Стихи диктуются богами…
Я упиваюсь музыкой небес,
а здесь – война за шмотки и за пищу…
В.Мустафин
«Жить надо не по лжи», «нравственность – это и есть правда» – этими установками, своего рода моральными формулами, выдвинутыми в свое время Александром Солженицыным и Василием Шукшиным, неуклонно руководствовался Виль Салахович Мустафин (1935 – 2009), большой казанский поэт-мыслитель и необыкновенный человек, с которым мне довелось общаться в последние годы его жизни. В памяти многих, кто был знаком с Мустафиным, встречался и дружил с ним, в том числе и моей, он оставил неизгладимый след. След Личности большого масштаба. И запомнился он не только как великолепный мастер поэтического слова, но и как мудрец, духовный наставник и даже пророк. Впрочем, по Пушкину, истинный поэт – это по сути своей и есть пророк.
Мустафин был человеком, не терпящим человеческой непорядочности, фальши, лицемерия и остро чувствующий присутствие сил зла в мире, что вносило трагические и пессимистические нотки в его мироощущение. Он ненавидел мелочную суету, пошлость, обывательство, бездуховность, царящие в жизни многих, и презирал тех, кто одержим жаждой денег, богатства и славы. С другой стороны, Мустафин говорил, что ему жалко всех людей, и он готов их прощать. Будучи человеком отзывчивым и доброжелательным, он любил помогать своим друзьям и знакомым. Творить добро, стремиться не столько брать, сколько отдавать себя людям – такие жизненные установки были характерны для повседневного поведения Виля Салаховича.
Для Мустафина совесть являлась важнейшим мерилом человеческого начала в человеке и его судьбы.
В судьбу впряглась однажды совесть
и понеслась, не беспокоясь
о том, что будет впереди, –
аж сердце ухало в груди…
А что в итоге?.. А в итоге –
всё те же чистые дороги –
без продолженья и конца, –
как две ладони у лица…
Мустафин был глубоко религиозным человеком. Ему слышался божий голос с небес:
В ночной тиши возник мне голос свыше…
И я внимал рассудку вопреки…
Был голос тих, но я его услышал
и обратил в движение руки:
«Будь слаб, как лист, и, как трава, послушен:
Дождю и ветру покорись, любя…
Не оскверни стяжательствами душу,
противоборством не сломи себя…
Отдайся тем, в ком слабый свет надежды
ещё не загасился, – помоги:
укрой свечу, как прикрывают вежды
усопшему… И в вере не солги…»
Я не думаю, что имя поэта и его стихи широко известны республиканскому, а тем более всероссийскому читателю. Да, публиковались подборки стихотворений Мустафина, интервью с ним в республиканских и городских газетах и журналах, в сборниках казанских поэтов. В начале 2000-х годов было опубликовано несколько небольших сборников творений нашего героя в частных издательствах очень малыми тиражами. После смерти поэта, благодаря усилиям его родных, друзей и одноклассников, было издано ещё три стихотворных сборника тиражом всего в 200 – 250 экземпляров. Но такие тиражи, конечно, не могут охватить широкие круги любителей поэзии, и это несправедливо.
Ведь поэзия Мустафина весьма интересна, глубока и даёт уроки духовности своему читателю. Ни Татарское книжное издательство, ни центральные московские издательства не публиковали и, насколько мне известно, не собираются публиковать сборники стихотворений ПОЭТА Виля Мустафина хотя бы в объеме его лучших избранных стихотворений. Такая ситуация меня возмущает вообще и тем более, когда в солидных и красочных книгах я нахожу стихи о том, что небо – голубое, а трава – зелёная, и как же хорошо жить на свете. Зачем же тратить на банальности деньги, бумагу и типографскую краску?
Поэзия Мустафина интересна во многих отношениях: и с художественно-эстетической, и с литературоведческой, и с философской, и с этической точек зрения. Я подойду к её анализу с позиции своей профессии, т.е. как философ. Мне уже приходилось писать о Мустафине в небольшой статье, которая, в ряду других материалов о жизни и творчестве поэта, была опубликована вскоре после его смерти (см. журнал «Казань», № 1 за 2010 год). В ней выразилась моя первая попытка определения философии жизни Мустафина. Но это была попытка раскрытия мировоззренческого кредо поэта без обращения к его стихотворному творчеству, без конкретного анализа его произведений. И вот теперь я обращаюсь к анализу поэзии Мустафина с целью показа её религиозно-философских и этических аспектов. Сам поэт считал, что для анализа и оценки творчества любого литератора, его жизненной позиции важны только тексты его произведений и не столь значимо знание деталей его биографии. Но я всё же приведу краткую биографию Мустафина, которая, думаю, будет интересна для тех, кто не знаком с жизнью и творчеством поэта.
1
Виль Салахович Мустафин родился 3 мая 1935 года в Казани в семье известного татарского общественно-политического деятеля, языковеда и журналиста Салаха Атнагулова. Отец, убеждённый коммунист, бывший комиссаром в пору Гражданской войны, назвал сына ВИЛ в честь Владимира Ильича Ленина, вождя мирового пролетариата и основателя революционной партии большевиков. Увы, сработала отмеченная историками подлая закономерность: революция после своего свершения уничтожает своих творцов, её ярых защитников и сторонников. Она затронула и отца ВИЛа, который впоследствии стал просто Вилем. В 1936-м году в ряду многих отца арестовали, а в 1937-м расстреляли как врага народа. В том же году арестовали и мать, которая провела в сталинских лагерях восемь лет и вернулась домой, когда Вилю было уже 10 лет. Лишённый родителей, будущий поэт совсем маленьким мальчиком попал в детприёмник НКВД и ощутил весь ужас пребывания среди чужих дядей и тёток, среди ревущих детей, у которых также отняли мать и отца.
Через много лет этому Мустафин посвятил стихотворение, в котором есть такие строки:
Вы наших отцов расстреливали,
в тюрьмы вминали мам…
А утром, ; прямо с постели, ;
нас – да по детдомам…
Там еды – кадушки,
там для слёз – подушки! –
Мы от счастья выли, ;
нас не задушили!..
Благодаря долгим хлопотам, деду по материнской линии Сулейману Мустафину удалось вызволить из детприёмника маленького Виля, а позднее и его старших сестёр из детдома, находившегося в городе Ирбит. Дед записал внука и внучек на свою фамилию, чтобы как-то скрыть, что они – дети врага народа. Сулейман Мустафин, правоверный мусульманин, ненавидевший Советскую власть, в 1939-м году умер. Ношу по воспитанию осиротевших детей взвалила на себя сестра матери Хадича Мустафина, которая вынуждена была из-за этого отказаться от научной карьеры и озаботиться зарабатыванием необходимых денег и добыванием продуктов питания. Виль почитал Хадичу-апу как родную мать.
