ГЛАВА 16. ПРИДЁТСЯ ПРИКУРИВАТЬ ОТ ПУСТОТЫ.
Я, признаться, совсем не заметил,
Как время ушло, унося с собой всё, что я выбрал святым,
И оставив меня в пейзаже, где всё как всегда,
Но на ощупь непрочно, как дым.
И со мной компаньон – неизвестный мне кто-то,
Точно такой же, как Ты, но не Ты.
Безупречно и дерзко изящен,
И прикуривает от пустоты.
Объясните мне, где теперь правда, где ложь,
Где жало змеи, где пылающий уголь, где тюрьма?
Неприступные стены, в которых я бился,
Оказались дешёвой игрушкой ума.
А мой компаньон терпелив, как апостол,
Но даже он устал от моей суеты.
И, отбросив книгу с моими грехами,
Прикуривает от пустоты.
Все полки, что стояли за мной,
Разошлись по делам, а я всё держусь.
Но не стоит вставать у меня на пути –
Я могу оказаться немного острей, чем кажусь.
Мой товарищ куда-то исчез,
И, значит, мне незачем и некуда строить мосты.
Я давно не курю, и в карманах нет спичек.
Придётся прикуривать от пустоты.
Б. Г., внесён Минюстом РФ в реестр иностранных агентов
С того памятного разговора Сашки с отцом Иоанном после Крещения в 2010 году минуло девять с половиной лет. Годы летели, как осенние тучи над Флорищенской церковью. За это время мостик через Палаксу пересекли многие персонажи: и из современности, и из недавнего прошлого, и из почти былинных эпох. Были среди них и вполне узнаваемые лица, и невзрачные, ничего о себе не говорящие. Чтобы спуститься к мосту, нужно пройти по главной улице села, и тогда не миновать дома участкового, а затем обойти Введенскую церковь, либо справа, либо слева, мимо домика священника.
Поначалу отец Александр и Горюнов полагали, что паломничество жаждущих увидеть тёмного Мессию и обрести дар бессмертия будет приходиться на начало ноября. Но тут они ошиблись. В самом конце августа 2010 года первым спустился к Палаксе импозантный синьор лет пятидесяти пяти, одетый в неимоверно дорогой костюм, такие же дорогие туфли из кожи крокодила. Галстукам он предпочитал шейные платки. На правой руке огромным изумрудом сверкал перстень. В руках у незнакомца была трость чёрного дерева с массивным серебряным набалдашником в виде рычащего льва. Лицо сеньора, умное и флегматичное, с небольшими усиками, было исполнено значимости и собственного достоинства. Казалось, вот сейчас он поднимет правую руку с лениво отогнутым указательным пальцем и с расстановкой произнесёт по-итальянски с сицилийским акцентом: «E questa l'idea, dannato genio! (А это идея, чёртов ты гений!)». Смешно было наблюдать за доном Альфонсе, когда он переходил через мостик. На минуту показалось, что это не могущественный босс сицилийской мафии, а обычный напуганный мальчишка-итальянец, нелегально въезжающий на территорию Соединённых Штатов в начале 20-х годов прошлого века.
Многолетние наблюдения убедили наших героев, что «нашествие» приходится именно на последнюю неделю августа. Несколько случайных встреч запомнилось. Причём везло на них Кольке Горюнову.
В 2012 году, дело было утром в субботу, он увидел, как мимо его дома почти маршевым шагом проходит полноватый человек небольшого роста, одетый в полувоенный френч песочного цвета. Лицо незнакомца было властным, но добродушным и открытым. Такое лицо можно с одинаковой вероятностью встретить и в Шлезвиге, и в Мекленбурге, и в Москве, и на Орловщине, и даже в Барнауле. Ошибки быть не могло. Горюнов немного знал немецкий. Он выбежал из дома и крикнул незнакомцу:
- Martin! Nur eine Frage! Warum sind Sie in Moskau auf dem Friedhof von Vvedensky begraben? (Мартин! Только один вопрос! Почему Вы похоронены в Москве на Введенском кладбище?)
Полноватый человек во френче остановился и с достоинством обернулся:
- Вы обознались. Какой я Вам Мартин? Странные у вас тут имена во Владимирской глубинке. Меня зовут Иван. Иван Кузнецов. Впрочем, на Ваш вопрос, молодой человек, я всё же отвечу. А где ещё должен быть похоронен Мартин, если не на Введенском кладбище?
После этого Иван Кузнецов, несмотря на свой небольшой рост, внушительный, как линкор «Тирпиц», продолжил своё монументальное шествие к Палаксе.
