Молодожены

«А он ведь жил на фоне звёзд».

«Кто научил его томиться…»
Давид Самойлов, «Фотограф–любитель»



В воскресный июльский день молодожены Паша и Катя праздновали свои дни рожденья. Так совпало, что оба родились в один месяц, и для экономии времени, а еще и потому что они теперь семья, решили отпраздновать вместе. Катя отмечала 33–хлетие, Паше исполнялось 35.

Кате хотелось отметить по–домашнему с семьей и друзьями; Паша близких друзей не имел, дню рождению своему значения не придавал, и был рад согласиться с женой. О том, что свой день рожденье он не считал за большой праздник, можно было судить хотя бы потому, что даже сегодня он работал: Паша удаленно из дома преподавал английский язык.

Катя, скрепя сердце, – как выразилась бы ее мама, – все же уговорила себя взять выходной на воскресенье. Она руководила детским развивающим центром, да еще и успевала бесплатно заниматься с особенными детьми, и у нее выходные тоже бывали редко.

Накануне прихода гостей Катя наспех пыталась успеть хоть как–то прибраться и накрыть на стол. В единственной спальне их с Пашей двухкомнатной квартиры – впервые за последние дни без скандалов – играли дети: 7-милетний Марк и 4-хлетний Артем – Катины сыновья от первого мужа и 8-летняя Василиса, старшая из четырех детей Паши от первой жены.

Часов около шести вечера дела более-менее были закончены, стол накрыт, дети накормлены и снабжены новыми игрушками (чтобы поменьше беспокоили взрослых), и Катя с мужем и с первым сегодняшнем гостем: Катиным школьным приятелем Борисом, расположились в зале за большим столом. Катя, хоть и взяла выходной, все равно, едва присев на диван, взялась за телефон и с головой ушла в переписку по рабочим вопросам. Паша, недавно закончив урок английского с шестым за день учеником, сидел рядом с Катей на диване и устало разглядывал рисунок на паласе. Борис чувствовал себя неловко, молчал и, считая неприличным с первых минут отвлекаться на телефон, развлекался тем, что оглядывал свежеотремонтированную комнату.
Серебристо–серого оттенка обои, светлый линолеум, белый платяной шкаф и в тон шкафу узкий письменный стол, насыщенно–бирюзовые тяжелые портьеры; над светло–серым, в тон обоям, диваном висит напечатанная на холсте картина: изящная француженка у окна с видом на Эйфелеву башню. Вся обстановка показалось Борису очень гармоничной и уютной.

На письменном столе за башнями коробок с детскими развивающими играми и горой не глаженых вещей Борис разглядел пару высоких прихотливо–абстрактных статуэток.

– Классный ремонт! – похвалил Борис. – Катюха, у тебя и в школе был отменный вкус…

– Спасибо! – оторвалась от переписки Катя. – Год делали! Если бы не муж, еще бы лет пять ушло.

Снова в молчании стали ждать остальных гостей. Катя снова глянула в телефон, потом критически оглядела праздничный стол: две большие пиццы, большой сет суши, картошка фри и наггетсы в картонных контейнерах, пара фигурных овощных нарезок. Мама бы сказала, что хозяйка она так себе… только выбор у Кати был невелик: или удивить гостей разносолами или выспаться.

Уверенными профессионалами среди дерзких новичков смотрели со стола две фарфоровые тарелки с домашним салатом оливье («У тебя опять руки не дойдут сделать» – накануне вручила мама Кате две литровые банки салата).

На углу толпилось несколько шоколадок, пачки с соком, четыре бутылки игристого вина и букетик слегка помятых ромашек в стакане – трогательный подарок младшего сына Артема.

 – Ну что ж, угощайтесь! – посмотрев в телефон, неожиданно сказала Катя. – Настя, Марина и Колька с Леной не придут.

Паша, словно очнувшись, потянулся за тарелкой с оливье, Борис взялся за другую тарелку и положил себе аппетитную горку.

– У вас прям и пицца, и оливье, настоящий фьюжн – пошутил Борис, отставляя оливье и потянув к себе еще теплый кусок пиццы.

