После нашего разговора с экспериментатором я перестал спать в фотосалоне, переместился в ночлежку – на четвертый этаж. Проворочавшись без сна на своей металлической койке, застеленной одним матрацем, несколько часов, я спустился вниз и направился в конюшню.
То, что я увидел там, в очередной раз потрясло и осело щемящей досадой в душе на всю жизнь.
Психически неуравновешенной женщины-селекционерки, о которой когда-то рассказывал Роберт, не было и в помине. Не было и работников, которые ей помогали. Рядом с лошадьми находился двухметровый здоровяк в белых резиновых перчатках с трехлитровой канистрой в левой руке и большим шприцем Жане в правой.
Три кобылы с ребристыми животами-бочонками лежали на бетонном полу. Приподнятые их головы плавали на худых шеях из стороны в сторону, но, видимо, ценой невероятных усилий их старались держать вертикально. В больших нездорово блестящих глазах полоской скопившихся слез в нижней части век застыли печаль и, как мне показалось, безграничное отчаяние.
Верзила подошел вплотную к белогривой кобыле, которая судорожно поджала при его приближении заднюю ногу. Он, не спеша, поставил возле лошади пустую канистру и быстро всадил ей шприц в вену, пролегающую по грудной клетке, возле передней ноги. Сивая дернулась и замерла. Между тем, верзила сосредоточенно покрякал и выдернул шприц, зажимая открывшуюся дыру, из которой струилась кровь, пальцем. Через несколько секунд он перехватил поудобнее шприц, снова всадил его в вену и начал отсасывать кровь. Когда он выдавил бурую жидкость из шприца в канистру, а затем снова яростно всадил его в прежнее место, я понял: до бедных животных добрался очередной маньяк. На этот раз, видимо, у лошадей без меры отбирают кровь. Кони были доведены до изнеможения. Опыты очередного психопата лишили их сил. Встать с холодного бетонного пола они уже не могли.
– Что вы делаете? – возмущенно крикнул я и рванулся в сторону одержимого безумца.
Застигнутый врасплох, он вздрогнул, выронил из рук шприц и как-то резко втянул голову в плечи, так, что стал напоминать долговязое чудовище.
Напрочь забыв о чувстве самосохранения, я налетел на него с кулаками и начал молотить ими куда попало. В этот момент неизвестно куда совершенно улетучилось мое отвращение к дракам. Даже кровь, хлынувшая из разбитого носа «ветеринара», не остановила меня, а лишь добавила злости и уверенности.
Наконец, опешивший вначале маньяк пришел в себя и одним увесистым ударом сбил меня с ног. Не давая опомниться, он стал яростно бить подошвой огромного ботинка мне в грудь, голову, а затем вдавливать в бетонный пол. И в этот миг нас обоих окатило холодной водой. Мощная струя воды из брандспойта, заметавшаяся по телу озверевшего психа, чуть не повалила его навзничь, заставила отступить от меня метра на три. Потасовка закончилась, воду кто-то выключил. В ярком свете неоновых ламп, как на эстраду перед большим зрительным залом, на середину конюшни вышел сияющий фотограф:
– Я сделал пару изумительных снимков, – известил он нас.
Потом, пристально с прищуром посмотрев на меня и уже понизив тон, прогнусавил:
– А вы, старина, однако, герой. Что же вы раньше молчали, что любите животных пуще воли? Ну, скажем, общества по защите животных у нас нет, хотя кое-чем утешить вашу пылкую страсть мы можем. Идемте!
Мастер художественной фотографии ухватился за рукав моей серой пижамы и потянул из конюшни. Силы в нем оказалось больше, чем можно было представить. Я повиновался, но это было не подчинением силе, а лишь осознанием бессмысленности сопротивления.
Еще некоторое время по узким коридорам нас преследовал «ветеринар», задавая нелепые вопросы:
– Я смогу когда-нибудь вернуться к лошадям и продолжать свои опыты? Ведь анализы крови лошадей не запрещены нашими законами? Ожидается ли поступление нового материала?
Фотограф, не обращавший, казалось, на него ни малейшего внимания, вдруг остановился и раздраженно выпалил:
– Безмозглая тварь! Марш в столовую! Но не мечтай, что будешь жрать там в три горла! За хищение продуктов – расстрел! – он помолчал. – Слишком много отбирал крови у лошадей, кровосос! Со следующей недели будешь работать с летучими мышами! Да не забудь выкинуть свои шприцы, они тебе больше не понадобятся, живодер!
Я ловил каждое слово, переваривал в голове и не верил своим ушам. Неужели все-таки была надежда, что в этом закостенелом цинике и авантюристе где-то на самом дне черной души теплится остаток доброты и сострадания если не к людям, то хотя бы к братьям нашим меньшим?
Через пару минут сквозь открывшиеся перед нами как по мгновению волшебной палочки двери мы вышли на стадион, залитый ослепительным солнцем, от которого резануло в глазах. Экспериментатор прикрыл их ладонью, а потом, словно смутившись этого жеста, сжал свои виски большим и указательным пальцами, как бы избавляясь от головной боли.
Когда глаза привыкли к дневному свету, я увидел на футбольном поле его сына. Рядом с ним, вытянув шеи в зеленую траву, за красной ленточкой паслась лошадь с маленьким жеребенком.
Мы подошли ближе и фотограф, смутившись еще больше, сказал:
– Вот… Вит выкрал эту беременную кобылу из конюшни за два дня до родов. И скрывал от меня. Из той самой конюшни, где этот орангутан брал у лошадей кровь. Да вы знаете!.. Вы человек... – он остановился, с трудом подыскивая слово, – Неравнодушный... любите животных... Вы ведь любите животных? – В его голосе лязгнул металл: обыкновенное человеческое, добро никак не могло прорваться наружу. – Хочется верить, животных вы любите. Так вот… вам надо получить у кладовщика косу. – говорил экспериментатор уже сдержано, но по-прежнему тоном распорядителя. – Где находится кладовщик, Вит покажет вам. Будете работать. Будете косить траву. У сына сейчас новая программа. Я хочу, чтобы он ее выполнил.