10шабаш
Я поднимался по склону холма. Река осталась внизу. Когда-то этот склон топтали кони хозар, печенегов, чёрных клобуков, половцев и татар, а речные волны рассекали дракары викингов и ладьи русов. Когда-то здесь колдовали волхвы и молились иноки. Может быть здесь в купальскую ночь открывали семь заветных замко;в тайны человека, и ненасытные пАры зацеловывали землю – мягкую и чёрную – орошая её горячим семенем и мечтами. Может быть здесь зарождались планы покорения мира и неба, а может просто – возлюбленной или возлюбленного. А может быть здесь кишило зверьё, яростно сопротивляясь наступлению упрямого и вечноголодного человека. А сейчас здесь асфальт, палки фонарей, спагетти проводов, закованные в бетон деревья, отчёркнутая под линейку трава и невидимые фекалии прогресса, висящие надо всеми облаками дамокловых мечей. Когда-то – когда-то… Здесь храпели монгольские жеребцы и верблюды – теперь западно-европейские и японские иномарки. Мы боялись наступления на нас Востока, а теперь не боимся наступления Запада. Не то чтобы не боимся, а просто пассивно взираем на эту саранчу – и восточную и западную. Она спокойно обгладывает наш живой труп. А нам вроде бы даже как-то и небольно…
Теперь об этот склон шаркают дорогие башмаки американцев, германцев, англосаксов, неокельтов, монголоидов, западных славян и восточных латинян. Гикающие и гыркающие звуки похоронены где-то в Дальних Пещерах. Ы чахнет в жёлтых потрёпанных словарях. Сейчас атакуют барабанные перепонки «нью», «тейшн», «плэй», «ду ю ду», «айн, цвай, драй» etc. Запад влазит на карачках. Американ бой разгуливает по мостовым, хранящим тепло даждьбожье, и приклеивает незлобным борисфенитам на лбы, щёки, спины и ягодицы этикетки от жвачек прохладительных напитков. Он играет анаболическими мускулами, курит Malboro, ездит на Caddilak-е, сорит «зеленью» и «капустой», рекламируя «лимоны» лимонов, бананов и прочей экзотической снеди, отмеряет куски полянской плодородной земли, чтобы построить там свои offic-ы, поставить в них столы и уложить на них свои ноги в дорогих башмаках. Этот fellow хочет научить нас слэнгу, бизнесу и демократии. Он, как Протей, становится то рэмбо-видной грудой мяса, то евангелестическим цицероном, то beever-фермером, то шерифом-ковбоем, то слоном-ослом, то накрахмаленным брокером, то голливудской белодомной «звездой», то капитолийской волчицей, то средним american man в зелёном берете, зелёном, как чешуя Протея. С вечной улыбкой, огнестрельным оружием, Конституцией и суперпуристским унитазом этот средний рейнджер шагает по миру и вот уже пришёл на землю сварожичей. С техноделического амвона он проповедует мифоахенею об american help, happy end and american paradise. Этот белозубый голливудостандартный gay торчит на каждом углу славянского Царьграда и раздаёт бесплатные брошюры со своими фотографиями. В этих брошюрах одни белозубые фотографии и два-три слова по-тарабарски. Зачем нам american cock, если у нас есть Гоило. Гой еси, добры молодцы! А, впрочем, Бог с ними, с американцами и другими западными. В сущности, они хорошие ребята, если поговорить с ними за кружкой пива (но только не о политике). Ладно, оставим их с ихним Drag nah Osten и компьютерной грамотностью, и погуляем по вечерней столице Куябии.