Но самая интересная встреча произошла у нашего капитана в конце августа 2014 года. Был обычный будний день. На опорном делать было совершенно нечего, и Колька ушёл пол пятого. Маринка из своей Кольчугинской поликлиники вернётся нескоро. Горюнов неторопливо шёл к своему дому, размышляя, как бы скоротать вечер, и вдруг остолбенел. Навстречу ему по брусчатке главной улицы села шла старомодно одетая пара, словно сошедшая с фотографии почти восьмидесятилетней давности. На мужчине поверх костюма с бабочкой, несмотря на тёплую погоду, было надето лёгкое пальто, таких уже сто лет не носили. Ещё нелепее выглядела фетровая шляпа бог весть какого фасона. Узкое треугольное лицо, казалось, не выражало ничего, кроме самодовольства. Слегка оттопыренная тонкая нижняя губа говорила о несколько вздорном и истеричном характере. Глаза широко смотрели на мир, и, в то же время, было видно, что взгляд этот погружён в себя. Рядом с ним шла невообразимая красавица, хотя и тоже весьма старомодно одетая. Чёрное бархатное то ли платье, то ли кофта с широким вырезом, такая же чёрная блузка, на которой блёстками был вышит замысловатый зигзаг или буква «Е». Красивые тонкие еврейские черты лица. Даже причёска, которую теперь можно встретить только в старинных чёрно-белых голливудских фильмах, не могла испортить впечатление и даже придавала изысканный лоск. И глаза. Немыслимые, огромные ведьминские глаза, в которых можно было утонуть. «А ведь отец Иоанн обещал познакомить меня с ней», - подумал Колька, а сам щёлкнул каблуками:
- Михаил Афанасьевич, Елена Сергеевна, разрешите представиться! Капитан милиции Николай Семёнович Горюнов. Несказанно рад с вами познакомиться. Позвольте пригласить вас к себе и угостить кофе?
Ответила женщина:
- Капитан, голубчик, Вы нас явно с кем-то путаете. Да и кофе мы не пьём, простите великодушно.
- Ах, как жаль! А вот Пётр Петрович Рейгель, с которым мы были близко знакомы, очень любил кофе.
Мужчина неожиданно встрепенулся:
- А Вы знали Петра Петровича?
- Не просто знал. Мы дружили.
- Да что Вы говорите? Великий был художник!
- Прежде всего, Михаил Афанасьевич, он был человек с большой буквы.
- А знаешь что, Лена? Почему бы нам не зайти к приятному молодому человеку и не попить кофе?
Через пять минут они уже сидели за столом в доме Горюнова.
- Стало быть, голубчик, если Вы приятельствовали с Петром Петровичем, то служите где-то здесь? – любезно спросил Михаил Афанасьевич.
- Я – участковый местный. И, должен Вам сказать, мне известно, кем был Питер Рейгель, а также всё, что происходит в Тимошкино, - Кольке не терпелось перейти к основному вопросу. – Не хочу Вас надолго задерживать. Но ответьте мне, Вам-то зачем это нужно?
- Простите, Николай Семёнович, о чём Вы говорите?
- Зачем Вам бессмертие, Мастер, Вы же и так бессмертны?
За столом повисла неудобная пауза. Елена Сергеевна с интересом и опаской посмотрела на капитана, потом перевела взгляд на мужа.
- Ах, вот как! Даже и не мог предположить, что Вы так глубоко посвящены. Ну, что ж. У Вас, молодой человек, слишком неверное представление о бессмертии. Вы полагаете, что я написал величайший роман, и поэтому бессмертен. А я всего лишь живой… человек, если Вам угодно. И я хочу жить. Вместе с моей любимой женщиной, чтобы наша любовь была по-настоящему вечной. Жить, чтобы наблюдать, как эпоха сменяется эпохой, а моё детище по-прежнему остаётся величайшим произведением мировой литературы.
- Ого, Мастер! А позвольте немного поспорить с Вами! О любви говорить не стану, я в ней ничего не понимаю, так уж сложилось. А вот в литературе немного смыслю. Безусловно, Ваш роман – одна из трёх высочайших вершин мировой литературы…
- Помилуйте, - прервал его Михаил Афанасьевич, - а ещё-то две какие?
- «Братья Карамазовы» Достоевского и «Град обречённый» братьев Стругацких.
Выражение лица гостя стало несколько брезгливым.
- Я крайне ценю Фёдора Михайловича, как писателя, но, всё же, «Братья Карамазовы» - детектив, знаете ли… А Стругацкие… Нет, они молодцы, конечно. Но не более чем сказочники. И потом, они в этот свой «Град обречённый» столько всего намешали, - это же свихнуться можно. А «Отягощённые злом» они попросту у меня позаимствовали.
Колька был ошарашен. Не ожидал он такого болезненного самолюбия от великого человека.
- Хорошо, Михаил Афанасьевич, я соглашусь, что Ваш роман – абсолютная вершина. Он является ею уже три четверти века. И останется ею ещё века два. Но, вот ведь незадача… Человечество меняется, и с каждым веком всё стремительней и стремительней. Обстоятельства жизни меняются. Меняются эпохи. И то, что когда-то казалось непревзойдённой вершиной, вдруг оказывается всего лишь лучшим образцом литературы своего времени, не очень понятным современному человеку. Такова судьба «Илиады» Гомера, «Божественной комедии» Данте, «Дон Кихота» Сервантеса.
Ведьминские глаза Елены Сергеевны гневно сверкнули.
- Вы, юноша, либо святотатствуете, либо просто не понимаете, о чём говорите. Роман моего мужа всегда останется недосягаемой вершиной, пока существует человечество. Он повествует о главном событии в истории, и поэтому он вечен.
