Маркуша

               
Ну вот, новое чудо появилось! Первое-то возникло остановку назад. Двое бродяг.
Ох, и матёры они оказались! Тот, что повыше, был черен от загара и страшно волосат. Клочья волос торчали даже из горловины тельняшки и нескольких дырок на полосатой груди. На плечах покоилась огромная парусиновая сумка. Под тяжестью клади она «сломалась» и половина, что опрокинулась за спину, неудержимо тянула бродягу к дверям автобуса.
В миг особенной тяги, ему на помощь приходил дружок, мужичонка неясного возраста. Менее загорелый и в очках.  Совался, было, под сумочную громаду, но:
- Прочь! – рычал волосатый. – Твоя очередь завтра! 
И мощным усилием рвал ношу вверх. Сумка бутылочно   вякала и её хозяин замирал. И не было ему никакого дела ни до автобусного люда, ни до своего приятеля. Ведь корень-то жизни, толковал отрешённый взгляд,  вовсе не рядом, а где-то много глубже. 
        К бродягам попыталась пробиться кондукторша. Но волосатый опередил:
- Стоп! – рявкнул водителю. – Выходим...
Тот послушно затормозил и бродяги вывалились на волю.
И в тот момент я заметил другое, как упомянул уже выше, чудо. Но «чудо» лишь на первый взгляд: возникший в автобусе верзила случился много примечательнее вы горемык.   
Он топорщился над людом и в одной руке держал  бутылку пива, в другой - копченую мойву. Брызгу солнца, случайно попавшую в автобусную передрягу.
         Уж к нему-то кондукторша сразу пробилась.  Глянула на бутылку, но промолчала.   
- Там, - верзила ткнул подбородок к карману рубашки. -  Видишь, руки заняты…      
 Кондукторша вылущила оттуда мелочь и только было сунулась к следующему пассажиру, как верзила вдруг согнулся в поклоне:
- С праздником, граждане! С днем строителя! – и восстал ещё выше, подбивая бутылочным горлом седой вихор. Чтоб в глаза не лез, проклятый! – Святой день… – и замолк. Видать, забыл  приготовленную ритору.
Пассажиры притихли: что ещё выкинет «пивосос»?
А тот, наконец-то, припомнив, горделиво промолвил:
- На бадье ведь работал… на стройке! У «Зила» кузов во! - и растопырил было ручищи, желая выказать кузов самосвала, который он любовно называл «бадьёй», да, увидев настороженность земляков, досадливо крякнул и двинулся в салонную оконечность.         
И добрался-таки до крайнего сиденья. Я стоял аккурат за ним и волей-неволей стал свидетелем дальнейшего. Нет, не события, его, собственно говоря, и не было, а разговора верзилы с соседкой. Старухой лет семидесяти пяти, сразу же опасливо поддёрнувшей стоявшую на полу котомку с какими-то полешками поближе к себе. Она бы, поди, ещё и на колени её пристроила, да верзила  движением руки с рыбёшкой успокоил: всё, мол, старая, нормально, не бойся! И протянул бутылку:
- Пивни, мамка! За праздник… 
 Нос у соседки возмущённо ёрзнул вправо, потом шмыгнул назад и замер.
- Чего это я пить-то буду?! – воскликнула она. – Чего? - И уже потише: - Твой праздник? …Ты и пей!
- Вот какая… к-ха! – одобрительно пробасил строитель. - Я ведь тоже не стал бы со всяким-то пить. – И неожиданно взъярился: - Только я не всякий! - и густо побагровел. –  Работяга я, поняла?! …Даже вот на таких автобусах рулил! Бросил только – заикаюсь. Там ведь орать  надо: остановки объявлять! …Ты, мамка, не верти носом-то, взяла моду! …А-а, он у тебя всегда такой! Ну, извини… Я вон тоже с фокусом живу: выпью - все заикалки пропадают! Потому и ушел в СМУ. На бадью. Чего? – переспросил. - …Не-е, там у меня хорошо пошло. Орден заработал! А нынче вот выпил, тайком от жены. Не пей, говорит, Маркуша! …Не знаю почему! – ответил. Очевидно, на тихий вопрос старухи, дивящейся редкостному имени. – Батька так   назвал… Бедно ведь жили.               
- А это причём? –  удивилась соседка. – С какого боку? 
- Та-а-ак… - горестно выдохнул Маркуша. Одно, мол, к одному… – Вот и поехал нынче с работы на окраину. Там, сказали, духи продаются, «Лулу». Французские. Куплю, думаю, супруге, чтоб не пеняла за сегодняшнюю выпивку! …Не-е, она не кричит, молчанкой берёт. Это похуже.
Старуха попыталась придержать, вильнувший от крайнего изумления, нос рукой: 
- Из немцев, что ли?
