Учитель наш, Яков Михайлович Потока в три погибели согнулся над новенькой школьной партой и водил по ней натруженными заскорузлыми пальцами с давно нестрижеными ногтями, под которыми засела давнишняя засохшая грязь.
Мы замерли как мыши и неотрывно глазели на широченную трехэлементную доску, увешанную плакатами с изображениями двигателей внутреннего сгорания, карданных валов и прочей автомобильной атрибутики.
Шел четверг и в этот день мы, ученики трех десятых классов осваивали вождение, изучали ГАЗ-53 и правила дорожного движения. Особо успевающие и отличившиеся в случае успешной сдачи итоговых экзаменов могли рассчитывать на права категории «С».
Правда, почти каждое занятие с Яковом Михайловичем всегда превращалось в цирк, веселое представление. Мы беззлобно подтрунивали над этим евреем за пятьдесят в неизменном потертом сером костюме и белой рубахе, застегнутой на верхнюю пуговицу. Особенно было смешно, когда кто-то из ребят нарочито громко спрашивал:
— Яков Михалыч, а кто с башни падал?
Короче, впечатлений и разговоров хватало на неделю. И сегодняшние уроки обещали быть не исключением.
Потока издал нечто вроде победного клича и с чувством собственного достоинства покинул кабинет.
Мы со сдавленными смешками начали рассматривать парту. На желто-зеленой поверхности отчетливо красовались надписи: «Яшка — пень» и «Яшка — тормоз перестройки».
Через минуту к нам ввалился директор учебно-производственного комбината Степан Денисович Жучик, кстати, мой сосед по дому. Нацепив роговые очки и ознакомившись с «художествами», Жучик разразился громом:
— Ну и какого рожна вы это делаете?! Ваши же родители за эту парту деньги заплатили!
Я тогда не понял, какое отношение имели мои мама и папа к куску дерева на четырех ножках, но, когда Жучик пронзил меня взглядом, обмер. Неужели узнал? Дело в том, что на прошлой неделе один день я пропустил школу. За утренним скандалом мама запустила в папу кипящим чайником. Папа, не будучи дураком, прикрылся мной как щитом. В итоге на колене правой ноги у меня образовался шрам, который виден и поныне. От безделья я маячил по квартире, пока не наткнулся на местный телефонный справочник. Обнаружив там фамилию директора Жучика, я решил разыграть Степана Денисовича. Я набирал номер его рабочего телефона и молчал, шипел в трубку либо истерично хохотал. Через минут десять я довел Степана до белого каления. Помню, Жучик в исступлении орал:
— Алло?! Кто это?! Кто?!
Но Жучик, отругав весь класс, мне не сказал ни слова.
После его ухода события развернулись с такой быстротой, что я не успел опомниться.
Яков Михалыч, полуобернувшись к схемам, увлеченно рассказывал принцип работы двигателя внутреннего сгорания. И в какой-то момент нашему наставнику не хватило словарного запаса.
— В процессе, э-э-э-э, в процессе…, — Потока силился подобрать нужные слова.
Но тщетно.
И тут выстрелил веселый паренек, мой одноклассник Сашка Сидорчук, который сидел за первой партой:
— В процессе полового акта!
Класс разразился таким хохотом, что, казалось, стены добротного и красивого здания, построенного еще поляками, разлетятся в пух и прах.
Мы знали, что Саня Сидорчук переживал личную сексуальную революцию. На переменах шутливо хлопал по задницам наших одноклассниц Лариску Заяц и Ирку Кискевич, а на уроках частенько просматривал журнальчики с девушками в купальниках и бикини.
Яшка проворно подскочил к Сидорчуку и аккуратно ухватил всей своей широкой пятерней за шею.
— Ты, парень, это дело брось.
Когда Яшка отпустив Сидорчука, который буквально заливался беззвучным хохотом, вновь повернулся к схемам, кто-то запустил в него чем-то тяжелым. Врезавшись в доску прямо возле правого уха Михалыча, оно упало на пол. Судя по звуку, это была самая настоящая железяка.