Капитан Горюнов был немыслимо разочарован:
- Это о каком главном событии Вы говорите, Елена Сергеевна? Когда Кот Бегемот с Коровьевым разгромили «Торгсин»?
Нижняя губа великого Мастера высокомерно оттопырилась:
- Я полагаю, Лена, что нам пора.
Кофе остался недопитым.
Колька же буквально побежал к отцу Александру. Никогда Сашке не доводилось видеть своего друга настолько возмущённым. Вид у Горюнова был такой, словно бывалый серьёзный рецидивист, за базар отвечающий, твёрдо пообещал распрячься на все свои эпизоды, а вместо этого взял и накатал жалобы сразу в районную, окружную и городскую прокуратуру. Свою встречу капитан расписывал во всех подробностях, как обиженный ребёнок, решивший наябедничать.
- Уфф, - выдохнул, наконец, поп, когда он закончил. Сашка не был большим знатоком художественной литературы, но разбирался в душах человеческих. – Удивляюсь я на тебя, Николай Семёнович, удивляюсь! Ты бы припомнил ему ещё, что он наркоман. Уж ты-то знаешь, как никто другой, - бывших наркоманов не бывает. Или странный допрос в сентябре 1926 года на Лубянке, в котором он прямо признался: «В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России. Мои симпатии были всецело на стороне белых». И что же? Отправили в Соловецкий лагерь особого назначения? Нет. Расстреляли? Нет. Продолжил свою театральную деятельность во МХАТе. А 30-го сентября на заседании Политбюро Сталин окончательно разрешил постановку «Дней Турбиных». Мне объяснить тебе, как оперу, что происходило на допросе?
Теперь Колька был окончательно поражён. А Сашка продолжал.
- Теперь давай поговорим о любви. Да, любовь к Елене Сергеевне достойна его романа. А вот с первыми двумя жёнами, Татьяной Николаевной и Любовью Евгеньевной, как-то всё не очень сложилось. А если называть вещи своими именами, был он в личной жизни не слишком порядочен. Вспоминали его Лаппа и Белозерская по-доброму. Ещё бы! Им повезло – они были замужем за гением. Кстати, как к главе семьи, к нему тоже много вопросов. И с деньгами обращаться совершенно не умел, попросту был транжирой. И заботился только исключительно о себе, любимом.
- Зачем ты так обливаешь грязью великого человека?! – возмущённо воскликнул Горюнов.
- А сейчас поймёшь, зачем. Только, позволь, ещё пару штрихов добавлю. Алексея Максимовича он за писателя не считал. Так и говорил, что не может писатель быть пролетарским. Но, когда в 31-м году просил Горького вступиться за него перед Сталиным, полностью сменил своё мнение. С «трудовым графом» он то пьянствовал вместе, причём на деньги Толстого, то лаялся с ним до посинения, некрасиво так. Обвинил Алексея Николаевича, что он украл у него историческую драму «Заговор императрицы». По поводу «Петра Первого» сказал, что мог бы написать такую дребедень без источников, в голой комнате без единой книги. А много он источников использовал сам, когда писал историю Иешуа Га-Ноцри?
Теперь Николай Семёнович олицетворял собой оскорблённое благородство:
- Как ты можешь… Как ты можешь ТАК говорить о гении!
- Ага! – отец Александр довольно улыбнулся. – Значит, всё-таки гений! И, стало быть, наплевать на его немыслимо болезненное самолюбие, на глубокое разочарование от личного общения и на то, что он совсем не похож на созданного им Мастера?
- Да, наплевать! – запальчиво ответил Колька. – Ты пойми, Сашка, гений – это редкое явление. Это то, что возвышается над общим уровнем и разительно от него отличается. Как бы тебе объяснить? Сравни «Войну и мир» с «Преступлением и наказанием». Понятно, что «Война и мир» - великий роман и написал его очень сильный писатель. А «Преступление и наказание» - это не великий роман, это – шедевр. И шедевр не под силу даже самому сильному писателю, создать его может только гений. Гениальных писателей и поэтов очень мало. К ним нельзя подходить с обычными человеческими мерками…
- А раз нельзя к ним подходить с обычными мерками, Николай Семёнович, не обращай ты внимания, что он – самовлюблённый нарцисс, и на его вздорный и истеричный характер внимания не обращай. И в грязном его белье не копайся, не надо. Личная жизнь гения – тоже не предмет для исследования, а то так Александра Сергеевича Пушкина можно в сексуальные маньяки записать. Раз уж ты признаёшь, что Михаил Афанасьевич гениален, читай его произведения, которыми он установил в литературе недосягаемую планку. И помни, что гений – не просто человек, пишущий прозу или стихи, это некий ретранслятор, через который Высшие Силы вещают нам истину.
Вот тут Горюнов задумался.
- То есть ты хочешь сказать, отец Александр, что Высшие Силы вещают нам истину через вурдалака?
Тут уже задумался Сашка.
- Хмм… А ведь ты прав. Высшие Силы бывают разные. Да и к «Мастеру и Маргарите» вполне подошёл бы подзаголовок «Евангелие от Сатаны».
