Ориентация в пространстве и времени
домашнее рондо
Светлой памяти моего папы Сергея Ефимовича посвящаю
«Не жалею, не зову, не плачу…»
(С. Есенин)
«В этой деревне огни не погашены
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь…»
(Н. Рубцов)
Этот компьютерный стол – память о замечательном человеке Роберте Петровиче Меркуне (увы, уже отошедшим в мир иной). Он был организатором телевидения на Северном Кавказе, потом работал здесь, в этом городе как режиссёр документального кино, и был великолепный рассказчик. Всякий раз, слушая его, я думал, что это – практически готовый материал для того же документального кино, и несколько раз говорил ему об этом (все мы смертны, надо записать ваши рассказы, это интересно – но он отмахивался, откладывал «на потом», а это «потом» так и не наступило).
Это он, Роберт (он был старше на десять лет, мы быстро перешли «на ты»), посоветовал мне купить этот компьютерный стол, это он научил меня изготавливать видео-ролики, и я настряпал их в изрядном количестве (он критиковал: надо оживлять подачу материала, что у тебя одна говорящая голова, надо разнообразить… я старался как мог).
На полке компьютерного стола, за которым я работаю, прямо по центру, расположена некая композиция из пяти элементов (я приверженец простых чисел даже в мелочах).
Можно бы сказать – скульптурная группа, но скульптура только одна, возвышается в центре: чугунного литья Дон-Кихот, читающий книгу (разумеется, очередной рыцарский роман). В одной руке раскрытая книга, другая рука жестикулирует… на боку – шпага.
Дон-Кихот остался по наследству от двоюродной сестры отца, инженера-металлурга, кандидата технических наук.
Одинокая была женщина, с огромным чувством собственного достоинства… царство небесное. Внешне была типично выраженной еврейкой, скорее даже - семитской породы, строгое лицо, гладко зачесанные блестящие чёрные волосы... прямая строгая одинокая фигура... при этом - член коммунистической партии с полным собранием сочинений В.И. Ленина в книжном шкафу, и- при этом - классический тип русского интеллигента, в чьём книжном шкафу соседствовали и Пушкин, и Толстой, и Чехов, и тут же Фейхтвангер, Стендаль, Сервантес и Шекспир... К поэзии относилась прохладно, и заметно осуждала моего папу за его пожизненное увлечение Есениным. Много курила (папиросы). Когда она приходила к нам, на ней всегда было скромное ожерелье из янтаря... или нитка жемчуга... всегда скромно, строго и со вкусом.
Конечно, она была умнее отца, да что там - умнее и образованнее и культурнее всех нас.
Утверждала, что войну мы выиграли только благодаря Сталину, и что Никита – дурак, негодяй и прохвост. Речи были опасные, но круг был узкий, тесный. Можно было не опасаться.
Дон-Кихота окружают – маленький пластиковый лев (ёлочная игрушка моего детства), маленький бюст А.С. Пушкина (тоже от сестры отца), а также, дополняя композицию, два предмета неодушевлённых (допустим).
Это – подарки.
Первый – небольшой камень из песчаника, похожий на крымскую гальку, на плоской стороне которой – коричневая латинская буква «игрек», точнее - рогатка, символ «Яндекса».
Это подарок моего ученика, который уверял, что нашёл этот камень в ручье на севере Испании, где учился в барселонском университете и откуда его выперли за прогулы на втором курсе. Уверял, что это камень из времён крестовых походов. Почему бы нет?
Второй предмет – тоже подарочного происхождения, небольшая керамическая стопочка… подарена мне после выступления в ПНД5 (мы туда концертной бригадой приезжали в порядке культурного обмена).
Слева и справа от центральной скульптурной композиции стоят бронзовые подсвечники, вечно бодрствующий дозор... их два, дореволюционной выделки подсвечника... их сохранила в блокаду (!) мать моего отца... голодали, дед умер, а бабка - выдержала, сохранила... память об отцовской линии.
Вот, стоят, напоминают... бессменные часовые памяти.
(память помогает человеку оставаться человеком).
Свечи я зажигаю пять раз в год (и тут пятерик!): день снятия Блокады, день Победы, день рождения моей мамы, день рождения отца и, наконец, день рождения дочки.
Откупоривается бутылка испанского красного вина и зажигаются свечи.
Да, дочка.
Я знаю, кто больше всего виноват в том, что не сложились между нами правильные отношения,и что жизнь её семейная не залаживается... никак не налаживается.
Что ни попытка - то мимо.
Этот "кто" - я, конечно прежде всего я.
И ничего не изменишь... всё в Прошлом, а там нет энергетики, только информатика.
