Музыка и любовь...
Они не могут существовать друг без друга, они тесно переплетены тончайшими нитями тайны и связаны между собой навечно.
---
За окном лениво улыбалось зимнее солнце, и мандарины пахли предновогодьем. А внутри меня томилось ожидание, оно ласкало душу щемяще сладким предчувствием:
-- Сегодня, в эту волшебную ночь, я скажу ему все.
----------
Часть 1
Мама мечтала о музыке. Когда-то она училась в музыкальной школе, но обстоятельства прервали занятия. Хотела петь в университетском хоре, но почему-то не сложилось. Ее чувство ритма и замечательный голос восхищали лишь узкий круг семьи и друзей. Мама мечтала взять реванш у судьбы и выбрала для этой цели меня. То был рискованный ход, ведь ее абсолютный слух был ощутимо подпорчен в моем организме папиными генами. Но для мамы не существовало невозможного.
Поначалу я сопротивлялась и поддаваться её фантазиям не желала, скромно пела в садике про слоненка, ежика и других милых существ. Но маме этого было мало:
-- Наша дочь должна стать музыкантом!
-- Мамочка, но ты же говорила, что я фальшиво пою.
-- Светлана, не переживай, я тебя натаскаю!
И мама начала тренировки. Или, точнее, дрессировки, ведь ее методы обучения часто напоминали цирковые приемы.
--Ап!--взмахивала мама невидимым хлыстом, и я начинала усердно долбить пальцами по кухонному столу, повторяя за ней ритмический рисунок.
--Алле!
И я старательно голосила сложную мелодию.
Девочка я была послушная, петь мне нравилось, и вирус маминой любви к музыке глубоко укоренился в моем еще неокрепшем организме. Папа, несмотря на полное отсутствие слуха, был маме под стать, ходил с ней на все балеты и оперы и слушал по радио музыкальные спектакли.
Для поступления в музыкальную школу мама выбрала непростую песню «Журавленок».
-- Не будем размениваться на ёлочек и сурков, мы выше этого, -- заявила она, и я послушно кивнула.
Даже сейчас, по прошествии многих лет, эта нелепая птица с худыми ногами и длинным клювом преследует меня в кошмарных снах. Мы занимались часами, снова и снова повторяя сложную композицию. Пусть та земля теплей/Но Родина милей, -- проникновенно выводила я, и мама пела вместе со мной.
Она добилась своего.
-- В шесть лет такое чувство ритма и владение интонацией! Деточка, с каким педагогом ты занималась?--спросил председатель приемной комиссии, похожий на Деда Мороза.
--Я занималась с мамой!--гордо ответила я и была принята в музыкальную школу в класс фортепиано. Мама торжествовала!
Семья подтянула пояса и купила в кредит пианино Енисей, необычайно певучее, казалось, сотканное из самых сокровенных песен великой реки. Путем небывалых ухищрений родители добыли шикарную папку для нот с золотистым скрипичным ключомна обложке.
И я в компании мамы отправилась в музыкальную школу
Там стало понятно, что есть дети гораздо более талантливые и способные. Что учиться в школе совсем не то же самое, что играть в детском саду. Что самое главное — труд.
Моя учительница, выпускница музыкального училища, приобщала к таинству извлечения звука радикальными методами. Если я ошибалась, она лупила меня по рукам и заставляла повторять снова и снова, добиваясь идеала.
Когда же мама попробовала что-то прошелестеть в мою защиту, Лариса Ивановна выдала:
-- Ерунда. Вот в балете муштруют так муштруют. Сразу палкой по ногам, если ошибешься!
Этот странный аргумент сразил маму наповал, и я продолжила страдать от довольно болезненных ударов. Рука Ларисы Ивановны была настоящей рукой пианистки, а увлечение педагога альпинизмом только добавляло ей твердости.
И вот благодаря стараниям Ларисы Ивановны и моему усердию, пианино начало поддаваться моим рукам.