– Не фюжн, а обычная эклектика, – парировал Паша, поймав на себе при этом уважительно–восхищённый взгляд Кати, после чего несколько оживился и с почти гусарской лихостью откупорил вино.

Выпили за именинников и принялись за еду. Именинница, не дожевав пиццу, снова отвлеклась на переписку в телефоне.

– Почему же остальные не дошли? – спросил Борис, обращаясь больше к Паше. Он, энергично жуя, пожал плечами.

– Ой, прости, пожалуйста, Борька, две секунды! – Катины пальцы с темно–серым маникюром как стрижи носились над экраном смартфона. – Готово! Что ты говоришь?
– Я говорю, где вы потеряли остальных гостей?

– У Насти… ты же помнишь Настю с параллельного класса?

– Это такая высокая, отличница? Ты на нее еще карикатуру рисовала, как она профессором будет!

– Точно! – засмеялась Катя. – А я и забыла уже… Только теперь она домохозяйка, мать троих детей, ведет свой инстаграм о материнстве.

– Счастливая мать трех прекрасных ангелочков, – скривившись, вставил Паша, прожевывая пиццу.

– Любимый, это ее дело… она, кажется, счастлива… – мягко ответила Катя. – Вот у Насти заболел младший сын. У Маринки… ты ее не знаешь, у нее, завал на работе. А у Лены и Коли старший сын выиграл отборочный тур по теннису, и они повезли его на соревнования.

Бездетный Борис озадаченно хмыкнул и второй раз потянулся за оливье.
– Он у них уже старший? Когда успели младшего родить?

– Не говори, успели, три года назад. Хотели сегодня нам его оставить, но потом бабушка взяла отгул и младшего оставили с ней.

– Да уж… – протянул Борис.

Паша и Катя хором рассмеялись над реакцией Бориса. Паша налил всем по второму бокалу. Чокнулись и уже все втроем со смехом выпили за многодетных родителей, пожелав всем таковым, и себе заодно, всяких крамольных вещей вроде отдыха и свободного времени (чего их бабушки и дедушки в свое время желать себе не решились бы).

– А Коля ¬– это ваш одноклассник, который преподавал физику в университете, а потом бросил преподавание и пошел на курсы программирования? – спросил Паша.
– Да–да, – обрадовался близкой теме Борис, – он уже отучился и работает.

– Ну и сколько он теперь зарабатывает? – Паша заерзал в предвкушении на диване, приподнялся и уселся поудобнее.

Борис озвучил сумму. В голосе его сквозило уважение к чужой недосягаемой зарплате.

– Хм… для разработчика это не деньги, – Паша отпил из бокала, расправил плечи и откинулся на спинку дивана.
– Да ладно? А сколько, по–твоему, деньги? – попытался возразить Борис.
– Минимум раза в два больше!
– А–а–а… Ну не знаю я тогда, чего он такой дурак, что согласился работать за гроши…
– Мои ученики рассказывали, что программистом можно заработать раза в три–четыре больше. За зарплату, которую ты назвал, я бы на месте Коли даже не открыл ноутбук.

Борис неопределенно хохотнул и промолчал.

Паша помолчал, потом снова ссутулился, достал с края стола одну из шоколадок, развернул и принялся отрывать от оберточной фольги кусочки и бросать на стол.
Сейчас он зарабатывал немало, иногда даже больше Коли, на содержание семьи и алименты хватало. Профессия его была и востребована, и популярна, и уважаема… Но вот те его ученики, которые работают программистами даже не самого высокого уровня, зарабатывают куда больше! А к тому же, как ему казалось, имеют свободный график, могут ездить заграницу и принадлежат к одной из куда более перспективных и трендовых профессий, чем у него!

Паша утрамбовал изорванную фольгу в плотный шарик, прищурил один глаз и бросил в бокал Кате – легкая фольга закачалась на поверхности недопитого красного вина.
Катя опять отвлеклась на переписку, не глядя поднесла бокал к губам.

