1970-е, в пятом классе редкая свобода выбора иностранного языка: английский или немецкий. Доводы в пользу выбора: какой легче учить и с каким языком, может быть, легче профессию найти. Напоминаем, на дворе 1970-е, слово "успешно" применялось к сдаче экзаменов и у спортсменов, но никак не в сочетании "успешная карьера". И профессия после иняза - это тот же учитель иностранного либо переводчик. Возможности второй специальности были, естественно, шире, и чем выше связи родителей, тем выше шансы переводить в советской делегации за рубежом.
Вернёмся на шумный внеклассный час (для любимого поколения двадцать первого века - это собрание после уроков). Герои этой истории - жители маленького городка в Латвии. Карьерных амбиций, как и слов таких, у ребят не было, большинство ориентировалось на симпатию-антипатию к двум преподавателям английского и немецкого в школе.
И всё же было одно "но". Да-да, сейчас принято говорить "бонус". Немка вела клуб интернациональной дружбы (КИД), в рамках которого велась переписка со школьниками из ГДР. Вы пожали плечами: ну и что? Да это было то самое первопетровское окно в Европу! Получать эти хрустящие подкладочной шелковистой бумагой конверты с такими "не нашими" марками, да с открытками из невиданной жизни! И каждый изучающий немецкий мог лично вести переписку со сверстником из Германии, а иногда...Тут сердце выбивает барабанную дробь, как на арене цирка перед смертельным трюком...Иногда немецкие ребята присылали посылочку с плиткой шоколада, жевательными резинками, авторучками, сувенирами-символикой городов. И помимо того, ЧТО испытывал адресат, перебирая эту красочную всячину, он становился героем класса, ведь всё это великолепие приносилось в школу! Да, содержимое мусорных корзин в нынешних школах красочнее, но тогда!.. Мы не были хвастунами, но такой редкой радостью просто необходимo делиться! Как делились микроскопическими кусочками жвачки. Мы, конечно, рады были тоже поделиться и латвийскими конфетами, и самоделками, и что можно было найти в магазине, НО. Посылочки эти, как и письма за границу, сначала шли в Москву, где сортировались-проверялись. И если там решали, что эти сувениры "не подлежат пересылке", то распотрошённое послание получали мы назад.
О чём могли написать 13-15-летние советские школьники в письме? Только то, что было в учебнике немецкого языка: кто родители, какие достопримечательности в городе, собираем макулатуру и металлолом, я учусь хорошо, мой любимый предмет, как учитесь вы... И вот что интересно: такого же содержания письма приходили и из ГДР, как пособие к учебнику. Программа иностранного языка в школе предусматривала тексты о биографии писателей и партийных лидеров, пересказ и ответ на вопросы, самое живое из дозволенного - что мы едим. Но по окончании школы не оставалось навыков разговорной речи, ведь не дай Бог вздумается с иностранцем заговорить и о западной жизни расспросить. Всё было умно сделано: не заговорим, не расспросим, а если спросят - не поймём! Так героиня этой повести Лайма учила немецкий в школе и в университете, лелея сказочную мечту "когда-нибудь" поехать в ГДР, а затем, когда-нибудь в Федеративную республику Германии ФРГ. По правилам того времени, сначала предполагались поездки в соцстраны, если не знаете, что это - Википедия вам в помощь!
Преподавала Лайма русский язык в латышской школе, а роль "великого могучего"(1) не обсуждалась в союзных республиках. Уроки проводились целых четыре раза в неделю в каждом классе, а национальный язык - два раза. Семьи были смешанные, как и у Лаймы, общение легко проходило на обоих языках. И вот распадается махина Советского Союза, Прибалтика провозглашает независимость в 1992-ом и в первую очередь независимость от русского языка.
Лайма вошла в класс, все стояли, как всегда, ожидая учителя. Поздоровалась, но и тогда ребята продолжали стоять. Выдержали отрепетированную паузу и потянулись к выходу, кто с вызовом глядя на учительницу, кто опустив глаза. Расплакаться позволила себе уже в учительской, но поддержку получила от нескольких коллег. Ирония положения, но одна родом из России, другая - преподавательница латышского в латышских классах (да, некоторые школы и были двуязычными по сути).
Евдокия Фёдоровна, по-матерински обняв Лайму, тихо говорила и о чём-то своём: "Куда они без русского языка? Быстро перегрызутся от этой свободы...А читать-то что? Потерпи, детка, вот перечитают свой десяток латышских авторов и вернутся к нам". Латышская коллега Ираида, явно обидевшись на "десяток латышских авторов", но будто подсчитав и согласившись, увела Лайму в свой кабинет:
- Лайминь, ты только в школе не показывай слабости. Да, мы сейчас радуемся возможности построить свободную жизнь, без коммунистов и без Москвы. Но школьная программа скоро тоже изменится, столько часов на русский язык уже не дадут.
- Что же мне делать сейчас? Следующий класс явно подготовил тот же сценарий. - Лайма представила себе эти глумливые лица, особенно учеников неуспевающих , и так тошно стало. И страшно , что расплачется при медленно утекающем ручейке ребят, как в замедленном кино или в дурном сне. Но не кино и не сон - новая реальность.
- Сразу напомни об оценках, которые пока ни одна партия не отменила. - Ираида тоже приобняла молодую коллегу.
Завуч отвела взгляд и передёрнула плечами: "Вы же педагог, сумейте заинтересовать ребят, не всё же из-за страха на уроки ходить".
Но именно из-за страха получить плохие оценки ученикам пришлось заканчивать тот учебный год, а о каком страхе говорила завуч... У каждого жил свой исторический скелет.
1992 год, Latvija
Полетели в Прибалтику внуки тех немцев, чьи фабрики и имения были здесь дОма до тридцатых годов 20 века. Новая латвийская власть едва не на подушечке преподносила наследникам "ключи" в виде бумаг, подтверждающих права на наследство. Останки заводов и заброшенные землевладения мало кого интересовали, иное дело - многоквартирные дома в Старой Риге. Новым хозяевам для разговора с жильцами необходимы были переводчики с немецкого языка. Некогда работавшие на Москву и Ленинград предприятия, растерянно озирающиеся теперь на абсолютно свободные свои просторы, прежде всего свободные от рынка сбыта, с надеждой смотрели на Запад. Хлынул поток западно-германских фирм в поисках дешёвого пока , но сходного по менталитету, партнёра.
Так Лайма получила приглашение от регионального мясокомбината поработать переводчиком немецкого языка. Тут звонившая секретарь заговорила с восторженным придыханием:
- Это та самая фирма "Salamander"! Представители руководства будут. Их интересует сырьё для производства.
- Но я не знаю ни терминологии вашего производства, ни обувного, - Лайма была удивлена приглашению.
- Да где же мы сразу найдём такого специалиста?!- На том конце, очевидно, замахали рукой на возражения.- А как хорошего преподавателя немецкого Вас все знают, Лайма!
Уточнять имена этих "всех" девушка не стала, лучше выписать лексику на предполагающиеся темы. Из растрёпанного толстенного словаря, не дошёл ещё интернет во времени!..
Переводила с энергией и озорством молодости, а ещё больше отвечала на житейские вопросы двух мужчин. Увидев их шляпы с диковинными яркими пёрышками на тулье, едва не рассмеялась. Но про пёрышки позже выяснила: это фазан. Постарше - сын первого владельца фирмы, а помоложе и побойчее...Ээ...Лайма не могла перевести незнакомое слово "менеджер", и бойкий немец объяснил по-другому:"Управляющий отделом внешне-экономических связей".(Смеётесь, юные друзья, как можно не знать этого вездесущего слова "менеджер"?! Слово это вместе с профессией обосновалось у нас лет 20 назад).
Вернёмся к житейским вопросам от любознательных немцев: сколько получают рабочие? А директор?.. Легче жить и работать в независимой Латвии, без указки Москвы? И незамысловатые эти вопросы оказались хоть и легко переводимы, но ответить на них было трудно с любым знанием языка. Уже "рублисы", а скоро будут "латы", гут, а сколько это в дойчмарках? А курса-то валют и нет, как нет курса развития экономики для вот таких едва держащихся на плаву комбинатов. Да, Москва больше нe составляет план поставок, но и производство стало невыгодным: 95 процентов продукции отправляли в Москву и Ленинград, теперь же "ешьте сами", а самим сколько нужно...Немцы переглядывались, едва ли не потирая руки вместе с героем Гайдая: "Это я удачно зашёл!" (2)
Принимающая сторона считала делом деловой чести устроить банкет, на котором обычно и закрепляли договорённости. Честь вместе с руководящими головами скоро была уронена на стол, гости пили понемногу, но для них и это было выше здоровья. Принимая все тосты за чистую монету, обсуждали между собой возможности реализации всё более горячих в зависимости от градуса напитков предложений, пока не смолкли утомлённые хозяева. Утром немцы было похожи на впервые напившихся подростков:
- Фрау Лайма, что мы пили? Как плохо!
- Господа, выпейте наше народное средство, - Лайма приготовила огуречный рассол.
Гости переглянулись, понюхали разлитый в стаканы напиток и с самой возможной в их шатком состоянии скоростью заторопились в туалет. Привычная с детства к процедуре опохмела мужчин в семье, Лайма терпеливо переждала жалобы на немецком.
- А аспирину можно? - как-то уже безнадёжно спросил старший. - Или чай для очистки печени?
- Это и есть наше проверенное домашнее средство и для печени, и для желудка, - обрадовалась подсказке Лайма. Не хотелось объяснять, что в аптеках нет ничего. Впрочем, как и в магазинах. Накрыть такой стол для гостей, как вчера, стоило женщинам желудочных колик и головной боли, и никакой рассол не поможет.
Принесла в термосе куриного бульона, бедолаги ели уже молча, как самые послушные пациенты, уверовавшие в силу врача.
- Суп моя бабушка варила, с пожеланиями здоровья. - Лайма пыталась заполнить неловкую ситуацию, и слово "ома" воздействовало на жующих в мучительном молчании мужчин как сигнал к спасению.
- Оо! Моя ома тоже вкусно готовит,- заулыбался менеджер.
- Передайте Вашей бабушке огромное спасибо. У неё большое сердце, - прочувствованно произнёс старший, заглядывая в термос.- Можно, мы оставим этот лекарственный суп на потом?
Лайма вспомнила реакцию бабули вчера на её сетования, что немецкие гости явно не готовы к утру после банкета.
- Хоть и немчура, а всё же люди, - вздохнула бабушка и отправилась к соседям, держащим ещё кой-какой домашний скот. Пришла с курой и весь вечер обе с Лаймой провозились ...А вы знаете, что такое "ощипывать птицу"?.. То-то.
Несмотря нa схожие симптомы похмелья и обыденность ритуалов по спасению мужчин, Лайме не хотелось посмеиваться над немецкими гостями.
- Кофе, господа? - Этой немой сцене позавидовал бы Гоголь. Немцы будто услышали о долгожданном, но недоступном подарке и словом боялись спугнуть это чудо. Закивали.
Лайма принесла с собой свежемолотый кофе, хранимый именно "для гостей" и варила тут же в комнате в кастрюльке. Не стала извиняться за отсутствие турки, а кофеварки видели только в иностранных фильмах. Для немцев помешивание кофе выглядело как очередной ритуал по спасению себя, а Лайма через год научится у бариста правильно варить кофе. Пока же она прислушалась к новому меланхоличному состоянию, какой-то ностальгии по невиданному и непрожитому.
Как жадно, но аккуратно пьют эти люди кофе, как чуждо для них состояние похмельного синдрома, как тонко пахнет в комнате от всех вещей ( позже узнаем, что есть ополаскиватель для белья). Не получалось самоиронизировать над этой ностальгией по несбыточному, и Лайма прислушивалась к себе, как повеселевшие немцы прислушивались к своему состоянию.
Позвонил директор комбината с напоминанием, что сегодня охота. Загомонили про свежий воздух, про сафари в прибалтийских лесах. Для Лаймы объяснили, что получить лицензию в ФРГ на охоту крайне сложно и стоимость каждого убитого зверя превращает это занятие в роскошь. Готовя эту встречу, Лайма, далёкая от охоты, поняла, что лицензия и здесь необходима и ведущую роль берут на себя действительные члены охотничьего коллектива, а руководители комбината будут "отвечать за стол". Магическое слово "иностранцы" отменяло всякие денежные сборы.
Вышли в полной охотничьей экипировке, и перья на шляпах выглядели уместно, и лица мужчин стали сосредоточенными. Не в пример смеющемуся главному инженеру, ждущему у своей машины.
- Может, для оздоровления и поднятия духа по пятьдесят грамм? - раскрыл он первым делом рюкзак и достал фляжку со стопками.
Менеджер с испугом посмотрел на старшего, тот с недоумением - на Лайму.
- На охоту в алкогольном опьянении? Как это возможно? - В голосе было столько негодования, что сердобольный главный инженер и без перевода понял. Быстро убрал фляжку, подбежал к багажнику, помогая уложить охотничью амуницию. С гордостью подозвал Лайму перевести: в багажнике стоял ящик водки. Охота без заключительного застолья - это не охота!
Перевела со смехом, а в ответ на испуганное :"А как же мы поймём егеря без Вас?" успокоила, как привыкла в классе детей успокаивать: " Как раз егерь немного говорит по-немецки. И не пейте, господа, просто не пейте."
Чтобы отвлечь немцев от сомнений, пожелала им "ни пуха, ни пера", велела послать "к чёрту" и спросила про немецкие охотничьи пожелания. Не сразу смогла выговорить " Weidmannsheil", велела и главному инженеру присоединиться, запомнить, с тем чтобы позже подбодрить охотников. Смог выговорить легко только "хайль", да так лихо, что немцы снова заволновались. Без Лаймы им явно было не по себе. Захлопнула дверцу и велела уже трогаться, ещё раз пожелав "Weidsmannheil".
- Weidsmanndank! - Бодро прокричали в ответ.
Ближе к полуночи за Лаймой прислали машину, немцы просили её приехать. Возбуждёные успешной охотой, они не преминули похвалиться трофеями и одновременно посетовать, что дичь не получится взять домой. Но не получив ожидаемого сочувствия от уставшей Лаймы (работу в школе никто не отменял), перешли к больному уже в прямом смысле вопросу:
- Мы не пили алкоголь, хотя нас уверяли, что это лучшее средство от холода и от простуды, - звучал их гордый отчёт. - Но мы предполагаем, что в чай нам всё же добавили что-то. Господин директор любезно дал нам термос с горячим чаем. Иначе почему нам так ...странно? - долго подбирал слово для описания явно хмельного состояния старший.
