За инструментами дело не стало: арбалетных болтов должно было хватить, а небольшой походный топорик Микля вполне мог послужить кувалдой, если лупить обухом. Сколько у них времени, не было даже предположений. То, что с натяжкой можно считать здоровым отверстием, открывалось сравнительно долго, но как поведёт себя явно больной камень, особенно если по нему захреначить зубилом? С какой скоростью эта дура вообще реагирует на боль? Они снова внимательно осмотрели края щели, дополняя зрение осязанием. К лихому освещению глаза притерпелись, но доверять ему было рискованно.
- Долбить вокруг – рубить кошке хвост по частям. Может, и спровоцируем процесс, но нас всеми этими яйцами об нарост и размажет. То есть, я так предполагаю, - зудел сам себе рыцарь, ощупывая шершавую, местами бугристую поверхность.
Вдруг ладони ощутили гладкий, монолитный камень. И цвет похоже изменился. Стал светлее. Катуан повёл назад: снова бугры и поры. Точно, цвет другой. И не только за счёт неровностей. Другая порода. Он заскользил ладонями вверх и вниз, приводя в соответствие зрительные и тактильные ощущения. Ещё немного и мозг приспособился, рассортировал сигналы и осознал картинку.
- Сюда!
Подошёл Микль с мешками. Катуан достал болт и топор, приладил инструмент и сделал несколько пробных ударов.
Вдруг товарищ схватил его за руку:
- А как они? – и кивнул на лаз.
- Ты про монстров? Ау? С каких пор?
Микль потупил очи.
- Не про всех, - буркнул он, обращаясь к сапогам Катуана.
- Только про своего? Не вижу разницы.
- Я вижу. Она мне… сестрёнка, штоле. Ну, вроде того.
Рыцарь хотел было проехаться по такому внезапному пересмотру устоев, кольнуть на предмет отсутствия у камнезверей пола как принципа, по крайней мере на момент их знакомства. Но передумал. Если копнуть, для парня любой монстр всё лучше, чем родственнички, с которыми довелось познакомиться.
- Уймись. Они же с этим камнем одно целое. Думаешь, не услышат, что мы тут вытворяем? Но тряпьё пусть торчит. Всё равно рвань, не жалко.
Вышибала посмотрел на компаньона с подозрением, что-то поворочал в башке, потом кивнул и уверенно отобрал инструменты.
- Давай мне. Здесь я сноровистее: приходилось и кайлом помахать.
Катуан не стал возражать. Камнетёс из него был из рук вон, а Микль имел до отвращения уверенный вид. Как и Катуан до того, он внимательно осмотрел и ощупал стык пород, как-то особо перехватил орудия и начал работу. Но выбрал совсем другое место.
Больной камень действительно был рыхлым, а Микль знал дело. Он быстро вбил до половины болт, второй и ещё три. Взял в руки шестой.
- Сейчас я немного отдышусь, а ты приготовься. Если что-то будет, то вот сейчас, - и потряс стальным штырём перед носом, словно пальцем погрозил. Потом опустил всё на землю, подвигал натруженными плечами, заложил сцепленные кисти за затылок и потянулся, сведя лопатки.
- Готов?
- Весь внимание.
Микль одел котомку, Катуан последовал его примеру.
- А мигает совсем уж часто.
Они обернулись и заглянули в резервуар. Масса, которая прежде вяло перемешивалась, теперь вовсю бурлила. Вспухающие на ней, словно пузыри на кипящей смоле, выросты лизали край колодца.
- Работает, надо бы поторопиться. Чтобы эта муть не впечатала нас в стену.
Парень встряхнулся, кивнул и приладил шестой болт. С первым же ударом оба ощутили вибрацию под ногами. Словно эхо, она скачком нарастала с каждым новым бухом по болту. Микль и ухом не вёл. Холодный и сосредоточенный, как никогда до этого, он излучал такую безмятежную уверенность, что Катуан обзавидовался.