– Ребята! Детский сад! – она поставила бокал на стол и укоризненно взглянула на Пашу и Бориса. Потом во взгляде появилась легкая тревога. – У вас все хорошо?
– Это Борька балуется! – Паша пальцами достал из бокала шарик. – Что, дорогая? Ах, да, руками залез. – Он поменял местами свой и ее бокалы. – Вот, сюда я руками не лазил… И вообще, Борис! – добавил он громко, нарочито серьезным тоном, и снова разлил вино по еще не опустевшим бокалам, – с тебя тост ко дню рождения моей прекрасной жены! – Паша поцеловал Катину руку. – Нет–нет, я не достоин – прервал он начавшего было возражать Бориса. – Доживу до 50-ти, тогда будешь и меня поздравлять.

Борис слегка растерялся, потом поднял бокал:
– Ну, ребята… то есть, Катя, будь здорова! – он шумно выдохнул. – Ты классная и я рад, что мы с тобой уже столько лет дружим. Паша пусть тебя любит, детишки радуют и работы… – он улыбнулся и кивнул в сторону телефона – будет не так много!
– Спасибо, Боря! В точку!

Снова звякнули бокалы. Потом Паша потянулся к Кате, обнял ее одной рукой и поцеловал повыше виска в пушистый темно–каштановый завиток: эти его всегда невольно успокаивали. Катя счастливо улыбнулась мужу и опять отвлеклась на телефон.


Из соседней комнаты тихими шагами вышла Василиса и молча уткнулась в плечо отцу. Паша отломил шоколадку и протянул дочке, но она не взяла.
– Любимый, возьми Василису на руки, – сказала Катя, не отрываясь от телефона, и, как показалось и Паше, и Борису, даже не видя девочку. Паша посадил дочку на колени, а Катя, прервав переписку, ласково посмотрела на Пашину дочь и убрала с ее лба растрепавшиеся пряди.

Когда Паша рассказал Кате, что Василиса в свои 8 лет часто пропускает школу и вместо занятий убегает бродить по окрестным дворам, что она до сих пор не умеет читать, а ее мать не может ничего с этим сделать, и спросил не могут ли они взять Василису к ним, Катя согласилась не раздумывая. Многолетняя практика коррекционной работы с детьми приучила Катю видеть за любым трудным детским поведением не пустой каприз, а конкретные причины. Помоги ребенку справиться с этими причинами, люби его, будь последователен и честен – и ситуация исправиться.

Реальность неожиданно для Кати оказалась другой: десятки нюансов, о которых раньше она не имела понятия, осложняли все так, что сейчас, спустя две недели после приезда Василисы, Катя уже не ощущала ничего кроме бессилия... Ее сыновья, в первые два дня готовые разделить с «сестренкой» любую игрушку и наперебой уступавшие ей свои кровати, вдруг стали ссориться и с ней, и друг с другом из-за ложек, тарелок и самых невкусных конфет, хотя ни в чем в их доме не было недостатка. Старший сын кричал, что «ненавидит эту чужую девчонку». Сама Василиса каждый день то кричала, то рыдала навзрыд…

…

Посидев минут пять, девочка спрыгнула с отцовских коленей и убежала играть (Катя пятый раз за день мысленно пожелала, чтобы дети снова не поссорились).
После ухода дочери Паша снова впал в задумчивость. Он, казалось, машинально, налил вина одному себе и выпил.

В комнату запыхавшись вбежал Марк.
– Мам, у нас сок кончился, можно у вас взять?
– Конечно, дорогой, вон у дяди Паши коробка, подойди к нему.
Мальчик нехотя сделал пару шагов к Паше, несколько секунд молча повертел в руках пустой стакан и убежал в детскую.


