«Это Он...» – мелькнуло в голове, или где-то рядом, в воздухе, но так или иначе это ощущение охватило её всю – от самой макушки головки, обрамленной густой копной смоляных волос, до кончиков стоп миниатюрных ножек, которые сами понесли её к нему. И Он, в белоснежном смокинге, такой непохожий на всех здесь присутствующих, стоял как вкопанный, не спуская с неё глаз.
Может, он чувствовал то же самое, что и она: необъяснимое, пришедшее из ниоткуда: «Это Она», превратившее его в монумент? А может, просто был ошарашен: с противоположного конца зала решительно, не сводя с него глаз, шла, – почти летела, – к нему – незнакомка...
– Это ты? – выдохнула Она
– Да. Это я...
Они танцевали под какую-то нескончаемую музыку. Шумный зал исчез, сидящие за столиками стали отвлеченными предмета- ми, не было танцующих, но был саксофон...
Он пел для них о чем-то очень важном, долгожданном – гру- стил и радовался, вернее, грустил очень светло. Это она помнила, но вот мелодию, такую до боли знакомую, – вспомнить не могла.
– Давай, удерём отсюда, – совсем по-ребячьи, моргнул Он.
– Давай, я сейчас, – подбежала к столику, торопилась, будто боялась, что Он исчезнет.
– Ты куда? – сделали большие глаза подруги.
– В никуда...
– Не сходи с ума...
– Девочки, я уже сошла...
– Одумайся, ты что творишь?
– Что?
– Подумай о завтрашнем дне...
– О-о-о, я слишком много, слишком долго думала о нём... Настолько долго, что он так и не наступил. Было одно длинное серое сегодня...
...А это и есть то самое завтра, девочки! – осенило её. Сердобольные подруги силком усадили её на место и наперебой начали наставлять на путь истинный: «Мы, пока ты с ним
танцевала, всё о нём узнали. Он, дорогуша, женат!»
– И что? Я тоже замужем...
– Посмотрите на неё – вспомнила!
– Хочешь всё перечеркнуть?
– Что всё?
– Всё, что у тебя есть...
– А что у меня есть? Что?
– Нет, она совсем... – переглянулись подруги.
– Девочки, ничего я не хочу! Я хочу к нему...
– Да по нему видно – хороший бабник, весь холеный...
– Он красив как Бог. Он мой!
– На год, на два, на месяц?
– Да хоть на три часа... Но это будут мои три часа, их мне на жизнь хватит. Всё. Я улетаю...
– Что собираешься делать?
– Не знаю. Кажется, раствориться, расщепиться на молекулы, да я уже в невесомости...
– Дура!
– Дура? Как здорово быть дурой! Всегда была умной. И что? Это так скучно! Знаешь все можно и нельзя. Сегодня я – дура! Я
– королева! – в глазах запрыгали искорки. – Делаю всё, что хочу! Впервые...
Она решительно встала.
– Слушай, никуда ты не пойдёшь. Ты что, пьяная?
– Я счастливая...
– Держи её!
– Девочки, я переверну стол...
– Она это сделает... Ну и дуй! Потом не плачься... – зло раздвинулись подруги.
Она любила ночную езду под проливным дождём. Машина мчалась так, как будто хотела рассечь земное пространство, и дворники на лобовом стекле раздвигали завесу этого мира, открывая путь в неизвестность, туда, куда Она хотела всегда. Вер- нее, даже не Она, а её душа. Сейчас Она понимала: душа всегда тосковала по этой неизведанности...
Упала ночь над распустившимися клёнами,
Блестит луна над уснувшею рекой... –
громко, весело, восторженно, почти крича, запел Он. И Она подхватила. Казалось, что знали они друг друга всегда, и даже песня тому подтверждение. Ведь песня не была популярна, без авторов и исполнителей, но они оба её знали, оба любили её когда-то, казалось, в другой жизни, а вот теперь вспомнили и запели.
Она не спрашивала, куда он её везёт, ей было всё равно, да и он не знал, куда едет. Был дождь. Была ночь. Была дорога. Были Они... Они удирали. Удирали в своё.
И кроме глаз моих, шаловливых и влюблённых,
Ты не видишь в этот вечер ничего перед собой...
Она проснулась от своего голоса.
«О, Боже, всё это только сон! Так должно было быть!» – тоскливо застучало в мозгу...
Закрыла глаза, попыталась вернуться туда. Потом уныло оглядела комнату, где всё всегда знало своё место, где никогда не было ни соринки, ни пылинки. И она всегда, едва проснувшись, знала, что должна сделать и как пройдет день. Она была раз и навсегда заведенным механизмом, и сбоя этот механизм не знал.