Сам он плохо переносил необходимость безусловно доверяться или подчиняться кому-либо, и плевать на опыт и статус. Не пренебрегая прямо ни тем, ни другим, он в конечном итоге полагался только на свои умозаключения и поступал исходя из собственного представления о целесообразности. О таких говорят, к ним «нужен подход», что в переводе означает независимость суждений, осознанность поступков и принятие последствий. Даже в Пустоши, где родился и вырос его товарищ, инициатива как-то внезапно перешла к нему, чужаку. И он чувствовал себя на месте. Возможно, излучал вот такую же холодную уверенность. Он принимал решения, а в Пустоши, на войне, в дворцовых коридорах или альковах куртизанок – какая разница? Сам себе хозяин. Почему и оказался там, где оказался. Почему не жил жизнью своего сословия, отказался от службы, забрался ко всем чертям на рога. И к чему он пришёл? Хуторской мальчишка, человек на подай-принеси, сейчас решал за него. Да, среди людей так или иначе всегда приходится отдавать кому-то власть над собой. Король, министр, отец, старший по возрасту, крови или должности, жена, любовница, лекарь, повар, цирюльник – огромное количество знакомых, мало знакомых и совсем незнакомых ежедневно и ежечасно определяют твоё положение и твою судьбу. И будь ты хоть супермегаавторитарным господином в своих владениях и таким же влиятельным государственным мужем, если кузнец случайно напортачит с подковой, лошадь случайно не туда поставит ногу, и случайный камень случайно качнётся не в том месте и не в ту сторону - ты закономерно труп. Или калека, что немногим лучше. А то и хуже. И даже если кузнеца за это вздёрнут, тебе это уже не поможет. Если сесть и подумать, здесь нет никакого открытия. Но на эмоциональном уровне эта бездна зависимостей разверзлась ему только сейчас, когда он смотрел на могучие мышцы трактирного вышибалы, который делал то, что ему самому было недоступно, но от чего зависели их жизни. Ох уж эта Кровавая Долина, с её зашкаливающими эмоциями и беспощадными откровениями. Пустошь опасна собственными чудовищами и ловушками. Но самое чудовищное человек в неё приносит внутри себя. В каждом широко расстилается собственная Ничейная Пустошь, то самое на обеденном столе, которое редко кому приходит в голову убрать и отправить на задний двор.
Микль по кругу лупил по всем шести болтам. Не только пол, но вся пещерка исходила конвульсиями. Золотистое светящееся варево выплёскивалось и растекалось по полу вокруг. Катуан отвлёкся и не заметил, какой удар стал решающим, но вышибала вдруг козлом отпрыгнул от стены, увлекая за собой товарища. От болтов во все стороны змеились трещины, и посреди их причудливого узора кусок рыхлой породы, подталкиваемый вибрацией, дрожал и полз в сторону тоннеля.
Едва они отбежали за плюющийся содержимым колодец, как стена распалась. Большая часть обрушилась в тоннель, но несколько крупных кусков покатились в пещеру и загремели в резервуар. На месте обвалившейся породы зиял почти идеальный полукруг. С другой стороны ещё оставался больной нарост, но и он исходил трещинами и крошился, Тут, в довершение к уже имеющимся бодрякам, камень под ногами пополз. Мужчины, распластавшиеся по стене, едва не попадали. Поверхность под ногами словно втягивалась в колодец, увлекая за собой и стену за их спинами. Приходилось шагать назад, чтобы оставаться на ногах и спиной к стене. Катуан не сразу понял, что это спазм: пещерка сжимается, а синхронно поднимающийся уровень мерцающей массы создаёт иллюзию, что колодец остаётся прежним.
- Закрывай рожу, - прокричал Катуан, - Мы сейчас или макнёмся, или понесёмся на гребне волны обратно в шахту,
- Почему или?
- Онгото, растёте на глазах. Риторический вопрос? Здесь и сейчас?