– Если бы я в свое время пошел учиться на программиста, а не на переводчика, сейчас мог бы зарабатывать больше – произнес он, будто рассуждая сам с собой.
Катя удивленно посмотрела на мужа. Таким она его за год их знакомства и замужества еще не видела. Ей, искренне увлеченной своим делом, и в голову не приходило, что Паше его работа не приносит радости. Наверное, ей это кажется. Муж просто устал, она тоже устала, все-таки теперь у них, можно сказать, трое детей, и Василиса – не простой случай…
– Но ведь, наверное, ты хотел быть преподавателем… – начал Борис.
– Да ничего я не хотел… – беспросветное простодушие Бориса разозлило Пашу еще больше.
– Ну а кем ты хотел стать? – не отставал Борис. – Меня вот всегда интересовали компы, поэтому я пошел в сисадмины.
– Что ты любил и куда ты пошел, Борька? – спросила Катя, рассмеявшись. – Никак не привыкну к этому вашему жаргону.
– Компьютерами я увлекался, собирал, разбирал их, ремонтировал, винду… в смысле операционную систему всем знакомым устанавливал. Поэтому пошел работать системным администратором.
– Аааа, – засмеялась Катя. Спасибо, что уточнил! А то Паша бывает тоже что–то такое начнет говорить, я ничего не понимаю. А знаешь, Борька, – Катя положила Паше руку на колено, – мой младший Артемка в прошлом году, тогда ему было всего три года, одно время называл Пашу папой.

Борис улыбнулся.

Паша подумал, что уже раз десятый слышит от Кати эту историю; но был согласен услышать еще столько же, так тепло ему становилось всякий раз от Катиной искренности и любви к нему.


…Он вспомнил их второе свидание (после короткой переписки на сайте знакомств). Они попили кофе, поговорили минут 15 и окончательно убедились в том, что симпатии между ними не возникло. Катя была на машине и из вежливости предложила по пути подвезти Пашу. Он, тоже из вежливости, согласился; пять минут в машине – и он с чистой совестью расстанется с этой безусловно красивой (даже очень красивой!) но через чур озабоченной своей работой бизнесс вумен (на их первом свидании Катю весь вечер беспокоили рабочие звонки).

Неожиданно они попали в пробку. Пришлось возвращаться, искать объездную дорогу, стоял конец октября, быстро темнело. Хорошей объездной в той части города не было, навигатор дважды заводил их в тупик и его выключили, они плутали по полутемным улицам среди частных домов, их трясло на ухабах не асфальтированных проулков. Оба напряженно молчали. Катя вглядывалась в дорогу, Паша был раздражен этим затянувшимся свиданием и все сильнее мучился мыслью, что Катя предложила подвезти его только за тем, чтобы продемонстрировать свое превосходство над ним – женихом без машины.

Вдруг Катя затормозила.
– Извини, что мы дали такой большой крюк, – начала она. – Я просто не знаю другой объездной дороги. Это улица, где жили мои бабушка и дедушка; если я правильно сориентировалась, то вот их дом, – она помолчала немного и добавила: – У меня такое чувство, что я не случайно сегодня здесь…
Пашу удивился ее словам, его раздражение начало сменяться интересом.

– Ты не против, если я выйду из машины буквально на пару минут? Ты никуда не опаздываешь?

Паша не возражал, Катя взяла фонарик и вышла. Паша с минуту сидел в машине, потом спохватился, что Катя ведь там одна на темной улице и вышел за ней.
На всей улице не светил ни один фонарь и кажется все дома здесь были давно не жилые. Катя стояла возле забора, направляя свет карманного фонарика на одноэтажный дом с чердаком под треугольной крышей – вполне типовой дом, какими в свое время застраивали целые улицы. Краска со стен и окон дома давно облупилась, но на наличниках и ставнях без трудна различалась прихотливая изящная резьба (такую Паша прежде видел только на картинках). На улицу, где они стояли, дом выходил двумя окнами. На левом ставни были закрыты и наискось забиты доской («Совсем как в старых фильмах» – подумал мельком Паша).
 