Надо отдать должное выдержке Потоки. Он ничего не сказал, а чинно-благородно подошел к своему столу, неспешно потянул шуфлядку и выудил оттуда … плетку! Да, плетку! Самую настоящую — конскую! Плетка, у которой торчали несколько хвостов, выглядела весьма внушительно.
— А этот парень занимается не тем, чем надо! — Яшка чуть подался вперед и вдруг резво и неожиданно стеганул плёткой по рукам Владика Каратаева из «А» класса, тихо и скоромно пристроившегося на второй парте. Каратаев скривился от боли, но ладони не спрятал.
Экзекуция ни в чем не повинного Владика Каратаева, который, как говорится, ни сном, ни духом, возмутила нас до глубины души. Что тут началось! Мы объявили бунт. Прямо как матросы на броненосце «Потемкин».
Что мы только не делали! Как только Яшка поворачивался к доске, мы начинали гикать, мычать, кривляться и стучать крышкам парт. Саня Назаревич из «А» класса, так тот вообще: закукарекал как настоящий заправский петух.
А потом всем классом мы дружно затянули популярную в те годы песню: «Борода, борода, украшает мужика борода!».
Терпение Якова Михалыча лопнуло, когда Серега Волков из «А» класса поджег невесть откуда взявшийся теннисный шарик.
Помещение в одно мгновение заполнилось едким дымом. Яшка замер как истукан, неподвижно уставившись на сизые струйки, которые мгновенно испарялись в воздухе.
— Яков Михалыч! Что такое?! Все в порядке! — закричали мы и замахали перед носом Потоки руками.
Через минуту Яшка встрепенулся будто от летаргического сна и приступил к активным действиям. Наиболее ретивых Потока выводил за дверь, которую тут же замыкал на большой, как у Буратино, ключ.
Мой одноклассник Саня Мартысюк дал Яшке настоящий бой. Когда Потока хотел закрыть дверь, Мартысюк, вызывающе глядя Михалычу в глаза, с силой потянул её на себя. Я тогда сидел прямо около выхода, поэтому, когда закрываю глаза вижу, словно на пленке, как Яков Михалыч и Саня Мартысюк тянут друг на друга эту белую дверь…
На большую перемену мы высыпали прямо-таки перевозбужденные, особенно оживленно обсуждали Яшкину плетку и выходку Волкова с шариком. Серега отшучивался: мол, хотел только выпрямить помятый шарик.
Несмотря на то, что все еще было белым-бело, чувствовалось необратимое дыхание весны. В воздухе настолько витал запах свежести, что кружилась голова. Птицы весело галдели на крыше нашего здания, покрытого красной черепицей. Маленькие ручейки образовали солидный поток, который катился по старой булыжной бруковке. Белая вежа величаво устремлялась в небесную высь. На башню я мог смотреть часами. Мне она казалась бесконечной.
Мной вдруг овладело чувство трепетной любви ко всем: к Яшке, к Жучику и даже к Валерке Тоторчуку из «В» класса по кличке Тотошка, который под руководством водителя с отсутствующим выражением лица заливал воду в радиатор. К каждому хотелось подойти и сказать что-то доброе, хорошее.
Жестокая реальность вернула меня назад, на землю.
— Это ты еще ни разу не ездил? — резкий, скрипучий и неприятный голос заставил меня обернуться.
Рядом стоял моложавый низкорослый мужичок в старомодном пальто и шляпе. Его серые глаза под мохнатыми бровями буравили меня насквозь. Это был мастер вождения по фамилии Терпиловский.
Ох, как я не хотел попадать к Терпиловскому! Сразу он мне не понравился. Вот я бы с удовольствием прокатился с другим водителем, например, с папашей Димы Иванюка, который учился на два класса младше меня. Несмотря на то, что Иванюк учился хорошо и даже замечательно, за ним почему-то прочно приклеилась кличка Болван. Но что я мог сделать? Значит, не судьба.
— Да, я.
Это было сущей правдой. Все мои одноклассники поездили по нескольку раз кряду. Я же пока даже и не сидел в кабине.
— А как твоя фамилия? — спросил меня Терпиловский.
— Шкода.
— Шко-да, — нараспев повторил Терпиловский, закуривая «Приму» без фильтра.
