Глава 274
Нам всё же удалось дотащить баркас к этому большому камню, стоявшему, словно исполинский стражник, в самой середине прохода. Ни обойти его, ни перетащить баркас через него не было никакой возможности. Его следовало отодвинуть.
Портос, словно античный титан, уперся плечами в вершину камня и с силой толкнул его вперед. Мы все четверо присоединились к его усилиям, но, признаться, это всего лишь удвоило ту силу, с которой Портос раскачивал камень в одиночку. После третьей попытки камень удалось сдвинуть с места, после пятого толчка он покатился вниз, открывая путь баркасу к морю, а всем нам пятерым – к свободе.
Бретонцы с Портосом потащили баркас через последний перегон в океан, пока я с мушкетами наизготовку прикрывал их отход. Неожиданно к наступающим на нас гвардейцам прибыл отряд подкрепления.
Прикинув число прибывших, я понял всю бессмысленность дальнейшего сражения. Силы были слишком неравны. Ввязываться в бой было смерти подобным, но и пускаться в море, открывая врагу доступ в пещеру, было бы столь же безрассудно.
— Портос, у нас остался только один выход! — воскликнул я.
— Славно! — ответил Портос. — Это ровно на один больше, чем ни одного! Вполне достаточно! В чем же он состоит?
— Как далеко вы сможете бросить вот этот бочонок с порохом? — спросил я, указав на увесистый бочонок в пол мюида.
— Пожалуй, метров на двенадцать-пятнадцать, — ответил гигант.
— Я подожгу фитиль, и когда я крикну «пошел!», кидайте его как можно дальше, — предложил я.
— Я готов! — ответил Портос. — Поджигайте!
— Не забудьте пригнуться тотчас, как только бросите его! — вскричал я Портосу. — Внимание, на счёт три! Один, два, пошёл!
Портос отшвырнул бочонок что есть силы и пригнулся за высокий камень. Раздался оглушительный грохот. Своды пещеры над местом падения бочонка обрушились. Проход, по которому гвардейцы преследовали нас, был накрепко завален, преследователям оставалось лишь возвратиться тем же путём, каким они вошли в пещеру, а мы, казалось, были спасены.
Портос, метнувший этот бочонок пороха в гущу врагов и устроивший в пещере неимоверный хаос, услышал мой призыв и последовал за нами, возобновив свою перерекогносцировку на местности в изменившихся обстоятельствах. Только шесть его огромных прыжков отделяли его от выхода из пещеры, когда вдруг он почувствовал, что его колени снова подгибаются, а ноги отказываются ему повиноваться.
Я не мог понять, что заставило Портоса остановиться. Он закричал:
— Ну же, Портос, скорее!
— Я не могу! — закричал в ответ Портос.
Своими руками он пытался приподнять ноги и заставить их слушаться своего хозяина, но тщетно. Наконец, хватаясь руками за стены пещеры, он встал на ноги, которые совершенно его не слушались.
Я, наконец, понял, что произошло.
— Погодите, вам сейчас помогут! — крикнул он.
Понимая, что мне одному не поднять Портоса, а оставлять баркас без присмотра, когда он уже спущен на воду, также нельзя, ведь его могли захватить враги, я направил бретонцев на помощь Портосу.
Отважные бретонцы выскочили из баркаса и устремились на помощь гиганту, но в это время с края пещеры медленно сполз огромный камень, вдвое больший того, который наш Геркулес так недавно сокрушил с его векового места.
— Берегитесь! — крикнул я Портосу и бретонцам, но было уже поздно.
Огромный камень сполз и закрыл выход Портосу, после чего он обвалился внутрь пещеры, по всей видимости, погребя под собой славного барона дю Валона навсегда. Поднялся столб пыли, через который я с трудом разглядел, как исчезает могучее тело Портоса под падающим на него валуном, или, быть может, потоком земли, множества камней и щебня.
Сердце моё словно бы лопнуло и разорвалось надвое. Я едва не потерял сознание. Я подскочил к месту завала, но обнаружил, что ничего уже не смогу сделать: камень закрыл пещеру, словно огромная дверь, и, вероятнее всего, к тому же и раздавил нашего славного Портоса насмерть!
Я ощутил полнейшее опустошение и отсутствие каких-либо желаний. Но бретонцы подхватили меня и уложили на дно баркаса.
— Монсеньор! Вам следует спасаться! — крикнул один из них, по имени Жером.
— К чему? — возразил я совершенно равнодушным голосом.
— Во имя Иисуса! — ответил Жером и сделал тайный знак.