…………………
Впрочем, не все встречи были столь же безобидны и анекдотичны. В самом конце августа того же 2014 года, ближе к вечеру, Сашка с Колькой сидели за столиком на участке дома священника и наслаждались солнечным ветром, трепавшим ещё не успевшие пожелтеть верхушки старых лип, и коньячком, который они закусывали нарезанными дольками спелой и сочной антоновки.
Слева дом отца Александра огибала дорожка, по которой можно было дойти до спуска от Флорищенской горы к мосту через Палаксу. По этой дорожке под ручку шла очень странная пара, малейший взгляд на которую вызывал сильнейший когнитивный диссонанс. Дама была высока ростом и одета в очень дорогое платье и широкую шляпку по моде начала XX века. Выглядела она несколько старше своего возраста. Не осталось в ней ни прежней стройности, ни прежней привлекательности. Обрюзгшее лицо, истеричное и экзальтированное одновременно, выражало злобную усталость. Дама опиралась на руку своего кавалера, в правой руке у неё вместо трости был дорогой ажурный зонтик. Кавалер же её представлял собой исключительное зрелище. Высокий мужик с длинными нестриженными и нечёсаными лохмами и с такой же длинной и неухоженной бородой. На нём была красная шёлковая рубаха, поверх неё - небрежно застёгнутая епанча. Мужицкие портки были заправлены в высокие смазные сапоги. Самой примечательной чертой лица были глаза, выражавшие наряду с глубоким сумасшествием немыслимую силу. Казалось, что этими глазами смотрит на тебя сам Дьявол. Отец Александр подметил, что облик незнакомца несказанно бы подошёл отцу Иоанну. А то что это за великий вампир – мудрый и саркастичный старичок с благообразной и располагающей к себе внешностью? Довершал образ незнакомца сильный запах мадеры, который ветер донёс до наших друзей.
Первым из оцепенения вышел Горюнов, поперхнувшись при этом коньяком:
- Охренеть! Вот тебе и «Со Святыми упокой»!
Отец Александр не обладал такими быстрыми реакциями:
- Коль, мне показалось, или ты тоже это видел?
- Не показалось тебе. Теперь у компании отца Иоанна будут собственные Святые. Ты мне напомни, Гришку тоже канонизировали?
- Слава Богу, Синодальная комиссия РПЦ до такого не дошла. Тут фон Рюдигеру надо отдать должное – лично запретил. А вот дамочка у нас – Святая Великомученица и Страстотерпица.
Колька посмотрел на своего друга как-то не по-доброму.
- Чего ты на меня так зыркаешь? Я что ли принимал это решение? Я вообще удивляюсь, почему они к отцу Иоанну только вдвоём идут.
- Видимо граф Витте составил доклад для Небесной Канцелярии, в котором указал, что «Женился на хорошей женщине, но на женщине совсем ненормальной и забравшей его в руки, что было нетрудно при его безвольности. Таким образом, императрица не только не уравновесила его недостатки, но напротив того в значительной степени их усугубила, и её ненормальность начала отражаться в ненормальности некоторых действий её августейшего супруга».
- Знаток ты хренов! Лучше скажи, что будем с ситуацией делать? Нам только этого тут не хватало!
- Думаю, самое время встретиться со второй высокой договаривающейся стороной. И знаешь, Сашка, что-то мне подсказывает, что мы сможем прийти к консенсусу.
И наши друзья, оставив коньяк почти нетронутым, направились к Палаксе.
Отец Александр и капитан Горюнов даже близко не ожидали, что их рассказ произведёт на великого вампира такое впечатление. Более того, ещё ни разу им не доводилось наблюдать всегда спокойного и саркастичного отца Иоанна в столь возбуждённом состоянии. Свою гневную речь он пересыпал непарламентскими выражениями. Друзьям показалось, что первый раз за всё общение он был с ними вполне откровенен.
- Ах, мерзавцы негодные! Набрались таки наглости! Вот уж не ожидал! Ну, с этой лярвой-то всё ясно. Хоть ссы в глаза – всё Божья роса. Страстотерпица, мать её! Из-за этой Страстотерпицы и её муженька у нас одних Новомучеников и Исповедников тысяч сто. А уж если поступать по справедливости, их десятки миллионов должно быть. И ещё двести миллионов не родившихся. Впрочем, пускай в этом вопросе историки разбираются, им за это деньги платят, - вроде бы Иван Филиппович понемногу успокаивался, но это только казалось.
- Ты что же думаешь, отец Александр, я всю жизнь мечтал стать тем, кто я есть теперь? Да скажи мне об этом кто году в 1914-м, я бы ужаснулся. И о жизни вечной я тогда не мечтал. Мне вполне бы хватило осознания того, что я самый добрый, человеколюбивый и образованный поп в округе. И опочил бы я счастливый году этак в 28-м, и пришли бы меня провожать в последний путь люди со всего уезда. А! – досадливо махнул он рукой. – Что теперь говорить!
Казалось, словоизлияния отца Иоанна закончились, но нет, видно, эмоции были слишком сильны.