О, это сладкое чувство власти над звуком, это необычайное, еще робкое ощущение свободы! Впервые оно было испытано мною, когда Енисей покорно следовал моим желаниям, и музыка наполняла собой маленькую квартирку, отзываясь в наших сердцах.
Я училась в третьем классе, когда объявили, что на Новогодний концерт должен приехать НАСТОЯЩИЙ ГАСТРОЛИРУЮЩИЙ ПИАНИСТ! И не просто пианист, а ЛАУРЕАТ и ПОБЕДИТЕЛЬ многочисленных советских и зарубежных конкурсов. Все с нетерпением ожидали важного события, ведь лауреата можно было не только посмотреть и послушать, но и поговорить с ним.
А ученик, выступивший на концерте лучше всех, должен был получить награду из рук музыканта.
Все готовились, переживали, Танечка из четвертого класса даже плакала от напряжения. Восходящая звезда школы Лёша Тяпунов, казалось, родившийся в обнимку с пианино, занимался так много,что его буквально отрывали от инструмента. А я, уверенная в победе, не волновалась, но играла часами. Близкие поддерживали меня, а мама заявляла:
-- На данный момент я не вижу достойных конкурентов для моей дочери.
И занималась со мной дома, взяв отгулы на работе.
Настал долгожданный вечер.
Зал был полон. Учителя и ученики, их родные и друзья замерли в волнительном ожидании.
В первом отделении выступал лауреат. Конферансье объявил короткое имя пианиста и длинный список его регалий и побед, занавес распахнулся и..
И я пропала навсегда.
На сцену вышел юный, но тогда казавшийся мне взрослым, человек с гривой черных вьющихся волос, худым лицом и огромными глазами. Вылитый Шопен. Он небрежно поклонился залу и тряхнул шевелюрой. Своим видом, манерой поведения--необычно свободной, летящей, он удивил школьников. Вся сцена принадлежала ему, рояль покорно ждал своего повелителя. Юноша сел за рояль, взмахнул худыми длинными руками и опустил их на клавиши. Рахманинов разлился вешними водами, заполнил каждую мою клеточку, и я поняла: музыкант не бог, не царь, не покоритель, он соратник и друг, одно целое с инструментом. Он не диктует свою волю, но врастает в рояль, парит, взлетает и падает вместе с пассажами.
Я влюбилась в пианиста, несмотря на щенячий возраст, бесповоротно и навсегда.
И мне захотелось быть рядом с ним, понять все, что он делал на сцене, стать такой же свободной. Мне показалось, что я смогу повторить его успех очень просто: копировать приемы и движения. А он то низко склонялся к инструменту, то откидывался назад, то вновь приникал к клавишам, то раскачивался влево и вправо с силой мощного маятника, как будто своими движениями помогая себе и роялю.
Я уверилась в том, что раскрыла секрет волшебного звучания и решила:
-- Все будут в восторге от моей игры. Ведь это так просто!
И когда я выщла на сцену, волнуясь и пытаясь справиться с внутренней дрожью, предчувствие триумфа сладко пело в моей цыплячьей груди.
Под слепящим светом софитови хищным взглядом зала я села за рояль. Волшебный инструмент обнадеживающе сверкнул отраженным светом.
Взмахнув руками, я поставила их на клавиши и извлекла первые звуки. Рояль отозвался звучно и протяжно, словно ободряя:
-- Я с тобой, и у нас все получится.
И постепенно, нота за нотой, такт за тактом, мы с роялем прорастали друг в друга и становились единым целым. Баркарола рождалась под моими руками и плыла в зал, чаруя слушателей прелестными звуками. Я чувствовала восторг и упоение, и уже была близка к победе, но лучшее-- враг хорошего, искусило меня.
Я вспомнила вдруг об энергичных движениях лауреата и решила добить зрителей.
-- Сейчас им покажу!--завертелось в голове.