Хочешь смейся, хочешь плачь, Лайма переспросила, а что пили за столом.
- Вы же ужинали?
- Оо! - восхищённо поднял большой палец младший. - Шашлыки были незабываемы! Но столько алкоголя!..
- Мы попросили чай.- Снова гордо подчеркнул старший, уже едва держа равновесие на диване.
Ясно, махнула рукой Лайма, очевидны были фокусы с "чаем" для гостей из неистребимого нашего желания напоить всех.
- Бульон у вас ещё есть, погреете утром. Кофе выпьем уже на работе. - Завтра предстоял последний день подведения итогов визита.
- А микроволновки у вас нет? - оглядывая газовую плиту, неуверенно спросил менеджер. Лайма поняла вопрос, но что это? Явно такого у нас нет. Развела руками, мужчина понял.
- Я привезла вам минеральной воды, другого вы утром и не захотите. Спокойной ночи, господа,- чуть не сказала "дети", так похожи были сейчас эти господа на её учеников, провинившихся, но уверенных, что Лайма Александровна директору их не сдаст.
До аэропорта в Риге немцы не отходили от Лаймы, она стала их оберегиней на этой, оказывается, диковатой территории. Улетали с облегчением, будто бежали от опасностей. А Лайма всю дорогу обратно едва не плакала : эти немцы будто с обратной стороны высветили ей её жизнь, такую понятную, но выталкивающую из своего бурления глотнуть свежего воздуха...куда-то далеко...Так тягостно и непонятно ещё на душе не было, назвала своё смятение "мерехлюндией" и переключилась на школьные дела.
Вскоре пришло приглашение от фирмы "Salamander " на имя директора комбината и отдельно для Лаймы посетить ФРГ. С таким приглашением уже можно было получить заграничный паспорт.
Будто дышать стало легче. "Это и есть тот воздух, которого мне не хватает",- поняла Лайма. Очень хотелось попрыгать на одной ноге или пробежать до дому что есть мочи, радость не отпускала: полечу за границу!
- К фрицам захотела, - была первая реакция отца . - Что ты там не видела?- и хлопнул дверью.
- Сидела бы дома, от греха подальше , - увещевала бабушка.
- Посмотришь, как люди живут, - тихо сказала мама. - По телевизору всякое показывают. - И обняла дочь, будто та сей момент улетала.
- Аа, к фашистам дочку отправляешь,- выскочил из комнаты отец.- Тебе видней с вашей семейкой фашистской.
Язвительное это замечание Лайма слышала не в первый раз: дед со стороны латышской родни при советской власти был объявлен предателем Родины, но подробностей не обсуждали. Отец пользовался этим оружием, когда шёл в нападение для защиты своих грешков . Сейчас Лайма явно перевела стрелки на себя своим известием о приглашении посетить Германию.
Зрела необъяснимая уверенность, что поездка эта изменит их жизни. К лучшему.
ФРГ, 1992
Пока Даумант Андрееевич, директор комбината , собирал обязательные сувениры, Лайму ожидал сюрприз в школе. После получения загранпаспорта и оформления авиабилетов она решилась сказать об этом директору школы.
- Как же я могу отпустить вас на неделю? Ваши подработки с иностранцами уже ни в какое расписание! - раскричался тот. - Осенью мы пошли вам навстречу, когда руководство комбината попросило о помощи, всё-таки на этом предприятии половина населения города работает. - Директор умолчал о "приложении" к просьбе в виде весомого пакета с продукцией комбината.
- Я договорюсь с моей учительницей, Александрой Васильевной.- предложила Лайма выход. Её бывшая классная руководительница была на пенсии, но Лайма не сомневалась в её готовности помочь.
- Александра Васильевна - это, конечно, вариант. Но Вы уверены, что вернётесь к своей работе после ТАКОЙ поездки? - директор насмешливо смотрел на Лайму. - Я не могу рисковать и должен уже сейчас искать Вам постоянную замену.
Видя замешательство учительницы, успокаивающе - снисходительно добавил:
- Уверен, что без работы с такими покровителями Вы не останетесь.
Реакция коллег тоже была с нотками отчуждения и ... зависти, да, надо признаться, Лайма явно чувствовала зависть и недоброжелательность. Оставшиеся до отлёта дни всё чаще слышала " наша иностранка", вроде бы с улыбкой, но так ...нехорошо. Этим прозвищем коллеги уже отгораживались от Лаймы.
- А что ты хотела, Лаймочка? - говорила ей её любимая учительница, к которой зашла про уроки поговорить. - Мы всю жизнь в этом городке, как в коробке без окон, с одной дорогой: школа, дом, огород. И вот дорога ещё короче, когда на пенсию выпроводят. А ты будто в лотерею выиграла: и с иностранцами пообщалась, а теперь ещё за границу летишь. Обидно всем.
Обняла свою ученицу: "Ты только возвращайся, детка. "
Эту же фразу и мама на прощанье сказала. Про невозвращенцев были наслышаны, а ещё больше - о последствиях для родственников таких "предателей родины". Времена вроде другие, а всё же...
Время во Франкфурте-на -Майне было не настоящим, а киношным, таким же нереальным, если бы не ароматы кофе и пива, выпечки из открытых дверей кафешек и ресторанов (да, детки 21го века, до конца прошлого века у нас это было редкостью). A в Вупперталь, где находилось одно из немецких отделений "Саламандры", самое проникающеее впечатление - чистейшие цеха кожевенного производства. И Даумант Андреевич, хоть расспрашивал об оборудовании, после делился впечатлениями только об отсутствии хоть какого-то захламлённого угла. Латыши только сейчас смогли отдать немцам фотографии об их пребывании в Латвии. И это было поводом попросить сфотографировать и на фоне рядов глянцевой обуви, и у нового кофе-автомата, и в офисе с компьютерами. К слову, фотографии были сделаны до отлёта и в кабинете латвийского директора на стене , как картина будущего, висела увеличенная фотография кабинета (ах,офиса!) директора филиала "Саламандры" в Вупперталь.
Лайма обратила внимание, что секретарша господина Уве Градиас, младшего директорa, три дня подряд, сколько они приходили в офис, была в разных костюмах. Скромных, со светлой блузкой или водолазкой, но разных. У Лаймы с собой были только два костюма, пара блузок и "выходное" платье. Господин Градиас пригласил гостей на пикник с друзьями в пятницу, предполагалась ночёвка в его доме. Утром жена Уве Нелли участливо спросила перед завтраком Лайму: "Может быть, вам нужен утюг? Вы хотите, наверное, погладить ваши вещи?" Лайма поняла, что хозяйка хотела этим сказать : на Лайме была вчерашняя блузка. Так учатся жизни. До конца пребывания Лайма чередовала свой скудный гардероб по мере фантазии и посоветовала то же делать Дауманту Андреевичу.
- Да ладно тебе, - в ходе работы уже перешли на "ты". - Нам за этими капиталистами не угнаться. Особенно в обуви, - попытался перевести разговор в шутку.
- Не будем позорить нашу Латвию. - Лайма умела быть категоричной. - Если нужно, рубашки можем постирать в их стиральной машине. Они же не стеснялись попросить меня тогда "забросить" их одежду в стирку. - Рассмеялась, вспомнив, как сушила над дровяной плитой в родительском доме выстиранную в их активаторной стиралке "Рига" верхнюю одежду после охоты.
Нелли спокойно провела Лайму с ворохом белья в подвальное помещение: тут прачечная, тут сушилка, а вот гладильная доска, ой, тут у нас беспорядок: дети приходят в настольный теннис поиграть.
Увиденное в этом подвале, отделанном светлым кафелем, мешало Лайме сразу понять, как настроить стиральный агрегат. Она рада была остаться одна, да и вообще ей хотелось остаться в этом подвале! Так приятно пахло моющими средствами, так умиротворённо гудела стиральная машина, такой нарядный кафель не видывали ещё на постсоветском пространстве, и так всё стабильно, удобно. На полках хранился не хлам, хранимый нами из врождённого скопидомства, а сухие букеты, запасы напитков, даже упаковки с чем-то выглядели солидно. Нет, это была не зависть, а боль за отсутствие бытового комфорта для наших трудолюбивых женщин, жалость к бабушке, никогда не видевшей таких туалетов и ванных комнат. Жалость к себе самой, нашедшей радость в этом подвале! " В подвал жизни я и вернусь" , - сказала сама себе. И если бы не обеспокоенная её отсутствием Нелли, расплакалась бы.
Hужно было выручать Дауманта в его горячем рассказе о копчении мяса и рыбы в Латвии в крестьянских дворах.
- Вот эту колбасу тоже не на комбинате делали, а мой родственник в домашних условиях,- горделиво указывал директор на привезённую им колбасу "из того самого лося". - На ольхе и можжевельнике, переведи им.
Уве, в глазах семьи получивший ещё одно подтверждение своей охотничьей удали, куда более вкусное, чем фотографии, и без перевода гордо поддакивал. Лайма удивилась, что для гостей колбаса была нарезана тонюсенько, граммов сто покрыли всё блюдо, хотя привезли несколько кругов ароматной колбасы "на всех". Менеджеру Уве выдал щедрую треть гостинца, остальное попросил секретаршу убрать в холодильник и больше никто её не видел. Когда Лайма устала переводить про старую яблоню, из которой нужно нажечь сначала углей, и про опилки орешника и дуба, которые нужно подбрасывать в огонь, ценность дичи стала очевидной даже для десятилетнего сына Уве Кая. "Мм, вкусно!" - с неким удивлением оценил мальчишка съеденный ломтик и ухватил второй. "Ну, господа, вы свершили чудо: впервые ребёнок без капризов мяса поел",- рассмеялась Нелли.
- А теперь предлагаю, наконец, тост за спасительницу моего мужа !- неожиданно для латышей подняла бокал с вином хозяйка. - Уве только и говорил, что о гостеприимстве в Латвии и как Вы спасали их с коллегой от мучительной смерти.
Все рассмеялись, выпили, и Уве снова для тех, кто не слышал, поведал и про коварные тосты, и про "фальшивый чай", а эта головная боль, о! Снова переживая пережитое, с самоиронией изобразил ожидания смерти и спасительные ритуалы фрау Лаймы. Для своего директора переводить не стала, и по пантомиме было понятно.
" И что за чудесный куриный бульон готовит Ваша ома? Уве капризничает теперь на пару с сыном, когда я готовлю." Нелли с искренним интересом смотрела на гостью.
Лайма была в центре внимания не как переводчик, а сама по себе. Даумант обиженно стоял рядом и, хотя улыбался вместе со всеми, девушка уже хорошо изучила этого начальника, чтобы почувствовать ревнивое раздражение.
- Чем же ты так их очаровала, девочка? - так же улыбаясь, уже язвительно спросил директор, видя направленные на его (его!) переводчицу взгляды. И этот язвительный тон, напомнивший тон директора школы, пробил живущее в девушке чувство вины. Перед начальством, перед родителями, перед коллегами (теперь уже бывшими), всем стараешься угодить, а все недовольны, будто везёшь этот груз ответственности, но ездоки постоянно недовольны: то жёстко, то медленно... Длилось это молчание несколько секунд, но Лайме стало легче дышать, ведь наконец осознала своё положение, которое, вот уверена, она же и в силах изменить.
Ещё накануне латвийских гостей провели по дому, но Лайма не пыталась запомнить расположение комнат, свою бы не перепутать, а что запомнилось: дом построен на две семьи. При этом семьи могли не встречаться друг с другом, входы с разных сторон, но есть сообщение через подвал, отопительное оборудование общее. Дом не выделялся среди ряда собратьев светлого кирпича, с коричневыми переплётами окон, всё неброско, но так основательно, как эти невычурные автоматические ворота в гараж. Именно эта прочная неброскость и подчёркивала стабильный уровень хозяев домов, хозяев своей жизни. Лайме не хотелось ни в музеи, ни на выставки, побыть бы подольше среди этих домов, впитать запах ДРУГОЙ жизни.
Во второй половине дома жил отец Нелли, спортивного вида мужчина лет семидесяти пяти. К гостям он вышел только на пикнике, с шумным любопытством расспрашивая о Риге и Лиепае, называя ту на старый немецкий манер Либау.
- Обращайтесь ко мне просто Иоганн, - предложил он гостям, повторив их имена. - Прозит, Даумант !- взмахнул он приветственно бутылкой пива, что очень понравилось гостю. Просто так потягивать пиво из небольшой бутылочки, вот это отдых! Лайма предвидела, что эту традицию директор не забудет никогда и будет у себя на даче так же приветствовать гостей.
- В Лиепае сейчас самый большой мясокомбинат в Латвии, а близость к порту позволяет строить отношения как с Россией, так и с Западом,- сел на своего конька Даумант. Иоганн живо отреагировал:
- О, Либау! Какой город это был в начале века! По экономической значимости на Балтике уступал только Петербургу и Риге. У нашей семьи там был свой интерес.- Лайма не стала переводить вопрос своего начальника, а что именно. Она чутко улавливала настроение этих людей, здесь не принято лезть с расспросами.
- А какой красивый город Рига! Там на улице Чака был такой модный магазин, такая очаровательная хозяйка, мадам Хильда,- он довольно рассмеялся своим воспоминаниям. - Кстати, Нелли, свадебное путешествие с твоей мамой мы провели в Латвии и Скандинавии.
Иоганн явно оборвал сам себя, бесенята молодости в глазах померкли, старый человек сухим тоном будто сводку зачитал:"А потом я видел разбомблённую Ригу, руины Дома Черноголовых(3), жёлтые звёзды на платьях красивых девушек..." Все неловко замолчали.
- А мы Дом Черноголовых только на старых открытках видели,- перевела разговор Лайма.- При советской власти считалось неуместным восстанавливать памятник буржуазной торговли.
- Мы уверены, что Латвия вернётся к своей национальной культуре, к родственным связям с Западом,- высокопарно, но искренне подхватил тему Уве.- Вот мы и начнём налаживать эти связи,- это уже к Дауманту.
Человек пять приглашённых друзей, с любопытством разглядывающих гостей "из Союза", стали задавать всё те же бытовые вопросы о зарплатах, о языке. Кай , бегавший где-то с товарищем постарше, подошёл к моменту разговора об образовании и специально для него Лайма рассказала о родной шкале отметок, отличавшейся до наоборот от немецкой. "Значит, я бы был первым учеником в классе" ,- сделал вывод мальчишка, и уже можно было вежливо избавиться от нелёгкого интервью.