- А этот ублюдок каков?! Вот уж кто, действительно, порождение Дьявола! Не случайно в истории его убийства Юсуповым, Пуришкевичем, Дмитрием Павловичем и Освальдом Рейнером столько невероятного. Попробуй, убей инфернальную сущность. Он якобы всячески отговаривал Николая Александровича от вступления в войну с Германией и доказывал ненужность этой войны и губительность её для Империи. А чего ж, сука, не отговорил? А чего же, падла, не доказал? Как ставить на ключевые должности ничтожеств за долю малую, так у него получалось, и уговорить, и доказать. Мерзавец!
Наконец Иван Филиппович выговорился и успокоился.
- Да и мне здесь, ребятки, скажем откровенно, конкуренты совершенно не нужны. Думаю, будет справедливо, если вы поучаствуете в моём с ними разговоре. Ну-ка, не бойтесь, давайте мне ваши руки.
Отец Александр и Горюнов протянули ему руки и в тот же момент оказались за мостом через речку Урбушку. В это время к мосту подходила наша полуавгустейшая парочка. Мужик, увидев отца Иоанна и оценив его совсем не мирный настрой, шагнул вперёд, как-то по-звериному согнулся, ощерился и зыркнул своими жуткими глазами:
- А ну, не замай!
Великий вампир уже успокоился и спросил его с ленцой:
- А то что? Ты, милай, меня не стращай, и пострашней видали.
Из его руки истекло нечто, похожее на электрическую дугу. Когда эта дуга достала мужика, тот превратился в пепел, который в мелкие клочья разорвал ветер. И ничего не осталось, даже запаха мадеры. Дама кинулась на колени перед тем местом, где только что стоял её спутник, и с ощутимым немецким акцентом воскликнула:
- Грыша!
Постояв некоторое время на коленях, она поднялась и направилась к отцу Иоанну. Подойдя, она низко склонила голову и отчётливо, с расстановкой произнесла по-русски (как она не старалась, немецкий акцент чувствовался):
- Благословите, отец Иоанн!
- Да как я смею благословлять Святую Великомученицу и Страстотерпицу! Впрочем, если просишь…
Он приложил руку к её лбу. Рука вдруг окрасилась в цвет расплавленного металла. Колька с Сашкой с ужасом наблюдали, как Александра Фёдоровна превращается в пепел и как этот пепел растворяется в воздухе.
…………………
1-го ноября 2014 года в деревне Тимошкино мирно умер последний старик, тот самый Илья Степанович, которому довелось наблюдать предсмертный бой подполковника Реклайтиса. Лёг спать и не проснулся. Все формальности заняли у Горюнова не более часа. Выйдя из дома деда Ильи, капитан почти наткнулся на поджидавшего его отца Иоанна.
- Вижу, спросить хочешь. Не стесняйся, спрашивай.
- Я правильно понимаю, Иван Филиппович, что это не последний мой визит в этом ноябре в Тимошкино?
- Правильно понимаешь. Как ты уже убедился, я заставляю своих гостей вести себя максимально сдержанно. Но два человека в год – это самая малая допустимая порция.
- Не смотря на то, что количество Ваших гостей с каждым годом увеличивается?
- Для того чтобы потребовалось три человека в год, гостей должно стать значительно больше.
- И кто же в этом году станет вторым человеком? Жителей-то в деревне не осталось.
- Не кручинься, капитан. Злу тоже не чуждо разумное милосердие. Я не знаю пока, кто это будет. Но точно могу тебе сказать, что этому человеку на белом свете делать уже нечего. Причём, по его собственному мнению.
Колька, как обычно, не смог удержаться:
- Прямо уважение Вы у меня, Иван Филиппович, вызываете. Честное слово, не нечистая сила, а какой-то санитар леса.
Отец Иоанн хитро улыбнулся:
- Знаешь, почему я тебе всегда разрешаю шутить надо мной? Всю жизнь ты промотался, дружище, между Добром и Злом, как говно в проруби. Но эти твои метания трогательны. Аж слезу вышибает.
На этом и расстались.
А в ночь на 7-е ноября Горюнову приснился берег Шорны, на котором в своё время Йонас с сыновьями обнаружил труп Фёдора Михайловича Проклина. Проснувшись, Колька не стал задаваться лишними вопросами. Собрался, сел в свой «козелок» и поехал в Тимошкино. Осень выдалась дождливая, но в меру, и проехать было ещё можно.
Сначала капитан зашёл на могилы к Реклайтисам и Рейгелю. В последнее время Николай Семёнович замечал за собой всё больше странностей. Вот и сейчас он стоял перед надгробием, курил и разговаривал сам с собой, обращаясь к Йонасу.
- Знаешь, старина, я боюсь туда идти. Самое страшное начинается именно сейчас, уж ты мне поверь. Их поголовье увеличивается, ареал обитания расширяется, а значит, жратвы им надо всё больше и больше. Я предполагал, что люди будут к ним приходить, как послушная скотина на бойню. Но, знаешь, что меня больше всего пугает? Я не знаю, кого там найду.