И я судорожно начала припадать к ошалевшему роялю своими хрупкими ребрышками, резко вскидывать голову в мечтательном порыве и раскачиваться из стороны в сторону. Мне чудилось, что я выгляжу со стороны как настоящий профессионал, шум и смешки в зале казались одобрительным гулом, и я раскачивалась все сильнее и сильнее. И в какой-то момент стул не выдержал нелепых экзерсисов и рухнул.
Триумф был полный. Триумф самоуверенной глупости. Зал хохотал и рыдал от смеха, а я в растерянности на четвереньках пыталась уползти со сцены. И последнее, что увидела перед тем как опустился занавес, были бледное мамино лицо с невыразимо трагическим выражением и улыбка на губах лауреата.
------------
Часть 2
--Проходите, проходите, не толпитесь,-- командовала пожилая проводница.
Пассажиры исчезали из прохода, и я, наконец, подошла к своему купе. Дверца не открывалась. Я дергала ее изо всех сил, но она только противно повизгивала.
-- Может, у меня получится?--спросил какой-то пассажир.
Я посмотрела на него и подумала, что мы встречались.
Пассажир ловко надавил на дверцу, и купе открылось как по волшебству.
Молодой человек—вылитый Шопен-- пропустил меня вперед, помог с чемоданом и чопорно выдал:
--Позвольте представиться, Евгений.
--Светлана, очень приятно.
И мы сели за столик в ожидании отправления поезда.
-- Опаздывают наши попутчики, осталось всего 5 минут,-- продолжил разговор Евгений.
Я кивнула, не в силах справиться с внутренней дрожью. Предчувствие неминуемой катастрофы вдруг накрыло меня черным покрывалом, эхом будущей беды внутри звучала тема «Патетической». Я посмотрела на попутчика, на его красивые нервные руки, длинные пальцы, встретилась с взглядом глубоких черных глаз, и постепенно радость узнавания отодвинула смутное предчувствие.
-- Я вас знаю, Евгений.
-- Неужели? --улыбнулся он
-- Вы-- пианист Кралев, известный исполнитель.
-- Да,-- сказал молодой человек, -- пианист, но гастролирую, в основном, за рубежом.-- Однако, приятно, что меня узнают на родине. А вы, Светлана, имеете отношение к музыке?
-- Когда-то училась в музыкалке, играла на пианино. Но поступила в университет на биологию.
-- Почему?
-- Показалось, что биология интереснее. Но для себя и друзей играю до сих пор.
Поезд тронулся, за окном медленно проплывали дома, юркими зверьками проносились автомобили.
-- А я к маме еду в Н-ск. Живет она одна и что-то загрустила. Неожиданно окно в расписании образовалось, вот решил навестить матушку.
Я улыбнулась.
-- Как вы, Евгений, ласково сказали: матушка. Сейчас редко такое слово услышишь. Я тоже к родителям на каникулы. Мы, получается, с вами земляки.
Внутри у меня все дрожало. Я узнала своего кумира и смешная история из детства опять взбудоражила душу.
Евгений внимательно смотрел на меня.
-- Светлана, вы учились в Центральной музыкальной школе? Лицо ваше знакомо. Память на лица у меня отличная, один раз человека увижу-- никогда не забуду.
Я растерялась. Давнее событие уже не жгло мою душу огнем позора, но и вспоминать мне его не хотелось.
-- Н-нет, мы жили тогда далеко, -- пролепетала я и немного покраснела. За всю свою двадцатилетнюю жизнь я так и не научилась врать.
Спасли меня новые пассажиры, молодая семейная пара, тренер Витя и учительница Катя.
Мы познакомились и подружились, как дружат попутчики, общение с которыми ни к чему не обязывает. Играли в подкидного дурака, смеялись и шутили, пили домашнее вино и рассказывали интересные истории. Время пролетело незаметно, наступил вечер, и мы легли спать.
