Уход Толстого. Во всём мире под уходом Льва Николаевича Толстого обычно принято понимать поспешное бегство писателя из дома, которое случилось ранним утром 28 октября 1910 года. По новому стилю дата эта выпадает на 10 ноября. На дворе тогда стояла глубокая осень. Вышло так, что Толстой в последний раз покидал свою некогда любимую, а теперь опостылевшую Ясную Поляну в непроглядную осеннюю темень, уходил в замерзающий неприютный мир. Но уходил с трепетом и с восторгом предвосхищения новой жизни, которую всем сердцем и всей душою жаждал снова обрести. Жаждал обрести жизнь при жизни. Кто когда-нибудь переживал подобное вожделение, тот поймёт, что это такое — жажда живой жизни.
С обыденной точки зрения, Толстой уходил в никуда. И, может быть, поэтому никакого, собственно говоря, ухода у него в этот раз и не случилось. Он посетил свою младшую сестру, Марию Николаевну, проживавшую в женском монастыре, совершенно огорошенную его неожиданным появлением, а ещё больше теми новостями, что он привёз с собой, о причинах бегства из дома; не простившись с сестрой, снялся с места, опять же в ночи, сел на поезд, не ведая конечного пункта своего маршрута, в поезде заболел воспалением лёгких, был ссажен с поезда на богом забытой станции Астапово и умер в доме начальника этой самой станции. Таким образом, весь «уход» длился десять дней, из которых семь дней Толстой провёл в постели, ставшей для него смертным одром. Через двое суток после кончины тело писателя в дубовом гробу было доставлено в багажном вагоне обратно в Ясную Поляну и погребено в имении, недалеко от дома.
Строго говоря, такой уход можно считать неудавшимся. Хотя бы потому, что он был слишком быстро прерван смертью. И если бы не письмо, оставленное супруге, в котором Лев Николаевич объявлял ей о своём уходе из дома и объяснял его причины, никто бы мог и не узнать, что вообще была предпринята попытка ухода. Дело в том, что в последние годы жизни Толстой совершил не одну поездку в пределах центральной России и тоже в сопровождении домашнего врача и друга Душана Петровича Маковицкого. На эти перемещения уже всемирно известного писателя и мыслителя никто в мире не обращал особого внимания. В этот же раз их совместная поездка вызвала необыкновенный ажиотаж, и всё благодаря тому, что слух об уходе Толстого, уходе, которого ждали и многие даже предвосхищали, — быстро распространился в обществе и вылился на страницы периодической печати. Подтверждённая родными, эта новость быстро стала общедоступной и превратилась в мировую сенсацию — «Толстой ушёл». Почему ушёл? Куда ушёл? Зачем? О том, что происходило на неведомой железнодорожной станции с нарастающим напряжением следил, без преувеличения, весь мир, будто уход престарелого писателя должен был что-то изменить в мироустройстве или в умах людей по всему свету. Следил до тех пор, пока с неведомого полустанка в России не пришла печальная весть — «скончался». С этого момента и до сего дня уход писателя из дома навсегда оказался связан с его физиологической смертью, а «несостоявшийся» побег из дома в мифотворчестве об этом незаурядном человеке стал называться «Уходом Толстого».
Так что же тогда, не было никакого ухода? Что же, можно считать это частью мифа, и никуда Толстой, хоть и силился изо всех своих последних сил, да так и не ушёл? Можно тогда считать, что путы материального мира и законы социума оказались сильнее этого «матёрого человечища», этого «человека-горы»? На первый взгляд так оно вроде бы и есть, но это только на первый взгляд. Если глубже и обстоятельнее вчитаться в тексты и всмотреться, теперь уже со стороны, в жизнь этого самобытного человека, если вслушаться во всё им сказанное с высоты прошедшего времени, если взглянуть на эту великую жизнь в целом, — то возникает устойчивое ощущение, что не те десять дней физического бегства, а вся жизнь Толстого была постоянным «уходом». И тогда в представлении невольно возникает образ Толстого «уходящего». Не успеешь что-либо о нём себе уяснить, что-то о нём понять, — а он уже ушёл, снова ушёл.