Ясно, что после такого детства Мустафин с «ленинским именем» никак не мог стать коммунистом-ленинцем, о чём, по-видимому, мечтал его расстрелянный отец. Всю свою жизнь он сторонился какой-либо власти, политики, партии, видя в последних ту человеческую сферу, где нередко проявляются хитрость, обман, насилие, вредные утопии, пустые обещания и действует принцип «цель оправдывает любые средства». Хотя в то же время Мустафин, конечно, хорошо понимал, что без государства, без правовых законов невозможно нормальное функционирование общественной жизни, и правители стран по-своему исполняют некие предписания хода истории. Как это ни парадоксально, поэт, ненавидевший Сталина и пострадавший от его репрессивной политики, считал, что этот сильный и безжалостный кровавый правитель оказался наиболее подходящим, даже идеальным для нашей страны в XX веке, поскольку он угадал подспудные тайные желания её населения, мечты многих о «сильной руке», о жестоком и грозном царе, способном наказать всех воров и предателей, о деяниях которых надо только ему донести. Иначе говоря, для народа, у которого в ходу поговорка «не пойман, не вор» и который ищет в кознях и происках внешних врагов главный источник своих бед, нужен свой Сталин. Мустафин мне говорил о том, что он вполне понимает тех россиян, которые любят Сталина и до сих пор вспоминают о нём.
Но вернёмся к началу биографии поэта. В школьные годы у Мустафина ярко проявились математические способности. Сидя по ночам на кухне, он умело решал математические задачи не только из своего учебника, но и учебников старших сестёр. Большое удовольствие ему доставляло нахождение самых изящных и красивых решений этих задач. Мустафин неоднократно выигрывал школьные олимпиады по математике.
Чечке Салаховна Мустафина, проработавшая всю жизнь преподавателем математики в Казанском педагогическом институте и горячо любящая своего младшего брата, с большой теплотой вспоминает о детских годах Виля, о том, каким он был способным и активным мальчиком. Чечке Салаховна бережно хранит память о брате и всей своей семье (фотографии, документы и другие материалы). Со мной она поделилась своими воспоминаниями, за что ей я очень благодарен.
В 1953 году Мустафин окончил казанскую школу №19 (эта школа знаменита тем, что в ней учились академик Р.Сагдеев, писатель В.Аксёнов и другие известные люди) и поступил на физико-математический факультет Казанского университета. С получением диплома математика в 1958 году процесс повышения квалификации в вузе у Виля не закончился. Он ещё обучался в аспирантуре и писал кандидатскую диссертацию под руководством главы казанской школы геометров, профессора А.П.Нордена. Но учёным-математиком Мустафин не стал, предпочтя практику теории. Некоторое время он преподавал математику в КАИ, затем начал работать программистом, разработчиком АСУ в НИИ.
У Мустафина обнаружились и певческие способности. Обладая великолепным басом, он часто выступал на студенческих концертах и вечерах. Ректор Казанской консерватории композитор Назиб Жиганов пригласил самодеятельного певца для учёбы в своём музыкальном заведении. Виль начал учиться в консерватории, но потом эту учёбу прекратил. Во-первых, его не устроила перспектива стать профессиональным певцом, а во-вторых, возникла срочная необходимость зарабатывать деньги на жизнь. Дело в том, что Мустафин женился, и у него появились дети. Первый брак оказался неудачным и вскоре распался. От него у Виля остался сын. Второй брак оказался счастливым. Вторая жена Галина Михайловна Килеева, медик по образованию, стала Любовью для Мустафина на всю оставшуюся жизнь. У счастливой пары родился сын Артур, который, как и мать, стал врачом и одновременно музыкантом. В настоящее время он проживает в Санкт-Петербурге. В разговорах со мной Галина Михайловна неоднократно подчеркивала то, что Виль Салахович был прекрасным семьянином, горячо любящим мужем и отцом.
Программирование, опирающееся на прикладную математику и ЭВМ, стало тем поприщем, на котором Мустафин зарабатывал на жизнь. Как он сам говорил: «меня кормила математика». Виль превратился в хорошего специалиста в этой сфере научно-технической деятельности, был назначен заведующим одной из лабораторий ГНИПИ-ВТ (Государственного научно-исследовательского и проектного института по внедрению вычислительной техники в народное хозяйство). При работе в НИИ у Виля ярко проявились ещё одни его способности: лидерские и организаторские качества, умение легко и быстро налаживать контакты с совершенно разными людьми. Руководимая Мустафиным лаборатория успешно работала, давая положительные результаты. Мустафин часто выступал в роли инициатора различного рода новшеств, заводилы и души компании среди пёстрой публики, работавшей тогда в ГНИПИ-ВТ. Умные и содержательные речи на собраниях всё более повышали его авторитет. Словом, Мустафин превратился в весьма уважаемую и заметную фигуру в институте. Некоторым его соработникам Виль Салахович уже в 70-е годы казался мудрым Учителем, Гуру, к которому можно обращаться за помощью и советами и для разрешения возникших споров. Его даже называли Пришельцем, обладавшим информацией для других недоступной.
В 80-х годах, когда ГНИПИ-ВТ пришёл в упадок, Мустафин перешёл на работу в автотранспортное хозяйство в качестве зама директора по науке НИПИ АСУ АТ. Здесь он столкнулся с весьма нездоровой рабочей обстановкой, в которой интриги, враньё, грубость, чванство, невежество были отнюдь не редки. На этой руководящей должности Виль Салахович стал весьма тяготиться своей работой и злоупотреблять алкогольными напитками. На борьбу с пьянством мужа поднялась жена Галина Михайловна, которая в конце концов заставила его бросить пить. Хотя позднее и были отдельные срывы, в последние десятилетия своего земного бытия Виль Салахович вёл вполне трезвый образ жизни. Преодолению тяги к алкоголю способствовала и его религиозная вера.
Мустафину был совершенно чужд карьеризм, и он никогда не стремился занять руководящие должности. Но в силу наличия у него соответствующих качеств его выдвигали на такие должности, и только после уговоров Виль Салахович неохотно соглашался. Предложение вступить в КПСС он наотрез отвергал. После автотранспортного хозяйства Мустафин был недолго на месте директора Художественного фонда, а потом принял участие в работе кооператива, организованного несколькими его друзьями. На этом его производственно-трудовая деятельность завершилась.
В 90-е годы наконец совершилось то, о чём давно мечтал Мустафин. Ура! Теперь на работу ходить не надо. Виль Салахович затворился в своей квартире на улице Искра и целиком и полностью посвятил своё время горячо любимой поэзии.
Поэтические способности проявились у Мустафина далеко не сразу. В школьные годы он никаких стихов не писал и не думал о том, что когда-нибудь их будет писать. Первый поэтический опыт имел место в студенческие годы и был связан с любовными переживаниями Виля. Всерьёз Мустафин стал заниматься стихотворством только в возрасте около 30 лет. Постепенно в нём укрепилось убеждение в том, что главным Делом его жизни, диктуемым ему свыше призванием, является именно Поэзия, а не математика или певческое искусство.
Ранние мустафинские стихи носили гражданский протестный характер и сразу попали в разряд «непечатабельных» в условиях советского времени.