Я не могла уснуть. Казалось, что не было прошедших лет, новых встреч, разочарований и расставаний. Я вновь была наивным ребенком, влюбившимся в идеал, снова переживала горечь и стыд. А мой идеал, возникший волею судьбы, казалось, из ниоткуда, мирно посапывал на верхней полке. Передо мной уже рисовались сладостные картины нашего общего будущего: вот я стыдливо прячусь за кружевной фатой при звуках свадебного марша и криках «Горько!». Вот выхожу на сцену вместе с Евгением в роли ассистентки, перелистывающей ноты. Вот мы склоняемся над маленьким чудом в коляске, которая дребезжит, дребезжит, дребезжит…
Я проснулась. Было темно, но никто не спал.
--Что это?--со страхом спросила Катя.
В соседнем купе раздавались громкие стуки, удары, послышался сдавленный стон.
--Надо посмотреть, что происходит, -- Евгений спустился с верхней полки.
--Да, надо, --сонно пробормотал Витя.
--Вы что, с ума сошли?-- шепотом возмутилась Катя. -- А вдруг там бандиты разборки устроили? Пойду проводницу позову.
Она накинула теплую кофту и начала терзать дверцу купе. Евгений пришел ей на помощь, и выпустил Катю из купе.
Катя рванула к проводнице. Евгений и Виктор решили действовать и выскочили в коридор, а я начала стучать во все двери с криком: „Помогите!“
В соседнем купе, казалось, не заметили поднятого нами шума, и удары, и стуки гремели на весь вагон. Евгений и Виктор ломились в дверь, безуспешно пытаясь ее открыть. В проходе начали появляться люди. Прибежала Катя и сообщила, что проводницы нигде нет.
В это время из опасного купе раздался крик о помощи, подстегнувший всех. Евгений и Виктор с помощью других пассажиров все-таки выломали дверцу. Перед нами предстало отвратительное зрелище: трое пьяных парней с красными распаренными лицами держали девушку в разорванной одежде. Лицо девушки было распухшим и исцарапанным, тушь растеклась и смешалась с размазанной помадой.
-- Помогите!--простонала истерзанная пассажирка, и силы оставили ее.
-- Прекратить!-- неожиданно мощным голосом крикнул Евгений.
Парни переключились на него.
-- А ты кто такой, хипа? Чо возникаешь?--хрипло спросил самый мерзкий из них и схватил со стола нож.
-- Отпустите девушку,-- твердо сказал музыкант.
-- Ребята, не дурите,-- присоединился Витя,-- пошумели -- и хватит.
-- Сейчас милиция придет!-- крикнула я.
Парни нерешительно разжали руки, и девушка рванулась к нам.
Хрипатый грубо оттолкнул ее, она ударилась головой о столик и сползла на пол.
--Сашок, может, не надо?-- робко вякнул один из парней.
Но тот рявкнул:
-- Заткнись!
И замахнулся на Евгения.
В тесном пространстве на пороге купе хрипатый пытался размахивать ножом, матерясь и брызгая слюной. Музыкант с тренером стремились вырвать у него оружие, и в какой-то момент парень полоснул по руке Евгения. Полилась кровь, но тут Виктор умудрился выбить нож. Дальнейшее было делом техники.
Пассажиры скрутили парней, девушку откачали. На нашей станции милиция сгребла голубчиков, а нас долго мурыжили с протоколами, пообещав вызвать в суд свидетелями.
Мы расстались с Евгением через много часов после прибытия, в суматохе пообещав друг другу звонить. И только дома я вспомнила, что номерами телефонов мы так и не обменялись.
Суд не состоялся. Потерпевшая забрала заявление. Ходили слухи, что у хрипатого нашлись мощные покровители.
А я потеряла Евгения на много лет.
---------------
Часть 3
-- Мама, сыграй «К Элизе» еще разочек!
-- Понравилось?
-- Очень! Как будто сосульки танцуют!
Я заиграла снова, удивляясь тому, насколько разные чувства и ассоциации вызывают звуки. Когда-то я воспринимала Бетховена исключительно как бунтаря, и пьеса «К Элизе» казалась мне предательством высоких идей и потворством вкусам изнеженной публики. Впрочем, дочь была в столь нежном возрасте, что вряд ли у нее могли возникнуть такие мысли.