После этого бретонцы налегли на баркас и столкнули его в воду, затем, развернув носом от берега изо всех сил оттолкнули его на стремнину, а сами, уцепившись за края, ловко, словно кошки, вскарабкались на борт и оказались внутри баркаса. Сильное боковое течение подхватило баркас и, поскольку в этом месте оно шло от берега, порождаемое стремительно впадавшей в море речушкой, баркас стал довольно быстро удаляться от острова. Бретонцы в довершение ко всему налегли на вёсла. Мы стремительно удалялись от берега.
«Сейчас эти гвардейцы вылезут из пещеры и начнут стрелять в баркас, — подумал я. — Если пули, пробив борта, не прикончат меня, то они наделают дыр в днище баркаса, и он пойдёт на дно, увлекая меня за собой»,
Думая так, я ничуть не жалел себя.
«Вероятно, я скоро умру, — подумал я. — Забавно! Почему меня это ничуть не огорчает?»
И тут моё сердце снова сжалось от острой боли.
«Портос! Портос! — в отчаянии подумал я. — Портос, я погубил тебя! Горе мне! Пусть же волны поглотят меня, или шальная пуля попадёт мне в сердце!»
Я решил, что следует встать во весь рост, подставляя себя пулям гвардейцев, которые должны уже были быть на берегу. Я поднял голову над бортом и с удивлением увидел, что баркас уже достаточно далеко отплыл от берега, на котором только сейчас появились преследовавшие нас гвардейцы. Бретонцы гребли не переставая.
«Может быть, лучше было поискать местечко, где мы могли бы спрятаться от них? — подумал я. —Ах, я несчастный! Я не уберёг нашего дорогого Портоса! Я втянул его в безнадёжное дело и не смог спасти. Ведь я, получается, попросту предал нашу дружбу! Как я теперь покажусь на глаза Атосу и д’Артаньяну? Как я теперь сам на себя буду смотреть? Ведь я, кажется, стал противен сам себе!»
В этот момент баркас качнулся на особенно высокой волне, я ударился головой о борт, в моих глазах потемнело, и я лишился чувств. Словно сквозь какую-то пелену я услышал далёкие выстрелы со стороны берега. Позже я узнал, что три пули попали в борт баркаса намного выше ватерлинии, но даже не пробили в нём сквозного отверстия, поскольку баркас был уже далеко. Медлить было нельзя, пока двое бретонцев продолжали грести что есть силы, Жером поспешил развернуть парус, после чего баркас устремился в океан, и мушкетные пули гвардейцев уже не могли его достать его.
Более часа баркас уносил нас прочь от острова. Жером подставил моё лицо брызгам солёной воды и тем самым привёл меня в чувство. Но всё же я, безразличный к своей судьбе, в отчаянии лежал на дне баркаса, не обращая внимание на усилившиеся от быстрой езды под парусом брызги соленой воды, заливающей и лицо, и одежду.
Внезапно Жером сказал:
— Монсеньор, на горизонте парус!
— Погоня? — равнодушно спросил я.
— Возможно, они нас ещё не заметили, — ответил Жером и велел убрать парус, чтобы не привлекать внимание.
Однако, по-видимому, было поздно: корабль стремительно приближался.
Я достал из одного из саквояжей, заранее уложенных в баркас, зрительную трубу и посмотрел в направлении корабля.
— Они нас видят и идут прямо к нам, нам не уйти, — сообщил я бретонцам.
— Что мы предпримем, монсеньор? — спросил Жером.
— Ничего, — ответил я. — Будем ждать. Господь решает нашу судьбу не только в настоящую минуту, но, как вы отлично знаете, в каждый момент нашей жизни. Положимся же на него.
В эту минуту во мне не осталось ничего от мушкетёра Арамиса, я был полностью епископ ваннский, и даже, в ещё большей степени просто аббат д’Эрбле, который видит в служении Богу единственную разумную цель в этой жизни. При иных обстоятельствах я, вероятно, помолился бы Господу о нашем спасении, а ещё более вероятно, что я просто свято верил бы в свою судьбу, в свою звезду, влекущую меня, неведомо куда. Но в нынешнем моём состоянии я не мог думать ни о чём, кроме страшной доли Портоса, его гибели под огромным гранитным камнем. Поэтому я следил за нашим сближением с кораблём с отрешённым чувством постороннего наблюдателя, как будто я был кем-то другим, не Арамисом, а судьба Арамиса ничуть не касалась меня.
Вскоре корабль приблизился на расстояние пушечного выстрела, и мы услышали грохот, после чего совсем недалеко от баркаса в воду упало ядро.
