Недель пять назад, в тот самый день, как я уехала в Вой-вой, что от нас где-то еще 40 минут на поезде без остановок, не суть. Я ждала поезд, чтобы снова домой доехать. Время остановилось, ну хорошо, замедлилось. Ничего не оставалось делать, как сидеть, и смотреть перед собой. Все устройства доели свои заряды, поэтому я была наедине с самой собой, другими словами я была наедине со всем миром.
И мир в тот вечер показывал мне прошлое. Я посмотрела тот самый Вой-Вой. Люди там в одеждах из 20 летней давности, с теми же повадками, которые сейчас только в черно-белом кино увидишь. Потом еще бабку столетнюю увидела, ту самую, что всю дорогу с книгой просидела.
В общем, сижу я на лавочке, уже ничему не удивляюсь. Останавливается поезд. Он прибыл на свою конечную. Народ вышел. В самую последнюю очередь вышел старик: он толкал перед собой старческие ходунки и передвигался так медленно, что я могла бы пробежать туда и обратно до выхода пока он делал один шаг. Вообще, ноги он передвигал быстро, так как торопился. Просто шажки были игрушечными. Они были в половину его стопы. Ноги шире он не мог ставить, так как его тазобедренный сустав заржавел. Старику было под девяносто, а то и больше. Он был ухоженным, в жилетке. Волосы причесаны, на руке сумка.
Я смотрела на него и понимала, что он спешит. Он шел мимо меня, часто посматривал на часы, видно, ко времени хотел успеть. Прошел. Минут через десять он шел назад: выход был в другой стороне.
Он шел, я смотрела. Еще не пути «туда» он не знал, а я знала, что там, куда он идет – выхода нет. Я думала, что надо его остановить, но не смогла. Не срослось. Мне почему-то казалось, что даже если я попытаюсь сказать, он не поймет, будет волноваться и вконец растеряется. А потом я подумала, что возможно, поиск выхода – это смысл его жизни. А что, если я, сказав ему, где выход, забрала бы у него этот смысл?