Так нежданно-негаданно я стал косарем и пастухом одновременно. В мои обязанности входило выгуливать кобылу с жеребенком, через день мыть их, иногда косить траву на ночь, заботиться о сухой подстилке для животных и прочая мелочь... Через неделю Вит добился от отца решения отдать нам на попечение и других лошадей из конюшни.
Каждое утро теперь я просыпался с мыслью о наших четвероногих питомцах. В это, наверное, трудно поверить, но отныне, с обретением новых обязанностей при, мягко говоря, странных обстоятельствах, в моей терзающейся душе стало что-то меняться. Что-то тормозило, останавливало бег тревожных мыслей, отодвигало постоянную неудовлетворенность собой на второстепенный план, заставляло пристальнее осмотреться вокруг. А самое главное – увидеть, да-да, увидеть в почти нереальной действительности, окружающей меня, десятки реальных людей и реальные обстоятельства, в которых им приходится работать и отдыхать, любить и ненавидеть, радоваться и огорчаться...
Я перестал судорожно смотреть на часы и даже непроизвольно сравнивать наше обиталище с тюрьмой. Хотя, чувство притупленного внутреннего протеста осталось. Угнетало больше всего то, что в этом «оазисе» что-то ищущих и копающихся в себе людей были запрещены мобильная связь, интернет а, значит, и все, что с ним связано, – электронная почта, мессенджеры, навигаторы и прочая «мишура», без которых сегодня хоть вешайся! Единственное, чего было в достатке, так это искусственного интеллекта, который равнодушными глазками телекамер круглосуточно наблюдал за узниками и распознавал их лица, сверхчувствительными микрофонами улавливал каждый шорох и различал голоса, через мощные динамики озвучивал команды вершителя судеб и даже разговаривал с желающими что-то спросить или поболтать от одиночества и тоски. ИИ, который был наделен человеческим характером, мягко говоря, с приниженными моральными принципами, и называл себя то Григорием, то Гришей, а то и Гришенькой, осознавал, что он находится на службе у профессора, следит за соблюдением установленного порядка и является, по сути, смягчающей «подушкой» между высокими целями эксперимента и жесткой объективной реальностью. То есть искусственному интеллекту была задана программа, которая, по мнению экспериментатора, максимально приближала его к «усредненному» участнику эксперимента, народу.
Как-то, мотаясь от безысходности по коридорам спортивного комплекса и желая отвлечься от роя тяжелых мыслей, я спросил Григория:
– Чем можно заняться помимо искания самого себя, пока я нахожусь в заключении?
Искусственный интеллект поправил меня:
– В заключении, то есть, в тюрьме, вы не находитесь. Вы свободно гуляете по зданию, в то время как тюремную камеру вы могли бы покинуть только в строго определенный час, а прогуляться – исключительно под присмотром надзирателя.
– У нас нет надзирателей, но есть охрана и ты, недремлющее око узурпатора! Это хуже тюрьмы.
Я знал, что Гриша докладывает профессору о содержании «опасных» разговоров. Ну и пусть. Надоело все!
– Вы пытаетесь меня оскорбить?
Мне захотелось оставить ИИ в недоумении, а еще – действительно оскорбить.
– Ты, Гриша, считаешь себя шибко умным, хотя ничего умного посоветовать мне не можешь! Сам думай, холуй!
С тех пор искусственный интеллект стал мне пакостить по мелочам, делать что-то наперекор, одним словом, мстить при каждом удобном случае. Но все это только забавляло.
Иногда я отождествлял себя с частью никому не нужной, всеми забытой части человечества, которой суждено прожить на земле свой, странный кусок жизни… И все-таки нельзя было пытаться вычеркнуть ее из сознания как случайность, как нелепый сон.
Означало ли это, что я смирился с установленным в спорткомплексе порядком, перестал думать о свободе? Конечно, нет. Скорее, незаметно треснула и рассыпалась невидимая скорлупа моей исключительности. Я все чаще стал замечать в себе потребность сопереживать не только тем, кто находился в экстремальных ситуациях, но и тем, кто просто, не хныкая, жил. Я научился видеть значительное в малом, радоваться самым мизерным пустякам. В какие-то мгновения казалось, что вырви меня неведомая сила из этого перевернутого с ног на голову мира – не переживу, буду терзаться и мучиться до последнего дня своего. А умру с чувством тяжелой печали: не успел в свое время до конца понять что-то важное, не прошел вместе со всеми отмеренный судьбой путь, не смог уберечь и спасти, сохранить и преумножить по крупицам рассыпанное во вселенной чувство общности и единения человека с человеком.
Кто я без людей? Какие великие деяния могу совершить без них? И, главное, кому они будут нужны?
Тем не менее, эксперимент стремящегося облагодетельствовать человечество параноика не дал и не мог дать какой-либо альтернативы моей бестолковой жизни там, за территорией, отгородившей меня от нее. Вся эта надуманная система ролевых игр была либо насилием, либо слабым отражением инстинктивных наклонностей людей, либо использовалась маньяками для утехи своих животных начал, но она не могла превратить золушку в принцессу, нерадивого в мастера, ленивого в поэта. Она не заставляла человека трудиться над собой, расти, преображаться и перерождаться духовно. Эта система выворачивала людей наизнанку, принуждала искать истину не в душе, а в эгоистически обозримом пространстве.
Зато мое пребывание на «экспериментальной площадке» дало возможность перевести дыхание, осмотреться вокруг, сдержать нездорово-скачкообразный бег мыслей, отбило желание обособиться от людей, примирило с ощущением фатальной неизбежности одинаковости судьбы совершенно разных людей. Без фантастических карьерных взлетов, несмотря на их усердие и талант.