На правом окне одна из ставень была распахнута и стекла за ней не было; вторая – закрытая –  держалась на одной верхней петле. За ней чудом уцелело стекло, и под светом Катиного фонарика остроугольный проем между наклонно повисшей ставней и оконным переплетом больно уколол темный прямоугольник за распахнутой ставней. Потом свет фонаря перетек ниже, и Паша увидел порванный грязный резиновый мячик, зеленый, с двумя красными и одной белой полосой… Да ведь и него тоже был в детстве такой мяч! Только бабушка с дедушкой жили далеко и приезжали редко… Его мать развелась с отцом вопреки воле родителей сразу после Пашиного рождения. Вынужденная в перестройку в одиночку растить его и старшую сестру, она никогда не имела меньше двух работ, и от того Паша редко помнил ее ласковой, чаще – встревоженной или замкнутой. Он изо всех сил старался быть хорошим сыном, чтобы хоть как–то порадовать мать, поменьше гулять, побольше брать на себя хозяйственных дел в тщетных попытках отвоевать себе хоть на грамм больше ее тепла…

Рыжая пушистая кошка вышла откуда–то из темноты, села рядом с порванным мячиком и стала умываться лапкой.
– В этом доме прошло мое детство, – в голосе Кати зазвучала нежность. – Мама с папой все время работали и каждое лето отправляли нас с сестрой сюда...
Фонарик в ее руках вдруг погас. Она не стала выяснять, что с ним случилось и сделала несколько шагов к калитке дома.  Опавшая сухая листва, зашуршала у нее под ногами, захрустела звонко, как в далеком-далеком, все-таки счастливом детстве, и все Пашины представления о Кате как о холодной бизнес-вумен вмиг исчезли. Он захотел увидеть ее лицо. В темноте черты были едва различимы, но ему показалось вдруг, что окружающая тьма треснула на тысячи осколков и, поверженная, отступила – и Катя предстала перед ним словно в солнечный день: ее карие ласковые глаза с пушистыми ресницами, ее чуть вздернутый нос, родинка на правом виске, темные вьющиеся волосы…
Он взял ее за руку и тихо спросил:
– Ты сильно скучаешь?
Она благодарно посмотрела на него, хотя в темноте едва могла различить черты его лица и чуть помолчав, ответила:
– Да. Иногда очень…


Катя прервала воспоминания Паши, когда, отложив телефон в сторону, подтянула ноги на диван и уютно прижалась к нему. Кончиками пальцев, будто выводя прихотливые узоры, она стала гладить его ладонь и предплечье. Букетик ромашек на столе совсем завял от жажды, не в силах дотянуться коротенькими стеблями до воды, налитой на донышке – маленький Артемка очень торопился налить цветочкам водички и убежать играть с братом. Два белых лепестка опали и теперь лежали, почти парили над ярко–синей оберткой шоколада. Они с Пашей так давно не были только вдвоем – дети, дела!.. Если бы Борис сейчас ушел, а всех детей забрали бабушки или няни, да хоть соседи…
Борис сидел над опустевшей тарелкой и листал ленту в инстраграме, временами чему–то улыбаясь или беззвучно смеясь. Кате стало неловко. Она окликнула его.
– Борька, ты что не ешь? Попробуй нагетсы, они очень вкусные. Мы заказывали в новом кафе, они еще не научились делать как попало.
– Да я вроде как на диете. Пост держу.
– При слове «пост» Паша очнулся от своих воспоминаний и вызывающе бросил:
– Да ну?
Потом достал их коробки нагетс, опустил его в баночку с соусом, несколько раз не торопясь обвалял и отправил в широко отрытый рот, с нарочитым наслаждением жуя и причмокивая.
– «И потому, если мясо соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек», – процитировал он затем
библейский стих.
 – Ого, Пашка! – восхитился ничуть не задетый Борис. – От куда такие познания в Библии?
– Да так… – нехотя откликнулся тот.
– Ну а все же? В семинарии учился, в церковь ходил?
– В какой семинарии, ты что! Да, ходил в протестантскую… молодой был, – произнёс он так, как будто признавался в какой–то юношеской глупости, за которую до сих пор стыдно. – Уже лет 10 не хожу. Врать они мастера – и Бог тебя любит, и они все тебя любят таким какой ты есть, а действительности, – Паша звонко хлопнул и с наслаждением растер ладонью по столу залетевшего с улицы комара –  вранье одно и ничего больше! Опиум для народа, точно сказано.
– Вот что верно, то верно! – воскликнул Борис. – Я тоже в такую церковь ходил, когда в колледже учился. На бас–гитаре там играл.
– Что же, и в Бога верил? – усмехнулся Паша.
– Да не верил я ни в какого Бога – засмеялся Борис. – И пост я не держу, это шутка была. Я, так сказать, – серьезно подытожил он, – нахожусь в стадии принятия своего тела: после тридцати лет метаболизм, как оказалось, снижается. Надо начать ходить в спортзал.
Катя и Паша понимающе засмеялись.
– Ну а в церковь ты все–таки зачем ходил? – не отставал Паша.
– Рок–группа у нас с пацанами была и церковь соглашалась давать нам в аренду помещение. По утрам мы играли у них на служении всякие хвалы, это вроде молитв под музыку, а вечерами, репетировали наш нормальный рок.
– Ясно, – Паша усмехнулся. – Баш на баш значит? А батюшка ваш, наверное, на джипе ездил или на тойоте?
– На мэрсе, – загоготал Борис.
– А наш ездил на джипе, – Паша снова по-гусарски – пробка в потолок, откупорил вторую бутылку вина. – Ну как тут не выпить за научный атеизм?
Катя и Борис засмеялись и чокнулись с Пашей.
– А ведь в Библии, – продолжил он, опустошив бокал, – кстати, не сказано, что человек обязан быть бедным. «Не заграждай рта у вола молотящего» – так кажется? – Паша развернул еще одну шоколадку и вновь принялся рвать серебристую фольгу.
– Так, так, – закивал Борис, не замечая Пашиного волнения.
Катя опустила ноги и выпрямилась. Паша, конечно, рассказывал жене о своей юности, но по его рассказу она никогда прежде не замечала, какие эмоции в действительности вызывает в нем тема веры.