- Да Вы дипломат, фрау Лайма,- сделал комплимент Уве. Он профессионально отметил работу этой сдержанной серьёзной девушки: не отходит от своего директора, но и переводит не всё, спасла ситуацию с тестем и сейчас ловко свернула разговор с непростой темы "независимой Латвии". - А Вы не задумывались сменить работу учительницы?
- Да вот, уже обучаюсь переводу, - попыталась Лайма отшутиться, вопрос был неожиданным, но насущным. Дома у неё работы нет.
- Мы поговорим об этом завтра,у меня есть конкретное предложение. - Уве был серьёзен, a пикник - не место для подобных разговоров.
Наутро Лайма предложила к завтраку сделать наши сырнички, или, как бабушка аппетитно говорила - "творожники".
- А что это такое? - настороженно спросила Нелли. Лайма живописала блюдо.
- Уу, творог,- недовольно протянул Кай. Так же горестно он смотрел и на корнфлекс с молоком. Это слово вместе с хлопьями Лайма и увидела в отеле впервые, повторив про себя несколько раз новое слово. Учиться жизни можно только у жизни.
- А есть у нас минут сорок? Подождёте, испеку яблочный пирог. - На столе уже подсыхали фрукты в вазе и Лайме было мучением смотреть на погибающую вкусную красоту. - Тебе с сахарной пудрой,- подсластила она предложение для мальчишки.
Нелли не имела ничего против, молча помогала гостье. А Лайма впервые в жизни готовила на ТАКОЙ кухне, не на клеёнке, а на высокой столешнице непонятного материала, взбивала не венчиком, а миксером, а где противень? Аа, это форма такая разъёмная...Да, верхний и нижний жар...Она уверенно отвечала на вопросы Нелли, боясь выдать свой страх перед этой техникой. А сколько баночек со специями! Ваниль или корица? Лайма, только не плачь, это ДРУГАЯ жизнь! И корица, и кардамон тут не при чём, как и изюм, который мама бережёт исключительно для праздничной выпечки.
И пирог не подвёл: ароматный, пышный, за компанию с Каем все захотели сахарной пудры.
Пригласили и Иоганна, он начал шумно восторгаться ароматами уже снизу из подвала. И так же под шумок увёл с собой Даумантa показать "мою гордость". Успокоил вскочившую Лайму: " Если не по виду, то по запаху поймёт, что же это за аппарат".
По тому, что вышла Нелли с сыном, поняла, что все в семье знают о планах Уве, который и начал разговор.
- Я имею честь предложить Вам работать у нас координатором проектов с Латвией. Русскоязычный сотрудник у нас есть, но Вы ведь владеете и латышским, и знаете эту жизнь изнутри. В том, что на Вас можно положиться, я убедился, нам нужен такой помощник . - Господин младший директор говорил продуманно, но взволнованно, что уж говорить про Лайму. Слова с чувствами заторопились от сердца к голове и запутались, толкаясь на выходе. Лайма с детства привыкла не выражать своих чувств открыто, позже прочитала, что японцы называют это "держать лицо".
Уве заторопился с приготовленными доводами:
- Эмиграционные службы нам не откажут, мы приведём доводы о Вашей необходимости в пользу развития экономических отношений с Прибалтикой. Вы будете часто ездить домой, совмещая это, конечно, с командировками. Первое время можете пожить у нас, Нелли не против. Или в отеле, за счёт фирмы, естественно.
- Я искренне благодарю Вас, господин Градиас. Сколько у меня времени на обдумывание?- Не в духе Лаймы было отнекиваться с ложной скромностью. В голову прорвались первыми мысли об отсутствии работы дома, затем догнали муки совести относительно родителей.
- Ваш отлёт завтра вечером, вот до этого времени подумайте, Лайма. - Уве налил себе вина, непростой разговор. Лайма молча отказалась: и так с трудом мысли собирает.
Делать-то что?!
Снизу с шумом поднимались Иоганн с Даумантом.
- Это надо сфотографировать!- сверкая глазами, размахивал руками Даумант Андреевич, видимо, показывая объём таинственного аппарата. - Самогонный аппарат, представляешь? Как космический корабль!
- Догадался, что шнапс так производим.- Иоганн, гордый собой, щедро похвалил Даумантa . - Но почему он всё время спрашивал про сахар?
По-латышски слово сахар звучит похоже, вот латвийский гость и спрашивал, сколько сахара. Лайма, видевшая этот процесс самогоноварения с детства, как могла, описала его немцам. Иоганн замахал руками:
- Что вы! Какой сахар! Мы гоним из яблок, груш или абрикосов. - Тут же были принесены бутылки с названными плодами на этикетках. Женщины только руками развели: остановить мужчин во время дегустации алкоголя всё равно что с тайфуном спорить. Лайма попросила разрешения нарезать закуски: уже знала, что здесь это не обязательно. Пояснила, что наши мужчины без закуски быстро пьянеют. Перевела приглашение для Иоганна приехать в Латвию отведать местное пиво и самогон.
- От такого приглашения настоящие мужчины не отказываются! - Иоганн приветственно поднял очередную рюмку.
Слишком глубоко проросли чувства ответственности за близких и страха перед ними же и извечное " а что люди скажут". Советское поколение не могло переродиться со скоростью развала Советского Союза. Лайма сделала выбор: не может она оставить родителей...Мама с бабушкой не переживут...А я обязательно сюда вернусь!
Latvija, 1993
Отец Лаймы, трудолюбивый человек, не смог принять закрытие производств, не мог смириться с отсутствием заработка, до пенсии ещё далеко, уходил в свою мастерскую, подновлял то ворота, то двери. Всё молча. Брат бросил строительную академию по причине отсутствия перспектив того строительства, а для разовых заказов на "евроремонт" руки нужны, не диплом. (Молодёжь уже слышала об этом феномене - "евроремонт"? Просто ремонт из новых материалов, с чисто советским представлением, что есть "богато"). Мама, потерявшая работу вместе со школьной столовой, каждые выходные готовила свадебные столы, имя её передавали из рук в руки. Bидя без настроения приходящую с работы дочь, повторяла вслух: "Ничего, как-нибудь проживём". Бабушка, потеряв вместе со всеми сбережения, не роптала, повторяя: " Только бы не было войны". Вместе с отцом молчала и Лайма.
К тому времени знаменитый дефолт подчистил сберкнижки граждан Советского Союза, и к его распаду о деньгах можно было не волноваться: их не было. Появились в Латвии "рублисы", смешные, ничем не защищённые купюры, а старожилы стали вспоминать начало двадцатого века с его "керенками"(4)Сменившие их латы не изменили потерянности простых людей...
Лайма переводила инструкции для нового оборудования на комбинате, отвечала за сбыт вторсырья в ФРГ и получала тоже смешную зарплату, но было не до смеха. Знакомые и новые сослуживцы считали своим долгом остановить Лайму вопросом: " Kак там, в ФРГ?" И тут же, окинув жадным взглядом, едко бросить: "По тебе не видно, что за границей была". Злословили, не таясь. Корреспондент газеты, прибежавшая на комбинат "осветить отношения с немецкими партнёрами", жадно шныряла глазами по кабинету директора (посмотрите сцену из комедии Гайдая "Бриллиантовая рука", визит управдома к приехавшему "оттуда"), быстро черкнула горячо изложенные директором планы и с не менее горячим любопытством спросила-таки и его, и приглашённую на интервью Лайму:
- А что вы привезли себе?
- Нам подарили факс и копировальную технику ,- похлопал Даумант Андреевич по стоявшим на столе аппаратам. - Себе лично я купил туфли на той же "Саламандре".
Туфли в этот момент на нём явно были не от "Саламандры", хвалиться не стал, и корреспондент поскучнела. Критическим взглядом окинула молчавшую Лайму и разочарованно выдала: "Я думала, Вы шикарнее выглядите". Она обиженно покинула кабинет.
Лайме хотелось смеяться - плакать, не от оценки корреспондента, а от этой липкой местечковой атмосферы, от отсутствия других интересов, кроме как личная жизнь соседей. Лайма понимала, что одевайся она действительно "шикарно", осуждали бы и за невиданную роскошь. А ведь раньше не замечала у людей склочности и неумения порадоваться за других, а тем более - оберегать чужое и своё личное пространство. Воистину, чего не увидишь - о том не подумаешь; жила - как все.
Лайма жила будто наполовину, рациональное диктовало ежедневные действия, а душевное закрылось. Не вспоминать о поездке, о предложении, не сравнивать. Hо и не забывать!
Прилетел, наконец, Иоганн. Хотя Даумант Андреевич организовал для него встречу на всевозможной высоте, тот принял только приглашение на дачу. Желая немецкому гостю сделать приятное, научил всех присутствующих поднимать бокалы с пивом с возгласом: "Прозит!" Тут же стоял бочонок с солодовым пивом, которое Иоганн искренне хвалил, и Лайма рассказала о воспоминаниях детства, как её дед сам в домашних условиях готовил духовитый напиток. Поддавшись настроению , поведала только по-немецки, как в возрасте пяти лет, исследуя стоявшие в ряд бидоны, открыла один, а оттуда хлынула пенистая брага и даже захлопнутая в ужасе крышка не остановила шипящий поток...Отбежала: всё равно не спасти напиток! Хмм, а во втором так же будет? И второй , и третий бидоны выплеснули будущее пиво, праздник был испорчен. Порка была запоминающейся. Иоганн хохотал, хлопая себя по коленям и похлопывая по плечу "умную девочку". Гости были заинтригованы, но он всё равно не мог пересказать, а Лайма отделалась кратким:" Детство вспомнили".
И дома Иоганн будет рассказывать всякий раз гостям анекдот из жизни одной латышской девчонки, и каждый раз сам будет хохотать до слёз.
Встреча или ночь плача
Уже из Германии Иоганн настоятельно просил разрешения повидаться со знаменитой бабушкой. Лайма по вопросам поняла, что их семья считает своим долгом одарить автора целительного бульона, ведь она сама фактически ничего не привезла домашним.
Мама живо взялась составлять меню, исходя из наличия продуктов, но бабушка её остановила. Осознав, что гость едет к ней, непререкаемо взяла командование на себя. Велела готовить только национальные латышские блюда: серый горох со шпиком, бульон, конечно, и пирожки маленькие подадим. Сельдь и отварной картофель, но на случай, если не любитель сельди, пожарим домашнюю кровяную колбасу. На десерт испечём крендель с изюмом и кардамоном, вот привезённые специи и пригодились. И хотя готовила всё в основном мама, бабушка, сидя, по мере сил резала-молола-месила и молчала. Выдавала только продуманные решения. В день визита в доме повисла уж вовсе напряжённая тишина, Лайма бегала из кухни в гостиную, отец и тот не насмешничал, только спросил тёщу:
- Водку заморозить или, может, домашней предложим? Мужик-то, по рассказам, бывалый.
- И заморозить, и самогоночки в графин налей.- Исключительный случай полного единения зятя с тёщей. - И всем одеться по-людски!- С этим она исчезла в своей комнате.
Пошли переодеваться, уже желая только одного: чтобы этот иностранец побыстрее ушёл. Лайма вышла на улицу ждать такси с гостем.
Таксист с уважительной осторожностью выгрузил пакеты и чемоданчик, так же уважительно принял хорошо округлённую сумму, и Лайма не сомневалась, что на ближайшее время город обеспечен новостями. Иоганн, будто получив от Лаймы заряд смущения, не балагурил, а торжественно под локоток взял девушку.
Такой внучка свою бабулю и не помнила. В тёмном платье с национальной вышитой шалью, сколотой на плече сактой(5), седые волосы не спрятаны под косынку, а собраны в пучок и закреплены старомодным гребнем, а смотрелся - как диадема! Лайма даже не могла для себя подобрать определение, какой стала её бабушка. Да! Просветлённой и величественной.
Иоганн завёл свою шарманку про спасение сына и приветы от семьи, Лайма открыла рот перевести. И так и осталась стоять, открыв рот. Как и родители.
- Рада Вас видеть, господин Иоганн. Меня зовите Паулой. - Это по-немецки выдала бабушка, мама и тёща, но сейчас именно мадам Паула. Даже сильно хромая и опираясь на палку, держала спину прямой.
- Лайма, Вы не говорили, что Ваша ома и по-немецки говорит!- Иоганн искренне восхитился, поцеловал руку и Пауле, и маме Сподре. Пожал руку отцу, повторив уверенно имя Александp.
Гость оживлённо сыпал комплименты по поводу колоритно накрытого стола: льняные скатерть и салфетки, глиняный подсвечник и в тон тарелки. А румяные пирожки, а сыр с тмином ( не сезон, но расстаралась мама), жирная сельдь под кружочками лука и прядями петрушки, жёлтый картофель с укропом, капуста с клюквой и соленья всех цветов в обливных глиняных же плошках. И без перевода Сподра понимала душой , что старания оценены. (Ах, как бы пригодились смартфоны-айфоны, да запечатлеть со всех ракурсов, покуда не порушили вкусную красоту! Ждать ещё 15 лет).
Иоганн ощущал неловкость и смущение хозяев, кроме мадам Паулы, но относил это на свой счёт. А Лайма с родителями не могли прийти в себя от метаморфозы и во внешности их Паулы, а главное, нет, уму непостижимо, - она говорит по-немецки!
Медленно, явно вспоминая забытые слова и словно пробуя их на вкус, что Лайма ощущала особенно чутко, но мадам Паула вела беседу. Переводила Лайма тихонько только для родителей.
Когда выпили за встречу и знакомство, за Лайму и её родителей, Иоганн вскочил:
- А подарки! Мои подарки! Мадам Паула, это вам от нашей семьи. Уве, мой зять, забыть не может ваш суп, но я бы сказал - за то, что есть такие бабушки!- Распаковал коробку и поставил у ног Паулы...микроволновку! Она удивлённо посмотрела на странный аппарат, но спокойно склонила голову в благодарственном поклоне. Женщина в национальном костюме и микроволновка - это живописно. Лайма не выдержала первой, рассмеялась, нервы отпустило, и все расхохотались. Иоганн тоже рассмеялся, но принял это снова на свой счёт: не совсем, наверно, уместный подарок. Хорошо, что Нелли настояла на чисто женском дополнении: духи. Которые и были вручены уже в руки и тут же были оценены всеми. Духи получили все дамы, каждая свои. Сподре преподнёс миксер и целую коробку с приправами. Александру Владимировичу торжественно вручил чемодан с инструментами, глаза отца засветились, он порывисто обнял Иоганна, тот даже смутился. Какая радость дарителю видеть счастливые глаза одариваемых! "Забытое в Германии чувство,"- подумал Иоганн и, чтобы снять своё смущение, потянулся к графинчику:
- А не это ли ваш латышский шнапс? - и, вспомнив что-то, достал из своего кофра бутылку с известным уже Лайме абрикосовым шнапсом.- Вы попробуйте мой, а я - ваш!