Окончание фразы потонуло в рёве. Камень тряхнуло, стены отпрянули, люди, точно комические персонажи, из-под которых подкравшийся сзади шут выдернул ковёр, попадали ниц, а из разверзшегося почти вдвое колодца столбом шарахнуло вверх. Едва коснувшись пола, Катуан извернулся в позу зародыша спиной к фонтану, охватил себя за плечи скрещенными руками, крепко прижал нижний локоть к груди, а в верхний что есть силы уткнулся лбом. Дыша в получившийся карман, и молясь, чтобы извержение продолжалось как можно меньше. Его оволокла жаркая масса, похожая на жидкое тесто, сквозь щели между руками по лицу потекли густые горячие струйки, по телу то и дело мягко постукивало: к счастью, незрелые яйца оказались не слишком твёрдыми. Время застыло, только сердце в горле глухо отсчитывало удары.
Что-то ткнуло его не в пример сильнее. Не успел он подумать, что бы это могло быть, как тычок повторился и голос Микля гаркнул прямо в ухо:
- Вставай, разлёгся…
Рыцарь пружиной развернулся, во все стороны полетели брызги. Мерцающая золотыми искрами и на глазах тускнеющая масса враз скатилась, оставив сухими и кожу, и одежду. По пещерке носились горячие вихри. Стремительно темнело.
- Лезем?
- Прыгаем.
Они не знали, как глубока шахта и не расшибутся ли они в лепёшку, но выбора не было. Катуан левой рукой взял товарища за пояс, тот проделал то же. В наступающей темноте последней искрой мелькнул нож, который тот вынул из сапога.
- Не порежься при падении.
- Ага, учи учёного.
«Малец заматерел,» - подумал рыцарь, прыгая во тьму.
Их наотмашь ударило тугой горячей струёй. Напор тяги превратил падение в плавный спуск, словно они снова тонули в тёмной толще. Дышать было тяжело. Пытался ли Микль кричать? Боялся ли, что через распахнутую пасть ветер вышибет мозги, или ушёл по ту сторону любого страха? А может, вопли просто заносило обратно в глотку?
Размышлять долго не пришлось: они достигли дна. И дно не было каменным. Что бы ни представляла собой поверхность, люди ушли в неё по пояс. Твёрдая и жидкая одновременно, невидимая во тьме масса пыталась вытолкнуть их, но не могла справиться с весом, и первые мгновения оба мухами в сиропе барахтались, ища опору. Пока поднаторевший в светской жизни аристократ не шикнул:
- Замри. Это ртуть. Попробуй лечь и расслабиться.
Шебуршение рядом улеглось. Катуан ещё раз благословил и камнезверей, и собственное решение оживить их обломки.
Заводить ртутные бассейны было чертовски модно и чертовски дорого, и приёмы у Зеркальной глади регулярно сотрясали высший свет.
В основе лежал древний обычай. Настолько древний, что его корни терялись во временах до первых королей. Возник он из простой физиологии и предполагал, что супруга вождя раз в месяц на несколько дней в дорогом неглиже ложилась на особым образом украшенное супружеское ложе и объявляла себя больной. Слуги и рабы одевались в траур. Дружина и их подруги и домочадцы, ежели таковые имелись, приходили выразить сочувствие. Повод для сочувствия был: это нездоровье означало, что дама не беременна, а значит очередного наследника благородной крови пока не предвидится. Увы и ах.
Со временем обычай развился в ритуал подтверждения вассальной верности или союзов Домов посредством визита вежливости и одаривания супруги Высокого Лорда во время нездоровья. Ибо нездоровье по-прежнему объявлялось. Просто вместо критических дней приурочивалось к конфигурации положения обеих лун. Это, во-первых, позволило проводить мероприятие вне зависимости от деликатного положения грандессы. Во-вторых, дало возможность каждому роду щегольнуть собственным, можно сказать эксклюзивным событием в масштабах мироздания. К постели болящей являлись теперь не только вассалы супруга, но и чиновники, и придворные, и дамы её круга, а при должном влиянии и члены королевской семьи.