--Ну что, Танюшка, не раздумала учиться музыке?--спросила я, закончив пьесу.
-- Ну что ты, мамочка, конечно нет. Только немного страшно…
Танюшка родилась музыкальным ребенком. Конечно, поработали гены мужа, фаната рока, и мои, любительницы классики. Беззаветная любовь моей мамы к музыке тоже не пропала втуне. Музыка не оставляла меня никогда, она всегда была рядом. Даже когда я рожала Танюшку, внутри звучал странный ритм тамтамов, облегчавший боли схваток.
После рождения дочери мы с мужем не спали недели две, носясь из комнаты в кухню с орущим младенцем на руках.
---А-а-а---завывал муж, качая дочурку. Ему было легче—он отсыпался на работе в своем конструкторском бюро. Коллеги и даже начальство поначалу снисходительно относились к молодому отцу. Но спустя несколько дней шеф намекнул, что снисхождение не вечно, и муж загрустил.
-- Когда она, наконец, перестанет кричать? -- обратился он ко мне.
Я сидела на диване в полном отупении. Мне было уже все равно, кто кричит и сколько это будет продолжаться. Я просто хотела спать
Крик не прекращался, и что-то щелкнуло в голове у мужа, он подбежал к портрету Бетховена, висевшему над пианино и, показывая его дочке, завопил сам:
-- Смотри, Танюха, это Шульберт! Да, да, Шульберт!
И случилось странное: дочка затихла, удивленно моргая. Повертела милой головкой, коротко вздохнула и тихо засопела во сне. И никогда уже больше не донимала нас своими выкрутасами.
-- Наверное, Танюшка очень удивилась: почему Шульберт?-- смеялись мы с мужем.
Для нас это было счастливое время. Вокруг все бурлило и взрывалось, страна распадалась, экономика рушилась, и люди пробовали на вкус неизвестное доселе слово «свобода». А в нашей семье было спокойно и уютно. Даже когда мы потеряли работу. Даже когда нас обокрали. Мы верили, что деньги дело наживное и упивались своей любовью к дочке.
В два года она уже правильно выводила мелодию и напевала сочиненные ею песенки. В три подошла к пианино и нажала на клавиши, заслушавшись чистым звуком.
-- Почему она тянется к пианино? Это пошло и несовременно! Гитара—наше все!-- восклицал муж, терзая струны и пытаясь исполнить Элтона Джона.
Однако Танюшку интересовало пианино. И мы с мужем, несмотря на разногласия, заручились денежной поддержкой моих родителей и решили отдать дочку в музыкальный лицей.
И вот, отпросившись с работы, я повела Таню на прослушивание.
В приемной комиссии лицея было несколько человек. Три дамы неопределенного возраста и мужчина средних лет с пышной шевелюрой и глубокими черными глазами—вылитый Шопен. Я узнала Евгения и поняла по его взгляду, что узнавание обоюдно.
Танечка повторяла ритм, танцевала, пела песню. Конечно, это был «Журавленок». Но теперь песня звучала иначе, чем когда-то из моих уст. Таня пела не только мелодически и интонационно правильно, но свободно, с той легкостью, которая выдает талант. Комиссия умилялась, лицейские дамы искренне восторгались абитуриенткой. С триумфом дочь приняли в лицей.
Выйдя из кабинета приемной комиссии, мы немного задержались в коридоре. Я чувствовала: он выйдет к нам. Так и случилось.
--Светлана, здравствуйте еще раз. Как же я рад вас видеть, живую и здоровую! Вы совсем не изменились, такая же красавица.
-- Здравствуйте, Евгений, очень приятно. Конечно, я изменилась, замужем и вообще…
-- Я уже понял. Дочурка у вас славная, с большим потенциалом,--сказал Евгений и обратился к Танюшке:
--Хочешь заниматься у меня?
Дочка внимательно посмотрела на улыбающегося Евгения и строго спросила:
-- А вы лупить меня будете?
