Глава четвёртая. Девичник, день первый.
— Ну здравствуй, Слава, вот наконец я к тебе в гости и пришла.
А ты, помнится, не верил, что это когда-нибудь может случится. Да и я не верила. — Марина расстегнула пуговицы на своём лёгком, кашемировом, сером пальто. Рита сняла плащ, аккуратно повесила его на плечики и убрала в шкаф прихожей. Марина встала, тоже сняла пальто и отправила его в шкаф, вслед за Ритиным плащом. Поглядела на себя в зеркало, висящее на стене прихожей, слегка поправила волосы.
- Но ты, Рита, и сама говорила, что Славу было не исправить и, что возможно я оказалась бы, как и ты, в числе его бывших. Он относился к мужчинам для кого
женщина бывает интересна ровно до тех пор, пока она остаётся для него нерешенной
задачей. Вот почему нарциссы и западают на пограничниц на мой взгляд, потому, что те взбалмошны, во всём не последовательны и не логичны. Хотя, признаюсь, то, о чём ты сейчас, Рита, мне говоришь, не раз приходило и мне в голову. Ведь это лежит на поверхности. Но разве Судьба, Бог могут ошибаться? Что ты, Рита, об этом думаешь?
- Ты правильно всё говоришь. Именно на поверхности. Но у жизни много слоёв и глубины и много того, чего мы так до конца никогда и не поймём. Человек большую часть своих поступков делает с осознаваемым или неосознанным желанием сделать себя счастливым. Ну или по крайней мере максимально избежать несчастья. Часто упорствует, идёт против обстоятельств, даже против Божьего замысла. Понимаешь, Марин, но когда своего добьётся любой ценой, зачастую осознаёт, что радости от этого нет, что счастье ускользнуло, да ещё и других несчастными сделал — Рита говорила и параллельно занималась делами. Собрала в ванной полотенца, засунула в стиральную машину, отнесла часть пакетов на кухню — Я вот недавно заехала в эту квартиру, уже после смерти Славика, сижу и сама с собою разговариваю: «ну, что, дорогая, вот и осталась ты при своём интересе. На Гражданке квартира, живёшь у гражданского мужа, И Славика квартира теперь твоя. А зачем она тебе? Чтобы быть пожизненно приезжать сюда, поддерживая чистоту? Продавать глупо. Сейчас с нынешней инфляцией люди не знают куда деньги вложить. Одна надежда на недвижимость. Пустить квартирантов? Совесть не дает. Тут же музей натуральный. Разнесут всё. Да я материально и не бедствую. И кому теперь всё это достанется? Я ведь уже не молодая, Марин. Но зато своего добилась. Да ты давай располагайся. Осмотрись. Ты ведь первый раз здесь. Хотя Славик признавался, что приглашал тебя сюда много раз, в те времена ещё когда мы на Гражданке с ним жили. Последние года три он жил здесь практически один. Я раза два только в неделю к нему заезжала. Гостевой брак — Рита почему-то протяжно вздохнула - после смерти Танюши он в той квартире совсем не мог находиться. Там всё ему о ней напоминало.
- Да, Рита, я знаю. Он тяжело это всё пережил. Хотя надо сказать, что он это и не пережил в общем-то. Я лично так думаю.
- Ну я, Марин, пока разложу продукты в холодильник. Давай с тобою немного отдохнём, с полчаса примерно и начнём готовить, ну и поговорим конечно обо всём. Мне о многом нужно тебе сегодня рассказать. Я решила тебе во многом признаться. Тяжелый груз на душе несу, Марина, много лет. Ты ещё очень многого не знаешь.
Рита с кучей пакетов ушла на кухню. Она чувствовала, что Марине сейчас просто
необходимо побыть одной.
Трудно передать словами, что творилось сейчас в душе у Марины.