(поэтому надо сегодня, сейчас... именно сегодня делать всё хорошо и по уму... потому что завтра это сегодня станет уже прошлым, а там ничего не изменишь, в прошлом нет энергетики... только в настоящем можно что-то совершить, наладить правильно)
Над этой скульптурной композицией – справа сверху – портрет А.С. Пушкина (работы Кипренского, копия, разумеется), опять подарок… этот портрет мне подарила на день рождения очень хорошая девушка более полувека назад. Она умудрилась сохранить со мной дружеские отношения, и отнюдь не по известной пошлой и даже циничной формуле «сначала любовники, потом друзья»… отнюдь. Бог миловал, не иначе… видно, не такие уж мы безнадёжно дурные люди.
Сверху слева икона Божьей матери, досталась по наследству от моей мамы, а ей – от её мамы, т.е. моей «сельской» бабушки (царство небесное обеим… прекрасной души были женщины).
Слева от стола – прикреплённый к нему пенал, узкий, с пятью книжными полками. На нижней у пола, сосредоточены мои неизданные (отпечатанные на принтере) труды – в солидных как будто офисных папках… это – от моего самого лучшего ученика… он это сделал по своей инициативе, и я даже ахнул, когда он мне всё это преподнёс (труд-то какой!).
Этажом выше – выпуски альманаха «Галерея», каждый посвящён какому-то выдающемуся художнику… это – заповедник преимущественно интересов моей супруги, которая мечтает, выйдя на пенсию, заняться изучением живописи.
Ещё выше – несколько книг большого формата.
Во-первых трёхтомник «Посмертные художественные произведения Льва Николаевича Толстого», издание Александры Львовны Толстой, год издания 1911.
Эти книги мне подарил отец со словами: Береги, это подарок моего папы (т.е. моего деда, которого я не мог застать в живых, о чём очень сожалею, он умер от голода в первую блокадную зиму).
Мне жаль с ними расставаться, хотя у меня есть полное собрание сочинений л.Н. Толстого, огоньковское издание.
Ещё – альбом «Живопись интернациональной готики», тоже, наверное, от отца (он был «собиратель», он многое мне дал, получая в ответ от меня отчуждение и тихую вражду.
Ещё - сборник моих собственных сочинений, всего шесть книжек, по экземпляру каждого издания: "Я будущий царь земли русской", "Концепция единого знания", "Пространство, время, разум", "Десять уроков нефизики", "Дерево растёт из земли" и, наконец, "Школьная лаборатория метафизических исследований".
(тираж первой 1000 экз., последней - 50 экз., укатали сивку крутые горки)
Отвлеклись.
Я ему не прощал - всё…
То, что не умеет и не любит ловить рыбу.
То, что без памяти влюблён в Сергея Есенина и собирает всё, хоть как-то связанное с этим «органом, созданным для поэзии» (А.М. Горький) - полное собрание сочинений С. Есенина, книги воспоминаний, «Роман без вранья» А. Мариенгофа, отдельные сборники стихов… спичечные этикетки, открытки, календари – всё, повторяю, что было связано с этим именем – Сергей Есенин… Папа прощал ему (Есенину) и беспорядочную жизнь, в том числе и семейную… да, прощалось всё.
Это был культ.
Вообще было два больших книжных шкафа, забитых самой разнообразной литературой.
Во-первых - собрания сочинений различных авторов, как отечественных, так и зарубежных: Пушкин и Лермонтов обязательно, а также – А.К. Толстой, А.И. Куприн, Константин Георгиевич Паустовский, Мамин-Сибиряк, Шишков, Гоголь, Некрасов, Маяковский… всего и не упомнишь… отдельные сборники стихов – Иван Бунин (стихи и проза), Иосиф Уткин, Эдуард Багрицкий, Осип Мандельштам, Николай Гумилёв, Анна Ахматова, Максимилиан Волошин (стихи и проза), Николай Браун… несколько книг Дмитрия Мережковского… мемуарная литература - Репин, Шаляпин, Вертинский… всего не упомнишь… Сервантес, Ги де Мопассан, Фейхтвангер, Стендаль – полные собраниями сочинений, и множество разрозненных изданий… Шарль де Костер («Тиль Уленшпигель»), «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле… Проспер Мериме, Виктор Гюго, Ромен Роллан, Александр Дюма, Артур Конан Дойл, Шервуд Андерсен, Джек Лондон, Хемингуэй, Драйзер…Оскар Уайльд, Теккерей, Стефан Цвейг…Ярослав Гашек… да, всего не упомнишь.
Оба шкафа были битком забиты книгами, отношение к книгам было трепетное.
Эти шкафы были пространством жизни его души.
Было и другое пространство, где он священнодействовал. Каждый выходной он за большим письменным столом занимался вырезками из газет – Литературной, Известий и др.
Он внимательно просматривал газеты и вырезал оттуда заинтересовавшие его статьи, и потом размещал вырезки в отдельных папках.