Меня передернуло как от удара электрическим током. Незадолго до этого я стырил у папы такую же папироску. Пренепритянейшая штука, скажу я вам. Меня рвало просто наизнанку: не пожелаешь даже самому заклятому врагу. В животе образовалась такая тяжесть, как будто я проглотил лягушку.
Терпиловский же с удовольствием дымил как паровоз.
— Ну пошли, господин Шкода. — Прокатимся с ветерком.
ГАЗ-53 с кабиной бежевого цвета покорно ждал нас около стадиона средней школы №1, которую в простонародье называли старой. Машина была помыта, вычищена и выглядела вполне прилично.
Поднимая непослушные, ватные ноги, я уселся на сиденье. Когда мы пристегнулись, Терпиловский рассказал, как нужно заводить машину, трогаться и переключать передачи. Причем поведал он настолько быстро, что я почти ничего не запомнил.
Холодный пот прошиб меня сверху до низу, волосы встали дыбом.
Задержав дыхание, я нажал на штуку, которую называют стартером, и с силой повернул ключ в замке зажигания. ГАЗ-53 зарычал как старая собака, которой наступили на хвост. Я подумал, что машина вот-вот заглохнет, но двигатель, громыхнув пару раз, заработал ритмично.
Далее нужно было решить вопрос с передачами. Я помнил, что для переключения нужно было выжать сцепление, что я и сделал. Но сама схема переключения, выгравированная на черном набалдашнике рычага, казалась мне китайской грамотой.
С упрямством фаталиста, я схватился было за рычаг, но нарвался на грозный окрик Терпиловского:
— А кто с ручника снимать будет? Турок!
Турок. Это слово было мне знакомо. Так год назад назвала меня наша учительница белорусского языка и литературы Ольга Михайловна Явтухович. Тогда я получил двойку по одному письменному заданию. А Ольга Михайловна всегда придерживалась железного правила: коль поймал «гуся» в журнал, выше тройки за четверть и не жди. Но тогда она смилостивилась и поставила мне четыре. Пригрозила, правда: если буду писать как курица лапой, то пятерки по-белорусскому языку в аттестате мне не видать как своих ушей.
— Ну чего ты застыл? Поехали! — Терпиловский сам потянул ручной тормоз, а затем включил первую передачу, дернув рычаг влево, а затем вперед.
Только тут я заметил, что в ногах у Терпиловского были встроены запасные сцепление и тормоз. Это меня успокоило.
— Трогай!
Я выжал сцепление и начал отпускать его, одновременно нажимая на газ. Получилось, не совсем удачно, потому что машина ринулась с места как сумасшедшая и помчалась вперед. Со стороны Терпиловского не было никакой реакции, но боковым зрением я видел, что он не просто смотрит на меня, а с каким-то интересом.
Я сбавил скорость, но впереди ждало серьезное испытание: спуск с довольно покатой горки, которая уходила резко вниз к реке Лесной.
— Ставь на нейтралку и регулируй только тормозом, понял? — сказал мне Терпиловский.
Вновь выжав сцепление, я сжал рычаг, но он почему-то застыл как приваренный и не двигался ни влево, ни вправо.
— Дай сюда! — Терпиловский довольно бесцеремонно откинул мою руку и с силой поставил рычаг в нейтральное положение.
Теперь рычаг ходил ходуном, болтался как сломанный.
Не знаю, сколько длился спуск с горки, но мне казалось, что это длилось целую вечность. Я вцепился в руль, словно это был спасательный круг. Машину трясло, Терпиловский тихо ругался и левой рукой придерживал баранку. Если бы не ремень безопасности, я бы точно вылетел из сиденья и пробил бы головой крышку кабины.
— Левый поворот включи, — приказал Терпиловский, когда мы наконец спустились на дорожку, ведущую в город.
Я заметался. Что? Как? Где? Терпиловский зло сплюнул и щелчком вниз подбил какую-то косточку у руля. Тут я заметил, что слева на панели замигала лампа.