Ей никак сейчас не удавалось себя успокоить. Она даже сама от себя не ожидала, что попав на территорию Славы, так разволнуется. Слишком многое здесь её триггерило. Чувства волной захлестывали, накрывали её. Она почувствовала небольшую дурноту, тахикардию и внезапно подступивший к горлу ком и еле-еле справилась с желанием по детски расплакаться. Попробовала применить дыхательные техники, надавила на глазные яблоки и после этого стало легче. Минут через десять, когда она уже немного освоилась, это состояние совсем отступило.
Марина осторожно потихоньку ступая, озираясь по сторонам, переходила из комнаты в комнату.
В квартире были очень высокие, наверное метра четыре не меньше, потолки и, под стать им, огромные высокие деревянные окна, отреставрированные кажется по современной Шведской технологии,с винтажными, под бронзу ручками и шпингалетами, неимоверно высокие дверные проёмы — отличительные признаки квартир старого Питерского фонда.
Первая от прихожей комната вся была залита солнечным светом, беспрепятственно проникавшим с улицы сквозь лёгкий, невесомый тюль, украшавший огромных размеров окно. У окна стояло большое, антикварного вида, кресло, обшитое светло-бежевой
глянцевой шелковистой тканью, похожей на дорогой атлас. Спинка кресла по бокам была обрамлена изящной деревянной резьбой, золотистого цвета. По правой стене
стоял будуарный столик с множеством каких-то баночек, коробочек и флаконов с духами. Казалось что, совсем ещё недавно, только что кто-то смотрел в это зеркало, пользовался этими предметами и сейчас этот кто-то просто на минуту вышел из комнаты.
Слева у стены располагался угловой диван, перед которым располагался журнальный столик.
На полках по периметру комнаты находилось множество разных милых для глаза, женских безделушек и сувениров, по большей части в виде фарфоровых статуэток. Это была довольно большая коллекция.
Балерины в воздушных балетных юбочках и в пуантах, с грациозно поднятыми над своими крохотными фарфоровыми головками изящными, тоненькими ручками, провинциальные пышнотелые купчихи в Кустодиевском стиле чаёвничали за своими столами, посередине которых непременно находились пузатые самовары, красные девицы в длинных сарафанах с ведрами на коромысле, смущённо опускавшие очи долу перед заигрывающими с ними усатыми кавалерами в кепках, одетых набекрень, с непременно воткнутыми в них сбоку розами.
Марина внимательно рассматривала фигурки, не прикасаясь к ним руками. Она слегка улыбалась, оценивая достаточно тонкий вкус хозяйки коллекции.
В комнате было довольно уютно, хотя общий её стиль был скорее мещанским, хотя и с некоторой претензией на аристократизм.
Напротив окна, за креслом в напольных подставках для цветов находилось множество красивых, в основном листовых зелёных растений. С потолка над ними на довольно крупных, декоративных цепях на разных уровнях свисали белого цвета цветочные кашпо, также заполненные свисающими почти до пола различными растениями. Наверное Рита часто приезжала сюда. Ведь за цветами должен быть уход. Судя по всему это была комната Славиной матери - Галины Николаевны.
Марина подошла к окну, отодвинула лёгкий, прозрачный тюль, в задумчивости постояла несколько минут, глядя куда-то неопределённо, вдаль. Окна из этой комнаты выходили на оживлённый проспект. По пешеходному переходу на зелёный
свет светофора переходили дорогу какие-то, спешащие по своим делам люди. На противоположной стороне проспекта виднелись нарядные вывески небольших магазинчиков и кафешек. Марина задёрнула обратно тюль и медленно, не спеша, осматривая всё вокруг, перешла в другую комнату. Судя по обстановке это была комната Славы.
В душе у Марины сейчас боролись смешанные чувства. С одной стороны ей было безумно любопытно и интересно изнутри заглянуть в среду обитания Славы, в которой он прожил много лет своей жизни, но с другой стороны что-то останавливало её от нарушения его личных границ и слишком активного вторжения в Славин личный интимный мир. И Марина, всё же, несмотря на разбиравшее её любопытство, так и не смогла себе позволить брать в руки или слишком пристально рассматривать его личные вещи ну или заглянуть в ящики его стола. У неё было такое ощущение, что Слава сейчас смотрит на неё. Здесь всё напоминало ей о нём.