Я люблю, когда чёрная кошка перебегает мне дорогу. Вот и сейчас, при вступлении в Хрещатую долину, эта подружка Прозерпины пересекла мне путь. Будто два слившихся нетопыря с двумя круглыми изумрудами. Долина. Когда-то здесь был лес – теперь лес домов и голов человеческой гидры. Она ползёт по асфальтовому лирнейско-козьему болоту, стометровой шириной прорезывая гущу камня и кирпича. Опять асфальт. А когда-то здесь была брусчатка. Потом её заменили гранитными кубиками. А в новейшую историю накатали асфальт. ;;;;; ;;;. Панта рэи. Всё течёт, как эта бесконечная толпа. Причём течёт в разных направлениях. Один поток к прогрессу, другой – к регрессу, а третий течёт на месте. Развитие идёт по спирали вверх и затем по этой же спирали опускается вниз. Спираль как широкая лестница. На ней такое движение, как на вокзале. Одни мчатся вверх, другие кубарем катятся вниз. Мечутся, ошалело перепрыгивают через три ступеньки, съезжают по перилам или уныло сидят до боли в ягодицах; иные поднимаются степенно, делая регулярные остановки и, добравшись до вершины, и, как всегда, не увидив там ничего особенного, так же степенно и с регулярными остановками спускаются вниз. А может, вообще нет никакого развития и антиразвития? Никаких эволюций, инволюций, революций? Может, вся Вселенная это просто засохшая клякса, оставленная от недописанного Слова?
Всякий нормальный человек ненормален. И это вполне нормально. Гении же архиненормальны. Ну а в психушках сидят либо по политическим мотивам, либо по настоянию родственников, сотрудников и соседей, либо по собственной воле. Иногда туда попадают великие люди, очевидно по недоразумению, ведь они страдают в основном подагрой и геморроем, но не шизофренией. Вообще, если бы всякий нормальный человек был нормален, то мы бы уже давно жили во вселенной биокиберов, фософрного солнца и нейлоновой травы, а заодно и нейлоновых сердец. Но слава Богу, ненормальных предостаточно! А архиненормальные, то есть гении никогда не дают (и будем надеятся не дадут) им онормалится. Искусство всегда мутит воду ясностью своего хаоса или неясностью своей гармонии. Мутит, в смысле не даёт горной реке превратиться в болото. Но если меня за эти строки упекут в сумасшедший дом, то это будет роковой ошибкой – я камня на камне не оставлю от психотерапии и психологии. Пока я их не трогаю. Надеюсь, что мне и не придётся вступать с ними в конфликт. К фрейдизму и неофрейдизму я отношусь сочувственно, но я за творчество, а не за анализ. И сферу психохирургии я не задеваю лишь потому, что уважаю Фрейда (сейчас, говорят, надо писать Фройда). Ему и так досталось от Набокова. Я готов поддерживать с психотерапией мирные отношения, но при условии, что меня не засадят в дурдом.
Я свернул на улицу, которая раньше носила имена двух русских царей, а теперь именуется в честь предцаря мирового пролетариата. Когда-то на этой улице жил мой отец. В доме, где прошло его детство, снимали комгаты цирковые артисты, ибо раньше на этой улице находился цирк. В нём пел Шаляпин, потому что акустика там была отменной. Теперь на месте цирка стандартный кинотеатр со стандартным названием. Среди цирковых артистов, снимавших комнаты, были карлики-лиллипуты. Сейчас таких в цирке не показывают.
Улица, носящая имя предводителя пролетариев всех стран (которые так и не соединились), утопала в тяжёлом, желтоватом, полупрозрачном тумане и медленно ползла вверх, как сытая многоножка, упираясь рОжками в исчёрканную чёрными перьями туч синюю темноту. Я шёл по мостовой, как по спине плотоядного звероящера, поднимаясь всё выше и выше к его загривку. Мостовая как будто ровно дышала своими булыжниками-чешуями. Казалось, я взберусь на голову этого динозавра и оттуда увижу всю эволюцию нашей бренной Вселенной: скучивание, уплотнение, разъединение, зарождение, вымирание, выживание, появление, развитие, возмужание, старение, отупение, саморазрушение и самовырождение.