Прагматичные соображения каждый Высокий Дом более или менее искусно заткал приличествующей астрономическому фону вязью романтической, философской или мистической истории. Мать Катуана, к примеру, принимала визитёров при полной Мактиаре и убывающем Тарузе. В Начальные Времена мира Великая Богиня скучала в одиночестве, пока её супруг шатался по лесам, развлекая себя охотой за дикими зверями и юными нимфами. И тут де, откуда ни возьмись, как чёрт из табакерки явился предок а-Туанада. Смертный так развеселил печальницу, что в память об этом событии, едва лишь убудет Таруз, она восходит во всей своей полноте и благоволит ко всем его потомкам. Прямо не говорилось, но недвусмысленно предполагалось, что потомки эти общие. И ведь даже не самая претенциозная сказка.
Настоящий бардак из всего этого вылупился после прихода Кланов с их полигамией среди вождей и обычаем заёмной матери. Почти три сотни лет было не разобраться, кто и когда имеет право устраивать приём у Парадного ложа, и кто, к кому и когда может и должен являться.
В нынешнем веке всё слегка устаканилось. Для матриархов рода обычай остался в классической форме. К заёмной матери, которая по определению беременна, посторонние не являлись, но она присутствовала при Парадном ложе законной супруги и принимала особые почести и подарки от имени своего плода. Право присутствия сохранялось, если после родов она получала статус Матери инфанта. Но обычай внезапно подхватила и не состоящая в браке золотая молодёжь. Разумеется, здесь об изначальной идее речи не шло. Не для того сытые жеребцы и кобылки в соку играют и взбрыкивают на сочной травке, чтобы блюсти покой чрева. Да и историю вопроса к этому времени помнили разве что душнилы-книжники. Поэтому приём у Парадного ложа объявляли как дамы, так и кавалеры. Причиной становилось любое недомогание: от падения с лошади или дуэльной раны до прищемлённого пальца или укола вышивальной иглой. Главное, чтобы был повод выразить сочувствие, оправданное или шутливое. Нельзя сказать, чтобы эти весёлые вечеринки были совсем уж пародией на в худшем случае торжественные, а в норме слегка фривольные, но в целом благопристойные рауты глав Дома. Ибо просвещённые старшие не возражали, а часто и поощряли отпрысков: связи и сплетни…
Какова бы ни была программа, здесь тоже полагалось Парадное ложе, на котором хозяин или хозяйка встречали гостей. Покидать его не возбранялось, но игра требовала, чтобы в таких случаях болящего кто-то поддерживал, сидел ли виновник торжества, стоял или галопировал в зажигательном танце. Без поддержки разрешалось только лежать. И за привилегию быть сиделкой кипели нешуточные подковёрные войны.
Последние полсотни лет среди самых состоятельных отвязей писком Парадного ложа неизменно оставались ртутные бассейны. Поверх сверкающей глади застилали дорогие ковры, на них в живописном беспорядке раскидывали пёстрые подушки разных размеров и формы, и лёжа во всём этом великолепии в самых причудливых и дорогих нижних туалетах, завидный холостяк, богатая юница или свободная светская львица, принимали посетителей. Появился даже термин - приём у Зеркальной глади, что означало наивысший статус хозяев, участников и вечеринки в целом. Катуан не раз, не два и даже не пять бывал на этих тусовках. И почти столь же часто в дружеской возне с приятелем, пьяной драке с недругом или горячих объятиях с красавицей, расшвыривая подушки и увлекая за собой партнёра, валился со смятых ковров прямо в ртуть. Поэтому узнать её не составило труда даже в кромешной тьме.
Рыцарь добрался до стенки колодца. Тяга падала, и это его пугало. Чтобы варево с яйцами заполнило колодец, а не залило источник тяги, воздух в нужный момент должен поступать через клапаны. И эти клапаны вполне могут быть единственным выходом. Если, конечно, маточная жидкость не поступает извне. А если она формируется прямо здесь, в ртутном бассейне или под ним? Время, время!