Мы кое-как выкатили на проезжую часть и поехали по улице Пограничной вдоль гастронома и парка. Я ждал, когда Терпиловский скажет хоть слово, но он молчал как глухонемой. Через минут пять мы подъехали к деревне Замосты и миновали большой мост.
Мне сразу вспомнилась недавняя история: однажды мать Валерика Стельмашука по кличке Зюзя ехала здесь с подругами на велосипеде как вдруг из-под моста за ними кинулся совершенно голый мужик. Да много разных историй ходило в нашем городке. Вот, например, один чудак якобы на глазах изумленной публики, только что вывалившей из очередного сеанса, трахал около кинотеатра «Беловежский» курицу. Или вот какой-то оболтус угрожал на площади прохожим обрезом…
— Разворачивайся, — Терпиловский прервал мои размышления.
Тут уже меня на мякине не проведешь. Поворачивать нужно было вправо, и я поднял косточку вверх. На панели справа послушно загорелась лампочка. Довольный собой я, однако, забыл важное.
— Да жми ты на газ! Что она тебе, сама поедет, что ли?! — заорал над ухом Терпиловский и зашелся трехэтажным матом.
И тут я только сообразил, что машина тащиться как черепаха и вот-вот станет. Меня взяла элементарная злость. Неужели я не могу справиться с этим куском железа. Я резко крутанул руль и лихо выровнял машину. Затем выжал сцепление и врубил четвертую скорость: дернул рычаг вниз, и он послушно с легким щелчком занял нужную позицию. Затем плавно, как будто всю жизнь это делал, отпустил сцепление и нажал на газ. Машина рванула с места так прытко, словно освободилась от невидимых пут, и устремилась вдаль, весело отбрасывая комья белого талого снега.
На обратном пути возле автостанции мы увидели голосовавшего мужчину. У него явно были серьезные проблемы: из открытого капота старенького «Москвича» валил черный дым.
— Остановиться? — робко спросил я?
— А на х...й его! — Терпиловский снял шляпу, его редкие волосы вспотели и разметались по лбу.
Когда мы, наконец, доехали и стали подле башни, Терпиловский дал мне расписаться в какой-то книжечке.
— Ни черта не умеете, ни переключить, ничего.
Тут я заметил, что в книжечке напротив моей фамилии стоит жирная тройка. Впрочем, мне было глубоко наплевать. Я умылся снегом, слепил снежок и пульнул его в стаю голубей. И поплелся домой.
А что дальше, спросите вы. А ничего. После с Терпиловским у нас было энное количество поездок. И с каждой, признаюсь, матерел: получил даже пару пятерок. Мы ездили довольно далеко: аж до самой деревни Радость и до комбикормового завода.
Яшкина плетка исчезла в неизвестном направлении. Поговаривали, что ее стырил мой одноклассник Серега Ильяшук.
Права водителя машины я так и не получил. Меня, как, впрочем, большинство ребят перекинули учиться на тракториста-машиниста третьего класса в близлежащую деревеньку Новицковичи. Между прочим, Степан Денисович Жучик вел у нас там весьма экзотический предмет — агротехнику. Рассказывал, на сколько сантиметров нужно сеять лук и морковку.
Но и в Новицковичах меня ждало полное фиаско.
— Не лежит у тебя, Шкода, к технике душа! — сказал мне здешний мастер по вождению Алексей Максимович по прозвищу Новицковичский Туз, когда на липецком Т-40 мы месили весеннюю грязь.
И это было правдой. До сих пор с содроганием вспоминаю, как на полигоне, повернул трактор совсем не туда, как мне орали и свистели, как Новицковичский Туз крутил пальцем у виска…
Поэтому на итоговый экзамен я даже не явился и получил всего лишь справку о прохождении курса.
Наверное, нужно было сделать так, как Серега Дударев из «А» класса: пойти на повара. Но если бы да кабы, то во рту росли сами знаете что.
Но Терпиловскому повезло гораздо меньше чем мне. Мама рассказывала, что его убили в пьяной драке в нашем местном баре «Охотничий»: тюкнули пивным бокалом по голове.
На могилу моего мастера я нарвался случайно, когда без дела болтался по нашему новому кладбищу.
Упокой, Господи, его душу!