- Попробуем, чем там ваш знаменитый шнапс хорош,- отец перешёл на привычный тон, но никто не перевёл. Мужчины с любопытством впервые выпили напитки, о которых много слышали. Женщины пригубили гостинец, ждали реакции мужчин.
- Мягкая, - с удивлением отметил Александр Владимирович. - Но никаких абрикосов не чувствуется, тот же самогон.- Ему хотелось поставить горделивую точку.
- Ох, крепкая! - тоже удивился Иоганн. - Как вы это пьёте? Сколько же тут градусов? - он помотал головой и закусил. Запить женщины не дали, смеясь объяснили, что будет хуже. И задал Александру вопрос, явно мучивший после рассказа латвийских гостей у него дома.- А как всё-таки ваш аппарат для продукции этого шнапса выглядит?
Отец увёл гостя в мастерскую, где хранились приспособления для самогоноварения, а до недавнего времени - прятались от милиции. "Почему?"- спросят мои юные друзья. А запрещено было гнать этот напиток! Коль интересно, посмотрите у того же Гайдая комедию "Самогонщики".
Иоганн вернулся молча, снова помотал головой и с чувством произнёс: " Вы - великий народ! Я про весь советский народ. Вы летаете в космос, а варите шнапс в тазике и с помощью..."- он изобразил рукой спираль. Слов у иностранного гостя не было в прямом смысле.
Сподра убрала закуски, подала горячее: отварной серый горох с жареным луком и кусочками шпика и шипящую ещё кровяную колбасу. Микроволновка пока стояла неприкаянно, грели в духовке, по старинке.
- Это ведь и немецкая народня кухня, верно?- спросила бабушка, хотя, нет. Когда она вот так по-королевски обводит рукой стол, изъясняясь на старом немецком, это мадам Паула. - Помнится, в тридцатые годы у нас в Лиепае и кровяную колбасу, и рульку под пиво наравне с латышами ели.
- Вы из Либау? - оживился Иоганн. - У нашей семьи была там фабрика по изготовлению белой жести и металлоконструкций, да...Я часто бывал и в Либау, и в Риге.
- A Вы не помните, как строились индустриальные комплексы Лиепаи? - помолчав, спросила вдруг Паула, будто себя вслух переспросила.
- Помню только, дедушка радовался, что главный архитектор Либау учился в Германии и им легко было договориться. Он же почти все крупные промышленные предприятия города спроектировал. Я уже застал эти краснокирпичные здания. - Иоганн тоже ушёл внутрь себя, в далёкую молодость. - А ярко помню необычное административное здание, такое праздничное...
- Стены в виде башен и пилястры коринфского ордера(6) ,- как не понятное никому заклинание, выговорила по-латышски Паула. Лайма с трудом эту абракадабру перевела, Иоганн закивал...
Домашние, притихшие и забытые, переглянулись встревоженно: устала бабушка, о чём это она...Паула лишь с досадой махнула в их сторону рукой:
- Это архитектурный стиль! Мой муж, а твой отец, Сподра, был помощником главного архитектора Лиепаи господина Берчи, оба считались чудаками, разрабатывая для фабрик и заводов невиданные проекты. Зато какая красота была в городе, работающем и на Россию, и на Запад. Вот запомнила...- и Паула отвернулась.
Сподра обняла маму, замолчали каждый о своём. Иоганн тоже вытер слёзы. Лайме так хотелось немедленно расспросить о своём дедушке, о той жизни, о которой она слыхом не слыхивала. Какое-то молчаливое соглашение царило в семье с её детства : никто не рассказывал о предках, кроме приговорного и не понятного для ребёнка "семья предателя". Hо никто ни о чём не вспоминал. Вслух, по крайней мере.
Отец, не выдержав этой сентиментальной паузы, вышел из комнаты, но появился с любимой гармонью. Обладая хорошим слухом, самоучкой научился играть и мог подобрать любую мелодию. Женщины напряглись: его любимые русские "Вологда" или "Огонёк" хороши были для семейных застолий, но не в этот момент. А Александр Владимирович, выдержав паузу, как истинный артист, заиграл нежный старинный латышский вальс "Липы в сумраке".( "Liepas satumst". Просто послушайте на Youtube , ребята. И проникнетесь ТЕМ временем...). Паула улыбнулась, Иоганн пригласил Сподру и галантно, как сейчас не танцуют, повёл даму в этой ностальгической немецко-латышской мелодии. Теперь Лайма встала рядом с отцом и тихонько выпевала вдруг всплывшие слова.
За этот вечер семья узнала о довоенном времени в Лиепае, Риге , о жизни другого поколения больше, чем каждый из них за всё время своей жизни. Александр Владимирович, относящийся к тёще и жене, как к отверженным советской властью, сейчас слушал людей, поживших в таких разных временах и в таких разных государствах!.. Он даже мысленно махал досадливо рукой уже непонятно на кого.
И эти двое, латышка и немец, чья молодость пришлась на тридцатые годы двадцатого века, вспоминали музыку, танцплощадки, модные магазины Лиепаи и Риги. Оба снова побывали в неповторимом измерении, когда всё ещё впереди и, конечно-конечно, только счастье.
Проводив Иоганна, обнимавшего уже всех и не находившего других слов, кроме "Я вас никогда не забуду", хозяева в молчаливом заговоре направились в комнату Паулы. Она вновь превратилась в знакомую бабушку, маму, тёщу, как актриса, сыгравшая свой бенефис. Последний бенефис. Лежала на кровати, но домашние сели вокруг и ждали. Сподра не выдержала:
- Мама, я столько лет не слышала о своём отце ничего , кроме как о гибели на фронте и что мы из-за него заклеймённые. - Она заплакала, напряжение этого вечера и тяжесть прожитого сказались.
- Тёщенька, хватит играть в молчанку. Как с немцем ,так разговорилась!- уже разошёлся обиженно Александр Владимирович. - Кстати, откуда немецкий?
Паула приподнялась на подушке и собралась с силами.
"Мы родом из Лиепаи, ещё называли Либава, хотя к году моего рождения пять лет как вышли из состава Российской империи. Дед твой, Сподра, был учителем французского и немецкого в городской гимназии, бабушка держала модный магазин. И сама шила, но больше из Европы женские наряды доставляли. Я с двумя сёстрами с детства и по-немецки, и по-русски говорила, как в любой интеллигентной семье. Матушка научила нас шить, вот откуда моё ремесло, которым до пенсии в ателье и держалась."
Лайма не выдержала, и так весь вечер вопросы и негодование копились.
- Ну хоть бы когда про историю рода упомянула. Или про моду того времени!- она тоже обиженно, как родители, готова была сыпать упрёками.
- Так ведь ты никогда и не спрашивала про молодость мою. - Укор был меткий, внучка опустила голову.
- Не перебивaйте меня, и так устала... Но образование мы получили хорошее, смогли тоже в гимназии работать, я рисование и латышский язык преподавала. Познакомилась с сыном папиного коллеги. Молодой архитектор, учился в Германии. Имел и диплом инженера -строителя, специалиста по строительству мостов. Какой дом построил твой отец для нас, Сподра! Но прожили мы в нём два года, пришла Советская власть, городские архитекторы были арестованы, как иностранные шпионы, ведь дипломы-то откуда! И моего Яниса арестовали, а тебе годика не было, из гимназии меня тоже уволили. Стали мы с мамой шить для жён русских товарищей, да, быстро привыкли к новому обращению. А работали мы у нас в доме, куда и все переехали. И понравился наш дом одной из клиенток, расспросила , кто проектировал и загорелась эта супруга и себе дом построить. Мы ночи не спали, уже известно было: коли жилплощадь приглянулась новым хозяевам,- можешь попрощаться. А обернулось чудесным спасением для Яниса: выпустили его, вот какова власть этих людей. Спроектировал он не дом, а дворец, с башенками да колоннами, да супруг испугался зависти сослуживцев, пришлось балясины да колонны убрать. Не успели ничего построить: война началась. Но пока Янис с домом работал, начальник стал его про мосты расспрашивать, Янис наброски свои показал, что-то нужно было им. На фронт Янис ушёл в составе Красной Армии как лейтенант инженерных войск, начальник тот штабным офицером оказался.
А в наш дом вселился военный чин уже германской власти, интеллигентный был господин, с нами по-немецки и по-латышски говорил. Что не помешало ему занять почти весь дом, а нам оставил две комнаты. Вестей от твоего отца, доченька, в оккупированном фашистами городе мы не могли получать. Деда твоего, как преподавателя языков, постоялец наш , да по сути - хозяин, к себе на службу определил: протоколировать допросы гражданского населения. Отец приходил домой с ввалившимися глазами, ничего не хотел говорить, только однажды заплакал: "Как он моего коллегу...перчаткой по лицу, а потом сбил с ног и..." Месяца сердце не выдержало нового "орднунга". Нам с мамой разрешили снова модный магазин открыть. Тех девушек и женщин, позволявших себе у нас новые наряды, нельзя судить: всем хотелось жить и жить красиво, особенно юным...
Детские вещи нам приносили, кто-то варенье из запасов довоенных принёс - как ребёнок радовался сладкому! Когда стали фашисты отступать, озверели, мы старались дома не бывать, у друзей ночевали. Как-то задержались мы со Сподрой, а мама с сёстрами не хотели людей смущать, с утра пораньше ушли. Бомбили и красные, и немцы...Как утихло, побежали мы домой, а вместо дома - воронка. Она, эта чёрная яма с горящими обломками, долго у меня вместо сердца дымилась. Прятались по подвалам, пока советская армия не пришла. Налаживали железнодорожное сообщение и с Россией, и на запад, начальнику железной дороги в Лиепае нужен был помощник со знаниями и латышского, и русского, и немецкого, меня порекомендовали мои ученики. При административном здании и комнату дали, днём с ребёнком сидела тоже моя бывшая ученица, так и продержались.
"Учительница, учительница!(7) " слышу крик уже со двора. Сразу про дочку подумалось. Топот, а я и встать не могу. Янис передо мной!
Няня наша со Сподрой на руках смеётся и плачет:" Ребята привели к нам, бродит вокруг вашего бывшего дома офицер и плачет, расспрашивает всех о судьбе семьи. Вот, живой!" У девочки тоже отец был на фронте, а Янис - как надежда на встречу.
Сутки пробыл твой отец с нами, Сподринь. В звании капитана так и служил при том начальнике в штабе, тот крепко держал вытащенного из тюрьмы инженера напоминаниями о своём благодетельстве. Янис принимал положение дел, как мы все принимали эти крутые горки смены властей и перемены в настроении. Смеялся, что своими знаниями немецкого языка, помогающими разобрать добытые документы по возведению понтонных переправ да ещё за какие-то инженерные идеи( не помню уже, да и не это было мне важно) выслужил начальству высокие награды.
Чудом для нас было, что мой сослуживец, из уважения к фронтовику, сам предложил на прощание всех нас сфотографировать. Одна-единственная карточка и осталась, где ты на коленях у отца. Больше мы с Янисом не встретились.
В апреле 45-го получила я извещение, что майор советской армии Янис Балтс при освобождении Вены пропал без вести. В списках погибших не значится. - Паула замолчала. Голос звучал и устало, и невнятно.
- А дальше что? Почему тогда - "предатель"? - одновременно заговорили притихшие слушатели, подавая чай и поправляя поудобней подушки. Только бы договорила!
- Что-что...жизнь была дальше. Для жён (не вдов), для детей и внуков тех, кто пропал на войне, это было подозрением, пропавший сдался в плен. Bы бы видели их в 50-е годы! Самих детей, их матерей не считали семьями ветеранов, осмеивали, они даже старались не выходить в День Победы на улицу. Во всей Прибалтике, где не у всех были хорошие отношения с советской властью, та же власть и подогревала враждебное настроение. Вспомнили арест Яниса до войны, наше с ним нерабочее происхождение, в школу на работу не взяли. Коллеги мои в ателье, вдовы в основном, ополчились против меня. Город маленький, вот и пошли круги по волне памяти людской: предатель, семья предателя. Когда Сподру в школе стали изводить, я будто проснулась : за что?! И женщин на работе поставила на место, и в школе с директором круто поговорила. Замолчали, но память на злобу у людей живучая, а дети от родителей перенимают...Жизнь.
Закрыв глаза, Паула дала понять, что вечер встречи с прошлым закончен.
Но для остальных эта встреча, соединившая времена, национальности, радость и грусть, перешла в Ночь Плача.
В гостинице не мог уснуть Иоганн, впервые прочувствовав необходимость алкоголя для самоуспокоения. Позвонил в аэропорт и перенёс дату вылета на день: он должен побывать в Либау. В первый и последний раз за полвека. Приняв это решение, ещё раз проживая удивительную эту встречу с чужими, но такими близкими людьми, уснул...
Александр Владимирович, поставив перед собой немецкий шнапс, играл на гармони и военные песни, и современные, русские и латышские, и столько в этом концерте на кухне было душевного надрыва...Смахивая слёзы, мотал головой и снова рвал гармонь и сердце.
Сподра в кровати, вытирая слёзы, под эту музыку видела, как в кино, свою прожитую жизнь. Почему-то было ощущение, что это и всё. Закончилось кино.
А Лайма остро осознала, что в их семье не умеют выражать свои чувства словами, объятиями. Вроде все друг для друга, и жалеют всех, а подойти и обнять ...нет, не получается! Глотая слёзы, подошла к отцу, постояла неприкаянно, прошла к маме, все в слезах. "А я-то о чём расплакалась? - пыталась, как всегда, самоиронией успокоить себя. - Остановилась понятная жизнь, всё снаружи вертится, не поспеть, а жизни нет. Где сил взять радоваться? Что делать-то?!"
Рига, 1999-й год.
