Существовала когда-то древнеславянская религия Киевской Руси. После её запрета славянские жрецы – апокрифисты пытались написать новое Евангелие, сливая воедино славянскую и христианскую веры. До сих пор находят камни с выбитыми на них апокрифами. Но это к слову, а вот запомнившийся мне с детства соседский дед Гришка был прирождённым «апокрифистом». Сидя летним вечером на лавочке в окружении соседей и нас мальчишек, он любил рассуждать, импровизируя на темы когда-то прочитанного или услышанного. Начинал всегда одинаково «на самом деле всё было по-другому». У сидящих рядом, загорались глаза и открывались рты. Говорить он умел.
Рассказывал как-то по-особенному, излагая известные факты в виде альтернативных историй. На чей-нибудь вопрос – откуда это ему известно? – отвечал односложно – «слышал от людей». И загадочное это «слышал», звучало таинственно и убедительно. Мы мальчишки слушали его с особым вниманием. С годами, вспоминая деда Гришку, я понял природу этого «апокрифиста», который некоторые моменты истории, вызывавшие в нём отторжение, переделывал и подправлял в меру неофициальных народных верований и представлений о справедливости, пряча в свои выдумки большую жизненную правду, полузабытый духовный опыт и поведение.
В народе давно существовал лукавый искус, хотя бы устно, переделать мир в соответствии со своими представлениями и вкусами. Уже, будучи взрослым, разговаривая со многими, преимущественно деревенскими стариками, я понял, что они смотрят на мир своими особыми глазами. Этот взгляд толком не изучен и забыт. Помню, что от этих полуисторических бутербродов с толстым слоем метафизики всегда оставалось ощущение растворённости во времени.
Моё детское воображение в значительной мере развивалось под впечатлением от этого придуманного мира благодаря его полному несоответствию тому, чему учили в школе и тому, что нас окружало в действительности. С точки зрения психологии, это самобытное устное творчество представляло для меня – мальчишки неосознанную, но весьма определённую художественную ценность, являя собой особую форму понимания жизни, какой она должна была бы быть, как перевёрнутая официальная точка зрения.
Со временем эта полутёмная сторона бытия мне становилась ближе потому, что мир, вырастающий из подобных «апокрифов», совершенно не был похож на наш. Этот полу-былинный мир существовал отдельно от всего и психологически делал своё дело: развивал фантазию, щадил детскую психику от иногда суровой жизненной реальности. Обеспечивал усвоение новых знаний, представлений, смыслов, ценностей. Способствовал развитию творческих задатков, если таковые имелись.
Испытанные в детстве эмоции настигали меня всю взрослую жизнь, бережно, а иногда и не очень переводя из проблемы сознательного восприятия в проблему общего смысла. Частенько парадоксальной связью общего и частного доказывая несостоятельность повсеместно навязываемого диалектического материализма. Именно воспитанное с детства проявление эмоций в проблемных ситуациях, подбрасываемых жизнью, побуждали уже в юном возрасте находить выход через мышление.