Тут уже удивился Маркуша:
- Х-ху! – услышал я. Откуда, мол, немцы в Тюмени? И поднял руки, выказывая и пивную бутылку и насквозь пронизываемую  солнцем мойвочку: - Лапы вот заняты, а то бы показал тебе ту «Лулу»! 
Старуха жалостливо глянула на рыбку:
- Обтряс всю, - проворчала. -  Праздник ведь только завтра, а ты-ы... – и столько укора прозвучало в том  тягучем «а ты-ы…», столько боли, что Маркуша опустил руки к коленям и надул от досады щеки.   
Лопнет ведь! …Но нет, не лопнул Маркуша, перетерпел. И, наконец, выдохнул:
- Э-эх, мамка!..
        - Чего, мамка?! – оборвала соседка. - Напился до сроку и шаришься!  Что, мамка-то?!
 - То! – потерявшийся было от укоризны, Маркуша вдруг   рыкнул, как лев и ещё больше побагровел. – Ты же во! – и пристукнул бутылкой по дужке сиденья перед собой. – Не бум-бум в нашем деле! …Чего, думаешь, я нынче в белую рубаху нарядился?
       Та, вроде бы, растерялась: откуда ей знать Маркушины выкидоны? Не колдунья! 
И пауза ликующе взорвалась:
- Именинник я! – бабахнул Маркуша. - Опять буду на машине рулить! Два месяца слесарил, тосковал по рулю. Сплю, бывало, ночью, а будто - еду… Аж потряхивает! И просыпаюсь. …Так и играл в машинки. А нынче - выехал! …Куда Макарону  деваться? Я ведь мужик… Орденоносец! Не дам над собой изгаляться.  …И сыну говорю: «Смотри, Пашка, не сломайся! Не продайся за деньги-то!» …А цари что? Цари - меняются! 
- Откуда у нас цари-то? – удивилась старуха. – Где они?
- Везде! - отмахнулся Маркуша. Не хотел, видать, углубляться в политику. Но  всё же снизошёл до пояснения: – Макарон, хотя бы! Начальник наш. Толстый, зараза, а глазёнки как щелочки! Будто осокой прорезаны! Макароном и зовут. …Год  у нас не проработал, а домище себе - отгрохал. И в городе две квартиры имеются. …Аукнется ему это, ребром выпрет!
Старуха чего-то ответила, но тихонько: не поймёшь.   Лишь донёсся бас Маркуши:
- Не-е, какой там суд?! Фиг под него подлезешь! …И судье домину отгрохал. Чего? …Вот и послушай! Командует мне вечером после Первого мая: «Грузись-ка, Рябов, бетоном! Лей в бадью побольше!» - На его коттедж, значит, поедем.  А рожа красная, видать, тяпнул.
И в кабину ко мне мостится: дорогу показывать. Не бывал я ещё  пока в его палестинах, все ездили, я – нет! Не доверял мне Макаронище.
«Злится толстопуз-то! – говорили мужики. - Копает под тебя…»  - «Бог с ним, - отвечаю, - с его копалками! Старый-то начальник без копалок жил: орден мне дал да новый «Зилок» в придачу. А этот…»
Маркуша потянулся к старухиному уху и чего-то прошептал в него. 
- Погоди, сынок! – возразила та. - Не спеши с рожном-то! …Лучше про коттедж доскажи.
- Вот и едем! - вернулся Маркуша к майской «экспедиции». -  А он пыжится: «Гордый больно! Орёшь, что ни попадя!» И рукой-то перед моим носом машет – вроде бы, клизма такая, ухватить   хочет. Да душа-то у меня не в носе, - бухнул  кулачищем в грудь, - вот она, в сердце!
- И чего? Чего дальше-то было?!
- Отпихнул его ручонку… Не шебурши, думаю! Нынче король, завтра - ноль.
- Ну уж! – одернула старуха. - И вправду гордый! - Но спохватилась: - А дальше-то что?
- «Что-что?» - передразнил Маркуша. – Не что, а вот что! …Молчу, всё одно иззаикаюсь! А того уже паводком взяло: «Да я тебя, – кричит, – проглочу и у ворот выплюну!». У его, значит, ворот-то, у коттеджевых. …Во, воротища, - Маркуша кинул глаза к потолку, - больше меня! …А ключей-то у него от них нету, от калитки только!   Побежа-а-ал Макаронище в коттедж за ключами.
Ну, думаю, крапивное семя, поработаешь ты у меня сегодня! У бадьи ведь я начальник! И задом к воротам сдаю: весь бетон  у  калитки вывалил.  …Помаши, думаю, лопаткой! Попотей!
- Ух ты, Господи, - колыхнулась старуха, - страх какой! За это и скинул тебя с машины?