--Лупить? Почему лупить?--в недоумении спросил музыкант.
-- А мама рассказывала, что ее били по рукам за ошибки. Мне маму очень жалко. И она терпела. А вдруг я не вытерплю?
-- Обещаю, Таня, лупить тебя не буду, -- серьезно пообещал Евгений.
Он стал первым и любимым педагогом дочери. Она делала большие успехи, буквально жила музыкой. Уже через год Таня заняла первое место на школьном конкурсе исполнителей и второе-- на городском. Будущее дочки вырисовывалось достаточно ярко: пианистка—исполнительница, гастроли, успех. Она занималась часами, упиваясь красотой звуков и властью над ними.
А я постепенно узнавала Евгения. Конечно, он был теперь Евгением Сергеевичем, директором музыкального лицея, уважаемым человеком в нашем городе. Разговаривали мы
немного, но время, проводимое мной на его уроках с Танечкой вновь всколыхнуло давнее чувство восхищения.
О личной жизни Евгения Сергеевича я узнавала ненароком, невзначай, в основном из уст словоохотливой гардеробщицы, бывшей учительницы музыки.
--Наш директор-- это человек! --весомо говорила она.
Пианисту пришлось оставить большую сцену из-за травмы, полученной в поезде. Играть он мог, но уровень гастролирующего исполнителя стал не доступен. Его жена(оказалось, что на момент происшествия в поезде он был женат) не захотела мириться с падением уровня жизни, отсутствием заграничных шмоток и поездок в Югославию. Она оставила пианиста ради новой восходящей звезды. Евгений вернулся в родной город и стал преподавателем.
Я часто думала о странных выходках судьбы. Если бы не было той поездки, если бы Евгений не бросился на защиту униженной и оскорбленной, он продолжал гастрольную жизнь, и мы больше не встретились. Но мог бы тогда в поезде он поступить по другому?
Чем больше я узнавала пианиста, тем больше убеждалась, что не мог.
Жизнь директора лицея проходила в вечной борьбе, из которой он всегда выходил победителем. То он отстаивал старинное здание школы, на которое положил глаз кто-то из богатеньких буратино. То боролся за право бесплатного обучения для неимущих, но талантливых учеников. Он не побоялся вступить в конфликт с сильными мира сего, о чем ползли осторожные, пугливые слухи.
Чем дольше мы общались с Евгением, тем больше мне хотелось быть рядом с ним всегда. Мне нравилось его сходство с Шопеном, нравился глубокий голос, нравились руки, сильные и нервные. Так же как и великий композитор, он не был писаным красавцем, но его внутренняя сила и обаяние покоряли всех вокруг. Я терзалась мыслью о предательстве мужа, пусть даже мысленном. Сергей был хорош со всех сторон: любил меня горячо и преданно, стал отличным отцом. Но чем лучще относился ко мне мой прекрасный и замечательный муж, тем больше меня тянуло к Евгению. Ведь у моего мужа не было того, что было у музыканта: таинственной власти над звуком.
И я знала, что тоже нравлюсь ему. Это было видно по тем внимательным и теплым взглядам, которые он бросал на меня при встречах. Это чувствовалось по редким соприкосновениям наших рук. Нам хотелось быть вместе, и мы ничего не могли поделать с этим.
Опять настало лето, отпуск радовал ощущением свободы и предчувствием счастья. Муж с дочкой уехали к его родителям в далекий южный город, а мне пришлось задержаться на несколько дней. Накануне отъезда я зашла в магазин купить продукты в поездку и в торговом зале увидела Евгения. Он не заметил меня, внимательно разглядывая какие-то консервы. Я бросила взгляд на его тележку: полуфабрикаты, замороженная пицца, жестяные банки. Я представила, как он приходит домой, в одинокую и тихую квартиру, с вечно стерильным холодильником и печальным роялем у окна, и мое сердце сжалось. Тут Евгений оторвался от разглядывания этикеток и увидел меня.
