Однажды мне довелось прочесть книгу о заключенных, приговоренных к смертной казни. Это была работа азербайджанского журналиста и правозащитника Эльдара Зейналова «Отсюда не выходят». В ней в мельчайших подробностях, фотографически точно отражена жизнь заключенных пятого корпуса Баиловской тюрьмы, приговоренных к смертной казни. Чтение, сразу скажу, не для слабонервных.
Помню, меня поразило тогда, что те запредельные моральные страдания, которые испытывает обреченный человек, длительно ожидающий казни, оказывались намного более жестоким наказанием, чем сама казнь. Многие приговоренные так и не доживали до дня казни, умирая от болезней, вызванных невыносимым запредельным стрессом.
В отечественной литературе нет специального термина, описывающего это мучительное испытание. Однако, в английском языке часто есть лаконичные и емкие названия для многих явлений. Недавно я наткнулся на такое определение, как «феномен камеры смертников» (в оригинале - «death row phenomenon»), как раз отражающий состояние человека, длительно ожидающего казни, и последствия такого ожидания. Правда, термин больше используется в публицистике и юридической практике, а не в психологии и медицине. В частности, входит в аргументацию противников смертной казни во многих странах.
Однако, читая о заключенных-смертниках, я не мог отделаться от ощущения, что где-то нечто подобное я уже видел и слышал...
Слово «паллиатив» мало у кого ассоциируется с туберкулезом. Ведь социальная реклама и пропаганда здравоохранения убеждает нас на каждом шагу, что ТБ – полностью излечимое заболевание. И мало кто может представить, что «корпуса смертников» существовали еще совсем недавно не только в тюрьмах, но и в противотуберкулезных диспансерах.
При слове «паллиатив» меня «отбрасывает» в тот знойный июньский день 2013 года, когда я впервые переступил порог третьего легочного отделения для больных МЛУ-ТБ. Это был тот самый «старый корпус», угрюмый и неприветливый, вселяющий страх у новичков. Мысли в голове путались. Картина будущего не прояснялась. Мне два часа назад сообщили, что у меня устойчивость к четырем основным препаратам, и что меня переводят сюда. К счастью, МЛУ-ТБ в то время уже лечили относительно успешно препаратами резерва. Однако, что если и к этим препаратам моя злополучная палочка Коха окажется невосприимчива? Что тогда? Этот вопрос я решился задать сразу же, как только меня представили новому лечащему врачу.
- Ну, в таком случае мы Вас, Виталий Владимирович, переведем в паллиатив. – Странно улыбаясь, ответил Виктор Иванович.
- В каком смысле, «в паллиатив»? – Переспросил я.
Внутри был всепоглощающий парализующий ужас, которого, наверное, я никогда ранее не испытывал.
- Очень просто. В таком случае, лечить вас больше будет нечем! – С той же улыбочкой ответил врач. – Поэтому рекомендую сразу со всей серьезностью отнестись к лечению у нас. Это ваш единственный шанс.
Только потом я понял, что такими разговорами в нашем отделении у пациента сознательно пытались вызвать страх, сделать его более дисциплинированным и сговорчивым. Однако, этот диалог, пусть и цинично, но предельно откровенно отражал положение дел в действительности. Приказы по лечению МЛУ-ТБ того времени были крайне жесткими, и даже жестокими. Например, существовали приоритетные категории больных, кому в первую очередь следует назначать лечение. Это, например, такие как я – впервые болеющие туберкулезом пациенты. Если человек болел уже неоднократно – в то время могли и отказать в лечении МЛУ-ТБ (к чести наших врачей, я впрочем таких случаев не наблюдал). Еще хуже обстояли дела у тех, кто до этого уже болел МЛУ-ТБ. Им повторное лечение МЛУ-ТБ назначалось «в исключительных случаях». И на самом крайнем полюсе нашей «четвертой категории» с литерой «А» (что означало, нуждающиеся в лечении) находились больные ШЛУ-ТБ. Это те самые больные, с еще более обширной устойчивостью, к препаратам не только первого ряда, но и к резервным. Эти больные во многих случаях были в положении безнадежном. Все пациенты, кто по той или иной причине не входил в категорию «4А», считались паллиативными. Если попросту - «смертниками». Их зачисляли в категорию «4Б». Из этой «4Б» выбраться назад в «4А» удавалось лишь «в исключительных случаях». Основная масса этих больных получала лишь симптоматическое лечение, облегчающее страдания, и... Пожизненную изоляцию, как особо опасные инфекционные больные.
Еще раз для понимания. Больной, которому просто не повезло заразиться крайне устойчивым штаммом туберкулеза, практически сразу оказывался в категории «4Б»! И вот она, «камера смертников»! Точнее, палата, из которой практически не выходят.