А нашёл Горюнов на берегу Шорны Мишку. Того самого Мишку, который когда-то от греха подальше научил отца Александра косить траву, задававшего смешные вопросы священнику после проповедей и не вписавшегося в Стёпкину прибыльную тему со скважинами. Последние лет семь дела у него шли совсем плохо. Мать умерла, сам он так и не женился, завод, на котором он работал в Кольчугино, закрыли, а новой работы он так и не нашёл. Кое-как Мишка пробавлялся огородом, рыбалкой и грибами. А несколько лет назад и вовсе запил. Запил по-чёрному, во Флорищах так уже давно никто не пил. Каких только усилий не прилагал отец Александр, чтобы вытащить его из этого состояния. Всё как об стенку горох. Есть в простом русском человеке фатализм отчаянья. Часто случается, поколотит судьба, поколотит, а дальше уж он сам себя замордует до конца. Мол, пропадай моя телега, все четыре колеса.
Отчаявшись что-либо изменить, побежал Сашка к Стёпке Петрову. Битый час читал ему проповедь о милости к падшим, увещевал его тем, что Мишка – его друг с самого голопузого детства. Давил на совесть: отчасти из-за него, Степана Ивановича, Мишка остался не при делах, никому не нужным человеколомом. От церкви, правда, отлучить не грозил – Стёпка сам не был в церкви уже года три.
На все свои увещевания получил поп от своего бывшего друга короткий ответ:
- Каждый человек сам творец своей судьбы.
И вот теперь Мишка лежал, скрючившись, на грязном ноябрьском берегу Шорны. Горюнов нервно закурил. Он не знал, как сказать о случившемся Сашке. Неизвестно, о чём подумал капитан, но рядом с Мишкиным трупом материализовался великий вампир.
- Проблемы, Николай Семёнович?
- Пожалуй, да, Иван Филиппович. Отец Александр будет очень расстроен. Этот человек был ему дорог, он за него сражался. А Вы его так…
- Значит, плохо сражался, - ответил отец Иоанн с сарказмом. – Впрочем, может быть, ты и прав. Не надо нам конфликтовать из-за этого. Что сделано – то сделано. Уже не поправишь. Давай-ка ты составь мне список людей, которые не при каких условиях не должны оказаться на его месте.
Помолчав, чёрный Мессия добавил совсем уже примирительно:
- Протокол осмотра трупа дома напишешь – не велика премудрость. Езжай в село и приведи к мосту Сашку. Хоронить-то его всё равно вам, он флорищенский житель. Тело я к мосту доставлю.
Заехав к отцу Александру, Колька сказал:
- Пошли, и не спрашивай меня ни о чём.
Как только они вошли на мост, появился великий вампир и положил на землю Мишкину бренную оболочку. Сашка пытался сдержаться, но у него не вышло. Он заплакал. Иван Филиппович в этот день вёл себя, как добрый дядюшка.
- Ну, полно, полно убиваться. Ну, прости. Не знал я, что он тебе так дорог. Знал бы, не позвали его. Ты пойми, он жить уже совсем не хотел. Ну, успокойся, не плачь! Ты ведь тоже отчасти виноват. Что за священник такой, если человека к жизни не можешь обратить!
Поп оставался безучастным.
- Ладно, виноват я, целиком и полностью, - со стороны создавалось впечатление, что любящий отец утешает сына. – Прости меня, Александр, больше такого не повторится. Я, вон, друга твоего кое-чем озадачил, чтобы у нас таких пограничных инцидентов больше не было.
Только ночью, обдумывая слова отца Иоанна, Горюнов понял, какую злую шутку тот с ним сыграл. Заключить такой договор – окончательно душу загубить. Ни о чём нельзя договариваться со Злом, и просить ни о чём нельзя. И всей птичке пропасть, коль увяз коготок. Но отступать было уже поздно. На следующее утро Колька встретился с великим вампиром на демаркационной линии.
- Ну что, капитан, список мне составил?
- Список не составил, Иван Филиппович, всё гораздо проще. В жителей Флорищ отец Александр всю душу вложил. И многое у него получилось. Так Вы их не трогайте!
- Не стану. А кого же ты мне позволишь трогать?
- Вы знаете деревню Фомино?
- Как не знать! Туда, получается, ты душу вкладывал. Да только за бакланки, угрозы убийством и мелкие кражи большие срока не дают. И все твои подопечные преспокойно уже домой вернулись. Так что ли?
Капитан стоял подавленный и не знал что ответить. Потом он грустно улыбнулся.
- Видать, поганенькая у меня душа, отец Иоанн. Сашка свою вкладывал во Флорищи, я свою – в Фомино. Разница, что называется, - налицо.
- Значит, предлагаешь мне оказать тебе помощь в искоренении мелкоуголовного элемента в деревне Фомино?
- Получается так.
- А не боишься, Коля, играть в такие игры? По-хорошему спрашиваю.
- А чего мне бояться? Душу свою я уже загубил. Несуразно так, по-глупому. Наверное, Вы понимаете, о чём я говорю?
- О чём ты хотел сказать, я понимаю. Только ты об этом молчи, не трави себя. Лучше о другом подумай. На чём строилась твоя настоящая работа, в Москве, когда ты работал опером и начальником розыска?
- На агентурной информации.
- А что такое агентурная информация? Не надо, не объясняй. Мы же сейчас не об оперативно-розыскной деятельности говорим, а о душе твоей загубленной. Агентурная информация – это обман и предательство доверившегося. Знаешь, как это по-другому называется? Иудин грех. И что самое плохое для тебя, не сам ты предавал. На этот Иудин грех ты постоянно людей наталкивал, потому что на этом твоя работа строилась. Как же ты, милый, себе такую работёнку-то выбрал?