Марина тихонько села на край, по всей видимости Славиного дивана, продолжая всё также рассматривать вещи по сторонам.
Старинные книжные шкафы вдоль стен, были снизу доверху забиты книгами. Это было
ожидаемо. Тоже самое было и в его кабинете в клинике. Стоило ли держать эти
огромные библиотеки в наше цифровое время? Но в этом смысле Слава был консерватором. Наверное эта библиотека собиралась не одним поколением Славиной семьи.
Интересно знают ли вообще люди, собирающие эти бесценные коллекции, кому достанутся все эти сокровища после их смерти? Задумываются ли они над этим? Возможно если бы знали правду заранее, то распорядились бы ещё при своей жизни кому именно это всё оставить.
Огромный письменный стол с множеством каких-то занятных вещиц в виде бронзовых
статуэток, перекидного календаря — ежедневника. Стопкой, на краю стола были
аккуратно сложены книги вперемешку с какими-то общими тетрадями.
На стене над диваном висели какие-то, похожие что настоящие, кинжалы в ножнах, две массивных сабли. Рукоять одной сабли была абсолютно гладкой. По рукояти другой был выполнен сложный выпуклый орнамент.
На подоконнике на двух больших плоских подносах в маленьких горшочках росли крохотные кактусы. Пространство между горшочками было заполнено мелкими плоскими камушками. Похожая коллекция кактусов находилась так же и в рабочем кабинете Славы.
На стене справа от входа висели огромных размеров старинные часы, с ритмично покачивающимся маятником. И ещё одни настольные часы стояли на подоконнике слева от подноса с кактусами. Те часы также ритмично потикивали, создавая в комнате своим ритмичным звуком успокаивающую, медитативную ауру.
Рядом с часами на стене справа висела в раме старинная картина с изображением незамысловатого деревенского пейзажа. Извилистая, уходящая вдаль река, делила собою пейзаж ровно пополам, лесок за рекой, много простора, голубоватое небо.
Марина ещё какое-то время находилась в Славиной комнате, наконец она перешла в третью, совсем крохотную, по всей видимости служившую общей гостиной, комнатку. Эта комната вмещала в себя только обеденный стол располагавшийся у окна и окруженный четырьмя (видимо на случай гостей) стульями. Вдоль стены справа располагался небольшой диван, на стене слева от входа, прямо напротив дивана висела большая плазма.
- Марина, мне срочно нужна твоя помощь! - послышался с кухни весёлый голос Риты.
Марина улыбнулась услышав голос Риты и поспешила к ней на кухню.
Рита стояла у кухонного стола в своей новой, огромного размера фланелевой пижаме, на белом фоне которой красовались большие и маленькие красные сердечки.
Из под пижамы у Риты, в цвет пижамных сердец, забавно выглядывали меховые красные тапки. Рита игриво подняв брови смотрела на Марину, как бы приглашая заценить её свой новый стильный образ, и находясь, разумеется, уже в предвкушении высокой экспертной оценки. Она вся заранее расплывалась в улыбке. В одной руке Рита держала штопор в другой уже откупоренную бутылку вина. Напротив кухонного окна, на столе стояли два высоких, довольно крупных, уже наполовину наполненных, с ещё играющим вином, бокала.
На большом плоском блюде рядом с бокалами вина лежали наспех сделанные, размером с канапе, крохотные, на один укус, бутербродики с сыром и ветчиной и несколько разломленных кусочков шоколада.
- Давай, моя дорогая, перекусим немного. И займёмся уже наконец пиццей. А ты, Марин, ещё даже не переоделась! Ну ты даешь! — Рита поставила бутылку на стол, штопор убрала в ящик стола — ну , давай, Марина, без церемоний. Решили же мы с тобою уйти в полный отрыв. Не следует серьёзным женщинам отходить от намеченного плана! «Бабы сказали — бабы сделали» - как говорится. И потом мы с тобою обо всём поболтаем, как следует. Может даже и всплакнём по бабски!