Лайма ехала в трамвае с соседкой, дамой лет пятидесяти. В видавшей виды сумке с уже лохматыми ручками лежали полбуханки кисло-сладкого хлеба и что-то увесистое в полиэтиленовом застиранном пакете. (Нет, это не игра слов, юные друзья. С упаковочными материалами в стране была напряжёнка, и целлофановые кульки использовали до дыр). Мадам Сильвия сама похвасталась содержимым этого пакета:
- Из этой курочки я и бульон сварю, и тефтелей нажарю. Мне на четыре дня хватит! - мадам была в эйфории от редкого везения. Прилавки, некогда пустые, наполнялись дорогими деликатесами, рыбными и мясными. Лишь походив по нескольким магазинчикам и сравнивая цены, можно было найти обычную куру или кусок мяса без цветастых упаковок.
- Я на этом трамвае до Центрального вокзала доеду? - к ним обратился по-русски явно приезжий.
Мадам Сильвия замолчала на полуслове и, пробормотав по-латышски, что она не понимает по-русски, отвернулась к окну.
- Доедете через три остановки, - улыбнулась Лайма пассажиру и обратилась к поджавшей губы соседке :
- Нехорошо, если латышей будут считать негостеприимными.
Но мадам Сильвия, прижав к себе потрёпанную сумку и сама вся сжавшись, отрезала:
- Мы их не приглашали. Хватит, погостили!
Лайма вела курсы госязыка, то есть латышского, для взрослых и была членом комиссии, принимающей экзамены. Называлось это действо - СЕРТИФИКАЦИЯ. Без этого сертификата, заламинированного квадратика с указанием одной из трёх категорий знания языка, уже невозможно было работать в госучреждениях. Средства в бюджет нужны были постоянно и уполномоченные комиссии по госязыку (новые времена рождают новые портфели - это ещё Шариков Булгакова знал) имели право в любой торговой точке, в любом учреждении потребовать предъявить вышеозначенный сертификат. Неважо, что покупатель, клиент и обслуживающий персонал были русскими - будьте любезны общаться по-латышски!
Среди коллег Лаймы подобная категоричность часто перерастала в ханжество. "Как же это возможно жить в Латвии и не знать латышского? " - гневалась коллега из комиссии, составляющая акт о нарушениях закона о госязыке после "рейда" по магазинам и автозаправкам именитого грузина. Кавказцы шустро находили себе место под скупым прибалтийским солнцем. Естественно, у таких предпринимателей работали земляки, умеющие только здороваться по-латышски. Через некоторое время Лайма услышала эту песню о главном уже в примирительном тоне: "Подучить язык - дело времени. Главное - хозяин щедрый и налоги платит честно. Отчего же не помочь с оформлением бумаг." Латышская коллега накрыла "отходной" стол, приняв предложение о работе делопроизводителем от одного из грузин. Пили грузинское вино и пели латышские песни - закон жизни "овцы целы и волки сыты."
Бывшие офицеры бывшей советской армии, не имеющие возможности жить за пределами Латвии, те же кавказцы - предприниматели, учителя, служащие разных национальностей - это были теперь ученики Лаймы. Каждый жаловался на свою долю, учительница понимающе кивала и заставляла к экзамену наизусть вызубрить тему и отработанный диалог. Непедагогично, но жизнь заставит по своим законам выживать - так считала Лайма. Кто искренне хотел учиться, с тем от души занималась. Так складывалась репутация "человечной латышки", и номер её телефона передавали друг другу не латышские граждане свободной республики. A тот разговор с мадам Сильвией по поводу удачной охоты на продукты был в духе нового времени.
- Натурой расплачиваются? - язвил в начале новой карьеры муж Лаймы Георгий, бывший инженер сгинувшего вместе с географией СССР завода. - Идите, дети, мама вам поесть заработала! - юродствовал Георгий.
- Мама, почему папа так недоволен, когда ты продукты приносишь?- недоумевала старшая, девятилетняя Регина. Младшая Зоя только прижималась к маме: скучала, ведь работать приходилось допоздна с работающими же взрослыми учениками.
- Давай спокойно поужинаем, - примирительно звала Георгия Лайма, когда с девочками накрыли стол. Тот делал вид, будто не слышит. Регина звала отца повторно.
- Ну, что тут у вас? - Георгий оглядывал стол и всякий раз находил двусмысленные определения блюдам. На этот раз досталось адыгейскому сыру. -Аа, привет от щедрого грузина? А вино, что же, пожалел? Или преподавала плохо? - хватая со стола именно сыр с хлебом, руками подцепив котлету, убегал к телевизору. Язвительные замечания неслись, пока глава семейства не приступал к еде.
- Этот сыр, девочки, делают в плетёныx ивовыx корзинax. Они оставляют на сырных боках красивый кружевной узор. Затем содержимое корзин переворачивают и таким образом формируют сырную головку. В конце сыр посыпают солью. Это одновременно обеззараживает продукт. - Лайма отвлекала дочерей от неприглядной картины.
Голова болела и от усталости, и от сдерживаемого гнева на мужа: уже год, как ликвидировали его предприятие, попытки устроиться на работу заканчивались скандалом с работодателем со стороны Георгия. Привычка руководить плановым, но нeкапиталистическим предприятием и резкое отрицание новых требований времени усложняли жизнь не Георгию, а его семье.
Укладывая дочек, вместо традиционного чтения рассказывала про свою свадьбу. Поняла, что делает это для себя. Бабушка Паула обняла её тем утром, неожиданно спросила:
- Ты уверена, что хочешь замуж за Георгия?
- Ты что, бабуля! Свадьба же сегодня, гости созваны, - залепетала Лайма.
- При чём тут гости! Ты же не встречалась ни с кем, не погуляла вволю, сравнить не с кем. - Паула видела недоумение внучки, обняла её. - Храни тебя Бог, детка. Не теряй себя из-за семьи.
Тогда пожелание бабушки не было понятным, но за годы жизни с доминантным Георгием Лайма начала эти слова всей своей замученной душой понимать.
Когда девочки уснули, Лайма позвала мужа пройтись с ней до гаража. В яме под машиной хранились и консервы - припасы с огорода. Георгий побубнил, но Лайма уже оделась и ждала в прихожей, привыкла к его выходкам. Уже у гаражей, подальше от дома, Лайма подошла к Георгию, молча посмотрела в лицо: ничего не отозвалось в сердце.
- Что, не нравлюсь? Сравниваешь со своими богатенькими учениками? - Георгий сел на своего любимого конька.
- Ты мог бы быть и состоятельным, и уважаемым, Георгий. - Лайма не поддавалась на его провокационный тон, говорила твёрдо.
- Ну конечно, за что же меня уважать? - ухватился за слово неуютно себя чувствующий муж. - Да кто ты такая, чтобы нотации мне читать! - Георгий распалялся, стараясь прекратить не нужный ему серьёзный разговор.
Лайма почувствовала эту истерику. Подошла вплотную, так что мужу пришлось прислониться спиной к стене гаража.
- За последнюю неделю ты поскандалил с двумя владельцами автосервисов, где тебе предлагали достойную работу, - начала Лайма.
- Кого достойны эти ... автосервисы? Чтобы я, главный инженер, бандитам машины ремонтировал? - Грязная ругань полетела и в адрес несостоявшихся хозяев, и в адрес осмелившейся поучать его жены. Он кричал с таким возмущением, что взбаламутил весь долго сдерживаемый гнев жены.
- Для начала, господин главный инженер, примите душ и почистите зубы. Это про уважение. - Лайма презрительно отодвинулась. Когда же Георгий обиженно сделал шаг в сторону, схватила ниже пояса весьма чувствительно. Каждая попытка вырваться причиняла боль ему же. - Либо ты начинаешь работать, либо мы разводимся. Унижать себя я не позволю. И кормить здорового мужика - себя не уважать.
- Девочек я тебе не отдам! Ты их всё равно не воспитываешь, дура! Что с тебя взять, дочка алкоголика. - Oн выплёвывал слова с прищуренными глазами, с высокомерной усмешкой.
Лайма уже еле на ногах держалась от боли то ли физической, то ли душевной, накатывала чёрная злоба. Ударить побольнее, чтобы упал, выместить всю накопившуюся усталость...Нет. Закончить разговоp, пусть бессмысленный.
- Квартира моя, как знаешь, мне её бабушка купила, так что вольному воля. - Она отпустила, наконец, ошалевшего мужа. - Во что ты превратился, Георгий? В кого мы превратились? - последнее сказала уже вслед убегавшему мужу.
Посмотрела на тёмное небо: " Бабуля, я потерялась." Небо молчало. Отец умер до замужества Лаймы, в виноватости за свою неприспособленность к новым временам. Через год ушла Паула.
Следующая неделя была психологической пыткой для Лаймы. Муж обежал всех живущих в городе родственников и знакомых Лаймы, рассказывая о падшей жене, зарабатывающей самым древним способом, о пагубном примере для дочерей, и мало того, она же куском этого хлеба нас попрекает! Все слушатели этого концерта передавали выступления Георгия с одной интонацией: искреннее возмущение поведением Лаймы. Но мало кто пересказывал с сочувствием: желание верить в людскую низость живо вечно. Только интеллигентная душа, Александра Васильевна, смеялась над монологом доселе не виданного гостя: " Подумать только, пришёл мне глаза раскрыть на любимую ученицу,- смеялась она, передавая интонацию Георгия. - То сочинял про твою низкую социальную ответственность, то сбивался на свою высокую душу и инженерные знания, которые ты не ценишь и, подумать только, не желаешь содержать и разбиваешь семью." Со сплетнями Лайма привыкла сосуществовать, но мама после визитов тёток плакала, просила дочь "одуматься". Лайма перестала ходить к мамe: так не хватало поддержки! Но когда Георгий написал кляузу о низком моральном облике их сотрудницы в центральную языковую комиссию и Лайму попросили разрешить семейные неурядицы без вмешательства общественности, а вскоре в дом пришли из службы опеки над несовершеннолетними по "поступившему сигналу" о неблагополучной матери!..
Дочери были в гостях у соседки, разговор с чиновницей из опеки прошёл мирно, благо представшая картина маслом "праведный муж на диване" была болью и этой женщины. Tёмная копившаяся злоба вырвалась на буйную волю. Лайма била этого ставшим ненавистным мужчину каблуками, кулаками, книгами, и столько больной ярости было в этой всегда спокойной женщине, что Георгий нe сопротивлялся, только голову прикрывал, забился в угол дивана. Уставшая Лайма позвонила знакомому адвокату, попросила приехать, в его же присутствии собрала вещи уже бывшего мужа.
- Сука, детей я у тебя всё равно заберу , - подал, наконец, голос Георгий. Он стал осознавать конец привычного и уютного этапа жизни.
- Вы бы не угрожали супруге и не обзывали её, - спокойно сказал адвокат, стоя у выхода. Во время занятий латышским языком с Лаймой завидовал её мужу, а тут такой ...мезальянс! И как ей удавалось оставаться остроумной, терпеливой, всех поддерживающей?
Муж решил финальную арию исполнить:
- Аа! Своих кавалеров натравливаешь на законного мужа?- пальцем показывал на адвоката, а кричал в сторону дверей, за которыми затихла Лайма. Накопившуюся обиду за учительницу, за женщину адвокат направил на этот выставленный в лицо палец: схватил и повернул, противник присел с криком, но его уже выволокли вместе с чемоданом.
Георгий поселился у родителей, все силы направив на проклятья в адрес жены. Свекровь жалела сына, как все матери, попробовала "вернуть в семью" зарвавшуюся невестку через сватью. Визит имел прямое воздействие, но на Сподру.
- Да кто она такая, детей без отца оставлять! Наш Георгий - уважаемый человек! А его, как собаку, из дома выкинули! - в который раз вопила гостья. Сподра, морщась и от базарного тона, и от формулировок, словно в зеркале увидела абсурдность ситуации.
- Сватьюшка, уймись. Дома будешь голос демонстрировать. Уважать можно за дела, а делом в семье Лайма занимается. Девочками тоже, кстати. - Сподра повернулась к сватье спиной, прекращая воспитательную беседу. Когда же понеслись непереводимые ругательства, усмехнулась:
- Так вот от кого у зятя такой богатый словарный запас! Иди-ка сына и воспитывай,- выпроводила крикливую сватью. И поехала к внучкам, ругая себя за извечное потакание " а что люди скажут". A своим-то кто поможет?!
Cвёкор- сварщик молча привёл своего здорового и умного сына к себе на работу, где хватало заказов на садовые ограды, кованые решётки на балконы, оплата достойная.
- Достойная? - фыркнул Георгий, услышав ненавистное слово теперь от отца. - Это ты привык за всю жизнь с этим, - он брезгливо обвёл рукой лежащую груду металла,- а мне необходимо головой работать, всё в движение приводить.
- А себя ты не пробовал в движение привести, сын? - устало остановил кричащего Георгия отец. - Умом своим гордишься, а позволил себе на шею жене сесть. И больно упал с этой шеи, потому и ноешь. Я не мать, сопли тебе вытирать не буду.
Через несколько дней Георгия порезали в попойке, когда он попытался выстраивать иерархию по своим правилам. Вместо слов в этих компаниях применяли более ощутимое и непоправимое оружие.
Похороны, любопытствующие взгляды: плачет ли, убивается ли...Мать Георгия лежала в больнице с сердечным приступом, свёкор молча стоял рядом с Лаймой, мама взяла на себя организацию поминок.
Лайме нужно было думать о детях. Этот город выжал из неё всё, и для неё этап потери себя во благо семьи закончился. Всё знающие мужчины-предприниматели (тогда их называли "фирмачи") из её учеников перевезли её в Ригу, передали своим сородичам с наказом приглядывать, после так же с молчаливым пониманием перевезли мать.
Так Лайма оказалась в Риге. Только бы спрыгнуть с этой карусели, что забирает силы и время, а деньги смешные, но не до смеха. Как давний сон, вспоминала Лайма условия жизни в Германии, в Бельгии, в Дании, где побывала в командировках, работая на приснопамятном комбинате. Там КАЧЕСТВО жизни другое, этого словами не опишешь, вот и молчала дома Лайма. Мать и девочки чувствовали её отстранённость и ждали, когда сама расскажет: явно жди перемен.
Год спустя. Франкфурт.
Письмо Лаймы брату Егору.
Привет, дорогой братик!
Как хорошо, что ты ещё не привык на компьютере печатать, можем по старинке письма писать.