Приведу строки из одного из таких стихотворений, полного сарказма и носящего ярко выраженный гротескно-сатирический характер. Оно, конечно, не могло быть опубликовано в советское время.
Рука партийного поддонка,
раздвинув рёбра, лезет в душу, –
я не противлюсь, а негромко –
с улыбкой истинно прислужной –
ему скажу: «Прошу Вас в гости.
Быть может, Вы хотите кости
мои отведать? или хрящик?..–
Так вот – из горла – похрустящей…
А этот, – он совсем небитый, –
не затвердел ещё… Ну что Вы!.. –
Какие могут быть обиды!..
Быть может, крови – граммов сто Вам, –
для аппетита?..»
Невозможность публиковаться не расстроила поэта, и он продолжал писать стихи, иногда выступая с ними в кругу друзей и знакомых и на институтских вечерах. Стихи Мустафина стали распространяться через «самиздат», поэта причислили к числу представителей поэтического андеграунда и даже записали в диссиденты. Но Мустафин возражал против этого, говоря, что он ничей и никаких радикальных целей не преследует. Он просто пишет только о том, что наболело в душе и требует поэтического выхода.
Мустафин с большим энтузиазмом и интересом осваивал богатство русской поэзии, прежде всего, Серебряного века. Он буквально влюбился в стихи Марины Цветаевой. Из этой любви родилась своеобразная книжка «Беседы на погосте», в которой Мустафин с помощью стихов ведёт диалог с этой выдающейся поэтессой, чередуя её стихи со своими.
Со временем из поэзии Мустафина стал уходить протестный пафос, и она в возрастающей мере начала обретать религиозно-философское содержание. В ней начал преобладать задумчиво-созерцательный и смиренно-молитвенный характер. Хотя стихи, направленные против мещанства, пошлости и бездуховности, продолжали выходить порой из под пера поэта. Но на передний план в его поэзии вышли именно размышления о человеке и Боге, жизни, смерти и бессмертии.
Религиозность Мустафина заметно выражена в его стихах. Дело в том, что потребность в религиозной вере поэт испытал уже в молодые годы, и по мере взросления, богоискательские умонастроения у него стали даже ведущими. Долгие и мучительные искания соответствующей душе религии привели Мустафина к православию. В солидном возрасте, в 55 лет он крестился в православной церкви, принял христианскую веру и обрёл церковное имя: Раб Божий Владимир.
В конце 80-х годов поэзия Мустафина вышла из «подполья» и появилась в официальной печати. Виль Салахович стал хорошо известен в литературно-писательских кругах Казани. Но долгое время он был как бы сам по себе и ни в какие писательские организации не вступал. Но в 2000 году по собственной инициативе Мустафин создал Казанскую городскую организацию Союза российских писателей и, став её руководителем, наладил приём пишущей братии в новую организацию. Виль Салахович помог многим начинающим поэтам в их творческом становлении. В частности, он организовал литературную студию при картинной галерее художника Константина Васильева и регулярно проводил занятия с теми, кто возжелал стать мастером поэтического пера. Я посещал эти занятия, хотя и не часто. Мои встречи с Вилем Салаховичем и беседы с ним главным образом происходили в его квартире на улице Искра, куда я приносил для показа свои очередные опусы.
Мустафин очень серьёзно относился к редакторской деятельности. Рукописи со стихами и прозой казанских авторов он очень внимательно прочитывал, подробно разбирал, правил, оставлял на полях свои дельные замечания. Он был редактором моего сборника стихов «Откуда к нам приходят сны…», за что я ему от души благодарен. На себе я испытал строгость, тщательность и в то же время доброжелательность, внимательность со стороны Виля Салаховича.
Мустафин много курил, и это, увы, привело к роковому последствию. В 2009 году у него обнаружили рак лёгких, и 16 сентября того же года он скончался. Похоронен поэт на Арском кладбище Казани.
2
Перейдём теперь к непосредственному рассмотрению поэзии Виля Мустафина. Философскую содержательность и направленность ей придаёт, прежде всего, то, что в ней много внимания уделено соотношению «Человек – Мир – Бог». В связи с этим никуда нельзя было уйти от важнейшего вопроса: а кто есть человек? Этот вопрос Мустафин поставил в религиозно-философском и космическом плане:
Что Человек на сей Земле? –
Пришелец небес?.. Иль их изгнанник?..
Сын Сатаны?.. Богов посланник?..
а может, – поднебесный странник,
сюда забредший издале?..
Откуда он принёс гневливость,
неистребимую немилость
к иному жителю планет?..
И почему любовный свет
так редок для его примет?..
Чем изворотливость ума
Милее доброты бездумной?..
И отчего играет тьма
своей свободою безсудной?..
И почему судьбой паскудной
всегда доволен он весьма?..
В такой постановке вопроса о человеке и его судьбе ясно звучат пессимистические и осуждающие интонации. Человек несёт в себе неразгаданную тайну, ведёт себя не так, как мог бы себя вести, и заслуживает иной участи.
Люди плохо знают себя и Вселенную. Мустафин считает людей «Слепцами мироздания», путь которых направляет некая незримая стена, скрывающие великие тайны бытия.
Хоть наши судьбы в будни вплетены,
и суета диктует нам поступки,
и быт нас вынуждает на уступки,
но движемся мы всё же вдоль стены,
что осязаньем путь наш направляет
и обрамляет – с внешней стороны…
А сверху кто-то камушки швыряет…
Строитель стен иль тот, кто разрушает
ограды, что другим возведены? –
Не различить, коль зренья лишены…
Человек мнит себя вершителем мировых судеб и могучим хозяином своей планеты. Но на самом деле он – пешка в скрытой игре мировых стихий и высших сил. В целях разоблачения иллюзорности человеческого могущества звучат такие ироничные и в то же время жалеющие слова поэта:
…играй, людёнок, жалкую игру,
в которую ты принят как водящий –
здесь всё подделка, всё – ненастоящее:
и правила, и даже сам вертящий…
Но не срывай повязки на пиру! –
иначе, – тьма не схлынет и к утру…
Это, конечно, гротеск, фантастическое преувеличение. Но как сбить человеческую спесь и гордыню?! Ведь у поэта нет другого средства, кроме яркого образного слова.
По мнению Мустафина, надо уметь смотреть на человека и планету Земля из космоса. А оттуда, из космической дали, люди со своими делами, борениями и страстями совершенно незаметны, а Земля выглядит благообразной и пустой:
И нет борьбы, а значит, – злобы, –
Благой покой…и доброта…
Земля вдали, как детский глобус, –
Шарообразна и пуста…
В одном из своих сонетов планету Земля поэт представляет живым существом, стремящимся заявить о себе в космосе, и к ней он обращается от имени людей:
…Как-будто наша старая планета,
укрыв себя от притязаний света,
светить другим пытается сама.
За миллиарды лет существования
не старятся блаженные желанья –
вернуть у Солнца взятые лучи.
О, Мать-Земля, ведь мы твои создания, ;
чуть приоткрой законы мирозданья
и нас святой отдаче научи…
Для меня очевидно, что в поэзии Мустафина проявляется космизм как определённый взгляд на мир с его подчёркиванием великого значения космоса, иных миров, неба для человека и его положения в системе бытия.