- И мне, Рита, хочется вот именно чтобы «без церемоний». Марина взяла в руки свой бокал.
- Ну, за Славика, Марин! Прости уж нас, Господи, что не умеем поминать как надо
по всем правилам. Ну уж поминаем, как умеем. Пусть всё у него там (Рита подняла глаза к небу) будет хорошо. А у нас с тобою, дорогая, пусть сегодня будет вечер его памяти. Ну давай, Марин, не чокаясь! - и они дружно осушили содержимое своих бокалов.
За последние года три-четыре Марина не смогла бы вспомнить такого дня, в который она бы не чувствовала потребности или даже необходимости поделиться с кем-нибудь своими переживаниями. Но поговорить ей было абсолютно не с кем. Вернее поговорить то было с кем, но просто не возникало после этих разговоров ощущения, что её по настоящему и до конца поняли. Не происходило полного так называемого эмоционального психологического контейнирования. И ещё она свою проблему видела в том, что среди её коллег психотерапевтов было мало людей православных верующих. Её мало кто мог до конца понять. Попытки полностью излить кому-либо свою душу часто заканчивались тем, что после разговора, она себя чувствовала ещё более одинокой, чем до него.
Были среди друзей Марины несколько священников, к кому она иногда прибегала за
советом, но и с ними было всё не так просто. Они практически ничего не понимали в психологии, хотя зачастую и были слишком самонадеянны и безапелляционны в своих суждениях. Со временем Марина практически совсем перестала делиться сокровенными мыслями с кем либо. Только иногда записывала их в дневник, когда совсем было невыносимо носить всё в себе. А вот сегодня, неожиданно для себя,
Марина почувствовала в Рите именно такого человека, с кем она могла бы поговорить буквально обо всём и почувствовать себя при этом понятой. Хотя это было в общем-то не удивительно, ведь Рита была клиническим психологом с многолетним стажем работы и к тому же она, как и Марина была православным человеком, хотя и не воцерковлённым.
Вот если бы они случились в жизни друг друга чуточку пораньше. Сколько упущено времени. Но на «чуточку пораньше» это было бы просто невозможно по вполне понятным причинам. И этой разделяющей их причиной являлся почивший сорок дней назад незабвенный Вячеслав Игоревич. Для них же с Ритой просто Славик.
Марина тоже переоделась в ванной комнате. На голубом фоне чудесной Марининой пижамы порхали мультяшного вида фиолетовые и белые бабочки, а её ноги украшали белые меховые тапочки в виде милых котят с чёрными носами-пуговицами.
Теперь все атрибуты для пижамной вечеринки-девичника были соблюдены. Оставалось только приготовить долгожданную пиццу. То есть две пиццы.
И Марина с Ритой, никуда уже теперь не торопясь, занялись тестом. Потом, пока дрожжевое тесто, сделанное на оливковом масле, подходило в большой миске из нержавейки, они тёрли на тёрке сыр, двух сортов, резали пластинками маленькие помидорки черри, шампиньоны, болгарский перец, оливки из банки, охотничьи колбаски.
- Я как-то раз — вслух вспоминала Марина — пристала к повару в нашей местной пиццерии: «вот, скажите пожалуйста, если не секрет конечно, почему у вас тесто таким хрустящим получается и бортики просто прелесть какие румяные?» А он смеётся и мне отвечает: «а ты попробуй перед тем как начинку выкладывать, раскатанное тесто минут пять пропечь в духовке. Ну, а бортики яйцом взбитым с крепко заваренным чаем смазывай.» Поделился секретом.
Спустя часа три - четыре Марина с Ритой в обнимку сидели на разобранном диване в комнате Славика, размазывая по щекам свои девичьи слёзы, которые теперь уже не было необходимости от кого-либо, в том числе и от самих себя, скрывать.