- Не валяйся, ищи вход, - рявкнул рыцарь на Микля, который, похоже, заснул на мягком.
Ртуть зашевелилась.
- Здесь узкая щель. Вертикальная. Ладонь не протиснуть и до верха не достать.
- У меня то же.
Они столкнулись.
- Ладонь не проходит, яйцо тем более. Расходимся.
Они двигались во тьме вдоль стены, ощупывая, куда получалось достать. Щели располагались по всей окружности, из них уже едва веяло остывающим воздухом. Замаячила угроза удушья.
- Эй, - Вышибала вопил, как резаный. – Здесь ступени!
Эхо рвануло барабанные перепонки.
- Не ори, - прошипел рыцарь.
Похоже, Микля и самого оглушило.
Ступенька действительно прощупывалась, но высоко: удавалось положить на неё ладонь и только. Камень гладкий, как шёлк. Подсадить товарища не получалось, вес притапливал.
- Доставай одеяла.
Микль повиновался без разговоров. После короткой возни, сопровождаемой дрожанием ртути, в Катуана ткнулся предмет, оказавшийся свёрнутым одеялом.
- Ищи два угла, я другие два. Надо это расстелить. Отлично. Теперь моё сверху. Ты легче. Если втолкнуть тебя на них, ты сможешь встать. Забирайся. Я следом.
Не пикнув в ответ, парень послушно полез. Рыцарь на всякий придерживал противоположную сторону, но валяная шерсть, пропитанная многолетним кочевьем, не слишком отличалась по плотности от ковра, а площади хватило, чтобы стать достаточной опорой.
- Теперь ты, - раздалось сверху.
Катуан расслабился, лёг на ртуть и покатился на одеяла. Осторожно привстал на колени и шлёпнулся лбом о протянутую ладонь. Он подобрался, левой подцепил дальний край пары одеял, правой ухватился за руку Микля и с его помощью рывком вскочил на ступень. Сильно встряхнул одеяла и сунул одно товарищу.
- Не стоит после операции забывать в разрезе перевязочный материал.
Одеяло уплыло из руки, во тьме пошуршало, и голос вышибалы небрежно бросил:
- А то...!
Катуан мельком подумал, что если камнемонстра и была теперь Миклю навроде сестрёнки, то всяко старшей.
Как и следовало ожидать, за ступенькой была стена. Каменная. Уж на что диковина живой камень, но есть необъяснимое, а есть невероятное. И ступени с арочными проёмами не входят в число того, что может сформироваться естественным путём. А с этим Катуан уже имел дело в Волчьем, благослови Единый старого Таатара, что показал…
На то, чтобы нащупать на сравнительно гладком камне три расположенных треугольником диска размером с серебряную монету много времени не понадобилось. Сначала верхний, потом, не отпуская, одновременно два остальных. Стена ушла вбок, они двинулись вперёд, и, едва поднялись на пару-тройку ступеней, ошую замерцали знакомые голубоватые огоньки. В их призрачном свечении с лёгким запахом грозы перед ними открылся круто ведущий наверх и слегка изгибающийся влево туннель.
Изгиб составил полшага спирали, но был так вытянут вверх, что парочка изрядно запыхалась и вынуждена была пару раз остановиться и отдышаться, пока туннель упёрся в очередную потайную дверь в волчьем стиле. Пока дышали проверили и перепаковали багаж и приготовили арсенал. Нож Микль не уронил и не порезался, а у Катуана ещё осталось полдюжины болтов.
Верхняя дверь поползла в сторону так же бесшумно, как и нижняя. Катуан пух от зависти. Хрен с ней, с магией, но сидя по уши в минералах и рудах, отщепенец использовал их на всю катушку. Можно было смело биться об любой заклад, что такая сохранность и плавность работы механизма каменных задвижек обеспечивалась каким-нибудь особым минеральным маслом. Потому как если в Волчьем за конструкциями был уход, хотя бы теоретически, то судя по толстой подушке обильно заросшей рыхлой пылью паутины, в которую уткнулись незваные гости, здесь об уходе речи не шло.