Неожиданно Кольке стало очень легко. Он широко улыбнулся.
- Ну вот! А Вы ещё недавно говорили, что я всю жизнь болтаюсь между Добром и Злом, как одна известная субстанция в проруби. Похоже, пора к какому-то берегу пристать.
Великий вампир посмотрел на него с откровенной жалостью.
- Считай, что я этих слов твоих не слышал. Боюсь, Николай Семёнович, плохо ты закончишь. Впрочем, каждый человек сам творец своей судьбы. Итак, насчёт деревни Фомино мы договорились. А ты знаешь – слово моё крепко.
…………………
Уже много лет Ленка пребывала в непрекращающемся и тягостном кошмарном сне. Снилось ей, что она – матушка-протопопица, жена сельского священника, приход которого находился в неимоверной глуши, на отшибе цивилизации. Муж её был великим проповедником Слова Христова и чуть ли не подвижником. Только ей от этого было не легче. Его проповедничество и подвижничество не прибавляло денег в семейном бюджете и жизнь не разнообразило. Все дни давно слились у Ленки в вереницу серых будней с одними и теми же лицами, разговорами и обстоятельствами. Она не отдавала себе отчёт, любит ли мужа. Может быть, любит, а, может быть, привыкла за уже долгую совместную жизнь.
Самое страшное в этом долгом кошмаре было то, что неподалёку от их глухомани обосновалось само Зло. Такое Зло, которое случается в сказках и фильмах ужаса. Её подвижник готовился к финальной битве с этим Злом, а исход битвы был заранее предрешён. И единственное, что оставалось матушке Елене, поплакать о нём, пока он живой.
Своих детей у неё не было, и вот уже много лет она растила мальчика Алёшу, сына погибших друзей их семьи. Ребёнок был умный, добрый и ласковый, но всё же чужой. А мы, как ни стараемся, во многом остаёмся животными. Великий труд и самоотречение – по-настоящему полюбить приёмного сына. С ужасом матушка-протопопица замечала, что этой высокой планки человеколюбия ей не преодолеть.
Сколько раз пыталась Ленка вынырнуть из этого затянувшегося тягостного сна, да всё не получалось. Он продолжался и продолжался до того памятного момента, когда обычным июньским утром в 2019-м году у отца Александра зазвонил его дешёвый кнопочный телефон. В среду церковь стояла закрытой, а кто-то хотел попасть в неё.
Подойдя к храму, отец Александр обратил внимание на новенький дорогой «Рендж Ровер», стоявший на площадке у ограды. К попу подошёл подтянутый и атлетичный мужчина лет сорока пяти. Одет он был по-выходному, но дорого и со вкусом. Его подтянутость и стрижка выдавала в нём силовика, а не слишком обезображенное интеллектом и довольное лицо позволяло предположить его принадлежность к ФСБшным структурам.
- Здравствуйте! Вы настоятель этого храма?
- Да, отец Александр.
- А меня зовут Валерий Геннадьевич, - представился незнакомец и протянул руку.
- Чем могу быть полезен, Валерий Геннадьевич? – спросил Сашка после рукопожатия.
- Я слышал, что в Вашей церкви иконостас совершенно необыкновенный. Понимаю, что сегодня храм закрыт. Но в воскресенье, когда служба, я работаю. А полюбоваться очень хочется.
- Вы правы. Иконостас уникальный. Он барочный, середины XVIII века, настоящее пятиярусное чудо. К нам он попал из Переславского Горицкого монастыря. В те времена епископ Амвросий Зертис-Каменский сделал его своей резиденцией. Он собрал у себя лучших изографов. Они писали иконы для соборов монастыря и для удивительных церквей, которые построил епископ. Наш иконостас находился в необыкновенной по красоте церкви Гефсимания. Когда Горицкий монастырь был упразднён и заброшен после Екатерининских реформ, многие его строения пошли на слом. А иконостас купил и привёз во Флорищи полковник Павел Иванович Катынский, ктитор нашего Введенского храма.
- Эх, мне бы посмотреть! Люблю, знаете ли, все эти древности.
- Сейчас схожу за ключами и всё Вам покажу.
Сашка долго показывал Валерию Геннадьевичу святыни храма и рассказывал о сюжетах икон и росписей. Тот, действительно, смотрел на иконостас, как заворожённый. Наконец, они вышли из церкви, и священник пригласил неожиданного гостя к себе домой, попить кофе. Тот с удовольствием принял предложение.
За кофе сидели долго. Разговаривали и о церковной истории, и о религии, и о роли веры в возрождении России. Валерий Геннадьевич немного рассказал о себе. Оказалось, что он генерал-майор ФСО. Но не простой ФСОшник, над которыми смеются даже столь родственные им ФСБшники, а начальник Управления, в компетенцию которого входят оперативные и оперативно-технические мероприятия по обеспечению безопасности первых лиц государства. Сашке стоило бы заметить, с каким интересом генерал разглядывает матушку-протопопицу. А надо сказать, что Ленка даже в свои тридцать девять лет была чудо, как хороша. По-прежнему стройная, как девочка, с точёной фигуркой, красивыми чёрными курчавыми локонами, выразительными и огромными глазищами, тонкими и породистыми чертами лица. Словом, хоть ангелов с неё пиши, хоть Сатану.