Весь диван и пол рядом с диваном были обложены фотографиями разных лет из семейного архива. Рита в руках держала очередной фотоальбом.
- Марина, ты прости меня ради Бога за тот звонок среди ночи — Рита говорила громче обычного и любому бы человеку, смотрящему сейчас на них со стороны, было бы очевидно, что они уже перебрали с алкоголем, но им обеим сейчас казалось,
что они абсолютно трезвые, даже намного трезвее, чем в обычной повседневной жизни. Как будто только после третьего фужера вина у них наконец-то стало проясняться в голове и они обе наконец-то позволили до конца быть себе собою — Ты пойми, родная моя — говорила всё так же громко Рита- я ведь тогда ничего не понимала. Я просто видела в тебе угрозу для своего благополучия и всё. Ну а как по твоему я должна была реагировать, когда мне моя близкая подруга показала ту фотографию? Ну ты сама посуди. А вот тут, смотри, здесь мы на Кипре. А вот здесь Анталия. О, Господи, двадцать лет уже минуло. Смотри здесь какой у меня купальник открытый, как будто я всю жизнь стриптизёршей работала. Как вообще меня такую можно было на кого-то там променять? Хоть даже и на тебя. Внешне я интереснее тебя, Марин, однозначно. Что этим мужикам вообще нужно? А это смотри мама Славика. Красивая правда? Взгляд какой величественный. Королева. Нет не королева — Богиня!
- Рита, а я после того звонка прорыдала всю ночь, но я ведь понимала,
что объяснять тебе было тогда что-то бесполезно. Ты бы меня не поняла. Ты бы не
поверила, что у нас с ним ничего не было — Марина закрыла лицо ладонью и покачала головой, волосы при этом закрыли её лицо — никто, никто бы меня не смог понять. Совсем ничего не было в физическом плане, а любовь была просто нестерпимая, сумасшедшая любовь была. Тянуло к нему, как в омут. Ну в чём виноваты люди когда они любят друг друга? От них же это не зависит, Рит, ведь они же страдальцы. Я вот знала одну монахиню влюблённую в епископа. Страшное, скажу тебе, дело. Легче умереть. Мученичество всё это, Рита. Не приведи Бог.
- А я, Марин, когда первый раз твою фотографию увидела, я понимаешь, просто обомлела. Дар речи потеряла. Я ведь узнала тогда тебя сразу. И понимаешь, я была просто обескуражена, потрясена. Как же так? Столько лет вместе к одним и тем же батюшкам с ней ходили и такое немыслимое дело. У отца Василия на Серафимовском сколько раз с тобою вместе на исповедь в одной очереди стояли. Лицо уже примелькалось. А помнишь из Александро-Невской Лавры после пасхальной службы один раз вместе человек шесть нас тогда было все вместе шли. Автобусы тогда ещё не ходили ночами на Пасху. И я после фотографии этой всё размышляла тогда о тебе, всё думала, так может быть ты грехи свои замаливала? «Святая женщина», что чужого мужика из семьи увести хотела? Не понимала я тогда, в какой ты борьбе сама с собою находилась. Знаешь, Марин, а ведь я, по правде говоря, даже твоего пальца не стою. Нет! Молчи! Я должна тебе всё это сказать! Нет! Подожди! Молчи! Ты должна это знать! Я. Это я во всём, Марин, виновата. Только я. Это во мне была и корысть и неправда. Хотя по закону казалось бы правда на моей стороне. А совесть, совесть кричала! Марина, я ведь притворилась тогда больной. Я наврала тогда Славе и про анализы и про обследование. Всё это была неправда. Мне тогда казалось я его от тебя-хищницы разрушительницы семью свою спасаю. Спасаю нашу с ним семью. Я хотела удержать его тогда любой ценой. А в тебе видела не просто любящую его женщину, а соперницу, хищницу, которая хочет увести, украсть мою собственность — они перебивая друг друга всё говорили и говорили. Время летело совсем незаметно. Перекликаясь между собою раз в час тикали часы в разных комнатах. За окном уже совсем стемнело. Марина с Ритой то сидели в комнате у Славы, разбросав по дивану, столу и даже полу бесчисленное количество старых и не слишком старых фотографий.