-- Светлана, вот неожиданность!-- радостно воскликнул он.--Здравствуйте, как поживаете?
Мы разговорились легко и просто, как родные и близкие люди, встретившие друг друга после долгой разлуки. Покупатели с удивлением смотрели на нас, стоявщих посреди торгового зала и увлеченно обсуждавших достоинства морской капусты с кукумарией.
Мы вместе подошли к кассе, вместе вышли из магазина, и вместе провели вечер.
Мы пили вино и танцевали в ресторане.
Мы смеялись и пели песни в его авто, нарезая круги по пыльным городским улицам.
Евгений играл любимого Рахманинова у себя дома на стареньком рояле. Только для меня. Я растворилась в звуках, утонула в музыке, пропала для этого мира. В те волщебные минуты изысканных ухаживаний я напрочь забыла обо всем и упивалась близостью любимого.
Был ветряный вечер с лиловым, бередящим душу закатом, и игра на рояле в четыре руки.
И была ночь. Но прежде он спросил:
-- Ты уверена и не пожалеешь?
А я молча кивнула, страшась отступить. В моей душе в бешеном темпе неслись и хохотали вагнеровские валькирии.
А уже дома, когда я собиралась на вокзал, пришла телеграмма.
Пламя пожара, охватившего кинотеатр в далеком южном городе, унесло жизни десятков людей.
Мои муж и дочь погибли в огне.
-------------
Часть 4.
--Танюшка, осторожно, дитенок! Обожжешься!
Я вздрогнула и резко обернулась.
Молодая женщина пыталась отобрать бумажный стаканчик у дочки, милой капризули лет шести. Светлые волосы, курносый носик. Танюшка.
Я отвернулась и прибавила шаг. За прошедшие годы я научилась жить со стиснутыми зубами. Сжатым сердцем. Задушенным смехом.
Музыка больше не звучала в моей душе.
-- Светка, дорогая моя!
Навстречу с радостным криком и цветами в руках, будоража зал аэропорта
Пулково, неслась давняя подруга. До следующего рейса оставалось два дня, и это время мне хотелось посвятить встрече с близкими людьми.
--Галка, как я рада тебя видеть! Ты совсем не изменилась!
И мы защебетали, с готовностью скатываясь в привычную колею бабьих разговоров.
--Ну, пошли, дома ждет шикарный обед!Ты наверняка в командировке изголодалась!--спохватилась подруга.
Мы вышли из аэропорта и сели в машину.
Галкин муж Толик радостно улыбался.
--Красавица, комсомолка, спортсменка---как все уместилось в этакой миниверсии Афродиты?--привычно подначивал он, сверкая круглыми очками.
--А ты все такой же солидный, если не сказать больше, -- намекнула я на его обширную талию.
-- А как же! За фигурой слежу, берегу как зеницу ока, -- расхохотался он.
В Галкиной квартире было светло, тепло, и, как всегда, царил веселый беспорядок.
--Не поверишь, еше вечером убирала. Откуда бардак?-- растерянно спросила подруга и рассмеялась.
Галка и Толик были веселыми людьми, отзывчивыми и легкими на подъем. Они преподавали в институте, имели кучу званий и множество работ по биологии. Ездили в экспедиции, совершали открытия. У них было все. Лишь родителями стать им так и не пришлось.
Человек не может жить без якоря, того, что не меняется с обстоятельствами и течением времени. Для меня таким якорем стала верность подруги. После гибели Сережи и Танечки именно Галка пришла на помощь, бросив все и приехав в мой родной город. Это она сменяла маму у моей постели в больничной палате, она помогала с реабилитацией после микроинсульта, она вытирала мне слезы. И это Галка, по моей просьбе, закрыла дверь перед Евгением.
Я не хотела его видеть, не хотела слышать, не хотела думать о нем. Я решила,что жуткая смерть близких —моя вина, а мое горе -- расплата за подлость и предательство. Евгений стал казаться мне провокатором, обычным соблазнителем, в один миг разрушившим высокий образ, на который я молилась. Мне так хотелось поделиться частью вины с кем-то, и этим кем-то стал пианист. Уже много лет я ничего не знала о нем.