Небо – это не только возвышающийся над земной поверхностью огромный купол, но и символ возвышенного, вечного и божественного. Поэтому, по мнению Мустафина, каждому человеку надо порой отвлекаться от дневной суеты и обращаться к небу. Увы, этого многие не делают. Но даже простое созерцание звёздного неба как-то успокаивает и облагораживает душу и как бы учит отделять главное от второстепенного. Тем более космическое мироощущение позволяет человеку лучше понять своё единство с миром и гораздо глубже подойти к вопросу о своём предназначении в земной жизни. Плохо, если «давно душа по небу истомилась, скукожилась от суетных забот…».
Человек появился в мире не просто так, не случайно. Проект человека всегда существовал и существует в вечности. В стихотворении «Кроки несуществования» («кроки» по-французски означает «набросок») Мустафин пытается метафизически представить «добытийное» состояние бытия, в котором движется некий «Извечный Путник».
Ещё ни что не затевалось
и Хаос не существовал,
лишь тьма собою любовалась,
за валом покрывая вал…
И в этом Несуществовании
шёл Путник в облаченьи тьмы…
Критически оценивая человека, поэт в то же время хорошо понимал значение и роль его в мире как разумного и нравственного существа. Человек есть образ и подобие Божье, он – главное творение Абсолюта, и с ним связан великий божий замысел. Но насколько же человек в своём наличном состоянии и в массе не соответствует этому замыслу! Многие стихи Мустафина – это, по существу, крик его души о таком несоответствии.
О, Бог, лиши меня рассудка,
не дай мне знать, что я живу, –
ведь не во сне, а наяву
пустили душу на жратву, –
как вечность скармливают суткам…
Люди! Как вы живёте?! Зачем вы «пустили душу на жратву», погрязли в суете, забыв о божественных заповедях?! Зачем вы творите зло, насилие и несправедливость?! Почему вы воруете, лжёте и постоянно обманываете и даже убиваете друг друга?! Откуда в вас столько жадности, жажды власти, богатства и денег?! Этот ряд вопросов-восклицаний, укоряющих человеческий род в греховной дисгармонии, открыто или подспудно содержится в стихах Мустафина, и его можно продолжить. Но я думаю, что и этого достаточно, чтобы понять пафос мустафинской поэзии.
Мустафин предчувствовал приближение краха советского строя. Тогда он, видя развал производства и пустые полки магазинов, написал гневное стихотворение «Плач по Рассеюшке», в котором есть такие строки:
Россия сгинула в Гражданскую войну…
Ну, а потом уже все пошло по кругу:
украли власть пигмеи и страну
несчастную пустили на разруху.
Награбленное – пропито дотла,
украденное – сгнило по амбарам.
Забыта вера, брошены дома,
распродано, что было Божьим даром…
Человек сам во многом виноват в несовершенном устроении своей жизни. Он грешен, подвержен многим страстям, в том числе и самым низменным. Но быть человеком и соответствовать званию «человек» совсем непросто. Истина его бытия не лежит на поверхности. Окружающий мир грандиозен, прекрасен и одновременно опасен, непредсказуем (природные и техногенные катастрофы, войны и возможности стать жертвой преступления и заразиться инфекцией и др.). Он таит в себе множество неожиданностей и тайн. Каждому человеку приходится потратить много времени, приложить немало усилий и умений, чтобы найти и определить своё место в мире. На нём лежит ответственность выбора пути своей жизни. Человека так или иначе преследует страх предстоящей неизбежной смерти. И встаёт неуклонно задача-вопрос: как же лучше распорядиться тем довольно коротким временным отрезком, который представляет тебе, человек, земная жизнь? И далеко, далеко не все распоряжаются своим жизненным временем в соответствии с божественным замыслом и нравственными заповедями.
Совсем непростым и противоречивым оказывается положение в мире творческого человека, желающего раскрыть и утвердить свою индивидуальность в обществе. Такой человек ищет свободу, являющуюся важнейшим условием любого творчества, и часто не находит её, наталкиваясь на многочисленные преграды и трудности, на мешающие нормы и правила. Будучи непризнанным и непонятым, он вынужден замыкаться в себе, отгораживаясь всевозможными способами от окружения. Эта ситуация хорошо просматривается на примере жизни и творчества Мустафина.
Для поэта толпа и личность – вечные антиподы. Толпа представляется грубой враждебной средой, подавляющей и нивелирующей качества отдельного человека. В толпе утрачивается главное человеческое измерение – личность.
Не ведать тупости толпы,
не чуять помыслов бараньих.
Не видеть драк, не слышать брани,
не знать, что люди так глупы, –
не ведать тупости толпы…
Но всё напрасно… Навсегда
толпа и личность – антиподы.
Извечен сей закон природы
и неизменен, как беда…
Но всё напрасно… Навсегда…
Как тяжко жить среди людей…
Читая стихи Мустафина, я вспоминал положения философии экзистенциализма о враждебности мира и общества по отношению к человеку, о неискоренимом метафизическом сиротстве личности, жаждущей гармонии и свободы и страдающей от их отсутствия.
В человеческом мире главенствуют зло и бездуховность. Мне кажется, что этот мир поэту метафизически представляется в виде моря зла и грязи, в котором есть только острова добра и чистоты. В обличении уродств земного бытия Мустафин, на мой взгляд, достиг поэтических вершин. Вот, например, в каких ярких поэтических строках дана картина экологической разрухи и человеческой деградации.
А в лесах и полях – то ли фарс, то ли драма:
крики, хохот и брань, плачи, вопли и гам, –
будто небо свалилось на землю от срама,
будто недра поднялись от буйства – к верхам…
Всё смешалось… И птицы лопочут проклятья
перетравленным рекам, озёрам, морям.
И разгневалась люто звериная братия
По обструганным рощам, лугам и полям.
А людей не видать, – словно вымерли люди…
Только некие полуублюдки толпой
копошатся в какой-то громадной посуде, –
то ли баня – у них, то ль у них водопой…
Или возьмём такое необычное и сильное по своей образности стихотворение, в котором дана манифестация борьбы ужасных безумных мировых сил в виде драки лебедей:
Я испугался птичьей стаи,
что над берёзовой страной
по небу крыльями хлестала,
спознавшись будто с сатаной.
И облака, стремясь укрыться
от жутких криков этих птиц,
то вверх пытались возноситься,
то – камнем – упадали ниц,
но ненароком вовлекались
в бесовский птичий хоровод…
и, в безысходности метаясь,
на клочья рвался небосвод…
И затворились очи мрака
от взгляда на беду людей…
А в небе продолжалась драка
с ума сошедших лебедей.
Мир сошёл с ума, если даже такие прекрасные птицы, как лебеди, дерутся яростно и шумно между собой. Нотки апокалипсиса звучат в этом стихотворении.