Потом лежали на полу, на большом одеяле в комнате его матери. Они лежали в разном направлении, а головы при этом находились на подушках совсем рядом друг от друга. То перемещались за кухонный стол и уплетали уже остывшую, но вкуснющую даже в холодном виде пиццу. Вино быстро закончилось, и они, как заправские алкоголички, уже было засобирались пойти, пока позволяло время, себе за добавкой, тормоза были напрочь сорваны. Вдруг кухню огласил радостный возглас Риты — она обнаружила в баре Славы залежи крепких алкогольных напитков. А пора бы было им уже вовремя остановиться. Но их обеих несло и несло куда-то, контролировать их было не кому.
- Рита, ведь, мне нет смысла сейчас тебе объяснять, что я практически
не пью спиртного. Вот от слова «совсем» не пью- заплетающимся голосом, еле выговаривая слова, говорила Рите Марина - ну разве что бокал шампанского в Новый Год- это не в счёт. Ну два бокала от силы. Ну три максимум! Но в Новый Год! — я завтра, Рита, просто не встану, Рит, я наверное завтра помру. Ты похорони меня рядом с ним, пожалуйста, я очень тебя прошу.
- Марина, поверь я и сама последний раз пила на Новый Год. Нет вру. На Рождество! Нет на двадцать третье февраля! Два фужера шампанского. Но я сегодня буду пить. Я так решила. Я больше не могу, Марин, всё это в себе носить, я хочу снять стресс и понимаешь, я всё должна тебе сказать, ВСЁ понимаешь, Марин? А на трезвую голову я «всё» тебе сказать не смогу. Да… Любовь... Ты вот думаешь одна ты от любви страдала — после непродолжительного молчания Рита заговорила вновь - как мы люди всё же безжалостны бываем друг ко другу. Как многого требуем от других и как многое прощаем себе. Прощаем потому, что знаем множество смягчающих обстоятельств наших «преступлений». А от других требуем невозможного, потому что знаем и судим только их видимые грехи, а смягчающие обстоятельства грехов других людей от нас скрыты. И особенно жестоки и беспощадны бываем когда хоть в чём-то ущемляются наши собственные интересы — и они снова довольно долго молчали — Я ведь, Марина, Славика никогда по настоящему не любила. Мне даже удивительно было осознавать, глядя на тебя, что его кто-то так сильно может полюбить. Я и за муж за него выскочила просто чтобы своему бывшему побольнее сделать, досадить. Это случилось когда я своего Костю с подругой застукала. Мне всё разрушить тогда захотелось. За себя отомстить что ли. Понимаешь? А Славик младше меня был. Почти пять лет разница. В том возрасте это очень существенная цифра была. Я его всерьёз даже и не воспринимала вовсе и вертела им как хотела. Он студентик был тогда ещё — совсем малолетка. Он внешне большей частью мне приглянулся. Сказала женись на мне. Вот он и женился. Но даже и это не вся правда о нас, Марина. То, что не любила полбеды. Беда была в том, что другого любила и никак забыть не могла. И ещё правда была в том, что дочь наша Танюша не его ребёнком была. Она Костина дочка была. Славик не знал этого конечно. Я и сама это не сразу тогда поняла, потом уже, после родов подсчитала и кое-что никак не сходилось. И мне при этом всём ещё хватало наглости его шантажировать и своей несуществующей болезнью и «его» ни его дочерью. Да, Марина, не его дочерью. Ты хоть понимаешь, с чем я живу? Поверь, Марина, мне очень тяжело тебе сейчас в этом признаваться. Но я сегодня и та «я», которою я была тридцать лет назад, абсолютно два разных человека. И когда Костя развёлся со своей первой женой, а по совместительству бывшей моей подругой, и когда он снова объявился в моей жизни, догадываясь при этом конечно, что Танюша его дочь...