтобы дрожит, но словно вибрирует, как телеграфный столб или рельс, по которому вдалеке идёт поезд.
Пока я был занят Холмсом, Мэртон опекал Рону: он тоже взял её под руку и что-то негромко говорил ей, а она слушала, раскрыв рот. Я заподозрил, что начитанный Вобла взял на себя обязанности гида – ему это было бы вполне по силам.
Вернер, как и было предположено, в ожидании нас оживлённо беседовал с нашим кучером. Тот стоял у дверцы, приклонив ухо, и при этом внимательно поглядывал по сторонам. Они замолчали, едва мы приблизились.
–Поедемте дальше, - попросил я, подумывая, не раскрыть ли свой саквояж и не накапать ли Холмсу валерьяновых капель.
–На Бейкер-стрит! – скомандовал Вернер, едва мы снова заняли свои места. – Довольно моциона, кое-кто, похоже, нуждается в отдыхе.
Мне и самому было волнительно от перспективы снова оказаться на знакомой улице возле знакомого дома. Я давненько не заходил сюда, подсознательно избегая после гибели Холмса даже мимо ходить.
Окна нашей прежней квартиры сияли чистотой. Форточка была приоткрыта, занавески за стеклом чуть шевелились, я разглядел даже знакомый фикус в горшке – за пять лет он существенно подрос.
– Знаете, –проговорил Мэртон, едва экипаж остановился. –Чтобы нам не пришлось тут сразу же оказывать медицинскую помощь я, пожалуй, пойду вперед один и предварю вашу квартирную хозяйку и её служанку. Это я уже начал в свой прежний визит, и то чуть обморока не вызвал – я рассказывал. Так что неплохо было бы завершить подготовку.
- Разумно , – сказал, Вернер. – Но почему не Уотсон?
–Уотсон сам по себе раздражающий фактор, – рассмеялся Вобла. – Сколько вы здесь не были? Три года? Четыре? Или все пять? И в каком состоянии были?
Его проницательность задела меня – я ведь, в самом деле, нанёс последний визит миссис Хадсон, будучи сильно не в себе, и наговорил ей много лишнего.
Мэртон поднялся на крыльцо и надавил кнопку нового приобретения – электрического звонка, прозвонившего резко, и словно прямо у меня в виске.
Миссис Хадсон постарела с того дня, когда я видел её последний раз. Она открыла дверь сама, без помощи служанки, и лицо её при виде Мэртона, уже знакомого ей и предвещавшего нечто важное для нее, тут же переменилось. Долговязый Мэртон, наклонившись к ней, тихо заговорил, и она слушала его, с готовностью кивая, и всё больше и больше меняясь в лице.
Наконец, повернувшись к нам, Мэртон махнул рукой, приглашая присоединиться к нему
Вернер, однако, покачал головой:
- Без нас, – и он положил свою руку на руку Роны. – Стоит поберечь пожилую леди от столь чрезмерных впечатлений. Мы поедем на Пэл-Мэл, нужно, чтобы Рона встретилась со своим опекуном. Им лучше сразу уладить кое-какие дела и недоразумения.
Рона внимательно посмотрела на меня, ожидая реакции.
–Хорошо, – коротко сказал я, хоть мне и не очень хотелось её отпускать.
Тем не менее, я понимал, что появление в её доме не только прежних жильцов, одного из которых она уже считала пропащим, а другого погибшим, будет и так достаточно для миссис Хадсон, чтобы представлять ей ещё и новоявленных родственников последнего.
– Но жить, я полагаю, Рона останется здесь? – спохватился я, и это обстоятельство показалось мне вдруг особенно важным.
-Это будет определяться в первую очередь её желанием, – заверил Вернер и, высунувшись в окно, окликнул:
– Доктор Мэртон, вас подвезти?
Я не слышал, что ответил Вобла, потому что Холмс как раз в это время отворил дверцу и вышел. Миссис Хадсон при виде него чуть отшатнулась, прижав руки ко рту, но тут же подалась вперёд, как если бы собиралась обнять своего прежнего жильца.
– Миссис Хадсон, миссис Хадсон! - строго остановил её Мэтон. –Ведь я вас предупредил!
Миссис Хадсон опомнилась, и на её лицо вернулось приветливое, но ровное выражение.
- Добро пожаловать, мистер Холмс, – проговорила она сипловатым от волнения, но исполненным достоинства, голосом . – Доктор Уотсон... Добро пожаловать, джентльмены!