Чтобы не распугать чихом всю нечисть в замке и окрестностях, они отступили. Переглянулись. Уткнули носы в рукава. Одним болтом Катуан на всякий заклинил дверь, вторым бережно зацепил и потянул. К счастью пыль была тяжёлая, облако получилось небольшим и быстро осело. Это была пыль от рассыпающейся под натиском времени ткани. Дверь маскировала выцветшая, ветхая, с потускневшими серебряными и золотыми нитями портьера. Когда-то это был пурпурный бархат с гербами Клана, Королевского Дома и самого Саара. Из предосторожности Катуан не стал прикасаться к нему руками, а зацепил и отодвинул всё тем же болтом. Микль выдернул клин, и они вступили в залу. Ибо ход вёл прямо в парадную залу Спящего, а сразу за портьерой, на ступенчатом постаменте стояло высокое кресло. И всё, сверху до низу, резная бирюза.
Было тихо. В стрельчатые окна по правую руку лился мягкий золотистый свет вечернего солнца. В окна слева уже заползал сумрак. Они выходили на внутренний двор, но выше этой залы был только донжон, так что похоже, из них можно было видеть и Долину.
Парочка взломщиков не торопилась любоваться видами. Они стояли за креслом и прислушивались. Скользнув взглядом по ножкам, Катуан наклонился, чтобы подтвердить догадку, и убедился, что кресло и постамент составляют единое целое. В самом деле: имея на руках утёс дорогого самоцвета, чего его мелочиться по пустякам?
Убедившись, что всё тихо, мужчины выскользнули из-за кресла. Рыцарь не поленился осмотреть этот шедевр мастерства без ограничений. На сиденье лежали столь же тронутые временем подушки из того же пурпурного бархата, но с цветочным узором. Хотя с Изгнанника вполне могло статься положить под задницу и герб Клана, и герб Короны. А кто ему здесь помешает? Катуан хмыкнул. Сам бы он так и сделал. Картуш на спинке кресла над головой сидящего был инкрустировал золотым гербом хозяина, а по ножкам золотом и серебром вился растительный орнамент. Кроме трона в этой зале не было ничего, что обычно составляет убранство такого рода помещений. Ни парадных или овеянных славой доспехов. Ни церемониального, трофейного или блеснувшего в великих битвах оружия. Ни знамён и штандартов, реявших над полями сражений, с почётом дефилировавших над восторженной толпой или с позором падающих под ноги королевских коней. Каменный пол, инкрустированный бирюзой (чем же ещё?) по чёрному мрамору (а это где взял?). Серый камень стен, закрытый таким же пурпурным бархатом без гербов. Люстры из кованой меди, подвешенные к открытым балкам. И статуи перед каменным седалищем, молчаливый двор изгнанного Владыки. Странные статуи. В сумерках трудно было разобрать, что с ними не так, и Катуан направился было туда, но ему помешали. Микль размахивал руками, точно ветряная мельница, подзывая рыцаря к окну. Катуан бесшумно подошёл и встал рядом. Эта сторона замка смотрела на северо-запад, из окна открывался прямой вид на озеро и отрог материнского утёса. Катуан взглянул в глаза товарищу и слегка вздёрнул подбородок в немом вопросе. Не отрывая взгляда тот кивнул головой к плечу, предлагая смотреть вниз и ждать. Они избегали производить звуки. Местечко было непростое и то, что они ничего не слышали, совсем не значило, что ничего не могло услышать их.