Ведь посудите сами, Лёв Николаевич постоянно к чему-то приходил, обретал это в себе, взращивал, ощущал это «что-то» смыслом своей жизни, проживал это «что-то» во всю силу, ему доступную, изживал это в себе и с таким же завидным постоянством из этого уходил. Из этого или от этого. Уходил, изжив в себе, избыв это своё новое «дело жизни» до конца, до потери ощущения в нём жизни. Он всю свою сознательную жизнь уходил, когда сущностная наполненность пребывания где-либо — была для него исчерпана. Он ушёл из младенчества, из детства, из университета, из армии, из верноподданных, из педагогики, из общественной деятельности, из литературы, из аристократов, из церкви, из барства, из христианства, из семьи и пр. и пр. В конце концов он ушёл и из Ясной Поляны, потому что там ему уже нечем стало жить. Нечем и незачем. И в контексте его «уходов» это событие представляется совершенно естественным, но событием далеко не самым показательным и интересным.
В течение всей своей долгой жизни Лёв Николаевич приходит к отождествлению себя с некоторой сущностью, изживает в себе эту сущность, уходит из неё, освобождает себя и тем самым движется по жизни. Использует пережитое как энергию для движения по жизни дальше. И именно это движение в конце концов оказывается самым действенным механизмом саморазвития, а не те многочисленные правила поведения, которые Толстой, особенно по молодости, так любил для себя составлять как раз для того, чтобы «самосовершенствоваться». Умозрительно он полагал смыслом жизни личное самосовершенствование, а на опыте он всей своей жизнью воплощал идею духовного ПУТИ. Идея эта заключается в том, что по этому пути надо постоянно идти и не останавливаться, остановился — откатился назад. И Толстому удалось отыскать способ непрерывного движения в своём духовном развитии. И развиваясь, двигаясь по пути саморазвития, незаметно для себя Толстой уходил от людей, которые «стояли» или даже двигались по этому же пути, но просто медленнее. И связи с этими людьми, с «отстающими» людьми, постепенно истончались, а то и вовсе обрывались.
А все люди, развиваясь, идут по одному и тому же пути, потому как иной дороги для человека просто не существует. Толстой это понял в какой-то момент своей жизни, понял и шаг за шагом перенёс своё «Я» из индивидуально-толстовского содержания своей жизни в содержание общечеловеческое. И в этом смысле, жизнь Толстого — это индивидуальная модель духовного развития человечества. И это русская модель. Однако изучая эту модель, можно исследовать историю духовного развития не только русского человека, но и человека-вообще. У нас, у людей, есть история физиологического и есть история духовного развития человечества, а каждый индивидуум в течение своей жизни повторяет эту историю: как физиологическую, так и духовную. Каждый человек! Только фокус в том, что духовное развитие протекает гораздо быстрее во времени и интенсивнее физиологического. Но ещё важнее то, что человек в состоянии самостоятельно ускорить своё духовное развитие, чего никак не может сделать с развитием физиологическим.
Говорят, что способность к рисованию у ребёнка развивается сама собой лет до двенадцати. Если в дальнейшем эту способность специально не развивать, человек всю оставшуюся жизнь будет рисовать на уровне двенадцатилетнего ребёнка. Вероятнее всего, со способностью к мышлению происходит нечто подобное: лет до пятнадцати-шестнадцати способность к мышлению развивается естественным образом, а дальше её нужно развивать систематичной и постоянной мозговой деятельностью, создавая устойчивое напряжение мысли. Иначе мыслительные способности не получают качественного развития, а остаются на уровне юношеского уровня и развиваются, если развиваются, только количественно: в ширину, а не в высоту. Толстой — яркий пример человека, который всю жизнь тренировал свою мысль, выстраивая здание своего мировоззрения всё выше, выше и выше.
И поднимая на новые высоты своё мировоззрение, он вынужден был постоянно углублять и усиливать философский фундамент своего мировоззрения. Результатом такой жизненной деятельности явилось то, что Толстому за свою индивидуальную жизнь всё же удалось пройти путь духовного развития человечества, как бы повторив его и вместив в короткую жизнь индивида. Это делает его жизнь интересной не только с точки зрения изучения духовного опыта человечества, но и с точки зрения предвосхищения развития человечества в будущем. Не только Толстой, но и многие религиозные мыслители прошлого проходили теми же духовными путями, что и Толстой, и приходили к тем же духовным откровениям по поводу дальнейшего развития «человеческого» в человеке.