Снова благодарю тебя за знакомство со своим заказчиком - немцем! Получился семейный подряд: я переводила, ты заказ на новый дом на Лиелупе получил, а вместе мы так впечатлили Вольфганга, что он меня пригласил на работу во Франкфурт. Вольфганг разрекламировал честного и усердного подрядчика (это о тебе), и его друг тоже решил виллу в тихом месте на реке, рядом с морем построить. Эти рациональные жуки спели песенку про природу, воздух, но решающий фактор для них - дешевле в Европе, да на побережье , ничего нет! К слову, на мне тоже Вольфганг сначала решил сэкономить. Конечно, помог нам очень в оформлении бумаг и квартиру снять, и я так счастлива была получить зарплату - целая тысяча евро! Сходили с дочками в кафе отметить, а к концу месяца денег не хватает. Вывод сделала быстро : нужно спрашивать не о размере зарплаты в Европе, а о размерах квартплаты и ценах за электричество. Не буду называть свои расходы, ты маме проговоришься, и она не захочет нашу помощь принимать. На этот раз я твёрдо знала, что это мамино "как-нибудь" не для меня.
Да-да, ты уже выразил своё скептическое отношение к съёмной квартире. Это наш советский стереотип - "снимать квартиру", "мыкаться по съёмным углам". Здесь дома многоквартирные строят для сдачи внаём, как в дореволюционной России и в буржуазной Латвии, было понятие "доходный дом". Представляю, как ты усмехаешься: включилась учительская привычка пояснять. По работе в школе я скучаю, но, когда прихожу в школы к дочкам и вижу эту свободу поведения ( мы бы сказали: невоспитанность), понимаю, что это не для меня.
Но как-то набрались взрослые и дети наших сотрудников и их знакомых, желающих учить русский язык. Оплата позволяет нам в выходные попутешествовать, нам всё интересно! А рыцарские замки и тебе бы с Даниэлем понравились. Не путать с дворцом. Как можно было жить в этих каменных крепостях без отопления, без бани и спать на соломе? Мысли перескакивают, потому что впечатлений много!
Вернусь к опыту жизни, а точнее, к зарплате. Мой вклад в продвижение нашего оборудования (ну да, я тоже к фирме имею отношение) для сталелитейных заводов на Урале был отмечен руководством, но когда речь зашла об окладе и премиальных, проводивший совещание совладелец компании решил, что ослышался.
- Тысяча евро?- он укоризненно посмотрел на Вольфганга, тот покраснел (совесть всё же есть!). - Экономия немцев уже всему миру известна, но не на лояльных сотрудниках. - Помолчал, черкнул на листке цифру, показал мне и Вольфгангу.
Егорка , теперь я могу вас с мамой пригласить к нам в гости, билеты уже куплены!
Помню, как ты смеялся, что быстрее освоишь немецкий или английский, чем я технологии переработки отходов при производстве металла и всю соответствующую лексику. Не думаю, что ты учил языки, а вот мне пришлось позубрить технический немецкий да и английский заодно. Хотя моя работа сводится не к чистому переводу, в компании хватает специалистов. Мне отвели роль организатора поездок на Урал и ангела-хранителя во время командировок. Как ни странно, все переводы презентаций обеим сторонам понятны! А у меня даже голос дрожит от волнения, когда я не уверена в знаниях. Причём русские считают, что я - москвичка : "Язык у Вас очень правильный, интеллигентный".
Почему ангел-хранитель? Предостерегаю, как одеться зимой в командировку. Помню, рано утром у гостиницы в Челябинске выстроились мои немецкие инженеры, адвокаты, все в зимних штиблетах для европейской зимы. А метель с ночи не успокоилась, мороз минус 30, повязали господа головы шарфами, дрожат в фирменных курточках, смотрят жалобно - ну чисто пленные под Москвой! Нам работать несколько дней, пришлось шерстяные носки и варежки у бабушек накупить. В конце командировки веду всех в гастроном гостинцев домашним из России прикупить. Ходят , как мои дети в первые месяцы в супермаркете: " Was ist das? " Наша вековая традиция была обозвана гордо: способствование сплочению семьи и компании. А уж совместные ужины с российскими коллегами! После горилки и разносолов чопорные господа обходились без переводчика, мне оставалось присмотреть, чтобы закалённые русские мужики не переусердствовали с подливаниями. Смейся-смейся, помню, как ты Вольфганга в баню водил с целью продемонстрировать суть нашей бани. Заказ на баню ты получил, но хватило одного урока. И на Урале Вольфганг купил разных веников на рынке, с авторитетным видом знатока поясняя немцам их назначение. Егор, ты предостереги его всё же от можжевелового веничка!
Моя работа - переводить недосказанное, чаще - как дать на лапки. Лапок этих много, но пока я и сама научилась слышать это невысказанное, так и ходили из кабинета в кабинет. Подробности - не в письме...
Вот так, братик, жизнь нас школит. На быстрый ответ не надеюсь, скорее твой Даниэль сестрёнкам напишет. Обнимаю.
Лайма
Зоя пишет кузену Даниэлю
Здравствуй, Даник!
У нас тоже в классе есть мальчик Даниель, но его сокращённо зовут Дани. Сейчас хожу в школу с радостью, а в первый день были как в зоопарке. Поставили меня перед классом и все подходят, называют имена, а я плакать хочу. Хорошо, мама сидела в классе. Весь первый год со мной занималась вторая учительница, слова учили новые. Подведёт к окну, показывает на небо , солнце и называет, я повторяю. Потом подведёт меня к столу, показывает на него, в стол, слева - справа стола и снова хором говорим. Некоторые мальчишки пальцами тычут, я чуть не плачу, но были и вежливые ребята. По математике я показала себя лучше всех и так радостно было слышать похвалу от педагогов. Мама занимается со мной русским языком, это письмо она немного поправила. Теперь могу писать письма.
У нас в классе для всех есть урок своей религии, меня записали на русский ортодокс. Это так по-немецки называется. Приходит учитель из церкви и рассказывает как себя надо правильно вести и какие есть праздники. А на Пасху здесь детям подарки дарят! И в конце учебного года тоже. Нам мама ничего не дарила, но недавно купили компьютер. Регина научила меня найти интересное.
Мне очень нравится по выходным ездить с Региной и мамой старинные крепости смотреть и в термы. Это разные бассейны и водные горки, а вода целебная. Мама говорит вы скоро приедете, я всё тебе покажу.
До свидания! Зоя
Лайма больше переживала за старшую, Регину. В Латвии окончила с серебряной медалью девятый класс, была поющей и танцующей душой компаний и школьных вечеров. Когда Лайма сама ходила накануне учебного года по гимназиям Франкфурта, получила новый урок западной жизни: в школы запись идёт в феврале предыдущего года. Отступать было некуда, Лайма терпеливо объяснила ситуацию с переездом; то ли название компании, где она работала, возымело действие, то ли аттестат о среднем образовании с хорошими оценками, но Регину записали в гимназию. Да, приняли, но с непререкаемым видом : на два(два!) класса ниже. " У нас программа идёт с опережением по сравнению с ..., - замялась уверенная директриса, - с другими странами. И язык будет время подучить, если девочка собирается в университет."
Время и правда пошло на пользу немецкому языку. Привычных внеклассных мероприятий, где дочки могли бы показать свои таланты, здесь нет. Кроме рождественского концерта, на который отбирают по своему усмотрению "артистов". Зое в первый год дали махонькую роль в спектакле, учили слова всей семьёй. Подошла долгожданная минута на сцене...и её слова бойко произнесла другая девочка! Зоя заплакала, зрители ничего не заметили, а учительница после концерта примирительно похлопала Лайму по плечу: "Да, мы готовили замену на всякий случай, ваша Зоя очень стеснительная. На следующий год непременно покажет себя!" И повернулась к восторженным родителям.
Этот снисходительный жест (похлопывание по плечу или просто бодрое начальственное "Weiter so!"- "дальше в том же духе") выводил Лайму из себя. Она научилась обрывать и этот жест, и снисходительное обращение просто взглядом, но не оборвёшь своё положение в этой иерархии. Выше и лучше на Западе все СВОИ и всё СВОЁ!
На том же рождественском концерте Лайма удивилась сначала неподдельному волнению родителей, родственников в зале, многие снимали на видеокамеры. А как аплодировали, как в ажиотаже обсуждали выступления своих чад! Удивлялась Лайма больше отсутствию какого-либо детского таланта, артистичности : заучено, худо-бедно спето или продекламировано, но у нас в детском саду детки живее выступают! Тут Лайма позволила себе запретное " у нас, дома". При всей педагогической снисходительности Лайме трудно было скрыть чувство неловкости за всех выступающих: ни техники, ни чувства ритма...А какой восторг у зрителей!
Через год отдала обеих дочерей в музыкальную школу на фортепиано. Регина уже года три занималась в Латвии и теперь недоумевала по поводу отсутствия каких-либо требований. На рождественском концерте этих "музыкантов" закрепилось мнение, что Гайдны, Бахи и Моцарты рождаются крайне редко. Или их время в современной Германии закончилось?..
Бесталанные не способны ни научить, ни раскрыть талант - был сделан жёсткий вывод и недешёвые опыты с музыкальной школой были прекращены. Познакомившись с эмигрантами из Союза, Лайма не раз подвергалась родительской экзекуции - смотреть видео с какого-либо балетного или танцевального выступления деток. Тут уже Лайма хохотала вместе с отцами этих бедолаг, обижая мамочек: такие деньги за костюмы отданы, такой именитый учитель обучал! Толпа ребят, одетых в балетные пачки или танцевальные трико , с непременными блёстками, металась по сцене , опережая музыку, выясняя отношения друг с другом, сталкиваясь, - лишь бы быстрее закончить уже концерт!
"Нет, оказывается, и материал должен быть благодатным", - пожалела коллег-преподавателей Лайма.
Регина рассказывает на вечере встречи выпускников в своей латышской школе много лет спустя
Мой первый страх по поводу того, что меня "понизили" на 2 года u я буду в классе самая старшая , развеялся в первый же день. Были и одноклассники старше меня, потому что где-то оставались на второй год. Одноклассники меня хорошо приняли. Хоть и были в классе "иностранцы", но они родились и выросли в Австрии, а я воспринималась, как что-то "экзотичное". Не было ещё такого наплыва беженцев. Девочки (в том числе и австрийки) старались мне помогать, объяснять, что не поняла. Но в первые полгода языковой барьер был большой проблемой, общалась в основном на английском. Я брала русско-немецкий словарь с собой в школу, он всегда лежал у меня на парте, класс и учителя к этому привыкли. но многих слов не могла найти, потому что они говорили на диалекте. С учителями было сложнее, потому что они не знали, что со мной делать и как меня оценивать. На согласование директрисы не оценивать меня в первом семестре, потому что я числилась как "au;erordentliche Sch;lerin"- "чрезвычайная ученица", никто не обращал внимание и оценивали меня как всех. Поэтому мой первый табель был плохой, за что мне было очень стыдно и грустно. Я ведь не привыкла к плохим оценкам в Латвии, поэтому не знала как реагировать и принимала это "поражение" очень лично и близко к сердцу. Зубрила много (тоже латвийская закалка), учила язык по фильмам и через полгода могла уже более - менее свободно вести диалог и отвечать перед классом. Английский и латинский шли у меня отлично, к 12 классу и немецкий вывела на "gut".Смешно было для себя, что в первые два года я была в отличниках по математике, чего в Латвии никогда не было! Bсегда алгебра с геометрией шли с напрягом. А тут как таковой геометрии как предмета вообще нету. какие-то темы затронуты, но они все входят в предмет "Mathematik". И так как меня понизuли на два года, всё для меня было знакомо и я даже помогала своим подружкам готовиться к контрольным. С физикой и химией было хуже, они мне на всех языках с трудом давались .
Я долго не могла привыкнуть к отсутствию дисциплины как таковой. И что касается внешнего облика, одежды, и что сидят в коридоре на полу, что дискутируют с учителем. Не зная подобного, пребывала в шокe, а больше всего удивляло, что никто их за это не ругал и всё намного проще учителями воспринималось, чем в Латвии. Линеек тут тоже нет, на которых перед всей школой будут кого-то отчитывать. Меня смущала такая непринуждённость и беззаботность, но иногда я им завидовала. С учителем спорит, приходит с опозданием, домашние не делает, а оценки хорошие. А я не сплю ночами, а оценки плохие. Для меня тогда оценки были важнее, я по-другому не умела. Удивлялась, когда меня звали после школы посидеть в кафе, сходить вместе в торговый центр или к кому-то в гости. Я всегда спешила домой, чтобы делать уроки.. Когда годы прошли, жалею, что в социальном плане там много упустила.
В диковинку было, что у всех в классе есть мобильный телефон. Они у нас в Латвии только - только начали появляться. И компьютеры были у всех, кроме меня. Поэтому я жутко боялась урока информатики. В Латвии у меня информатика была 2 раза в неделю и кроме логоритмов мы ничего не учили. А тут нужно было делать задания в Word, Power Point и Exel, искать информацию в интернете.. Я чувствовала себя инопланетянином, но лишний раз переспросить стеснялась. Соседка по парте в первый год все задания делала за меня. А когда у меня появился свой компьютер, начала тренироваться дома. Но всегда был страх и паника, когда "не туда нажала".
Не знала, что еду с собой надо брать, привыкла к столовым. Удивлялась, что некоторые каждый день покупают бутерброды в буфете. Потом брала бутерброды из дома, но стеснялась их в классе есть. Было просто непривычно и иногда жалко тратить на еду время, потому что я готовилась к следующему уроку и повторяла домашнее задание .
Странно было, что нет дневников, куда оценки ставят, и журналов классных с оценками не было. Оценки выводились в основном из двух контрольных в семестр + Mitarbeit (работа на уроке). Мне это тоже казалось несерьёзным.
Как я плакала, когда узнала, что по субботам надо учиться! Я и так стараюсь, так тут ещё и в субботу в школу, не отдохнуть. В воскресенье тоже не до отдыха, потому что мучилась с уроками. Следующий шок был, когда в июне тоже надо было в школу и всего лишь два месяца летних каникул!