– В Бога я тоже не верю, Паша вон знает. Религия на мой взгляд – это для безответственных людей, человек должен сам уметь отвечать за себя, сам должен уметь ставить себе цели и добиваться успеха. (Паша одобрительно закивал при этих ее словах). Только вот есть у нас в семье одна история, которая уже много лет не выходит у меня из головы…

Мужчины притихли.

– Мои дедушка и бабушка были немцы, – продолжила Катя. – В кого верил дедушка, я не знаю, он никогда не говорил об этом. А бабушка верила сильно, ходила в протестантскую церковь. Не в такую, про которые вы сейчас говорили, которых в 90–е годы выросло как грибов, а в традиционную немецкую, построенную, кажется, сразу после войны ссыльными немцами. Дедушка умер, когда мне было 15 лет, в 2003 году. Бабушка позвала священника из своей церкви его отпеть. Я поразилась тогда, как этот священник был одет: в советском свитере, в дубленке, какие носили еще в перестройку, но все аккуратное, чистое, брюки выглаженные, со стрелками. А еще поразила его прямая осанка и какая–то внутренняя сила… – Катя замолчала, подбирая слова. Ни Паша, ни Борис ее не перебивали.– Мне кажется, что он… как бы это выразить?.. – понимал, зачем живет... Он хорошо тогда отпел дедушку: я мало понимала, но осталось ощущение каких–то искренне сказанных, хороших слов. У нас тогда почти не было денег, но что–то с похорон оставалось, и мама подошла к нему и спросила сколько мы должны. Он улыбнулся, – я хорошо это помню, как он улыбался, – и ответил, что ничего не нужно; что если хотим отблагодарить, можем пойти в любой храм и туда отдать... Мама пыталась настаивать, но он так и уехал ничего ни взяв.

Катя закончила говорить и задумалась. Эту довольно личную для нее историю из своей юности она впервые рассказывала кому–то и сейчас была взволнована и захвачена ожившими воспоминаниями.

Молчали Паша с Борисом – такого рассказа ни один, ни второй от Кати не ожидал.
– Интересно, что это было – фанатизм или идиотизм? – наконец сказал Борис и хохотнул – ему показалось, что он пошутил очень удачно.
– Женушка моя наивная, показное все это! Как говориться, днем монашет, вечером… – начал с вызовом Паша, и принялся открывать третью бутылку, но Катя перебила его.
– Вы не понимаете, ребята! У человека в жизни была цель, добрая цель! И делал он реальные, не показные вещи, мне бабушка потом много о нем рассказывала. Он был настоящий.
– Так вот оказывается почему ты бесплатно занимаешься с особенными детьми. У моей Кати идеал – дедушка в советском свитере! Не знал, не знал… – вдруг заулыбался Паша и улыбка не вязалась со сказанными словами.