- Рита неожиданно оборвала свою исповедь и надолго замолчала, глядя с серьёзным видом куда-то вдаль через стену, казалось, что она каждым своим словом мало помалу снимала груз со своей души. Каждое слово, как ещё один сброшенный камень. После довольно продолжительного молчания Рита опять заговорила, но каким-то совсем другим, подавленным голосом — но любовь к Косте, Марина, была сильнее меня. Ты, если сможешь, не суди меня слишком строго. Об этом уже позаботилась моя Судьба. Когда Танюша умирала от лейкоза, я вполне осознавала за, что я была наказана. Я много, много лет своей
жизни встречалась за спиной у Славы со своим Костей. Много-много долгих лет и зим. Требуя от Славы верности, зная о ваших с ним взаимных чувствах, манипулируя при этом им всячески, выставляя тебя перед ним наглой соблазнительницей, прелюбодейкой, посягнувшей на святое - такую замечательную, образцовую во всех отношениях семью, сама при этом устоять не смогла. Вот так, Марина. Теперь ты знаешь обо мне практически всё. Простит ли меня Господь? Как думаешь, Марина? - Рита с какой-то детской непосредственностью в этот момент вопросительно посмотрела на Марину, как будто именно от Марининого решения всё это сейчас и зависело.
Марина сидела совсем тихая и поникшая, задумчиво глядя куда-то неопределенно вдаль сквозь стену. Несколько слезинок неожиданно скатились по её щекам. Она не смахивала их и казалось даже вовсе не замечала.
- Нет, Рита, я тебя ни в чём не виню. Кто я такая чтобы быть тебе судьей? Но, знаешь, я иногда виню себя. И ещё иногда, честно говоря, я впадаю в ропот. Ну почему, Рита, почему такая Судьба? За что? Сначала раннее замужество. Любовь ведь была неземная! И на самом пике такой первой, сумасшедшей любви, на самом взлёте мой совсем ещё юный муж Олежек попадает в ДТП со смертельным исходом. Потом годы беспросветной депрессии, отчаяния. Учёба, как способ отвлечься и забыть своё горе. А потом вот Славик… И опять любовь. Это было так неожиданно. Ведь я была уверена, что никогда в жизни уже не смогу никого полюбить.
Со Славиком мы были на одной волне, понимаешь? Но как я могла ответить ему
взаимностью, если у него смертельно больная жена и совсем ещё маленький ребёнок?
Ну кем надо быть, чтобы всё это разрушить? - Марина замолчала.
Рита вдруг неожиданно наклонила голову, уткнулась в плечо Марины и горько, горько, совсем по детски заплакала.
Долго-долго слышались ещё Ритины всхлипы, беззащитно, сиротливо подёргивались её плечи. Марина по матерински крепко прижала её голову к своей груди и стала ласково раскачивать, как маленького ребёнка, гладя при этом Риту по голове и тихонько на самое ухо ей шепча: «чи-чи-чи... всё хорошо, моя девочка, всё будет хорошо, у собачки заживёт, у котёночка заживёт и у Риточки заживёт. Всё у всех заживёт.»
Поплакав они снова продолжали этот нескончаемый разговор. Потом над чем-то смеялись и оживлённо рассказывали как ту или иную ситуацию в их жизни видели с разных ракурсов, с разных сторон, находясь долгие годы друг с другом вынужденно по разные стороны баррикад. Наконец они угомонились, и, когда на улице уже угадывался рассвет, уснули в обнимку сном двух утомившихся долгим днём безгрешных младенцев, укутавшись одним на двоих огромным одеялом. И ничто долго-долго не нарушало их безмятежный сон. Только из разных комнат всё так же продолжали перекликаться своими бомбомами и тиканьем старинные настенные и настольные часы, уменьшая тем самым эту быстротечную жизнь ещё на один маленький отрезок времени. «Бом-бом». «Бом-бом». Всё уснуло кругом.