- Ой, Тиночка, да мне кажется, я уже почти все про себя вспомнил, - торопливо и, якобы будучи только что внезапно осенен воспоминаниями, затараторил Леонид. – Я прямо вот явственно вижу нашу дачу, такой небольшой загородный домик, большой сад, цветы, дорожки… Я иду по дорожкам, поливаю грядки с садовой земляникой, кусты смородины. А ранним летом там, в самом конце участка, всегда зацветает…
- Куст белой сирени, да? – сочувственно закончила за него предложение Тина, едва не прослезившись.
- Ну, да. – горячо заговорил Леонид. – Понимаете, деточка, этот куст когда-то давно посадил…
- Ваш папа, который погиб в Афганистане, да?
Леонид сделал вид, что поражен, огорчен и, наконец, раздосадован:
– Да не может этого быть! Что, и это тоже придумано? Тоже из какой-то моей книги? Да я в жизни ни единой книги не написал! Это моя жизнь, моя! Ведь я же помню все до мельчайшей детали: и фото отца в полевой капитанской форме на стене у нас в московской квартире, и тот папкин сиреневый куст, и маму, которая по ночам плакала, думая, что я сплю…, - и, как ни противно ему было вот ТАК притворяться, но он решил идти до конца и, прокричав, - да и вообще – я все-все помню, понимаешь ты? ВСЁ! – обхватил голову ладонями и уронил пару настоящих слез прямо на пальчики Тины.
«Какая же я циничная и подлая скотина, оказывается», - подумал Леонид, судорожно сжимая пальцы и прикрывая от стыда глаза. – «Неужели во мне все – ложь, если я так легко могу изобразить липовые эмоции? Разве я настолько холоден и бессовестен, что для достижения своих мелких и сиюминутных целей могу вот так играть чувствами людей, которые так искренне расположены ко мне?» - эта мысль так больно ударила по его душе, что это, видимо, даже некоторым образом исказило черты его лица.
Но добрая, влюбленная Тина и это истолковала в пользу «страдальца».
- Бедный мой, добрый, несчастный, одинокий мой Лёнечка, - всхлипывая почти по-бабьи, как в кино, запричитала девушка, крепко обняла Леонида, прижала его голову лицом к своей вздымающейся груди, и – заплакала, бедная. Да так горячо, так горько - помнится, именно так в старом, добром советском кино плакали по родному человеку – смертельно больному или тяжело раненому. Только у Тины это было по-настоящему. Леонид чувствовал, что он все плотнее загоняет себя в некий тупик, в такой узкий и жесткий угол, из которого никакого иного выхода не будет, кроме…
Внезапно Тина резко оборвала причитания и плач, поискала взглядом и наощупь нечто вроде салфетки и, ничего подобного не найдя, вытерла глаза рукавом халатика. Глубоко вздохнула, погладила Леонида по щеке, поцеловала в прикрытые глаза и решительно поднялась. Видно, они приняла некое решение, о котором никого не собиралась оповещать.
- Леонид Романович, простите, мне нужно оставить Вас ненадолго. Уберу посуду, выброшу мусор и скоро вернусь.
Тина отнесла грязную посуду на мини-кухню, но сразу мыть не стала, оставила в мойке. Собрала в отдельный пакет весь медицинский мусор: использованные ампулы, шприцы, катетеры, салфетки, капельницы - и торопливо вышла из палаты…
Леонид опять задремал, вернее – впал в забытье. Он оставался совершенно недвижимым и после возвращения девушки спустя минут сорок, никак не среагировав на возвращение Тины. Заметив, что Леонид все еще дремлет, девушка сходила помыть посуду, потом ушла в душ и плескалась там с четверть часа. А когда убедилась, что Леонид все еще не очнулся, то неспешно включила ночное освещение, перебралась за обеденный столик, и, найдя нормальную настольную лампу, решила было почитать одну из взятых из дома любимых книг Леона Адамантова, но никак не могла выбрать, какой именно из четырех романов больше всего соответствует ее настроению. «Золушка из детдома»? – да нет, сейчас этот роман вдруг показался ей чрезмерно сентиментальным и каким-то… слишком уж женским, что ли. До книги «Сиреневый куст в дальнем углу сада» она даже боялась дотронуться, памятуя о недавней вспышке Леонида, которую она восприняла вполне серьезно. Ей очень хотелось вернуть себе то ровное, спокойное и даже несколько приподнятое настроение, в которым она пребывала с того самого момента, когда начальник Департамента поручил ей заботу о самом живом классике Леоне Адамантове, и до этого тяжелого и страшного нервного срыва, который так убедительно и достоверно разыграл перед ней Леонид. А он-то, между тем, уже несколько минут назад вышел из дремотного состояния, но держал глаза закрытыми, соображая, с чего начать разговор – на этот раз, он решил полностью завладеть инициативой и не упускать ее как можно дольше. А Тина вспоминала свой недавний телефонный разговор с начальством и тихо радовалась, что ей удалось убедить его хотя бы в том, что нет никакой острой необходимости запирать Леонида в психиатрический стационар, и что можно помочь ему более простым и человечным способом.