Оба повернулись к окну. Озеро, скала, лес на склонах... Рыцарь махнул рукой и повернулся было уйти, как Микль схватил его за плечо и указал вниз. Маслянисто блестящая поверхность цвета засохшей крови вдруг вспухла и раздалась, выпуская из недр что-то гигантское, поначалу неразличимое в потоках стекающей крови. Катуан шарахнулся от неожиданности. Едва не доставая макушками до уровня их глаз, а это ни много, ни мало почти двадцать локтей, по колено в озере стояли и бились двуручными мечами две наглухо закованные в латы фигуры: чёрная и белая. Он не успел ни толком испугаться, ни толком рассмотреть. Короткая беззвучная схватка, и фигуры рассыпались, чёрно-белой дымкой ухнув обратно в озеро. И снова ровная, нетронутая маслянистая гладь.
- Сколько? – Выдохнул Катуан в ухо товарищу.
- Уже третий. В разных местах. Одно и то же. – Прошелестел тот в ответ.
- Ох ты ж…
Однако, стоять и любоваться диковинками было недосуг; они двинулись к статуям, за которыми маячил выход. По мере приближения становилось всё страньше и страньше. Фигуры установили на квадратных постаментах из серой породы. У всех отсутствовали руки ниже локтя и ноги ниже колена. И, похоже, все были обнажены. Сумерки играли со зрением, но подойдя вплотную сомневаться не приходилось: перед ними ровными рядами располагались натуралистично выполненные не просто обнажённые, но и ободранные тела. С натурализмом был, пожалуй, изрядный перебор. Сокращённые или вытянутые выставленные напоказ мышцы вполне оправдывали разнообразные позы. Бурые, почти чёрные в гаснущем свете сгустки крови, желтоватые у взрослых и сахарно-белые у детей и подростков сухожилия и лохмотья подкожного слоя. С притиранием сознания к дикости картины всплывали новые детали. У всех грубо вырваны половые признаки. Глазные яблоки повёрнуты в разные стороны от фигуры к фигуре, но безгубый рот одинаково распахнут у всех.
Катуану приходилось присутствовать на допросах с пристрастием, где бывало и нарезали ремешок-другой из спины наиболее упрямых подследственных. Хороший палач вполне мог быстро и умело освежевать человека.
Он был ещё очень юн, когда батюшка ныне здравствующего монарха, раскрыв заговор на свою священную персону, несколько вышел из себя. Солировал очень близкий друг Его Величества, который не пойми с какого бодуна возымел виды на корону для собственного наследника. Наследнику такая перспектива тоже крайне импонировала. Заговор был раскрыт практически вопреки самой венценосной жертве, которая до последнего дня отказывалась верить очевидным фактам. Их Величество нрава были спокойного: ножками сроду не топали и голоса никогда не повышали. Поэтому громких процессов и повальных арестов не воспоследовало. Неслучившегося основателя династии королевский палач аккуратно ободрал, набил, обрядил в королевскую мантию, и монарх собственноручно пожаловал ему алкаемую корону. Чучело поставили в камеру к отцу, а всю высшую знать обязали нанести заключённому визит. Тихо, чинно, благопристойно и весьма поучительно. На головной убор взамен старого почли за честь сброситься все Великие Дома, что позволило на пару лет ввести налоговые льготы для крестьянства. Праздник Новой Короны стал воистину народным.
Но вот это было чересчур. Катуан передёрнул плечами и махнул рукой Миклю, пошли, мол. Но товарищ даже не шелохнулся. Может, тот заметил что-то угрожающее?
Парень стоял, уронив челюсть, держа себя за горло, и пялился в одну из статуй. Вторая рука повисла вдоль тела. Нож валялся на полу. Катуан посмотрел туда же. Не увидев ничего из ряда вон, он дёрнул застывшего в ступоре вышибалу за рукав. Внезапно тот свободной рукой до боли вцепился в его плечо, а вторую оторвал от горла и протянул вперёд и вверх. Дрожащий палец указывал на лицо фигуры плечистого мужчины с поднятыми вверх, словно занесенными для рубящего удара, предплечьями. Рыцарь вгляделся, постоял немного, пытаясь понять и вдруг увидел.
- Ёж твою медь, - охнул он.
Из уголка рта статуи стекала тонкая струйка слюны.