Конечно, поэт сгущал тёмные краски, выпячивая в своих стихах негативные стороны земной жизни людей. Но он хотел достучаться до их сердец, пробудить в них голоса совести и ответственности и отвлечь их от культа потребления, погони за деньгами и чувственными удовольствиями..
Делая акцент на отрицательных сторонах людей и их жизни, Мустафин не забывал и о положительных сторонах человеческой натуры и о радостях земной жизни, хотя эти темы реже оказывались в фокусе его поэтического творчества. Есть у него, например, чудесное стихотворение, выступающее как гимн Весне и Женщине. Вот его некоторые строки:
Весна и Женщина!.. Во веки
неутомимое томленье, –
кровей ускоренный разбег,
судьбы сулящей обновленье:
Весна и Женщина!.. Цветок, –
укрывши завязь лепестками, –
хранит под бурными веками
грядущей нежности исток:
Весна и Женщина!.. Цари
и благоденствуй во вселенной!
И вечной жизни путь нетленный
своим сияньем озари,
Весна и Женщина!..
Вот строки ещё одного стихотворения, выражающие радость и восторг, вызванные приходом весны после долгой зимы:
Как, право, радости неймётся,
когда весна приходит в мир, ;
она – как Бог – во грудь вольётся
и там листает свой клавир.
Она растит хорал беззвучный
до занебеснейших высот
и увлекает, словно тучу,
тебя – за дальний горизонт.
И нет ни плена, ни квартиры,
нет даже тела, – только суть…
И крылья синие над миром
тебя несут – в безвестный путь.
Есть красота природы и удовольствие общения с ней. Искусство украшает и вдохновляет жизнь. Есть любовь, семья, дети, друзья… Можно созидать, творить и иметь интересную работу. Есть много маленьких радостей, которые заполняют человеческое существование. Всё это нашло отражение в поэзии Мустафина, но не стало в ней главным. Главным в ней всё же является поэтическое раскрытие экзистенциальных и метафизических измерений человека и его бытия, которые стоят над суетой каждодневного быта, толкающего людей в мелочность и потребительство. И эти измерения освещают трагизм положения человека в мире, заставляют его постигать глубины собственной души, устремляют к духовным высотам и к запредельности жизни.
Мустафин в поэтической форме развивает философию человеческого одиночества в мире, причём одиночество не оценивается им как отрицательное качество людского бытия. Наоборот, оно есть благо, позволяющее человеку углубиться в самого себя, сделать великие открытия и испытать такие ощущения и переживания, которые невозможно было бы получить в присутствии других людей. Не случайно для Мустафина любимым временем суток является ночь, когда есть возможность остаться одному, отключиться от дневных дел и суеты и погрузиться в тишину и покой, в созерцание и размышление. Подавляющее большинство своих стихотворений поэт написал именно ночью, о чём он сам мне рассказывал. Мустафин любил ночную жизнь, противопоставляя её своей дневной жизни. Он мечтал о ночной жизни, постоянно ждал её прихода, поскольку ночь для него была временем свободы, творчества, открытий и откровений свыше.
По ночам вокруг меня пусто,
ни души… А значит, всё – правда…
В ночь вхожу, как ухожу в пустынь,
словно в тихую ложусь траву…
Опускаются ко мне звёзды,
ласку неба я спиною чую…
И обиды, как вода – с вёсел,
и всплываю я, – как вздох, – в чудо.
Если ночь для Мустафина – это время чудес и свободного воспарения души в небеса, то день для него – это время унылой несвободы, погружения в ненавистную толпу и исполнения тягостных обязательств. В одном из его стихотворений звучит такое откровение:
Что только ночью я живу,
лишь темнотой дышу я,
и что печальную сову
в душе своей ношу я.
Что только ночью – наяву –
я вижу сны чужие…
Что только ночью – я живу,
а днём – блюду часы я…
Что по утрам я – словно крот,
в толпу зароюсь спешно, –
укроюсь общностью забот
и суетой кромешной.
Протычусь день туда-сюда
ослепшими мозгами,
в порыве общего труда
упрусь в бревно рогами…
И если в свалке не убьют,
то доживу до ночи, –
омоюсь тьмой и пропою
во мглу: «Спасибо, Отче!..».
Здесь опять гротеск плюс метафоры, с помощью которых поэт передаёт своё мироощущение. Особенно нравится ему ночь субботняя, поскольку завтра воскресенье и не надо утром вставать и идти на работу. Поэтому в полной мере можно использовать ночное время и выпустить в ночной полёт свою душу – «бедную затворницу».
Всю неделю бедная затворница
пряталась, ютяся по углам…
Выпущу – как птаху – за оконницу,
пусть летит, – у ней свои дела…
Интересно то, что Мустафин в своём ночном одиночестве не чувствует себя одиноким. Его посещают видения расстрелянного в сталинских застенках отца, давно умершего деда, ему кажется, что над ним порхают какие-то ночные неведомые существа.
Какие чудные созданья
вершат ночами свой полёт –
над тёмным омутом сознанья –
под светлой бездною высот…
Их очертания невнятны, –
они – как дети тишины, –
невелики, но необъятны
и – словно тени – не слышны…
И нет ни стен для них, ни окон, –
движенья плавны и нежны,
они – как будто – издалёка,
но к нам (как – в нас) приближены…
И…дуновенье откровенья
повеет на душу теплом…
Созданьям этим нет сравненья,
как нет – для них названья – слов…
Мистика явно присутствует в поэзии Мустафина, дыхание иномирья ощущается в её пространстве. Поэт относит себя к числу тех,
…кто чует сердцем мир иной –
с его звучащей тишиной
и упоительнейшей жаждой…
Чувство соприкосновения с иным миром и даже обитания в нём часто давала Мустафину классическая музыка. Поэт очень любил слушать произведения Моцарта, Баха, Шопена, Бетховена, Чайковского и других великих композиторов.
Продрала музыка до плача…
Гадаю, думаю…О чём?..
Что хочет Бог сказать?.. – Иначе
вся эта музыка, зачем?
Конкретных Слов не угадаю, –
я только чую всем чутьём, –
что, в этом мире обитая,
живу давненько в мире том.
И здешних слов не понимая,
не принимая норм и прав,
я ухожу к себе, внимая
лишь ей, как запаху от трав…
Можно вполне утверждать, что Мустафин был не только поэтически, но и религиозно-мистически одарённым человеком. Сам он говорил о том, что принадлежит к той небольшой части человечества, которая способна к «естественному восприятию Бога» и испытывает дарованную природой неодолимую потребность общения с иным миром.
Мустафин считал, что Бог просто необходим человеку, поскольку в его отсутствии тот начинает обожествлять себя, полагая, что ему всё дозволено. Никаких запретов нет, небесная кара не страшна, любые трудности и преграды преодолимы – ведь человек царь мира, хозяин природы и т.п. Но это не так. Безбожие ведёт к безответственным деяниям и нарушению морали. На самом деле человек слаб, несовершенен и грешен и нуждается в верховной поддержке, помощи и Высшем суде. И абсолютную опору он находит в Боге, который может выступить в роли гаранта доброты, утешителя и спасителя. Вера в Бога и любовь к нему одухотворяют человека, делают его всё более нравственным и устремляют к высоким идеалам. Но к вере в Бога он должен приходить добровольно, без кого-либо принуждения. Так рассуждал поэт, понимая, конечно, что религиозная вера сама по себе, автоматически и прямо не ведёт к улучшению всего строя человеческой жизни. Религиозный фанатизм и экстремизм он относил к проявлениям сатанизма, абсолютно чуждого божьим замыслам и делам.
