Мучения прошлого раза, когда после нападения собак страх и боль не давали спать, не повторились, за ночь подвергшийся избиению юноша всего один раз проснулся от сухости в горле. Состоявшее из пластиковой бутылки с торчавшей из горла прозрачной виниловой трубочкой устройство для питья позволяло напиться, не вставая и не беспокоя рану. Утром стало заметно легче, и он отчетливо ощущал все больные места. Кроме губы, болело правое предплечье, нога давала о себе знать, и опухший большой палец руки дергался. Вместо умывания он ограничился вытиранием глаз влажной салфеткой. Стоя у окна, подумал, что необязательно показываться внизу, хотя жаждал новостей от соседей.
Сестра поднялась и прервала его безрадостные размышления. Вглядываясь в рану на лице, спросила:
– Завтракать не пора? Или забыл, насколько важно вкусно поесть?
– Я голоден, только тяжело мне рот открыть.
– Это не причина, чтобы не кушать. Доверься мне – я накормлю тебя, как надо.
Довольное выражение лица Милы и ее быстрый уход говорили о готовности еды. Алим предположил, что ей не раз приходилось сообразить еду для внезапных гостей и гадал, с чем вернется. Ввиду сложности двигать челюстями он бы предпочел яичницу с помидорами, не отказался бы и от супа на бульоне с рисом и картофелем, что ел дважды после приезда в поселок. Но дождался бутылки для кормления детей, которая была наполнена кашей, и стакан компота из сухофруктов.
Чтобы он не успел напускать на себя смущение, она сказала:
– Вчера я кормила тебя как придется и тем, что было, а тут каша с добавлением куриного фарша. Трубочка плоская, рот широко не надо будет раскрывать. Один день тебе придется потерпеть, от силы два, и рана затянется.
– Угу, – ответил он и взял в руку теплую емкость.
– Если я тебя стесняю, то пойду. Поешь, потом приду и смажу рану.
Брат попросил ее принести еще чай, и потянулся к пластиковой полулитровой бутылке. Он выдавил немного из содержимого и неспешно растворил в ротовой полости, но сохранившийся во рту привкус препаратов не давал в полной мере ощутить вкусовые качества каши. Желание поесть усилилось, и он с большим удовольствием утолил его.
Мила внизу не задержалась.
– Чайник засвистит, и я заварю тебе, – сказала она, оставаясь на ногах. – Дед тебя спрашивает, что делать?
– Он знает, что со мной случилось?
– Откуда? Ему непросто объяснить, как есть, и неизвестно, как отреагирует.
– Я бы попозже, лежать целый день не собираюсь. – При разговоре он вместо верхней губы использовал зубы и подбирал легкопроизносимые фразы.
– Он хочет, чтобы ты помог ему встать. Будь осторожен! Коснешься лицом до его плеча, кровь хлынет.
– Скоро спущусь. Ты там несильно мажь, и бинт не клади, а то напугаем его, – сказал он и положил голову на подушку.
Из раны выступило немного крови, Мила закапала ее антисептическим средством и зеленкой обвела поврежденный участок. При этом продолжительно дула.
Почувствовав, что дающая свежесть вата переместилась по лицу, он дотронулся до руки сестры, поднял голову и спросил:
– Ты соседа не видела?
– Его же нет здесь?! – улыбчиво ответила она, нарисовавшая на его щеке небольшой кружок с двумя широко расставленные точками в верхней части, но не успела вместить туда еще скобку углами кверху, – так она хотела поднять ему настроение. С желанием закончить начатое, она не выпускала из рук палочку. – Я не каждый день встречаю кого-нибудь из них, и они для меня далеко не самые желанные люди.
– Приехал. Вчера был на охоте, сам видел.
– Нам какое дело? Пусть!
– Миль, ты хочешь ругай, хочешь жалей, ну, в общем, это он меня так, – огорченно сказал Ибадов. – Я гулял возле пруда, и встретил на свою голову.
– То есть? – Потрясенная новостью девушка прикрыла ладонью рот. – Как он посмел поднять на тебя руку? За что?
– Я даже фантазировать не могу, за что можно побить на безлюдном месте и спокойно уйти. На душе так гадко еще не бывало.
– Ты им дорожил… Не зря бабушка предупреждала. Старые люди все насквозь видят.
– Я не меньше поражен. Теперь поверю каждому ее слову.
– Не так категорично – старшее поколение тоже может ошибиться. Они мало понимают в современных реалиях. Даже о войне, что было при их бытности, имеют довольно скудное представление.
– И наверняка запомнили только одну фамилию.
Брат с сестрой притихли, поняв, что к ним поднимается Хатунса – средние ступеньки лестницы немного скрипели.
Подъем на второй этаж являлся для женщины проверкой состояние здоровья и периодически подвергала себя испытанию. В конце она перевела дыхание, вошла в комнату и спросила:
– Как ты? Лицо болит?
Мила со слезами на глазах опередила его, и, не боясь вызывать недовольство брата, сказала:
– Конечно же, болит. Больше оттого, что его Пахливан этот проклятый избивал. – Она повернула голову к нему. – Такие вещи нельзя скрывать от бабушки, и ее слово одно стоит дорогого.
Новость ошеломила и женщину. Она присела и сказала:
– Как знала!.. За что он его так?
– Говорит, что не понимает. Гулял себе, ходил, а тот взял и поколотил. Наверное, и других ран полно на теле. Ба, он что, сумасшедший?
– Спроста он не мог, причина должна быть. Может, что не так ты сделал, кому что рассказывал про них?..
– Никому и ничего, – дрожащим голосом ответил Ибадов в ущерб губе. – Вам я не говорил одного: на днях отец его со мной разговаривал, спрашивал о всяком разном. Потом попросил помочь ему отпилить балку. Я всего несколько минут подержал ручку пилы, мне даже понравилось. И сразу ушел, при нем же.
– Больше ничего не было? Мне надо знать.
– Абсолютно! Я никого из них после не видел.
– Одевайся, пойдем к участковому, – сказала Хатунса и встала. – Уверена, что не договариваешь.
Он выскочил с места и с волнением ответил:
– Не подумаю даже! Ему там ничего не сделают, а я останусь оплеванным.
– Поняла, почему ты не хочешь идти работать в милицию. Ты их презираешь.
– Ты не права. Не хочу потому, что в них стреляют, шлют на войну, а не идти нельзя. Жаловаться – последнее дело, и с сомнительным эффектом.
– Как знаешь!.. – сказала женщина, хотя отчасти была согласна с ним. – Куда уж серьезнее должно быть основание? В таком виде тебе не стоит показываться деду.