Наевшись, напившись, вдоволь навспоминавшись, мы утомленно затихли. Уютно тикали часы, на кухне чайник высвистывал бодрую песенку. Мы смотрели в окно на медленно уходящее солнце.
-- Ну что, девчата, побузили и будет, пора мне за статью браться,-- спохватился Толик и ушел в кабинет.
-- Как ты, Светланка-хулиганка? -- спросила Галка.
-- Все ништяк!--улыбнулась я.
-- Ты совсем отстала от жизни со своими криминалистами. Теперь говорят-- о,кей.
И если это так, то собирайся и идем!
-- Куда?
-- Как куда? Сегодня дают «Фауста»!
Ничто не встрепенулось внутри. Не встряхнулось, не загорелось. Но я взглянула на подругу, с ожиданием смотревшую на меня, и сказала:
-- Это невозможно. Ты меня разыгрываешь. Как, каким образом ты умудрилась достать билеты в Мариинку?
-- Пусть это будет моим маленьким, но весомым секретом. Ты же не откажешь лучшей подруге?
Это было немыслимо: отказать. И я согласилась, с благодарностью, но неохотой.
Театр всегда театр.
Напыщенный, напудренный, роскошный, величавый.
Смешной, изящный, нелепый.
Условность, возведенная в абсолют.
Мы открыли волшебную дверь Мариинского театра. Невольно мое сердце замерло, как замирало в детстве, когда родители водили меня на „Щелкунчик“. Как на миг затихало, когда я заново открывала для себя Евгения Онегина в мире мелодий и звуков.
Запах театра, его чудный воздух, желание зрителей вкушать и пить его сказочную атмосферу...
Я судорожно перевела дыхание. Неужели от всего этого я хотела отказаться?
Мы выпили шампанского, купили программки, походили в толпе зрителей, ощущая себя причастными этой общности любителей чуда, и пошли в зал.
Наши места оказались на балконе, но сцену было видно хорошо.
Постепенно смешки, разговоры, гомон зала затих и началось волшебное действо. Старый Фауст мечтал о несбывшемся, и зрители внимали ему с пониманием и грустью. Мефистофель страстно пел свои куплеты, и нас пронзало электричество. Маргарита, нежное существо, исполняла свою арию, легко и свободно перекликаясь со скрипичной группой оркестра.
Душа моя росла и переполнялась. Восторг от существования музыки, этого волшебного подарка человечеству, опять потрясал меня.
Но Каватина Фауста неожиданно задела больше всего. Приют ангелов,священный, невинный... Казалось, что эти слова написаны только для меня и рассказывают о моем маленьком ангеле, ушедшем навсегда. Слезы текли по моему лицу, а внутри становилось спокойнее и тише. Впервые за эти страшные годы я почувствовала облегчение. Пружина, скрученная внутри, ослабла и стало ясно: жизнь продолжается. Я смирилась, я простила всех, я простила себя.
Оглушенные и счастливые, мы с подругой вышли из вестибюля. Вдруг я вспомнила, что забыла на диванчике у гардероба наши программки.
-- Подожди минутку, сейчас вернусь.
Развернулась, побежала за программками и столкнулась с каким-то человеком.
Это был вылитый Шопен, постаревший и поседевший. Темные глубокие глаза взглянули на меня и зажглись радостным светом узнавания.
------------
Эпилог.
--Мы дождались,-- смогла лишь прошептать я, от волнения позабыв заученную бравурную речь.
Он взял мои руки, легонько сжал и поцеловал.
А потом сел за рояль и заиграл любимого Рахманинова. Это была 'Элегия'.
Музыка лилась широко, наполняя собой все вокруг, а я слушала и думала о том, что нужно обязательно купить высокий стульчик. Чтобы наш малыш, долгожданный и уже любимый, мог коснуться клавиш легко и свободно.