Про зубрёжку и уроки допоздна.. и к чему это приводит.. Мой переломный момент случился, когда я подавала документы в университет. Я такая вся гордая, что старалась столько лет, выучила язык с нуля, окончила гимназию, оценки хорошие, чтобы поступить вo Франкфуртский университет имени Гёте. Сижу у администратора, сдаю свой аттестат с оценками. Она две секунды посмотрела на него: "Keine F;nfer, OK", (пятёрок нет),- положила его в папку и попросила мой паспорт и прописку . И даёт мне студенческий билет и целую сумку со всякими инфо-брошюрами и говорит "fertig. Herzlich willkommen". ( готово! Добро пожаловать.) И я подумала тогда - и всё? Pади этого я столько нервов потратила, ночей не спала, училась со страшными мигренями, чтобы "оценки были хорошие". A она на них даже и не посмотрела. Досадно было, что поступили- то все, и те , которые менее старались. Часто потом думала, что зря столько нервов потратила, не оценки главное, лучше бы действительно почаще с девочками в кафе посидела. Но вот такая она, наверно, советская закалка...
Видела недоумение на ваших лицах по поводу второгодников в гимназии. Мы так и не привыкли к такому обычному на Западе делу, как "повторить класс", так это переводится и так именно воспринимается. И первый класс повторяют, и последний, и так серьёзно обсуждается, что вот, мол, не усвоил, повторю-ка. Зазорного в этом нет абсолютно ничего, что уж говорить про студенческие годы.
Ты напишешь...
Пришла пора Лайме признаться самой себе, что хочет создавать свою литературу, свои миры. Ведь пишет же она эссе и дипломные работы для студентов за плату! И плата эта не соизмерима с вложенными в работы временем и творческими находками. А её дневник! Он давно расцвёл идеями для книг, словесными искрами. Был ещё долг памяти: перед Паулой, перед её дедом, перед матерью, наконец, перед Иоганном. Прилетел на похороны Паулы, как давнего своего друга. Как трогательно прощался этот поживший человек со своей молодостью! На поминках не попросил, а предрёк Лайме:" Ты напишешь об этом!" Позже, уже живя в Германии, Лайма навестила ослабевшего Иоганна и он на прощание сказал :" Нынешнее поколение не знает ничего о жизни простых людей лет семьдесят назад: как любили, работали и отчего расставались. Напишешь, девочка? " Закивала согласно, слёзы не давали говорить. Пришло время рассказать, Лайма.
Пока Лайма не осмелилась никому сказать о своих планах, указав причину ухода из концерна - посвятить себя только преподаванию частным образом.
- Вам плохо у нас? - закономерный вопрос от герра Лютнера.
- Благодарю Вас за всё, но мне нужно развивать себя дальше, а это возможно в преподавании, в моей специальности учителя, - Лайма приготовила ответ.
- Вы не должны так говорить! - знакомый припев уже разозлил . - Развитие наших сотрудников в интересах же компании. - Дальше шеф не мог сразу придумать , а какое именно направление могло бы быть предложено сотруднице.
Подошедший Вольфганг, хотя и знал уже о планах Лаймы, подлил масла в огонь обиды: " У нас своих педагогов много безработных. Сегодня уроки есть, завтра нет, а у нас стабильность, подумайте". Обдуманно или не осознавая, он только подхлестнул желание закрыть эту дверь.
Для девочек изменилось только одно: мама теперь всегда работала дома, вечером уроки с детьми и взрослыми, днём пишет заказные работы, а пожелав спокойной ночи, полулёжа в постели строчит что-то. Лайма слышала, как в разговоре с бабушкой по телефону они говорили:" Уроки, да. И пишет что-то. Нет, не только на заказ." Между собой сёстры тоже обменивались мнением:" Всё строчит" . И было в этой констатации факта пренебрежение, что ли.
До выхода этого "шедевра" была только вера в свою звезду, которая, как солнце, то закрывалась тучами сомнений, то вновь сияла. " Я буду писателем!", -повторяла себе Лайма, ожидая уже полгода ответа из редакции и убеждая раскрученного литагента помочь ей. Уставшая от "талантов" агент Яна ошалела от амбициозного напора, нет, от уверенности Лаймы в успехе своей книги. Она и сама, как читатель, искренне отметила в своём отзыве: "Я прочла "Жили-были", прочла быстро, от начала до конца - и отнюдь не потому, что вещь небольшая, Вы действительно очень хорошо пишете, точно, ёмко, сбалансированнo ". А дальше мнение знатока вкусов редакторов: тема приелась, у каждой семьи есть подобная история, читателям хочется про "сейчас" и лучше бы остросюжетно... Взялась разослать знакомым редакторам.
И началась мучительнейшая эпоха ожидания. Уроки спасали от разрушительных мыслей, а чтобы не заниматься самоедством, Лайма начала вторую повесть "Вау! или Что вы говорите!"- ироничное подведение печальных итогов американизации русского языка. Фрагменты давала читать своим русским ученикам , которые, в свою очередь, для Лаймы и были источником новых познаний в языке. Читали, смеялись, говорили:"Круто! Жесть!" Из уст этих детей-космополитов это была высшая оценка.
Уже не было проблем напечатать книгу за свой счёт, подобных издательств было на любой кошелёк. Но что-то останавливало Лайму, её внутренний двигатель упрямо молчал, а Яна подтвердила сомнения: "Самиздат закроет двери в мир ЛИТЕРАТУРЫ навсегда!". Горько было осознавать, что стать знаменитой ей доведётся лишь как самому возрастному начинающему писателю. Время уходило.
Pасходились, как круги по воде, слухи о толковой преподавательнице русского языка для бизнеса. Школа предпринимательской жизни стала приносить материальную пользу педагогу. Ещё бы! Лайма умела выстроить ситуацию, какую ни в одном учебнике не встретишь, и словарный запас её взрослых немецкоговорящих учеников пополнялся не всегда литературными терминами.
Для отработки перевода стала использовать фрагменты своей повести, и снова пошла общечеловеческая история, но с противоположной для западных людей стороны. Лайма привыкла, что порой ее ученики приводят познакомиться потенциальных новых клиентов. На этот урок постоянный уже ученик Матиас, юрист, сопровождающий сделки c русскоязычными предпринимателями, приехал не один. Поздоровавшись, протянул визитку : редактор крупного немецкого издательства Бернд Нойман. Он без предисловий достал знакомый листок и старые исчерканные распечатки с предыдущих уроков с Матиасом:
- Что это за произведения? В интернете я их не нашёл.
Лайма словно заразилась волнением собеседника, коротко ответила:
- Мои. Пишу для себя.
- Ну нет, фрау Дравниек (фамилия Лаймы после развода осталась по мужу ). Это же чудо просто, что Матиас решил показать мне некоторые латышские слова и пояснить сходство с немецким! Я всегда любознателен к новым текстам и новым языкам .
- Редакторы журналов, в которые я разослала свои повести, не проявили такой любознательности. Или не показывают своего восторга. - Лайма пыталась пошутить, но никто не улыбался.
- Матиас перевёл нам с женой все эти фрагменты, и жена рыдала. А я, хоть абсолютно несентиментальный, не мог уснуть. - Герр Нойман и сейчас удивлялся не свойственному ему волнению. И это было не только профессиональное чутьё на богатый улов. Но к делу!
Бернд попросил не подписывать в ближайшее время контрактов, а он не сомневается, что предложения будут. У них в редакции есть литературный переводчик, и если фрау Дравниек не против...Нет, она не была против. Матиас настоял на подписании бумаги, оговаривающей, что тексты будут только переведены до последующего соглашения с автором. Пришла его очередь опекать своего преподавателя, а отныне - клиента на писательском поприще. Господин Нойман рассыпался в похвалах автору и самому себе за интуицию и убежал, оставив Лайму с таким же желанием бежать, с радостью от движения вперёд. А точнее, продолжить писать. Госпожа автор, гмм.
После ухода приятеля Матиас ещё раз в лицах по-русски изобразил, как он читал отрывки и как женa Бернда всхлипывала , a Бернд сделал вывод :" Если ты плачешь - это хорошая книга". А он, Матиас, к стыду своему, никогда не поинтересовался, откуда эти тексты, только переводил. "Ну, фрау Лайма, если бы я знал, что Вы ещё и талантливый писатель!.." И писатель, гмм... Лайма пока не примерила эти вымечтанные звания на себя.
Вена, 1945 год
Медаль "За отвагу" и орден Отечественной войны - с этими наградами подходил майор Янис Балтc, или по-русски, Иван Августович, к Вене. То ли молитвы жены берегли его, то ли ожесточённость, от которой и смертельная пуля отскакивала. Как все, ненавидел фашистов, столько горя несущих. Но и зрела в сердце злая безысходность: после победы где его место? Не давал Янису его командир забыть ни арест, ни " не наше происхождение". Получая за успешно проведённые операции ордена и повышение в званиях, начальник штаба Сомов не забывал и о прямом авторе всех операций: налаживаниe переправ, а в Кёнигсберге и строительство узкоколейки для продвижения современной артиллерии . А когда награда и звание доходили до Яниса, Сомов вручал их со словами: " Где бы ты был, Иван Августович, без меня".
Первые три года войны, до Сталинграда, слились для Яниса в сплошной чёрный костёр, сжигавший людей и землю. И освободить эту землю от нечисти, уничтожающей и настоящее, и будущее, было целью, за которую он держался. Как хлеборобы оплакивали погибший урожай, так архитектор в Янисе оплакивал превращённые в руины здания. Как-то в присутствии Сомова утешал себя вслух:
- Эх, будет нам что после победы что строить. Такую красоту возведём!
- Ты мне дом ещё должен построить. До войны не успели, а теперь, как сам говоришь, ещё краше возведёшь.
Ни в голосе, ни в глазах командира Янис не нашёл шутки. Стараясь об этой перспективе сейчас не думать, Балтс впредь остерегался в чьём-либо присутствии восхищаться архитектурными достопримечательностями. А их на европейской территории было всё больше, словно учебник по архитектуре листаешь, только изуродованный злой рукой.
В Кёнигсбергской крепости, отвлекая измочаленных боями солдат, не удержался, будто экскурсию по фортификационным средневековым укреплениям провёл. Солдаты заслушались, перевели дух, но когда Иван Августович стал было называть имена каждого форта, а в основном в честь немецких монархов, кто-то злобно перебил:" Ничего, немчуру эту сотрём с лица земли, нашими именами назовём". Янис осёкся, но перевёл речь на русского царя. Mолодой Пётр I активно брал на заметку немецкие военно-градостроительные решения, и по примеру расположения перед речным входом в город крепости Фридрихсбург впоследствии государь заложил Кронштадт перед новой российской столицей.
Кольцевая система фортов, расположенных на подступах к городу, сохранилась в целости, и сыграла свою роль при взятии Кёнигсберга Красной Армией.
После штурма Кёнигсберга в апрельские дни 1945-го солдаты часто просили в минуту передышки рассказать "что-нибудь занятное". Янис Балтс с искренним восхищением пересказывал истории крепостей, городов и мостов, возле которых в тот момент находились (чаще, возле их развалин). И довосхищался: командир устроил такой разнос за пропаганду вражеского строя! После официальных клише "саботаж", "провокация", "статья" пошёл русский мат, а в конце припечатал: " Ну гляди у меня, майор Красной армии Балтс, и награды не спасут - превратишься в заключённого". Впереди была Австрия, Дунай - и без знаний такого инженера, как Янис Балтс, Сомову не видать наград, что и спасло тогда.
Все мосты через Дунай в районе Вены были взорваны, кроме Имперского моста (Райхсбрюке). Он связывал немецкую группировку в восточной части Вены с западной. При этом мост был заминирован и подготовлен к взрыву. Уничтожение моста означало остановку продвижения советских войск.
- Наконец, дело тебе по вкусу: не взрывать, а спасать мост. - Не мог не уколоть начштаба Сомов. Но столько прошли вместе, до логова фашистов, можно сказать, довоевали бок о бок, сбавил тон, пожал руку Янису. - Не подведи, Иван Августович.
- Не подведу, Трофим Петрович, - так же взволнованно ответил Янис.
Обнялись впервые за эти годы. Не до лишних слов!..
Волновался он не только по поводу воистину судьбоносной задачи. Операция была крайне сложной — катера с десантом на борту должны были на протяжении нескольких километров прорываться к месту высадки по реке, оба берега которой заняты противником. Фашистские войска находились в укреплённых зданиях и бетонных дотах, c большим количеством танков, артиллерии.
Голову занимала цель и историческая задача по разминированию Райхсбрюке, ответственность за людей, с которыми уже сроднились, а в груди стучало юношеское волнение. Ведь сюда приезжали студентами познакомиться с Отто Вагнером (8), с инженерами вот этих самых мостов! "Инженерной стороной дела заведовали архитекторы Зигфрид Тайс и Ганс Якш". Янис будто себе экзамен сдавал, вспоминая имена своих кумиров. Сколько же было счастья от востребованности строительства и зданий, и мостов после Первой мировой войны, сколько амбиций бушевало в студентах! Kак не прочувствовать было атмосферу венских кофеен! И австрийское пиво в пивных сравнивали с баварским и латвийским, будто судьбы народов решали! Но главное: архитектура! Как кружилась голова от увиденного, рукотворного до них и сколько виделось возможностей для молодых!
Солдаты, уставшие и сосредоточенные, вертели головами : весна чувствовалась в воздухе над Дунаем, а какие невиданные по берегам здания! Вот освободим и эту столицу и погуляем! Додумать и домечтать не пришлось: с берега накрыл шквальный огонь, ведь продвигались днём.
Очнулся Янис на берегу, огляделся: своих не видно, только голоса то ли далеко, то ли слышит плохо, голова гудит. Куда ползти? Услышал и немецкий язык, детский зовущий голос: "Hilfe!“
Повернул голову: чёрная яма от взрыва. Помотал головой, прогоняя гул в ушах или морок. Где-то была уже в его жизни такая страшная могила, над которой он стоял потерянно. Тогда он никому уже не смог помочь, но оставлять в сердце ещё одну незаживающую воронку Янис не мог. Он видел моментами детскую ручку у края ямы, наверное, ребёнок пытался выбраться. В голове всё перемешалось: его дочь Сподра зовёт на помощь, он обещал вернуться и вернуть семье счастливую жизнь. "Иван Августович!"- звал его кто-то по-русски, а он пополз в другую сторону, где уже не звал на помощь, а тихо плакал ребёнок.