Лечение противотуберкулезными препаратами таким больным прекращалось. И, хотя приказ содержал гуманную оговорку «с согласия больного», на практике никто такого согласия не спрашивал.
«Корпус смертников» находился далеко от нашего отделения, в другой части города. Официально он назывался «отделением легочного туберкулеза №7». Пациенты горько шутили, что морг, в таком случае, – это «отделение №8».
Мне никогда не приходилось бывать там. Однако, свидетельства тех немногих, кому удалось сменить категорию с «4Б» на «4А», будоражили воображение. До чего же все это было похоже на воспоминания узников пятого корпуса Баиловской тюрьмы!
- Меня просто однажды вызвали к врачу и сказали, что меня теперь нечем лечить. И что переведут теперь в другое отделение. – Вспоминала коротко стриженная женщина лет 40. Звали ее Люба. Ее история лечения была долгой и богатой на события.
«Другим отделением» оказалось то самое, седьмое. Откуда не выходят. О первых днях в отделении женщина вспоминала с дрожью в голосе. Часть ее рассказа я приведу дословно:
«Я переступила порог небольшой палаты на 4 койки. Сразу обращаешь внимание на воздух. Тяжелый, спертый. Две девченки на койках у окна – очень тяжелые. Одна бредит в лихорадке. Другая не встает, задыхается. Третья моя соседка выглядела, как и я, здоровой и активной. Мы с ней сдружились сразу. Она – сирота. Родных никого в городе нет. Я ей чем могла помогала...
Тех девчонок по очереди одну за другой вывезли в коридор на каталках. Это значило, что им оставалось жить последние часы. Каталку ставили у большого окна в коридоре, давая умирающему больному хоть какой-то приток кислорода. А через месяц и подругу мою вот также, на каталке увезли. На следующий день ее не стало. За считанные недели ей становилось все хуже.
Я сбежала оттуда. Не выдержала. Каждый день видеть, как люди тают, словно свечки. И знать что однажды так будет и с тобой! Не сегодня, так завтра!
Были мысли наложить на себя руки. Но удержалась.»
Люба боролась с ТБ с 2008 по 2021 год. Перенесла несколько безуспешных курсов химиотерапии, три операции. В рядах смертников она оказывалась дважды. Но каким-то чудесным образом судьба распорядилась дать ей «передышку». Вдруг, прогрессирующий неизлечимый туберкулез отступил. Закрылась каверна, не поддававшаяся до этого ни лекарствам, ни хирургии. Очаги уплотнились. Спустя 5 лет ее даже признали излеченной от ТБ. Но радость была недолгой. В один момент процесс, долго тлеющий внутри, обострился. К счастью, к тому времени диагноз Любы уже не считался безнадежным. Появились новые препараты и возможности лечения. Женщина, более 12 лет сражавшаяся с недугом, была, наконец успешно вылечена.
Похожую историю поведал и мелитополец Владимир, который в 2020 году заканчивал свой курс лечения ШЛУ-ТБ.
«Я несколько лет не был дома. Из одного диспансера переезжал в другой. От операции до операции. Недостающие препараты покупал за свои деньги, всеми правдами и неправдами. Влезал в страшные долги. Хватало, конечно, не надолго. Несколько месяцев полечат, – станет немного лучше и по снимку, и по мокроте. Месяц-два проходит – снова «плюс» по мокроте! Пока меня наконец в институте на лечение не взяли. Вот, так и дожил, слава Богу!».
И Люба и Владимир получили увечья в результате сложных операций. У Любы удалены кусочки семи верхних ребер, а у Володи – нет одного легкого. Но им обоим удалось сохранить свое душевное здоровье. Благодаря активной борьбе за свою жизнь, они пережили свой «паллиативный» опыт стойко. Для них он был, пусть и тяжелым, но преодолимым испытанием. Их психика осталась не разрушенной «феноменом камеры смертников». А еще вокруг таких «борцов» всегда есть люди. Друзья, родные, другие пациенты. Их помощь и поддержка также не дает сломаться.
Другим типом реакции на «смертный приговор» является уход в религиозность.
Одним из первых впечатлений от посещения Мелитопольского тубдиспансера в 2018 году было мое знакомство с Владиславом Львовичем.
Седой мужчина в очках сидел в беседке больничного двора отдельно от шумной компании пациентов и читал книгу, когда мы с супругой приехали в диспансер по делам. Мы решили подойти и поговорить с ним. Представились друг другу.
- Как ваше самочувствие? Как лечение? – Поинтересовался я.
- Слава Богу, самочувствие хорошее. А лечение?.. Лечения у меня нет.
- Почему нет? – Спросил я, хотя и так понял в чем дело.