Мэртон отступил и, направляясь к экипажу, ободряюще хлопнул меня по плечу.
Я услышал, как затворилась дверца кареты, скрипнули рессоры, и они уехали, оставив нас вдвоём перед знакомой дверью и перед миссис Хадсон.
Холмс наклонил голову - не то в лёгком поклоне, не то просто желая скрыть глаза. Он больше не искал меня взглядом, твёрдым шагом он переступил порог и принялся подниматься по лестнице. Миссис Хадсон молча посторонилась, пропуская его. Я мимоходом так же молча поцеловал ей руку и прошёл следом.
В нашей прежней обители ничего не изменилось, словно мы покинули эти комнаты на миг, а не на пять лет. Наши кресла у камина – на моём любимая думка с вышитым портретом бульдога, а на кресле Холмса его любимый клетчатый плед; книжные полки, где среди книг, я знал, затерялся мой сувенир – пуля из афганского ружья; бюро, заваленное реликвиями из преступного мира; заставленный лабораторной посудой небольшой столик в углу; коллекция трубок; старые, с выцветшими чернилами письма, приколотые к доске камина тонким стилетом с серебряной рукояткой; бесчисленные альбомы и справочники, щетинящиеся закладками; скрипка в футляре; анатомический макет черепа в углу подоконника; турецкая туфля, обычно служившая нам пепельницей; кочерга, некогда согнутая в дугу одним из наших визитёров и оставленная, как реликвия.
Я не жил здесь последние годы перед исчезновением Холмса, и теперь сам был поражён, как много следов моего пребывания угодно было Холмсу оставить, когда он остался проживать здесь один. Похоже, мой друг ценил моё общество больше, чем я предполагал.
Между тем, Холмс постоял в дверях - и медленным неуверенным шагом двинулся в обход гостиной, рассеянно касаясь пальцами то узорного канделябра на каминной полке, то корешка какой-нибудь из книг, то одной из трубок, словно пробуя на ощупь всё то, что видели глаза. Взял в руки футляр со скрипкой и расстегнул на нём замочки, но вынуть скрипку не попытался; поднял и снова выронил кочергу; сдвинул стул у стола, поднёс к глазам мой блокнот, снова положил; отодвинул занавеску и выглянул в окно, как если бы хотел проверить, соответствует ли вид из окна его о нём представлению.
Я от двери следил за ним. И миссис Хадсон безмолвной тенью присутствовала где-то за моим плечом.
А он двигался всё быстрее и порывистее. И я почувствовал вдруг внутри себя нарастающее напряжение, как в электрической машине, готовой зайтись вольтовой дугой, едва её электроды, сдвинутся на нужное расстояние.
Без единого слова, без единого звука Шерлок Холмс метался по гостиной от предмета к предмету, сдвигая с места, хватая, роняя, его вибрация, замеченная мной ещё на набережной, сделалась настоящей тряской, его буквально колотило, и он двигался всё быстрее, быстрее, быстрее, быстрее...
– Холмс... – не выдержал я. – Холмс, мне кажется, вы....
Я не успел договорить: его ноги, отказав ему, вдруг подкосились, и Шерлок Холмс рухнул на пол гостиной во весь свой немалый рост в глубоком обмороке.
- Господи! – только и выдохнула миссис Хадсон.
– Воды, –отрывисто скомандовал я.- А еще лучше бренди. Нашатырь у меня найдется.
Я расстегнул саквояж – свой верный спутник, накапал на салфетку остро пахнущую кошачьей мочой жидкость, растёр и поднёс к лицу смертельно бледного и неподвижного Холмса.
Не сразу, но его дыхание сделалось резче, веки затрепетали, и он открыл глаза, мгновенно и до краёв наполнившиеся ужасом.
- Уотсон! – хрипло воскликнул он и, схватив меня за запястье, так сжал, что я обеспокоился целостностью своих костей. И уже по одной только интонации, с которой он произнёс моё имя, я понял, к кому и кто обращается сейчас. Не Магон о`Брайан, и не к заезжему доброму самаритянину.
- Расслабьте свою хватку, Холмс, - попросил я. – Не то, пожалуй, сломаете мне руку.
Он разжал пальцы. Ужас по-прежнему переполнял его взгляд, но теперь он подёрнулся влагой и задрожал.
- Если вам сейчас удастся заплакать, - сказал я, помогая ему приподняться и сесть, - это будет лучшее, чем вы сможете помочь своей психике.