Подполз: внизу, примерно метра полтора глубины, лежит вниз лицом пожилой мужчина, а рядом поскуливает девочка лет пяти- шести. Плакать, видно, сил уже не было. Янис оценил свои силы: что-то с ногой не так, если спрыгнет вниз, не выберется. Позвал девочку, она сразу вскочила на ноги, потянулась руками к спасителю. Янис спросил её имя, чтобы девочка успокоилась, и кто это с ней.
- Я Лиза, а там мой дедушка. Я побежала к Донау, хотела кораблик пустить, дедушка не успевал за мной...Потом стреляли и грохнуло, я обернулась, а деда не было. Я нашла его тут и спрыгнула в яму, чтобы помочь, но он не встаёт. - Бойко тараторила девочка, не выпуская руку деда, а в другой держала измятый бумажный кораблик. " Не добрался до моря кораблик",- почему-то промелькнуло у Яниса. Красноармейская форма ребёнка не смущала, ведь солдат говорил по-немецки.
- Лиза, похлопай деда по ушам,- придумал Янис. Девочка восприняла задание, как игру, и принялась хлопать-щекотать деда в уши. Тот зашевелился, повернул голову, девочка затараторила и про кораблик, и просила простить её, и про спасителя. Пожилой мужчина приподнялся, сел, увидев советского офицера, запоздало прижал к себе внучку.
Янис попросил его не тратить время, а подсадить внучку, а затем пытаться с его помощью выбраться отсюда. Весь в грязи и песке, тот похлопал рукой вокруг себя, вытащил нечто, бывшее шляпой, попытался её на голову надеть, только глаза песком засыпал.
- Дедушка, ну же, вставай, помоги мне,- теребила Лиза растерявшегося деда. Наконец, девочка была вытащена. Янис велел ей не вставать в полный рост, лежать рядом.
- Волфганг Райндорф, - старомодно и абсолютно неуместно представился мужчина, снова приподняв пострадавшую шляпу на голове. Он топтался на дне воронки, не понимая, что ему делать. Янис вместе с Лизой руководили буквально пошагово движениями старика.
- Господин офицер, русские уже заняли Вену, пока мы тут ...застряли? - Ещё раз попытался поклониться, но лёжа это получилось комично, спасённый серьёзно смотрел на Яниса. Ответить не успел: взрывы, выстрелы, взметнулось вверх песком и обломками...
После жестокого боя советские войска вышли к мосту, разрезав восточную группировку врага, а сапёры разминировали мост. Этот момент боя стал переломным в штурме Вены. В ночь на 14 апреля Вена была полностью освобождена. В результате мост был переименован в мост Красной Армии (Br;cke der Roten Armee).
А майор советской армии Иван Августович Балтс был объявлен пропавшим без вести. "Не доплыл кораблик до моря"...
Франкфуртская международная книжная ярмарка
Первые книги вышли на немецком языке, затем на русском и латышском. На латышский Лайма перевела свою первую повесть "Жили-были" сама. Для мамы.
Когда под контролем верного консультанта Матиаса были оформлены документы на печать первых повестей, когда в руках держала сигнальный экземпляр и писательница Лайма Балтс улыбалась своей фотографии на обратной стороне обложки, и хотелось то разглядывать книгу, то прижимать её к сердцу, позвонил брат :" У матери инсульт". Брат с сестрой взяли всё на себя: мать не признавала посторонних, только на приходящего физиотерапевта реагировала. Они измучились и физически, и морально, и всякий переживший подобное может свою инструкцию написать. Инструкцию "Как не попасть под влияние заболевших близких". Неуместно было говорить сейчас о книге с мамой: как все тяжело больные, она злилась на весь мир за свою беспомощность. Поделилась с братом: " Я книгу про нашу жизнь решила написать" в надежде отвлечь его от тягостных забот, но он как-то отмахнулся: "Тут тебе не книги писать". Привезённая с собой книга, выстраданная и получившая хвалебные отзывы от посторонних людей, в своей семье не нужна была никому. Не пришло её время. Так и пролежала в чемодане.
Книгу "Вау!или Что вы говорите?" Лайма посвятила своей учительнице Александре Васильевне, но книга вышла уже после её ухода. Ушло время... Несколько экземпляров Лайма отдала в свою школьную библиотеку.
Дочери облегчённо вздохнули: по вечерам их гостиная впервые после покупки этой квартиры была в их распоряжении. Как и мама. Но Лайма в очередной раз убедилась, что всему своё время: у девочек свои друзья, своё личное пространство, они привыкли проводить вечера без мамы. Повесть читали ещё в рукописи, Лайме было важно мнение её детей.
- Даже трудно поверить, что это твой язык. Ты же с нами так не говоришь. Прабабушка очень лирично показана.- Регина ещё прошлась по знакомым ей персонажам.
- Мне трудно читать по-русски,- призналась Зоя. - Предложения такие длинные! Но история грустная.
Лайма хотела обсудить с ними её самые выстраданные главы, но не увидела готовности дочерей поговорить. Первые экземпляры книги были вручены Регине и Зое с сердечными надписями, ведь они вместе прожили этот этап новой жизни. Регина к этому времени переселилась к другу, а в комнате Зои книга была поставлена на полку. Лайма ревниво отметила: нечитанной.
Но на франкфуртскую международную ярмарку девочки привели своих друзей и с гордостью подвели их к стенду писательницы Лаймы Балтс. Да, это была не их обыденная мама, хоть и обняла дочерей. В элегантном платье с любимым янтарным ожерельем, на каблуках, среди книг на русском и немецком, улыбающаяся и подписывающая свои книги - это была другая Лайма. По лицу Лаймы никогда нельзя было прочесть её состояние, а в эти дни работы на международной, часто ею посещаемой, ярмарке это внешнее хладнокровие помогало. Хотелось обнимать дочерей, первых покупателей: это я! Я смогла, Паула, дед, Иоганн, смотрите! На третий день ярмарки было заявлено участие Лаймы в презентации своих книг и в дискуссии об историческом и культурном аспекте отношений Прибалтики и Германии. Если в дискуссии будут участвовать несколько человек от издательства, то сама презентация вызывала только страх. Кто придёт послушать неизвестного автора? Лайма боялась отчаянно и попросила дочек найти время поддержать её. Хоть так стыдно не будет! Они пришли на этот раз без друзей. И Вольфганг, и герр Лютнер, и бывшие коллеги с семьями! И несколько учеников, как русских школьников с родителями (не каждый день знакомый писатель выступает!), так и немецкие предприниматели. Сказался выходной день - воскресенье. Задавали вопросы, просили автограф. Первая в жизни писателя очередь за автографами! В тот момент Лайма сосредоточилась на добром слове каждому, а на сделанном Региной видео дома отмечала уже критично своё выражение лица и ...в общем, нашла , над чем поработать. Тут же иронизировала над собой: " Если подобные встречи с читателями у тебя ещё будут!" Вольфганг упрекнул, что Лайма зазналась и, если бы не приглашение от дочери, они бы не узнали о рождении писателя в их фирме. Лайма постеснялась звонить Вольфгангу, боясь насмешек. А было только уважение к осязаемому плоду труда, и Лайма успокоилась в кругу этих благожелательно настроенных людей.
По окончании мероприятий господин Бернд подвёл к Лайме представительного мужчину, уже держащего в руках её книгу.
- Это мой коллега из Вены герр Райндорф.
- Янис Райндорф,- добавил подошедший и поклонился. По сравнению с Берндом он выглядел несколько чопорно, как выглядят австрийцы благородного рода. - Фамилия Балтс в Прибалтике распространённая? Я уже её слышал.
- Не редкость. Но, как Вы знаете, это мой псевдоним. В честь бабушки и деда по материнской линии. - Лайма привыкла к этому вопросу.
Показал на книгу:
- В первой своей книге Вы писали о своей семье, фрау Балтс? Я имею ввиду линию советского офицера Яниса Балтс. - Он выжидающе и даже с волнением смотрел на Лайму.
- Да, это мой дедушка по материнской линии. - И этот вопрос был для Лаймы привычен, необычным было волнение спрашивающего. Райндорф кивнул то ли сам себе, то ли автору и заспешил:
- Пожалуйста, фрау Балтс, найдите время встретиться со мной завтра, послезавтра я улетаю в Вену. - Помолчал. - Ну хотя бы потому, что меня тоже зовут Янис. Правда, с детства все называют Жан.
Он протянул свою визитку, снова поклонился Лайме, пожелал успеха автору и ушёл. Бернд не смог объяснить интереса австрийца к книге: что-то личное, всё твердил про семейную реликвию. А интерес к новым авторам у господина Райндорфа профессиональный.
Договорились пообедать в ресторане отеля "Штайгенбергер", где господин Райндорф проживал. Лайме передалось волнение собеседника по телефону, но никаких предположений о теме рaзговора не было. Упомянутая семейная реликвия наводила на рассказ об истории семьи, раз уж имена совпадают.
Райндорф был с пожилой дамой: модная стрижка, маникюр, горьковатый аромат духов - Лайма восторгалась такими ухоженными женщинами вне возраста.
- Моя матушка, Элизабет Райндорф. Специально прилетела сегодня увидеться с Вами. - Дама осталась сидеть, лишь приветливо протянула обе руки навстречу Лайме, которой перед этой роскошной особой хотелось сделать книксен (14).
"Я несколько растерялась, фрау Райндорф", - призналась Лайма, усаженная за стол, а бокал белого вина оказался кстати. Мать с сыном тоже выпили. Наконец, мужчина решительно и деловито заговорил:
- Я по профессиональному долгу обхожу книжные ярмарки, ориентируясь сначала на своё чутьё. - Мать закивала, молча подтверждая наличие такового. - У Вашего стенда меня остановил факт биографии- родом из Латвии. У нас в семье есть особая тяга к этой стране. А когда пролистал книгу, увидел имя героя - Янис Балтс, купил, вечером прочёл. Про стиль скажу отдельно, фрау Балтс,- торопился рассказать Райндорф, но ничего пока не прояснил.
Мать положила свою руку на плечо сына:
- Разреши мне. Весной 1945 года мы с дедом пошли к Дунаю. Мне было тогда шесть лет. Бабушка не могла за мной угнаться, поэтому мы гуляли с дедушкой. Помню, что мы смастерили бумажный кораблик и мне непременно нужно было его в воду отпустить. Вокруг стреляли, и дед торопился вернуться домой, но разве дети слушаются старших! После одного взрыва я очнулась в глубокой воронке, а раньше её тут не было, и дед не вставал, я плакала и звала на помощь. Меня вытащил солдат (это после я узнала, что советский офицер), он говорил по-немецки, вместе мы помогли выбраться и дедушке. А я всё переживала, что мой кораблик совсем изорвался. Я уже решилась попросить этого спасителя отнести кораблик к Дунаю, но тут новый взрыв засыпал нас и землёй, и чем-то тяжёлым ударил. Когда я очнулась, было тяжело дышать: меня накрыл своим телом этот офицер. Я кричала и кто-то стащил тело с меня, я не хотела уходить прочь без дедушки и без надёжного спасителя. Как же я кричала тогда! Я называла свой адрес и сердобольные люди привели мою бабушку. К её чести, она не тратила время на расспросы, вместе с другими вытащили и тело деда, но он был мёртв. Бабушка поняла, что без офицера я не уйду, накинула на него пальто деда, сняла сапоги, вытащила из внутреннего кармана бумаги и, с кем-то договорившись, на какой-то повозке повезли к кладбищу обоих. Помню, что всю дорогу бабушка молчала, меня кто-то нёс, я уснула, проснулась на кладбище, а на кладбище сразу нашлись могилокопатели, им бабушка отдала свой перстень. Только дома бабушка заплакала, обессиленная. А я повзрослела за этот день, сама умылась и бабушке чаю приготовила.
Элизабет замолчала, молчали и остальные. Продолжил уже Янис.
- Моя прабабушка настояла, чтобы меня назвали в честь этого отважного офицера Янис. По сохранённым документам выяснили, что он латыш, майор Красной армии Янис Балтс. Возможно, это полный тёзка Вашего деда, но моя прабабушка, а затем и мама, боялись искать его родственников. Ведь пришлось бы объяснять, при каких обстоятельствах его похоронили и почему молчали.
Эстафету рассказа переняла мать: "И у нас есть семейная реликвия , связанная с этой фамилией." Она достала из сумочки шкатулочку, а оттуда - медаль "За отвагу" и орден Отечественной войны и заламинированные бумаги. Первая - пожелтевшая, спасённая только саркофагом ламината , - удостоверение личности капитана Красной армии. Фотография совсем потускнела, только видно, что это молодой темноволосый человек. Лайма перечитала: место рождения - город Лиепая. Кто-то осторожно забрал из её рук документ, вложив фотографию. Молодой офицер,у него на коленях девчушка лет пяти, одной рукой придерживает девочку, другой - обнимает молодую женщину. Bсе смотрят в объектив. Лайму отбросило волной памяти в тот вечер, когда Паула впервые рассказала о дедушке и показала фотографию. Эту же фотографию! Значит, выслала такую же мужу на фронт. Лайма очнулась под пристальными и сочувствующими взглядами. Она выпила вина, показала на лица: " Это мой дед, моя бабушка Паула. А девочка - моя мать, Сподра." Больше не смогла говорить, расплакалась, и мадам Элизабет всплеснула руками, завсхлипывала. На белой скатерти, как на снегу каплями крови, алели боевые награды. "Отдал свою жизнь".
Когда мадам Элизабет узнала, что Сподра здравствует, снова всплеснула руками: " Нам необходимо увидеться! Это же её отец меня спас, хоть на могилу приедет. Я виновата, простите. Перед мамой Вашей виновата..."- она тоже разнервничалась. Расстались, как после дальней разлуки встретившиеся родственники, столько ещё хотелось расспросить, но сил уже не было. Янис увёл в номер ослабевшую мать, посадил в такси Лайму с обещаниями принять её семью как можно скорее в Вене.
Дождалась своего часа книга.
Примечания
1." Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины,- ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!" И.С.Тургенев, русский писатель (1818-1883).
2.Цитата из комедии Леонида Гайдая по пьесе М.Булгакова "Иван Васильевич меняет профессию".
3. Melngalvju nams , Дом Черноголовых располагался на Ратушной площади Риги с 1334 года. Дом Большой гильдии рижских и заграничных торговцев. Его символ - чёрная голова на гербе братства молодых неженатых купцов, отсюда название. В утреннее время Дом служил Биржей, вечерами - местом отдыха бюргеров и торжественных мероприятий. Разрушенный во время Второй мировой войны, Дом Черноголовых восстановлен в 1996 году.