Она села к зеркалу: «Дура! Ты струсила! А это действительно был Он!» – устало прошипела своему отражению и уронила голову на столик.
Каким-то страшным упрёком, сверху, будто зло насмехаясь над ней, во сне пришло то, что должно было вытянуть её из этой трясины с названием «обыденность». Всего лишь шаг отделял от того, куда Она хотела всегда, где Она смогла бы стать собой. Но струсила. Перед глазами немо проплывал вчерашний вечер.
...Был белый смокинг и глаза. Пугающе знакомые. Его нельзя было не заметить, а её он глазами отыскал сразу, и она поняла – сейчас подойдет. Всё так и было в начале, как во сне. Саксофон и гитара – и долгая, красивая, нескончаемая мелодия. Её это и смущало. Смущало и то, что никто кроме них не танцевал...
«Удерём отсюда» не было, а было – «Вам не кажется, что нам с вами надо сбежать отсюда?»
«Казалось! Казалось! Казалось!» – обхватив голову руками, почти стонала Она.
– Нет. Мне не кажется. Я замужем.
– И я женат... – как-то недоумённо, как будто не понимая, при чем здесь это, сказал он.
Он сразу погас, быстро провёл её к столику и ушёл.
Зал ресторана для неё опустел. Валя и Галя о чём-то болта- ли, выдумывали какие-то тосты: «За нас красивых», «За детей»,
«За всё хорошее» и прочее. Она их не слушала, но машинально поднимала бокал, чокалась и выпивала, даже, кажется, смеялась, когда хохотали они. Она вспоминала всё до мельчайших подробностей. Теперь была уверенна, что белый смокинг был надет для неё, и сюда он пришёл за ней. Внутри всё стонало, ныло сердце о чём-то упущенном, важном, безвозвратном.
...Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут себе, как будто они бессмертны..., «Обыкновенное чудо», – вспомнила она.
Быстро подошла к книжному шкафу, сразу нашла Шварца, произвольно открыла страницу и стала читать: «...Не любил, иначе волшебная сила безрассудства охватила бы тебя. Кто смеет рассуждать или предсказывать, когда высокие чувства овладевают чело- веком? Нищие, безоружные люди сбрасывают королей с престола из любви к ближнему. Из любви к родине солдаты попирают смерть ногами, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются на небо и ныряют в самый ад – из любви к истине. Землю перестраивают из любви к прекрасному. А ты что сделал из любви к девушке?»
Она закрыла книгу, положила на место. «Но ты не безумец и не храбрец», – сказала своему отражению, потом посмотрела на часы – 6 утра. Зло усмехнулась над собой: «Даже после ресторана проспать не можешь, ав-то-мат...» – и приступила к делам, которые у неё не кончались никогда.
Просмотрела курсовую, за которую ей дадут 500 рэ. «Надо до- работать, чтобы на дипломную пошла», – подумала она, сделала пометки: «А с дипломной опять ко мне прибежит».
Сегодня заберут платье, она его дошила, 700 рэ, с репетиторством 3 штуки выйдет. Настроение поднялось, механизм вошел в привычную колею. Вечер в ресторане уже вспоминала с раздражением: «Потела 2 ночи без сна над курсовой и спустила их на пожрать и поржать».
Она никогда ни с кем не делилась своими проблемами и очень старалась их скрыть, вернее, стыдилась их.
«Оттого, что скажу кому-то, что денег не хватает, их мне никто не даст. Скажу, что муж не работает, никто не побежит устраивать», – это были её установки.
Она, кроме основной работы, бралась за всё, что попадётся – занималась репетиторством, шила на заказ, была тамадой на вечерах. И всё это на бегу, в какой-то бешеной скачке, но с таким легким изяществом, что никто – ни родственники, ни подруги – не догадывались, как на самом деле ей живётся. Не могла себе позволить даже выглядеть плохо. Всегда торопилась. Куда? Зачем?
Она не знала и не задавалась этим вопросом. «Есть слово НАДО!»
– это был её девиз, ключ зажигания. Этим ключом её внутренний мотор заводился с пол-оборота.
...Она опять пришла в свой парк. Она называла его «Мой парк». Она любила его. Сюда сбегала от нескончаемых забот и тревог, сюда Она приходила побыть собой. За поворотом, в тени ветвистых старых вязов – её скамейка. Она всегда свободна, здесь никого не бывает даже тогда, когда парк многолюден.
Почему-то в таком большом и в таком тесном мире так много одиноких людей. Так легко, походя, можем ранить друг друга. Вылить ушат грязи на человека становится легче, чем сказать: «Я скучал по тебе. Мне тебя не хватало. Ты мне нужен. Я люблю тебя». Эти слова становятся непривычными слуху. А мы все живём в одновременье, мы все – современники. И почему мы пря- чем душу, надеваем маску? А когда же человеку быть просто тем, кто он есть, – собой?