Я увидел химеры Городецого и Саля. Конечно, это не картина развёртывания Вселенной, но в серых фигурах, сделанных из рекламного цемента Рихтера, тоже есть что-то загадочное, как в ночи до первого дня творения. Развёртывание Вселенной. Complicatio-explicatio. Как будто невидимые руки развёртывают и свёртывают гигантский свиток, на котором начертан план мироздания, отведено место каждой галактике и звезде, каждому атому и планете, каждому микробу и слову; где записаны судьбы всех: начиная от Бога и Сатаны и заканчивая премьер-министрами, коронованными особами и мойщиками туалетов. Там записаны все судьбы! Какой ужас! – и моя тоже! К счастью, я её не читал, да и не собираюсь читать. Я не хочу знать даже одной тысячной своей судьбы. Я не хочу знать что со мной будет через минуту, через месяц, год, десять лет. Я обожаю непредсказуемость и ненавижу предсказания. Может в Космической Хартии на месте моей судьбы пробел? А может, просто какое-нибудь абсурдное словосочетание, типа Анкфстролдгбирх биеэнъюутжьцыйящшс. А впрочем, мне всё равно, что там написано и написано ли там вообще что-нибудь.
Если читатель спросит для чего я всё это описываю, то я ему отвечу честно – не знаю. Возможно, для того, чтобы он об этом спросил. Я вообще не знаю многих вещей и явлений и только догадываюсь об их назначении. Например, зачем я изучаю испанский язык (уже который год)? Или: зачем у меня стоят на книжных полках английский, немецкий и португальский словари (ещё есть венгерский, но он мне дан во временное пользование)? И ещё масса нечитанных и недочитанных книг? Груды географических карт и атласов? Не знаю, возможно это объясняется тем, что когда я вижу эти книги, словари, атласы, беру их в руки, листаю, то вкладываю в свою мистическую пентаграмму их трансцендентный эйдос, и, проникая в их космос, в их хаос, в их таинственное лоно, впадаю в предэкстазный сомнамбулизм. Точно также когда смотрю на обнажённых женщин, спящих кошек, горящие сучья, текущие воды, тающие сосульки, падающие звёзды, сгущающиеся сумерки, восходящее солнце, убывающую луну… Тоже происходит, когда я листаю толковые словари, энциклопедии, какие-нибудь астрономические справочники и вообще ненужную в быту литературу, запоминаю совершенно бесполезные вещи (столица Бурунди – Бужумбура, а Ботсваны – Габороне; парсек= 3,26 светового года; дерево секвойя названа по имени вождя племени чероков), занимаюсь совершеннейшей ерундой (сочиняю нелепейшую абракадабру, смотрю на радугу, перекладываю предметы с одного места на другое, ковыряюсь в носу, дофантазирую свои сны) или вспоминаю то, чего никогда не было. Но правда это только гипотезы и предположения, что всё это вызывает у меня предэкстазное состояние. Истинный смысл может в другом? Однако нередко всё это кончается катарсисом, оргазмом, эякуляцией (или поллюцией), взрывом фантазий, водопадом новых слов и миров, россыпью афоризмов, центуриями стихов или новым романом. Именно так я сочинил свое лучшее стихотворение: экспромтом за две минуты и, даже не произнеся его вслух, тут же за две минуты и забыл. Это было прекрасно и великолепно! Это как вспышка молнии, как взрыв, как выстрел, как идея Новой Вселенной. Способность помнить и способность забывать – самые прекрасные способности человека.
Интересно, о чём я сейчас думаю? Может быть опять о том, зачем я всё это пишу?? Но как сказал граф де Лотреамон «я хочу, я желаю, я, наконец, имею право, как каждый смертный, писать, что вздумается». Зачем?! … ???? Чтобы белый лист бумаги превратить в чёрный; чтобы пополнить закорючками-знаками тьму букв и иероглифов, кишащих, как орды муравьёв в печатных (и непечатных) изданиях; чтобы увеличить массу Вселенского Лексикона ещё на пару тонн; а может, чтобы убить время, скуку, беспросветность существования; или чтобы поиздеваться и подурачиться; или чтобы оставить после себя хоть какой-то след, даже если он будет, мягко говоря, неприятно пахнуть; а возможно, для изменения структуры ДНК – ввести ещё одну спираль (спираль безумной фантазии), которая взорвёт всю нашу жизнь и изменит её до неузнаваемости; или чтобы ещё раз сказать всем и вся, что в начале было Слово-Логос, изречённое Богом, а не какая-то там материальная слизь; а может это приступ графомании(?); ладно, хватит, если серьёзно, то я просто хочу стать Великим Писателем и получить Нобелевскую премию, чтобы, млея от удовольствия, подтираться сотенными купюрами норвежских крон.