Катя отодвинулась и не отрываясь смотрела в его улыбающееся лицо, отказываясь понимать случившееся…

В комнату как–то неожиданно для всех, спокойно вошел Марк.

– Мам, мы там играли, играли, и потом Артем прямо на полу уснул…
Катя охнула и посмотрела на часы – одиннадцать вечера.
– Марик, бери Василису, чистите зубы и ложитесь спать. Артема сейчас уложу. Извини, Борис! Что–то я забыла про детей совсем…
– Что ты, Катя, это ты извини, засиделся я! Пойду домой, – торопливо ответил Борис, вставая из-за стола. – Спасибо вам, что позвали! Вот я шляпа, подарок забыл! – Борис протянул Кате конверт с деньгами.
– Да, что ты, спасибо! Все в порядке, просто вот дети… так бы посидеть, конечно, еще. Так редко видимся!
– Мама, ну мы не доиграли же… – начал было Марк.
– Ты не слышал, что мать сказала? Спать сейчас же! – неожиданно даже для самого себя рявкнул Паша и бросил Борису: – Пойдем, Борис, провожу тебя.
Едва выйдя из подъезда, Паша торопливо пожал Борису руку и чуть не бегом бросился к ближайшему магазину.

Он периодически бросал курить и начинал снова, и сейчас ему опять показалось, что если не закурит сию минуту, то голову разорвет. Но круглосуточный магазинчик, где только и можно было в это время купить сигарет, как назло оказался закрыт. Паша с силой жал на кнопку звонка и слушал, как противно в тишине наступающей летней ночи звенит дешевый китайский звонок. Он опускал кнопку звонка и нажимал снова, шли минуты, но никто не спешил к нему, не лязгал засовом и не опускал заслонку в железной двери магазина.

Потом он колотил что было силы кулаком в эту заслонку, и она отчаянно с надрывом дребезжала, но и на этот лихорадочный набат не было ответа. Он опрометью сбежал с крыльца и быстрым шагом пошел вперёд, все равно куда, лишь бы идти.
Он ощущал себя жалким, маленьким, ничтожным. Катю он почти ненавидел. Конечно, куда ему до бескорыстного идейного священника! Куда ему до успешного Коли, сумевшего переучиться и стать тем, кем хочет! Неужели все они думают, что он ни о чем не мечтал, не хотел стать кем–то? А он ведь хотел стать переводчиком художественной литературы, превращать неясные, чужие слова в понятные и близкие... Но он был хороший сын! Голос матери словно ожил в его голове: сейчас это не престижно, ты способен на большее! Он и сам как будто это видел... Или просто он не мог не быть хорошим сыном, потом хорошим мужем, хорошим отцом… он должен зарабатывать хорошие деньги, должен обеспечивать детей, должен быть успешным, чтобы его уважали и любили… любила Катя…

До утра бродил он по окрестным дворам, пока не погасли летние звезды, на которые Паша за всю ночь ни разу не взглянул, пока не начали торопиться на работу люди… Люди шли разные: трусливые и смелые, ограниченные и свободные, семейные и одинокие, нашедшие себя и потерявшие... Он, не смотрел в их лица и, конечно, не знал о них всего этого. Он только чувствовал, что сам он устал и что внутри у него пусто, и пошел домой. По дороге он зашел в магазин за сигаретами себе, и хлебом и молоком к завтраку детям. Дверь он открыл своим ключом, стараясь не шуметь, но увидел, что Катя не спит, а сидит в прихожей с опухшим лицом и красными от бессонной ночи глазами.

Ни сказав ей ничего, он прошел в комнату: сейчас у него должен был начаться урок, не стоит подводить учеников и лишний раз терять деньги.


11.2022– 04.02.2024