Странные люди встречаются на нашей земле. Иногда их называют фанатиками, иногда мечтателями, иногда просто людьми советскими. Об одном таком странном человеке писал в своей повести Даниил Гранин. Я ее читал и думал, что это явление чисто литературное, пока сам не встретил эту женщину. Александр Любищев, так звали героя Гранина, мечтал о создании истинной картины мира, естественной системы природы, сотворенной не силами случайными, как у Дарвина, но закономерными. Всю свою жизнь он посвятил воплощению мечты. Пока в стране составлялись пятилетние планы, он создавал свои пятилетки, учитывал и анализировал каждый год, месяц, день и даже минуту. Планировал и подводил итоги. И вот я встретил эту странную женщину. Всю свою жизнь она посвятила созданию Гербария, самого совершенного в мире. Говорят человеку для счастья нужны дружба, любовь и работа. У нее была только работа. Жила она в однокомнатной квартире без всяких удобств, в старом домике, зарплату тратила на гербарий, Выходных она почти не знала, приходила на работу в восемь утра и уходила в полночь. И учитывала каждую минуту, не только свою, но и всех сотрудников, что было сделано за день для процветания гербария. Сорок лет она летом ездила в экспедиции по Сибири, иногда не в одну экспедицию за лето, привозила множество видов, часто новых и гербарий пополнялся сотнями тысяч листов. И на каждый гербарный лист была составлена особая карточка. И все гербарные листы помещались в особые коробки, а коробки в красивее шкафы, которые она заказывала за свои деньги. И она создала двенадцатитомную «Флору Сибири», подобную которой наша страна не знала. Гербарий провинциального университета стал известен во всем мире. Звали эту странную женщину Лидия Палладьевна Сергиевская.
Конечно, привели меня к этой странной женщине растения. Еще в школьные годы довелось мне не раз побывать в лучшем уголке Подмосковья, в заповеднике на Оке, что возле Серпухова. Приезжали мы с кружком, и лучшим ботаником в кружке была Клава. Не раз она сбивала с меня излишнюю самоуверенность, обычную для подростка. Когда Клава показала мне одну из травок на берегу лесного озера, я заявил, что это тысячелистник. Кто не знает тысячелистник. Оказалось, это была чихотная трава. Цветы как у тысячелистника, а листья не рассеченные на тысячу долей, а цельные, как у ивы. С тех пор я это растение запомнил и, переехав в Сибирь, и увидев в лесу чихотник, вспоминал Клаву. Много чихотника было и в нашем школьном заповеднике орхидей, а когда я захотел узнать, как он звучит на латыни, оказалось, что крестной матерью чихотника была Сергиевская. Тут я и вспомнил эту странную женщину.
На встречу с Сергиевской меня привели растения, дикие орхидеи. Будучи студентом совсем другой кафедры, пришел я в гербарий Томского университета и попросил книги об орхидеях Дальнего Востока. Книги принесла странная старушка, одетая в полувоенную форму, чуть ли не в гимнастерку, на ногах простые ботинки, прическа короткая, армейская. Кто она такая понятия не имел, но поему-то вспомнились мне библиотекари общества испытателей природы в Москве возле старого университета. Встречали меня там как академика. Точнее библиотекари не делали различия между школьниками и учеными, были вежливы, и для всех находилось уютное местечко за столиком с зеленой лампой возле гигантских шкафов, заполненных фолиантами, а потолок терялся в небе, как в Хогвартсе. Старушка среди прочих принесла мне зеленый том «Флоры Японии» Макино. Узнав, что моя дипломная работа по орхидеям, она стала задавать интересные вопросы. Неужели растение с одной тычинкой и одним пестиком может быть вершиной эволюции? Таких вопросов на своей кафедре генетики я никогда не слышал. Там хорошо знали микротомы и хромосомы. Я задумался. А старушка, оказалось это и была Сергиевская, разговорившись, стала объяснять мне кто такой был Макино. Это был отец японской ботаники. После смерти его день рождения в апреле объявили национальным праздником, Днем ботаники. А ведь он не имел никакого образования, кроме начального, однако собрал огромный гербарий в Токийском университете и получил все награды и звания. Эту книгу он прислал ей лично и письма его она хранила. Книга была хороша. Обложка, правда, невзрачная, а иллюстрации черно-белые, но бумага ослепительно белая, а каждый рисунок – произведение искусства.
Позже я узнал, сам был книжным фанатом, что вся библиотека гербария была создана Сергиевской. До революции в библиотеке было меньше тысячи книг, а оставила потомкам она десятки тысяч томов, в том числе, изданные в древности с иллюстрациями, созданными художниками. И какие авторы! Линней, Ледебур, Гмелин, Паллас, Бунге! И почти все книги были подарены, или переданы в дар после смерти. Это старая добрая традиция, создавать музейные библиотеки всем обществом, а не надеяться на государство. Некоторые даже считают музейные библиотеки личными. И на каждую книгу гербария была подробная карточка в каталоге.
В чем же была ее странность? Увы, одни чаще вспоминают ее внешний облик и образ жизни. И правда, была она вегетарианкой, и не хотела есть в столовой, ведь в кастрюлях могли варить мясо! Она не носила меховой одежды, и это в Сибири! Да и нормального пальто у нее не было. Другие считают ее просто хорошим коллектором, продолжателем дела учителя, Порфирия Крылова. Да мало ли ученых собирали гербарные листы по всей стране и привозили их в Томск! Кто мог ее оценить? Даже такой поэт, как Евтушенко. Вспоминаю, как приходил он в гербарий и встречался с Сергиевской, а думал наверняка не о ней, о тысячах любителей поэзии, что ждали его в здании стадиона. А когда в университете случился пожар, и рядом с гербарием горела аудитория, так что стена, разделяющая их раскалилась почти до красна и мы переносили коробки, полные сокровищ в глубины гербария, она стояла, как капитан на судне и спокойно руководила работами. Наверное она тоже вспоминала, вспоминала учителя, как он стремился создать независимый институт с противопожарной защитой. Увы. Что нам ботаника? А между тем ботаника в Томске всегда была на особом месте. До революции в стране было всего четыре императорских университета: Петербургский, Московский, Казанский и Томский. И первым профессором Томского университета был ботаник Крылов. Сергиевская получила диплом Сибирских высших женских курсов, среди выпускниц курсов впоследствии стали многие докторами и профессорам, но кто из них сравнится с Сергиевской? Никто. Многие ботаники работали в Томске, или по традиции сбежали в столицу из ненавистной провинции. Она не ушла. Кто из современных томских ботаников, не смотря на все звания и регалии, с ней сравнится? Никто.
Похоронили Сергиевскую рядом с могилой учителя в Ботаническом саду. И вот странно. Ни Крылов, ни Сергиевская не получили специального ботанического образования (как впрочем и Макино). Они получили свои звания профессоров и докторов без защиты, как говорят, по совокупности работ, не прочитав ни одной лекции в университете. Дня ботаники у нас в стране пока нет, где же хранится память о Сергиевской? В пароходах, строчках и добрых делах? У ботаников есть свои памятники – растения, названные в их честь, или названные ими. Для меня навсегда таким растением стала травка, похожая на тысячелистник, с белыми цветами и цельными листьями, чихотник иволистный, и может, быть я еще найду растение, связанное с именем этой странной женщины.
На фото из Википедии могила Сергиевской и Крылова