Религиозные искания Мустафина были долгими и мучительными. Его мало занимали обрядные и ритуальные стороны религии, и душа была направлена на суть религиозной веры. Бог один и един, хотя пути к нему могут быть различными. Каков же его путь? Как татарин, у которого в роду к тому же в роду было немало служителей мусульманского культа, поэт пытался принять ислам, ходил в мечеть, читал Коран. Но стать мусульманином у него не получилось, хотя он продолжал считать Коран Великой Книгой. Мустафин начал основательно изучать другие священные книги и литературу о различных религиозных конфессиях. Одно время ему очень нравился буддизм. Но в итоге он остановился на православии. Мустафина потрясла, покорила божественная фигура Христа, его святая жертвенность и великие заповеди. Поэт принял православную веру, глубоко освоив суть христианского вероучения. Он пришёл к парадоксальному выводу о том, что христианский мир совсем не живёт согласно заповедям своего Бога, и «готовность человечества к восприятию Христовых истин за две тысячи лет не продвинулась ни на йоту». В частности, Мустафин считал, что высказывание Христа, обращённое к своим ученикам, а значит и ко всем людям: «Вы во Мне, а Я в Вас» надо понимать буквально, а не метафорически. Из этого высказывания вытекает, что все люди имеют одну божественную основу, и они едины и слиты в своей бесконечной метафизической глубине, и никак не должны не только убивать друг друга, но даже бороться между собой. А человеческое противоборство в мире встречается чуть ли не на каждом шагу.
Вот строки из стихотворения «Рондо», выражающие единство людей в Боге:
Только лишь в Боге Едином мы волей Господней едины,
Царством Небесным, в коем окраины нет, как нет и
середины,
Духом Святым, изнутри нас объемлющим и единящим
Гласом Господним, с небес приходящим, – вечным и
вящим.
Ты ли во мне, словно часть моей сущности вечной,
Я ли в тебе – до утробной частицы вселенной, –
с нами Господь, даровавший нам радости встречи,
с нами наш Бог, облекающий Духом нетленным.
У Мустафина много стихотворений религиозного характера. В них отражается просветление и смирение человека, обретшего свою веру, возжелавшего добра людям, жалеющего их и обращающегося к Богу с молитвой о милости, прощении и ниспослании благодати для всех:
Боже мой, о Боже праведный, помилуй
всех умерших.… И живущих успокой…
Ты прости их прегрешенья от природы, –
от природы их народной, от судьбы,
от безумья их врождённого, от злобы.
И прости за то, что верою слабы.
О Господь, направь людишек этих бедных,
лаской праведною путь их окропи,
уведи ты от дороги их победной,
в вере – верушке их, слабых, укрепи.
В некоторых стихах Мустафина явно звучит мотив необходимости смирения человека со своей судьбой и окружающим миром. Поэт заставляет вспомнить о стоицизме, популярном философском направлении в античном мире эпохи эллинизма. Знаменитый филосф-стоик Сенека говорил: «Мы не можем изменить мировых отношений. Мы можем только одно: обрести высокое мужество, достойное добродетельного человека, и с его помощью стойко переносить всё, что приносит нам судьба». Именно такую жизненную позицию занимал Мустафин, что и нашло своё отражение в его поэзии. Земной удел человека нелёгок, но надо его достойно, не дёргаясь, воспринимать.
Терпи, коль век тебе дарован,
терпи, как бог нам повелел,
конец не может быть сворован, –
терпи, – таков земной удел.
В другом стихотворении в развитие той же темы говорится:
Очнись и устреми желанья
к непротивленью воли той,
что не придумана тобой,
но нам дана для проживанья
в смиренных муках ожиданья
и преклоненья пред судьбой –
во благо истины живой.
Только в отличие от стоицизма, признающего право человека на самоубийство в критическом положении, Мустафин отвергает это право в соответствии с христианской оценкой самоубийства и любого убийства как великого греха, хотя признаётся, что у него самого иногда возникали мысли о самоубийстве.
Пролейся мимо рта, отрава,
а ты, бесценный мой стилет,
не покидай своей оправы, –
убийству оправданий нет.
Поэт склонялся к пессимистическому выводу о том, что никакими революциями и реформами, никакими достижениями научно-технического и гуманитарного прогресса искоренить зло и несовершенство в земной жизни нельзя. «Царства Божьего» на Земле не построишь, а значит – не надо цепляться за эту жизнь и уходить из неё надо вовремя и с достоинством, не барахтаясь в ужасе и страхе перед лицом предстоящей смерти.
Тема смерти занимает важное место в поэзии Мустафина. Есть такая поговорка: «Только дурак не боится смерти». Виль Салахович являл тот редкий пример человека, который, будучи совсем не дураком, смерти не опасался. Наоборот, он утверждал, что смерть для него светлая мечта, поскольку она освобождает от бренности и тягот земного существования. Мустафин говорил о том, что в этом мире ему плохо, и он нередко ощущает ненужность своего присутствия здесь. «Здесь я – чужой – в своём саду…». Честно скажу, что я с такой позицией Виля Салаховича никак не соглашался и пытался спорить с ним. Мои аргументы в споре были таковы:
а) земная жизнь самоценна, и её никакой другой жизнью не заменишь, она есть божий и природный дар, к которому надо относиться соответственно;
б) зачем торопиться на «тот свет», мечтать о нём, туда всегда мы успеем;
в) смерть есть боль, расставание с близкими любимыми людьми, твоя смерть принесёт им горе великой утраты;
г) если загробная жизнь существует, то не ждут ли умерших трудные испытания и новые тяготы, ведь религия обещает на «том свете» не только Рай, но и Ад;
д) вообще, зачем часто думать о смерти, тратить на это драгоценное время, когда можно пользоваться земными радостями – наслаждаться красотами природы, музыкой, поэзией, шедеврами искусства, любовью, общением с интересными людьми, вкусной пищей и т.д.
В то же время я был согласен с Вилем Салаховичем в том, что тема смерти имеет для человека фундаментальное философское значение и что существует диалектическое единство жизни и смерти. В поэтической форме это единство выступает у Мустафина как дуэт двух сестёр:
Внемли, мой друг, и ты услышишь
дуэт прекрасный двух сестёр:
то – жизнь поёт, а квартой выше –
ей вторит смерть свой приговор…
Мустафин внимательно слушал мои разглагольствования о негативном характере смерти и потом сказал, что со мной во многом согласен, но смерть для него есть не только способ ухода из земного мира, а главное – это ворота в иной мир, начало дороги в вечную жизнь и приближение к Богу. С его точки зрения, разгадка тайн данной человеку жизни лежит там за порогом смерти. Да, в человеке инстинкт самосохранения силён, и его страх смерти естественен, но в загробной жизни ему хуже не будет, чем в земной, и надо преодолевать угнетающий страх смерти. После ухода Мустафина из жизни в его рукописных заметках была обнаружена такая фраза: «Не надо бояться смерти…за ней истинная гармония!»