Я помню названия некоторых – «Пушкин», «Есенин», «ЦИРК», «КИНО», «СПОРТ» …
Однажды я спросил его, зачем он это делает. Он ответил, что делает это для меня. Дескать, когда я подрасту, я смогу воспользоваться этими материалами для литературной и журналистской работы.
Я долго не трогал эти папки, доставшиеся мне в наследство… как-то потом раскрыл, и убедился, что не в коня корм. Мозаика этой информации удручала и утомляла. Не в коня корм, да. «Я другое дерево». И папки эти, отцовский труд и наследие, отправились в печку на садовом участке.
Да, вот ещё одно пространство бокс.
Жорж Карпантье, Джек Демпси, Джо Луис… Николай Королёв, Шоцикас и, конечно - ещё одна беззаветная любовь – Мохамед Али…
Футбол, конечно – Пеле, Жоэрзиньо, Вава… братья Старостины, Лев Яшин,Эдуард Стрельцов… всего не упомнишь.
Ещё одно пространство – музыка. Не столько классическая, сколько эстрадная – Пётр Лещенко, Александр Вертинский, а также Русланова, Плевицкая, Вяльцева… хотя оперу он любил, и такие имена, как Собинов, Шаляпин, Карузо, Джильи… и, конечно – Жорж Бизе («Кар-мен») и Джузеппе Верди («Риголетто», «Травиата» и др.). – были не в новость.
И, конечно, гениальный Чарли Чаплин, в котором принималось всё (аналогично с Есениным).
Да, это были пространства его любви, и он сумел привить эту любовь и мне – при всей моей юношеской ершистости и неблагодарности.
Арестовали его в 1939 году, когда он уже был матросом и даже успел стать чемпионом Краснознамённого Балтийского флота по боксу в полутяжёлом весе. Причины ареста я не знаю (он не любил это вспоминать и тем белее рассказывать об этом).
Дальше – шесть лагерных лет, где он чуть не умер от пеллагры. Умереть не дали воры, которые любили стихи Есенина, а он знал их множество – как предмет обожания.
Да, но я - видит Бог – был (и есть) другое дерево.
Я не прощал ему и то, что – не рукоделец, ничего не умеет делать руками, разве что – малярное дело, тут он был специалист, надо признать… но мне этого было мало.
И я его обижал невниманием и холодностью, и он терпел.
Но, равновесия ради, следует заметить, что и я ведь терпел, озлобляясь, не получая того, что мне требовалось – по мере моего роста и взросления… а что мне требовалось – я и сам не знал.
В общем, непростая у нас была ситуация, которая усугублялась «квартирным вопросом», мы были вынуждены жить все вместе.
И, возвращаясь из очередной командировки, я с горечью напевал: «Родительский дом, начало начал…»
Он, мой папа, как будто никуда не стремился, никем не хотел стать… я только потом понял, что шесть лет лагеря «обрубили крылья»… я знаю, многих лагерь не сломал, есть примеры… Варлаам Шаламов, например… Войно-Ясенецкий (будущий Святитель Лука)… Бартини, Королёв, Рокоссовский, Горбатов…отец был не из их числа.
Сейчас, думая о нём, я прихожу к выводу, что он, по большому счёту – не состоялся, остановился на том, что далось легко – учитель физкультуры средней школы, 50 лет учительского стажа.
И достаточно обширные знания в области литературы, музыки и, конечно, спорта.
Но чего-то самого главного он не нашёл… не добился…стержень, ко-орый делает человека состоявшимся в жизни, оказался сломан … так распорядилась судьба.
Но, надо отдать должное: не хватит ни времени, ни места, если я стану перечислять всё, что я получил от него… да, я был неблагодарный сын, признаю.
Я только сейчас исправляюсь.
Он был общительный очень одинокий человек, за всю жизнь никого не обидевший, никому не причинивший зла.
Всё - так?
Почти... я не разглядел самого главного... а именно того, что меня более всего роднит с ним.
А именно: он не хотел принимать ЭТУ цивилизацию - машинную, технократическую... он не хотел принимать это, уже выродившееся пост-коммунистическое общество "проклятой элиты"... как-то заметил: комсомольцы у нас здорово выросли, раньше всё было по плечу, а сейчас - по х.ю.
Увы, это я разглядел только сейчас... только сейчас понял и умом и сердцем.
Извинением мне может быть только то, что сам я большую часть жизни пробыл в состоянии "как лошадь, загнанная в мыле", и не мог я так вглядываться... не мог.
Увы. Прости меня, отец.
Тоже общительный, и тоже одинокий, но, в отличие от него, я зла причинил немало, - вовсе не желая того, - видит Бог.
Это не даёт покоя, хочется как-то исправиться. И если Роберт Меркун не оставил после себя ничего, только память… не внял моим настойчивым уговорам записать для других свои воспоминания, то я этой ошибки допустить не хочу. Не могу. Авось зачтётся.