- Не-е! – потряс бутылкой Маркуша. – Как он меня скинет? Не смолчу ведь. …За другое снял. За племянника. …Тому в армию  идти, а он - деревенский. Во, парень! – Бутылка взлетела вверх и повисла, выказывая превосходство Маркушиной родни над прочим людом. - У нас ведь обычай: приспела пора – служи! Не беги от красной шапки! …Я в гараж, к механику.
- Езжай, - говорит, - на пару деньков, чего там?! Проводи парнишку!
А Макарон узнал: «Как так?» Без его, мол, ведома уехал!  …Механику выговор, меня - в слесаря. На исправленье.
- Ух ты, матушка моя, – старуха от жалости даже сникла, –  глядишь и выпнет тебя на улицу!
- Хрен-ма! – пробасил Маркуша. Да так рьяно, что все   сомнения в будущей строительной деятельности отфутболил чёрт знает куда. – Мне ведь кредит везде открыт! …Нос утереть некогда – так работаю! - И продолжил уже об ином, считая сказанное вполне достаточным для защиты: - А неделю назад журналистка из областной газеты приходила. И давай всех фотографировать. А мужики: «Мы-то, что?! Мы - ерунда… Лучше Маркушу сфотографируй, орденоносца! Только он сейчас репрессированный». Она чик меня, а потом обо мне   расспрашивать стала… И про репрессию тоже! Да я про неё ничего не сказал: зачем воздух лопатить? …А с Макароном - сам разберусь. Загнул палец на память.   
- Во, мамка, какая фотка получилась! – Маркуша распахнул объятия, норовя выказать фотографическую ширь. - А шеф-то Макаронов, наш бывший начальник, увидел газетку, да и позвонил на стройку: «Молодец, Рябов! Езжай завтра в трест: получай нового «Камаза»!» …Поэтому в белой рубашке сегодня на работу и вышел: новьё обкатать. Ох, мамка, и машина! …Давай, выпьем!
Старуха уважительно поглядела на соседа: вот он какой, оказывается! …Но баба – она баба и есть. 
- Из горлышка что ли пить-то? …Чай, не бродяжка   какая!
        И это верно: 
- Держи-ка! - Маркуша ткнул в старухины  колени бутылку и сунул освободившуюся пятерню  в карман штанов. – Во! – победно воскликнул, но тут же одёрнул себя: - Нет, мамка, это пока «Лулу», - и вытащил на свет Божий крохотную сизую коробочку: – Держи-ка тоже!
Старуха осторожно взяла духи:
- Пахучие! …И сквозь бумагу слыхать. Чай, дорогие? – вздохнула.
И Маркуша вздохнул, и тоже не менее тяжко. Затем:
- Вот он, подлец! – рыкнул. И с самого низа кармана извлёк складной пластмассовый стаканчик. – Тоже сегодня купил: в походы ходить. …Пей, мамка! …Чего?!
- Хоросьво-то какое, - услышал я. – Хрусткое!
Так они и пили то пиво по очереди… Наконец:
- Чего дрова-то котомками возишь? – заботливо поинтересовался Маркуша и пристроил пустую бутылку к котомке. – Скажи - сто машин привезу!
- Остынь-ка, сынок! – осекла его старуха. – Мне и   этой котомки хватит. Осина ведь… - И чего-то тихонько сказала. Да её Маркуша не расслышал. - Лечебные, говорю, те полешки, понял?! – повторила уже во всё горло. Пиво-то, знать, и на неё подействовало. - Сунь под подушку – всё! Не болит, говорю, голова-то после этого... Да хоть куда ту осину клади… Хоть в капусту, чтоб не перекисла. Но, – посуровила, чувствуя будущие хозяйские оплошки, - сначала кору  проверь! Облупилась, если – всё, не бери то полешко: козявкин дом.
Автобус скрипнул тормозами, норовя приостановиться, и старуха подхватилась с сиденья:
-  Ох, батюшки мои, схожу ведь! Вот остановка-то…
- Тогда, - бодро крякнул Маркуша, - и я сойду! Помогу тебе.
- Пойдем, сынок, глядишь и  развеешься. Лула Лулой, а трезвый мужик жене всегда дороже.
Они неспешно пошли по улице: седой детина с матерчатой   сумкой в руке и старуха.
- Я тебе, мамка, такое скажу! - донеслось сквозь открытое автобусное окошко. - Я ведь, мамка… - порыв тёплого ветра надул праздничную Маркушину рубаху и унёс продолжение разговора.
  И только тут до меня дошло: вот же он, герой моего будущего рассказа!  Потолковать бы с ним, порасспросить о жизни, а я... Стоял, разинув рот, да слушал под дорожную тряску их говор. Бездарно потратил отведенное судьбой время.
А может быть, я этого Маркушу ещё встречу? Не в Москве ведь живём…