Почему люди перестали делиться наболевшим? Почему, когда очень больно, мы приходим к этим холодным немым деревьям? Может, мы сами стали похожими на них – глухими к чужой боли, отрешенными, равнодушными. И никто никогда не узнает, что творится у тебя внутри, кто ты есть на самом деле. А ещё удивляются: так много случаев суицида... Просто к тем, кто ушёл, все были равнодушны. А им нужна была такая малость – спросить:
«Тебе плохо?», сказать: «Ты мне нужен».
Но никто не спросил, никто не сказал, значит, никто не остановил.
Сколько людей на этой планете долгими ночами немо изливают душу холодным мерцающим звёздам, таким далёким и надменным, но не зайдут к соседу. С соседом они будут «счастливыми», «беспроблемными», «весёлыми». А ведь он, твой сосед, ближе звёзд, теплее деревьев. И, возможно, так же одинок, как и ты...
Её скамейка не пустовала. На ней сидел Он. Нет. Это не был тот элегантный мужчина в белоснежном смокинге, а обыкновенный – в потёртых джинсах, в кроссовках, в поношенном свите- ре и в мастерке. Сгорбленный, весь какой-то сдувшийся, но Она его узнала издалека. Узнала именно по этому перевоплощению. Оно было так близко и понятно ей. Внешний лоск и внутренняя тяжесть нелепого груза, который Она, – неизвестно зачем, – добровольно несла на себе... С неё этот лоск сходил лишь изредка, когда её никто не видел, и она становилась собой – усталой и равнодушной ко всему. Она всю жизнь играла в счастливую, самодостаточную женщину. Сильную? Нет, напротив, в слабенькую, всегда защищённую, которой всё, всегда достаётся в готовом виде, на блюдечке. Актрисой Она была великолепной. Ей верили. Ей завидовали.
Волнение и какой-то немыслимый страх охватили её. Бешено колотилось сердце, волной нахлынуло беспокойство. Он тоже уз- нал её. Поднял голову и, сразу выпрямившись, напрягшись, по- смотрел на неё.
Многолетняя привычка играть сработала ещё до того, как Она придумала, что делать. Футляр на ней непроизвольно замкнулся. Все вошло в знакомое, никогда её не подводившее русло. Ей так было удобней, безопасней, выйти из него Она уже не могла.
Лёгкая, беззаботная, Она проходила мимо танцующей поход- кой...
– Здравствуйте...
Она кинула «удивлённый» взгляд и «узнала» его:
– Это вы?
– Как видите...
– Где Ваш белый смокинг? – проверещала Она.
– Смейтесь. Я был похож на клоуна...
– Нет. Почему? Вы были неотразимы...
Как Она сейчас ненавидела себя за этот игривый тон, Она понимала, что перед ней единственный человек на Земле, с которым должна быть собой, но сбросить маску уже не могла, не могла, не могла!
– Просто мне приснился сон. Я в белом смокинге. И встретил Её. И с ней под проливным дождём мчались в другой мир, в другую жизнь, где я – это я. Мне в тот вечер показалось, что сон воплощается в явь, когда вас увидел. Показалось, что вы та, из сна.
– А оказалось?.. – она бессильно опустилась на скамейку. Ложь успела затянуть. И Она понимала, что выбраться из неё уже не сможет.
– Сон – это сон. Решил хоть однажды сойти с ума. Купил этот смокинг, курам на смех. Но вы: за–му–жем!
– Так и вы ведь женаты? (Господи, что я несу!)
– Женат? Это крест. Уже тысячу лет мы живём в одной квартире, но в параллельных мирах. Она считает себя научным работ- ником, всю эту тысячу лет пытается защитить докторскую, и за этой докторской, – якобы, – у нас начнётся настоящая жизнь. А я должен ей не мешать.
Но другой жизни уже не будет, если даже станет она этим док- тором.
– О, Боже!
– Что?
– Вы поверите мне?
– В чём?
– Я – та... Из сна...
– Нет. Вы не та. Там была настоящая, свободная, светлая. .. В вас слишком много лоску, как в том смокинге. Смокинг то был
маскарад. Я смокинги не ношу.
– А это тоже маскарад... – она с отчаянием провела рукой от шляпы к подолу плаща – только он у меня... всю жизнь...
– О, какая роскошь! Я не могу себе позволить раз в год.
– Вы не слышите меня...
– Слышу. Кстати, вашему мужу не нужен смокинг? Продам за вашу цену, один чёрт, не надену больше и напьюсь в стельку. А без него вы меня даже не узнали...