Перечитывая стихи Мустафина, я натолкнулся ещё на одну такую «кинжальную фразу»: «…и жизнь свою узреть сквозь смерть…». Мне кажется, что по ночам поэт медитировал, мысленно надевал своего рода «очки смерти», и из мглы перед ним представали черты мира иного.
Люди, побывавшие в состоянии клинической смерти, рассказывают о выходе души из тела и наблюдении себя со стороны, а некоторые из них делятся впечатлениями от видения иных миров и встреч с умершими родственниками. Эти и другие подобные необыкновенные переживания, происходящие из-за разных причин (медитация, особая система дыхания, применение наркотиков и др.), учёные называют изменёнными или особыми состояниями сознания. В таких состояниях открываются какие-то глубинные пласты человеческой памяти, и в мозг поступает информация из совершенно неведомых источников. Беру на себя смелость утверждать, что Мустафин имел немалый опыт пребывания в особых состояниях, на что он сам намекал, говоря о своей способности восприятия Бога и к контакту с иным миром. (Выше это уже отмечалось) . Но главное свидетельство тому – это его стихи, такие как «Миражи», «Туманы», «Воспоминания о небылом», «Хароновы проказы», «Стишок про время» и некоторые другие. Приведу только последнее из указанных стихов.
Несут меня потоки временные
в неведомые дали бытия,
где царствуют красоты неземные
и лики жития совсем иные, –
отличные от нашего житья, –
без всякой там жратвы и пития.
Несут, – смыкая месяцы и годы, –
на тот простор, сокрытый от людей,
где воды, не похожие на воды,
мерцают светлой памятью дождей,
и – как слеза – прозрачные народы
не чтят своих невидимых вождей.
Несут меня потоки, растворяя
судьбу мою в минутах и часах.
И я плыву, – объятья растворяя,
как облако, – черты свои теряя
и растекаясь – цветом в небесах.
Эти и другие указанные стихотворения показывают расширение сознания его автора и описывают такие его ощущения, которые он никак не мог получить в обычном жизненном опыте. Правда, можно сказать, что пребывание поэта в состоянии, когда у него получаются настоящие глубокие стихи, – это само по себе особое состояние полёта воображения и фантазии.
Но не тем человеком был Виль Салахович, чтобы тешить себя пустыми мечтами и фантазиями. Слишком честным и ответственным он был перед собой и другими людьми. И я верю, что описанные в стихах необыкновенные ощущения и переживания при своих ночных бдениях он на самом деле испытал. Не только Священное писание, но и собственный религиозно-мистический опыт поэта – укрепляли его веру в загробную жизнь и бессмертие души, которая для него выступала уже как знание об этом. К сожалению, вопрос о том, как возникали у него необыкновенные переживания, я при жизни поэта не задал.
При разговорах с Мустафиным о смерти и бессмертии мне вспомнилась строчка из стихотворения Гете «Кто жил, в ничто не обратится…». Кстати сказать, великий немецкий поэт-мыслитель считал, что вера в бессмертие совсем не обязательно должна быть всегда религиозной. Как он говорил: «Для меня убежденность в вечной жизни вытекает из понятия деятельности. Поскольку я действую неустанно до самого конца, природа обязана предоставить мне иную форму существования, ежели нынешней дольше не удержать моего духа».
Мустафин жил ожиданием иного бытия и свой земной конец воспринимал как переход к нему. Он выдвигал и такие умозрительные доводы в пользу существования потустороннего мира, в который должен показать человека после своей смерти.
Посюсторонняя реальность слишком ущербна и несовершенна, чтобы быть единственной и самодостаточной. В ней смерть торжествует над жизнью, силы хаоса над силами порядка, ложь над истиной, несправедливость над справедливостью. Но должна существовать реальность, в которой всё наоборот, реальность, носящая божественный характер. Она есть своего рода противовес для земной реальности, имеющей перспективу преображения.
Земной мир не способен выразить всю истину бытия и выражает её только частично. Значит, для того, чтобы истина открывалась во всей полноте, обязан быть ещё какой-то мир, для которого смерть не может быть закрытой тайной, и в котором умерший человек также имеет своё место.
Когда-то внутренний голос подсказал поэту то, что он проживёт на свете 74 года. И такое на самом деле случилось. Мустафин прожил 74 года и 4,5 месяца, достойно и спокойно встретив свою смерть.
Интересно отметить, что поэт отнюдь не возвеличивал смерть, называя её подругой, и порой в своих стихах рисовал её в весьма комическом виде. В частности, в стихотворении «Визит Смерти» он описывает ночной приход последней в виде подвыпившей скелетообразной старушки, которая сняла галоши, надела тапочки, прошла на кухню в квартире поэта и села в ожидании того, что её угостят чаем. Домашний кот, замурлыкав, обнял скелет. Но у хозяина, как на грех, не оказалось ни сахара, ни чая. Так и ушла Смерть, не попив чаю. Поэт поутру, припомнив её визит, восклицает:
Но ведь она намедни приходила!..
И есть улики: тапки увела,
калоши же, что вечность прохудила,
оставила… Такие вот дела.
По моему мнению, Мустафин написал такое стихотворение с целью преодоления традиции раздувания ужаса смерти. Приход последней неожиданен и нежелателен, но он вполне возможен в обычном ходе событий. Не надо впадать перед ней в панику и страх.
И, наконец, затронем ещё одну тему, нашедшую своё раскрытие в творчестве Мустафина. Это тема самой поэзии, процесса её создания, а также её языка. Мустафин называл поэзию музыкой смысла. Поэт же – это человек, очарованный этой музыкой и желающий её не только слушать, но и творить. С одной стороны, процесс сочинения стихов – это вдохновение, поиск и открытия, полёт воображения и фантазии, свободная игра чувств и ума, в общем, радость творчества, а с другой – это мучения и страдания, отчаяние от несовпадения замысла с его воплощением, недовольство собой от ненахождения нужного слова и подходящей рифмы, разочарование своими творениями, словом, ноша, которая мешает спокойно и беззаботно жить. Стихотворчество – дело трудное, капризное и противоречивое. Но у поэтически одарённого человека стихи рождаются в душе нередко спонтанно и просят как бы выхода наружу, и тот вынужден взять бумагу и ручку, сесть и писать. Эту ситуацию своеобразно описывает Мустафин в стихотворении «О даре стихоплётства». Вот последние строки из него:
Спасите, люди, боги, – кто тут есть, –
освободите от бесовской тяги:
лишите дом листа пустой бумаги
и научите спать и много есть…
Хочу – как все: иметь и обладать!..
Хочу – как все: к чему-нибудь стремиться!..