Как правило, мыслители и философы опережают в своём развитии современников. Тем интереснее их опыт, так как нечто подобное ожидает любого развивающегося человека, проходящего по пути развития абстрактной мысли. Мыслители прошлого являются для нас как бы первопроходцами, первыми ласточками на том пути, которым нам предстоит пройти в своём саморазвитии. И не важно, в течение одной человеческой жизни это случится или будет суммироваться и накапливаться из поколения в поколение. В этом контексте, самым интересным и захватывающим в жизни Толстого является то, как он сумел сам, самостоятельно, по наитию отыскать способ развивать своё абстрактное мышление, поднимаясь вверх ступенька за ступенькой, переходя с уровня на уровень, поднимая свою точку восприятия этого мира всё выше и выше. Выше относительно обыденного восприятия жизни. И поднялся он на такую высоту, с которой начался его главный уход — уход из материального понимания мира и, соответственно, самой жизни. На каком-то этапе его пути в мироощущении Толстого поменялось соотношение собственно сознания и того, что это сознание воспринимает. Он приходит к пониманию того, что реально существует то, что способно воспринимать, а не то, что может быть воспринято. Мы же с вами остаёмся в своём понимании жизни там, где под реальностью понимается именно воспринятое, а также то, что может быть воспринято. И нам Толстого ещё догонять и догонять.
Сам ли Толстой придумал способ и метод духовного развития или он был заложен в него свыше и Толстой только подчинялся высшей силе, которая его заставляла развиваться, подчинялся часто, быть может, вопреки воле самого Льва Николаевича? На этот вопрос писатель Толстой искал ответ всю свою жизнь. И ответ не теоретический, а практический: он постоянно соотносил свою собственную волю с волей пославшего, он считал, где воля пославшего — там сама реальность жизни, он всюду искал жизни и уходил оттуда, где жизни не было, уходил оттуда, где «мёртвые хоронили мёртвых». Ощущение жизни — было для Толстого мерилом того, что он движется, не стоит на месте. А критерием того, что он движется в правильном направлении, было для него чувство, которое он называл любовью. И то была не эгоистическая любовь к себе, к своему и к своим близким, а, скорее, любовь к высокому духовному предназначению человека, любовь к человеку-вообще.
Толстой мог двигаться по жизни, физически оставаясь на месте. Он это знал о себе. Знал, что не нужно ему никуда уходить, знал, что надо «нести свой крест до конца». Однако какая-то неведомая и неодолимая сила гнала его тогда из дома, глухой осенью 1910 года. И он ушёл. Многие ждали от него этого поступка. Были и те, кто подталкивал его к такому шагу, писали письма с требованиями, с просьбами оставить жизнь привилегированного класса и уйти «в народ». Ничего бы это, естественно, в жизни окружающих не изменило, но людям верилось, что уход такого великого человека станет событием знаковым и подтолкнёт к слому всего жизненного уклада царской России. То, что грядёт революция, тогда носилось в воздухе. В вечном мире нет ничего вечного. И Толстой ушёл из дома и из жизни. Вместе с ним в ту беспросветную ночь уходила в небытие и вся тысячелетняя история лапотной и лубяной Руси, хотя все люди оставались в то самое утро на своих местах и готовились встретить новый день своей привычной обыденной жизни.
Толстой уходил постоянно в течение всей жизни, но — остался. Остался и остаётся с нами, остаётся с теми, кто жил после него, и с теми, кто будет жить после нас, тогда как те, кто будто бы «оставались» на месте, со временем от нас уходят. И часто уходят бесследно и навсегда, не оставляя после себя ничего, кроме безличного, обобщённого понятия «предки». Отчего это?! Парадокс. Но парадокс кажущийся, ибо остаётся, видимо, движение мысли, вызванное «томлением духа», а не проявления телесности и личности человека, какими бы яркими и неповторимыми они ни были. Остаются СМЫСЛЫ. Именно эту необыкновенную способность Льва Николаевича Толстого, — уходя оставаться, — мне бы хотелось проследить и разобрать в этой книге. И чем чёрт не шутит, может, удастся и большее — пуститься вдогонку за великим Толстым. След в след.
Продолжение: 02 Младенчество. http://proza.ru/2024/04/28/588