– Я узнала вас... сразу...
– Правда?
Она промолчала. Всё равно не поверит. Слишком долго оттачивалась роль, чтобы в ней просквозила фальшь.
– Уйдите. Пожалуйста...
– Дождь собирается. Промокните. Как со смокингом? Не ре- шили? Нажраться хочется... Извините... Всего доброго.
– Всего...
Она смотрела ему вслед и знала, что «нажрётся», ибо раз даётся шанс... Как там у Шварца?
«...всего только раз в жизни выпадает влюбленным день, когда все им удается. И ты прозевал свое счастье...», – вспомнила до- словно. А им сам Бог дал дважды, но ничего не смогли изменить. Она бы и сама сейчас нажралась.
Начался дождь, полил сильнее, потом как из ведра. По лицу тихо текли слёзы, полились сильнее, потом рыдала навзрыд. Она сидела без движения час, два... Когда, наконец, встала, с плаща ручьём стекала вода, шляпа намокла, дешёвенькие ботики рас- ползлись, она их скинула и босиком, под осенним дождём побрела домой.
Под проливным дождём босиком, в промокшем насквозь плаще, в нелепой, мокрой обвисшей шляпе, с тушью, слезами и дождем размазанной по лицу, шла женщина. Ей было наплевать на себя и на прохожих. Возле музыкального училища у неё подкоси лись ноги – доносились звуки саксофона. Эта была та мелодия. Она её узнала. Теперь-то вспомнила: «Мелодия ночи. Мои меч- ты». Как там, в ресторане, не вспомнила её? Вот о чём щемило сердце!
Эта вечная борьба за выживание, суета, вытеснили из неё всё, что Она любила. Когда последний раз слушала музыку?
Она стояла, схватившись за железные прутья ограды, и плакала.
И не существовало в этом мире ничего, кроме рыданий... Рыдал саксофон, рыдал дождь, рыдала женщина... И, может быть, на другом конце этого сплошного рыдания – в стельку пьяный Он.
Потом, спустя месяц, ей тысячу раз захочется разыскать его адрес, – в маленьком городке это несложно, – написать ему обо всём: один и тот же сон, одни и те же обстоятельства и слишком щемящее, близкое родство душ. И в тысячу первый раз она убедит себя в том, что этого делать не стоит. Было всё слишком не- правдоподобно. Но это было правдой, пусть почти мистической.
Причём мистика? Если реально, два человека с разрывом в ка- кие-то сутки видят один и тот же сон. Только один рассказал его, другая – не смогла. Лгать, придумывать что-то Она не хотела и уже не могла.
Мистика? Нет... Ведь тысяча людей одновременно летают во сне, проваливаются в пропасть...
Но ведь никто не описал эти полёты, может, все видят одно и то же – мерцание крылатых звёздочек вокруг, их удивительную синхронность? Слышат немую музыку света: вдох – ослепляющий белый поток, выдох – блаженный голубой....
И ликование души – я знала, знала всегда, что умею летать!
А пропасть, в которую проваливаются, тоже у всех одна и та же. Пропасть бездушия? Может, что-то кричит нам – не туда идёте! Проснитесь! Вы спите! Станьте собой! Живите, наконец, живите!
Когда она летала во сне? Когда была мама...
Но уже вечность только проваливается в пропасть или вообще ничего не снится.
Теперь она знала, что в том сне была настоящей. А в жизни? Она такая, какая угодна окружающим. Зачем ей стекляшка, которую все принимают за бриллиант? Она-то знает, что это стекляшка...
Чтоб иметь настоящее, надо быть настоящей и жить, а не играть в жизнь.
Раздался звонок. Звонок из прошлого, надоевший, съедающий её время. Сколько таких звонков? Сколько из вежливости выслушанной пустой болтовни...
– Алло... как живешь?
– Хуже всех...
– (смешок)... Наконец! А то ведь всегда – лучше всех!
– Ты по делу?
– Просто поболтать...
– Мне лень болтать... с тобой. Больше не звони.
Удивительно, но не перезвонила, не набросилась. Вампир всё понял – присоску отодрали.
Первый шаг к себе сделан. Всё оказалось так просто. Так про- сто всегда быть собой. Просто жить, а не создавать впечатление, пусть потрясающее, но это всё равно стекляшка.
Она запрыгала, потом включила музыку и стала танцевать. Зашёл муж, долго стоял в проёме двери, потом выключил музыку.
– Что за праздник?
– Я подаю на развод...
– С чего это? Что за бзик?
– Поравняться желая с тобою Подрезала свои же крыла...
Как кричать мне хотелось порою, Но кому? Я ничьею была...
Расчищаю свою жизнь от суррогата. Ухожу к себе. Я проснулась.