Мне безразлично: слава или сласть.
Мне всё равно: богатство или власть.
Мне лишь бы от стихов угомониться…
Но Мустафин не угомонился, потому что у него был талант и великая потребность писать стихи. И ещё потому, что он влюбился в русский язык, устремившись всей душой к освоению его богатства.
Величавость русской речи
давит опытом любви,
многослойным, многовечным,
словно истиной – в крови.
Да, Мустафин выбрал русский язык для своей поэзии. А мог ли он, сын татарского языковеда, стать татарским поэтом и писателем? Наверное, мог бы, но только при соответствующих условиях. Но таких условий не было. Не было в Казани никакой системы обучения татарскому языку во времена детства и юности поэта. Образование на русском языке, русская языковая среда сделали Мустафина русскоязычным поэтом и не дали ему возможности реализовать свой талант в своей родной литературе. Для того чтобы писать на литературном татарском языке, тем более на высоком художественном уровне, нужно, конечно, соответствующее образование и постоянное общение на данном языке.
Я говорю об этом по следующей причине. Мне известно, что среди некоторой части татарской интеллигенции бытует сердитое мнение о том, что русскоязычные писатели из числа татар – это своего рода предатели, забывшие свой родной язык и отказавшиеся от национальной культуры. Хочу не согласиться с этим мнением.
Во-первых, надо сказать простую вещь: все мы, татары, есть граждане России, русский язык есть государственный язык, язык межнационального общения, и уменье красиво, художественно писать на данном языке – это важно и почётно. Во-вторых, если бы Мустафин и другие писатели, пишущие не на своём языке, выбрали бы для своего литературного творчества, скажем, английский или польский языки, то и этот свободный выбор заслуживал бы своего уважения и призвания. В-третьих, среди татар достаточно поэтов и писателей, пишущих на татарском языке, и число их неуклонно растёт. В-четвёртых, ни Виль Мустафин, ни Роман Солнцев, ни Рустем Кутуй, ни Диас Валиев, насколько мне известно, не отказывались от своих национальных корней и гордились своим происхождением.
Да, Мустафин внёс вклад не в татарскую, а в русскую поэзию. Но этим могут гордиться и татары, хотя бы и тем, что этот талантливый и неординарный человек вышел из их числа. Я же считаю, что творчество поэта Виля Мустафина следует отнести к достижениям татарской культуры, поскольку в нем богатство духа, его метания и взлеты раскрыты на высоком общечеловеческом художественном уровне. Пусть даже при условии, что это сделано не на татарском, а на русском языке.
Конечно, я согласен с теми, кто говорит, что надо уважать и любить татарский язык, развивать свою национальную литературу и культуру. Пожелав успехов татарской поэзии и появления в ней новых Тукаев, Дэрдмендов, Туфанов, всё же опять вернусь к русской поэзии.
Богатство русского языка, с точки зрения Мустафина, позволяет создавать изысканные музыкальные стихи с глубоким неоднозначным смыслом, который интересно раскрывать, купаясь в гармонических звучаниях слов.
Пленённый звучаньем поющего слова
я, словно ныряльщик, пытаюсь достать
жемчужину сути, – ту первооснову,
тот смысл, что хранит в языке Благодать…
Теченья теплы и потоки радушны,
Объятья раскрыты, я ими пленён.
Единый язык наши судьбы и души
Возносит к истокам грядущих времён.
Или вот ещё такие строки:
Изысканность стиха
таит в своих глубинах
молитвенный напев,
разлитый в небесах, –
он некогда нам пел
в полётах голубиных,
взвивался и стихал
в нездешних голосах.
Почему в умной глубокой поэзии велика доля печальных и грустных стихов? На этот вопрос можно ответить так: в человеческой жизни слишком много нелёгкого и скорбного. Но дело не только в этом. Сочинение стихов нередко является для их творцов способом преодоления душевных кризисов и экстремальных ситуаций. И об этом свидетельствует Мустафин:
Пишу стихи, когда мне плохо:
хандра, депрессия, тоска…
Уж нет желания для вдоха,
А тут – соломинка, доска…
И далее:
Тут быт главенствует…и промысел…
Быт – что повод для стихов?..
А вот когда повис над пропастью, –
то враз припомнишь всех богов…
Вот тут стихи… И нету силушки
ни удержать их, ни сдержать…
Как ни писались бы стихи в стол, не печатались, они ждут своего читателя и предназначены для него. О своих стихах, не находящих место в печати, Мустафин пишет так:
Стихи мои – мои сироты, –
Лежите, съёжившись в углу, –
укоротив свои длинноты,
в пыль обернувшись, как в хулу.
Мы с вами, словно в заточеньи,
Верней, – в плену у забытья, –
Плывём, влекомые теченьем, –
Как облаченьем, – бытия.
Многие стихи поэта весьма сложны по смыслу и трудны для восприятия даже для подготовленного читателя. Мустафин прямо говорит об интеллектуальности характера своей поэзии и о её непредназначенности для масс:
…Всё, что написано мной было,
И то, что я пишу сейчас, –
не для тебя, Сеньор из быдла,
не для тебя, Вассал из масс…
Тебя ж, – прости, – в упор не вижу,
Когда пишу, я растворён
в потоках, посланных мне свыше, –
из расстояний и времён…
Кажется, что Мустафин не уважает простой народ. Но это не так. Да, он неприемлет невежества и тупости, но народное остроумие, богатство народного фольклора поэт воспринимает всей душой. В его стихах заметно проявляются русские народные образы, мотивы и интонации, а порой стихи вообще обретают характер частушек. Например, возьмём такие строки:
Отдыхай, землица – матушка, –
время сева впереди…
По весне придёт Иванушка
да с медалью на груди.
Будет вновь пахать и сеяти,
урожая ожидать…
Такова судьба… И сетовать –
Только Бога обижать.
Напевно, по-народному звучит стих Мустафина о том, как тот сочиняется и становится частью его поэзии:
Буковка – за буковкой,
слог за слогом ложится, –
зазвучало родное,
смыслом налилось…
Словушко ты гулкое –
зелье приворотное,
как удавка, пряменько
в горлышко влилось.
Но куда же деться мне
от моей ненужности?
(А стишок невестится,
ластится, гулит…)
Горькая Поэзия,
я тобой отсуженный,
потому не весел я, –
душенька болит…
В стихах Мустафина звучит «плач по Россиюшке», выражается страстное желание российского народа обрести, наконец, достойную жизнь в своей стране. Таким образом, элитарность и народность находят в мустафинской поэзии своеобразное сочетание.
Подводя итог, хочу сказать о том, что данным очерком отнюдь не исчерпывается анализ идейного и тем более художественного богатства поэзии Мустафина, и дело по его раскрытию и распространению надо продолжать.
Автор выражает благодарность вдове поэта Галине Михайловне Килеевой за ценные сведения и советы, а так же Александру Геннадьевичу Воронину за предоставление текста своей документальной повести «Невидимки», из которой автор почерпнул информацию, важную для раскрытия темы очерка.