— Это предупредительный выстрел, — сообщил я Жерому. — Они потопят нас если мы будем пытаться уйти. Сушите весла.
Эта команда на морском языке означает, что вёсла следует извлечь из воды и перестать грести. Жером посмотрел на меня с удивлением. Я тут же сообразил, что я сказал глупость, потому что мы шли уже не на вёслах, а под парусом.
— Я хотел сказать: «Зарифьте парус», — поправился я.
Эта морская команда означает, что парус следует связать специальными верёвками, называемыми «концы», для того, чтобы он перестал парусить.
Корабль подошел почти вплотную к баркасу.
— Эй, на баркасе! Сдавайтесь! — крикнул в рупор командир корабля.
Бретонцы посмотрели на меня, и я кивнул головой.
— Крикните им, Жером, что мы сдаёмся, — сказал я с большим трудом. — Я, кажется, совсем лишился голоса.
Два десятка мушкетов были нацелены на нас.
— Мы сдаёмся! — прокричал Жером.
С борта была сброшена веревочная лестница.
— Поднимайтесь на борт по одному! — крикнул капитан. — При первой попытке к сопротивлению стреляем!
И, обращаясь к бретонцам, он добавил:
— Нам нужен только господин д’Эрбле и барон дю Валон. Остальным гарантируем жизнь.
— Мы принимаем ваши условия, — крикнул я, не давая бретонцам времени на размышление.
— Как же вы, монсеньор? — спросил Жером.
— Судьбу не переиграть, — равнодушно ответил я. — Да теперь это уже и ни к чему. А барону дю Валону они уже ничего не смогут сделать, это – главное!
— Но, мой генерал! — прошептал мне на ухо Жером. — Разумно ли так рисковать?
— Доверьтесь Господу, сын мой, — бесстрастно сказал я, чувствуя, что голос постепенно стал возвращаться ко мне. — К тому же у нас нет выбора.
«Отлично! — подумал я. — Идти навстречу смерти – это хоть какое-то действие! Всё же лучше, чем бездействие, и вдвое лучше, чем удирать как испуганный заяц! Бегство без Портоса для меня перестало иметь какой-либо смысл. Я недолго побыл генералом Ордена, зато мне, кажется, светит быть мучеником. Что ж, постараюсь представить дело так, чтобы сделаться мучеником за веру Христову. Какое ни на есть – развлечение в последние часы жизни! Интересно, как называется корабль, который будет моим проводником в Ад? Было бы весело, если бы название корабля было «Вергилий»! В этом случае я уподобился бы Данте в его величественном путешествии!»
Мой равнодушный взгляд скользнул по борту корабля. Внезапно, прочитав его название, я понял, что Господь не оставил меня. Значит, он меня простил! Я стремительно вскочил и проворно поднялся на корабль, опережая других моряков-бретонцев.
Взойдя на борт, я уверенными шагами подошел к капитану и сделал рукой таинственный жест, при виде которого капитан почтительно поклонился, но со стороны это могло показаться простой вежливостью, столь тонкое понимание жестов у нас, иезуитов, намного тоньше, чем у светских лиц. После этого я показал капитану перстень с эмблемой Ордена. Капитан склонил голову ещё на дюйм, что означало, что он меня понял, выражает мне глубочайшую почтительность и готов повиноваться. Я знал, что этот капитан – магистр, его положение в Ордене было выше, чем положение Жерома, следовательно, и его послушание мне было практически безграничным.
Меня тотчас разместили в каюте капитана, а сам капитан велел оставить всех, после чего подошел ко мне и спросил:
— Куда монсеньор прикажет держать курс?
Я лишь устало махнул кистью руки в сторону прочь от острова, на запад, после чего откинулся на подушки и закрыл глаза.
— Командир моих бретонцев, Жером, он тоже посвящённый, но не магистр, в отличие от вас, капитан, — сказал я.
После этого я хотел бы забыться во сне, силы меня, действительно, оставили, но мысли мои метались и не давали мне покоя.
«Славный Портос! — думал я с горечью. — Тебе не хватило нескольких шагов для полного спасения! Ах, Судьба, как ты коварна! Вместо того, чтобы спасти нас обоих, ты спасла меня одного и обрекла на вечные мучения! Быть может, было бы лучше, если бы этот камень был могилой для нас обоих! Но я понесу свой жребий до конца».
Сердце моё всё ещё сжималось от скорби, а слёзы уже отказывались давать облегчение моему горю, глаза мои были сухи, ибо в них закончилась солёная влага.
(Продолжение следует)