Последний раз это было чуть больше трёх лет назад, как раз перед новогодними праздниками. Двадцать седьмое декабря — день, когда он подорвал ту злосчастную петарду, только пятнадцать лет спустя.
Где-то он слышал, что самая приятная смерть — это смерть от переохлаждения. Ты просто засыпаешь, и всё. День выдался удивительно морозным. Столбик на градуснике за окном медленно подползал к отметке -40 градусов. Для Москвы — небывалая стужа. На улице царила редкая для столицы тишина, транспорт отказывался заводиться, а люди всеми правдами и неправдами старались остаться дома.
Матвей вышел со двора и направился в парк. Вряд ли какой-нибудь сумасшедший решит прогуляться в такое время.
Обледеневший зимой парк застыл. Деревья, карусели, скамейки, фонари увязли в снегу, словно в манной каше, но центральная аллея расчищена, утоптана редкими прохожими. Белая дорожка протяжно поскрипывает под ногами.
Матвей сгрёб шапку снега с изогнутой буквой «г» скамейки и тяжело опустился в углубление. Минут пятнадцать он неподвижно сидел, ничего не чувствуя. Затем мышцы шеи и плеч стали сжиматься, неприятно заломило руки и ноги, словно тысячу иголок одновременно впились в конечности, начало трясти.
Пока всё, что происходило, было не очень приятно, даже можно сказать, очень неприятно, но Матвей сидел неподвижно, боясь шелохнуться и вызвать прилив крови. Через полчаса он впал в забытьё. Память обнулилась. Кто он и зачем здесь?
Сердцебиение постепенно затухало, веки закрылись сами собой, и он провалился в чёрный туннель. Никакой боли уже не чувствовалось, наоборот, приятное оцепенение сковало намертво — значит, обратной дороги нет. Его несло, несло куда-то, где, как он слышал, должен быть свет, но света не было. Зато как приятен сам полёт.
Вдруг его заболтало из стороны в сторону. Не до конца угасшее сознание вернулось удивлением: «И здесь турбулентность?» Трясло всё сильнее. «Ну и пусть», — мысленно сопротивлялся Матвей.
Потом что-то тёплое коснулось щеки, и он открыл глаза. Над ним в искрящемся кристаллами влаги воздухе склонился ангел. То, что это ангел сомнений не было. Милое, доброе и почти мраморное лицо с огромными тревожными глазами (тревожными, но не испуганными) было совсем близко, так близко, что захотелось коснуться его губами.
— Эй, вы что тут? — обеспокоенно прозвучал над ним серебристый голосок. — Вы замёрзнете, вставайте.
«Какое прекрасное видение», — безмятежное чувство счастья снова погрузило Матвея в забытьё, но ангел вдруг с размаху шлёпнул его по щеке.
— Вставайте, слышите. Прекратите спать, вы замёрзнете.
Матвей снова открыл глаза и попытался что-то сказать, но губы не слушались, из гортани пробивались наружу лишь слабые звуки «му».
Ангел, закусив край варежки, стянул её с руки и полез в сумочку.
— Скорая? Тут человек замерзает.
Он и теперь не сомневался, что это был ангел. Ангел навещал его в больнице, приносил апельсины и какой-то невероятно вкусный сок. Ангел улыбался, поглаживая его своей тёплой ладошкой по руке, а главное, он смотрел так, как смотрела на него так, как когда-то смотрела мама. У ангела были почти прозрачные голубые глаза, белокурые волосы и нежный серебристый голосок. И у ангела было красивое человеческое имя — Вероника.
Они подружились. Не так чтобы очень, ведь у ангела была семья и работа. Но теперь жизнь для Матвея приобрела смысл. Он дал себе клятву, что станет для Вероники Лебедевой таким же ангелом-хранителем, каким стала для него она, и будет оберегать её от любых невзгод.
Они виделись нечасто. Матвей старался не быть навязчивым, просто провожал её каждый день от театра до дома, оставаясь незамеченным.
В тот день у него сильно заболело сердце. Не та мышца-хронометр, которая отмеряет нашу жизнь, а нечто абстрактное, что умеет любить, жалеть и страдать. Его сердце любило только одного человека, а значит, и болеть оно могло только по одной причине.
Несмотря на позднее время, Матвей отправился к дому Вероники. Ангел потому и ангел, что приходит, когда тебе плохо. Он стоял под её окнами, по колено в сугробе, и смотрел на сиреневую вуаль кухонного окна. Наконец, в окне мелькнуло знакомое мраморное личико. Не прошло и десяти минут, как ангел спустился с небес.
— Ты чего здесь? — удивлённо прожурчала Вероника, запахивая белый пуховик.
— Не знаю. Что-то почувствовал. Мне кажется, тебе плохо.
— Ну что ты, — Вероника вскинула голову, посмотрела на окно, в котором ещё пять минут назад мелькал её силуэт, и протянула руку. — Надо же, куда забрался. Снег ведь в сапоги набьётся.
Выбраться из сугроба Матвей мог и сам, но он схватил протянутую ему руку, как утопающий хватается за соломинку. Подержать хоть несколько мгновений эту нежную тёплую ладошку — об этом он и мечтать не смел.
Они шли по тропинке вдоль дома. Морозный зимний вечер — почти ночь - убаюкивал. Что-то особенное, какая-то невидимая душевная связь была между ними, словно они породнились. «Ты мне как старший брат», — в голосе Вероники было столько нерастраченной нежности, что у Матвея закружилась голова. Они почти час бродили по каким-то улочкам, и впервые Вероника была с ним откровенна как никогда. Сердце его не обмануло. Его ангел был несчастен. И причиной несчастий был этот слащавый красавчик — её муж.
Вы прочли отрывок из детектива Елены Касаткиной "Амплуа убийцы". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.