- Доктор говорит, что пролечили меня всем, чем могли. Теперь, вот, нечем. – Абсолютно спокойно и вежливо отвечал собеседник. – Да я не жалуюсь, вы не думайте. Крыша над головой есть, не голодаю. И на том спасибо. А там... Чему быть – тому не миновать.
В голосе пациента не было ни нотки тоски или страха.
- Может быть вам помощь нужна? – Спросила Катя.
- Да все у меня есть, спасибо... Вот священника бы пригласить только. – Подумав, сказал больной. – Я православный человек. Сложно тут годами без священника. А в храм я не пойду. Не хочу других людей опасности подвергать. У меня же палочки в мокроте.
За плечами у Владислава Львовича годы в местах лишения свободы, бездомность и несколько лет безуспешного лечения ШЛУ-ТБ.
Он был «старожилом» в Мелитопольском ПТД, проведя в паллиативном отделении несколько лет. Конец его болезни тоже был счастливый. Ему назначили повторный курс лечения, в результате которого он в конце концов выздоровел. Бывшие пациенты не бросили его и, говорят, устроили где-то жить. За время лечения ему восстановили паспорт и оформили пенсию.
Совсем другой тип больных встречается среди тех, кто оказался в «камере смертников» один.
Виктор был моим первым пациентом, которого я взял на социальное сопровождение в благотворительном проекте. Нужно было завязать первую беседу, заполнить карточку больного. Я очень волновался. Встретились мы в коридоре отделения МЛУ-ТБ. Я представился. Рассказал ему о проекте в общих чертах. Спросил, удобно ли ему будет продолжить беседу на улице. Виктор не возражал. Но отвечал совершенно равнодушно, безучастно.
На стандартные вопросы анкеты отвечал односложно. На вопрос, в какой именно помощи нуждается, Виктор ответить затруднялся.
- Да не знаю. Вроде бы ничего не нужно. – Ответил он также безучастно, глядя будто-бы сквозь меня.
- Что Вы можете сказать о себе хорошего? – Задал я очередной вопрос из анкеты. – Какие Выши хорошие качества? Сильные стороны?
Виктор задумался.
- Да нет таких. – Махнул он рукой.
- Как нет? Так не бывает.
- Ну, напишите, что сами сочтете нужным...
Позже выяснилось, что Виктор жил в ветхом жилье со своей пожилой мамой. Семья жила в крайней бедности и нуждалась практически во всем, от дров на зиму до продуктов питания. Были у него и нерешенные юридические вопросы.
Но все это словно не занимало его. Со слов матери я узнал, что у Виктора была жена. Несколько лет назад она погибла при пожаре. После этого вскоре Виктор заболел ШЛУ-ТБ. Первый курс лечения завершился неудачей. Виктора перевели в «паллиатив». Став «смертником», он прервал все связи с внешним миром. Перестал общаться со взрослым сыном и с родными.
- Я уже не надеялся выбраться отсюда. – Признался однажды Виктор, когда наше общение стало более открытым. – Просто ждал конца. А потом вдруг сказали, что буду жить. А я уже и не понимаю, как это? Нужно всему заново учиться. Что-то делать со своей жизнью.
Такие пациенты, как Виктор, производят самое тяжелое впечатление. И, хотя лечение его было завершено успешно, мне сложно представить, как ему удастся вернуться к нормальной жизни. Это вряд ли возможно без длительной психологической реабилитации. «Палата смертников» выжигает людей изнутри, заставляя их заранее оплакать и отпеть самих себя...
Еще год после стационара мне снился один и тот же кошмарный сон. Снилось, что мне вдруг сообщают, что лечить меня больше нечем. Обширная устойчивость. И ведут длинными коридорами. А в конце коридора – большая дверь: «Отделение легочного туберкулеза №7». Я огрызаюсь. Я отказываюсь идти туда. Но меня уговаривают. Говорят, что так нужно. «Это временно. Месяц полежишь. Мы твою историю еще раз на комиссию отправим». Я соглашаюсь... А за дверью – горизонта не видно от рядов коек. И огромное море людей... Дверь захлопывается. Я общаюсь с одним, вторым, третьим больным. Говорю, что я здесь временно. «Они всем так говорят!» – горько улыбаются больные. Я понимаю, что в ловушке. Пытаюсь бежать. Но не знаю, как. Везде замки и решетки. Понимаю, что без помощи других больных – не справлюсь. Но встречаю только пустые обреченные взгляды. «Оставь! От этого не убежишь!»... В холодном поту я просыпаюсь.
По прошествии стольких лет «палата смертников» перестала преследовать меня по ночам. Но это чувство ужаса обреченных до сих пор не забыто.