Но отец Александр, которому уже давно перевалило за сорок, был человеком наивным, дружелюбным, и свято верил, что раз он руководствуется заповедью «Не возжелай жены ближнего своего», то и остальные люди руководствуются тем же.
Прощаясь с гостеприимными хозяевами, Валерий Геннадьевич попросил разрешения иногда заезжать. Человек он холостой, семьи у него нет, служба нервная и тяжёлая, и так замечательно в нечастые минуты отдыха пообщаться с приятными и интересными людьми.
Именно с этого дня слишком затянувшийся кошмар для матушки Елены закончился. В отличие от Сашки, наивной она не была. Внимание и интерес генерала к своей персоне оценила сразу. Чувства боролись в ней недолго. Она прекрасно осознала, что ситуация складывается в высшей степени непорядочная. Но и другого шанса изменить эту постылую жизнь у неё больше не будет от слова «никогда».
Валерий Геннадьевич заезжал не часто, два-три раза в месяц. Каждый свой визит он объяснял исключительным дружеским расположением к отцу Александру. Однако темы для бесед в скором времени были исчерпаны. Особым кругозором и интеллектом генерал не блистал, и очень быстро отцу Александру стало с ним неинтересно. Очень любил бравый ФСОшник рассказывать о том, как семимильными шагами развивается Россия, об исключительной мудрости нашего Президента и о том, как с каждым днём людям живётся всё лучше. Все эти рассказы, по мнению отца Александра, не слишком вязались с происходившим во Флорищах и Кольчугино. Да и во Владимире и Суздале, куда он изредка выбирался с семьёй, всё обстояло слегка не так, как представлял себе его новый, несколько назойливый, друг.
А между генералом и матушкой-протопопицей каждый раз происходил молчаливый, но весьма содержательный диалог, на который дурачок Сашка не обращал никакого внимания.
Как-то в начале августа отец Александр сидел и набрасывал тезисы для своей следующей проповеди. Ленка подошла сзади и обняла его.
- Муж! Я тебя очень прошу, сложи с себя сан. Давай, уедем в Москву и начнём новую жизнь.
Сашка удивлённо обернулся:
- Странно, ты давно об этом не заговаривала. Тебе не кажется, что в моём возрасте новую жизнь уже не начинают?
- Начинают! Я люблю тебя и очень не хочу тебя потерять!
- А с чего ты взяла, дурочка ты моя маленькая, что меня потеряешь? Из-за отца Иоанна, что ли? Так надо отдать ему должное. Он, хоть и абсолютное Зло, но договор соблюдает строго. И потом, не забывай, тем, что Лёшка растёт здоровым мальчиком, мы тоже обязаны ему.
У Ленки начиналась истерика.
- Какой же ты дурак! Неужели ты не понимаешь, это хрупкое равновесие, договор, как ты его называешь, может рухнуть в одночасье. И тебе придётся выйти с ним на бой, в исходе которого я ни на минуту не сомневаюсь!
Александр немного помолчал.
- Я тоже не сомневаюсь. Но эту чашу Господь мне преподнёс, и я должен испить её до конца.
И разговор закончился ничем.
Через пять дней после этого заехал в гости Валерий Геннадьевич. Разговаривать было совершенно не о чем, всё было говорено-переговорено. И он завёл свою заезженную пластинку. Страна встала с колен, темпы развития ошеломляют, люди зажили так, как не жили бы и при коммунизме. Отец Александр слушал-слушал, и, наконец, его прорвало.
- Мой генерал, я вполне допускаю, что некоторые люди, особенно близкие к первым лицам государства живут так, как не жили бы при коммунизме. Только жалко мне, что до нашего Кольчугинского района эта счастливая жизнь пока не добралась. В Металлисте из трёх предприятий работает одно, в Кольчугино – из пяти два. Половина моих односельчан без работы. А то, чем занимается вторая половина, работой тоже не назовёшь. Ну, нельзя платить людям по тридцать тысяч, не по-божески это. Про пенсионеров я вообще молчу. Скажу Вам, как священник: лучше бы их умертвляли, чем платили такие пенсии, гуманнее бы было. Про образование Вам рассказать? У меня сын учится в Металлисте в 7-м классе. Хорошо, что мы с матушкой с ним сами занимаемся. Иначе не только о каком-либо поступлении в институт речь бы не шла, - вообще безграмотным бы был.
Сашка слишком разгорячился и решил притормозить.
- Вы простите меня, Валерий Геннадьевич, не положено попу гневаться, но уж больно я эмоционален. Что-то дружбы у нас с Вами не получается, Вы уж простите меня великодушно. Мы, пожалуй, пойдём с сынишкой, прогуляемся. Вы – пейте кофе, угощайтесь. Матушка Елена развлечёт Вас разговором и проводит.
Он схватил Лёшку за руку и быстро вышел из дома, не прощаясь. Когда они дошли до Палаксы, сын сказал ему:
- Пап, мне тоже этот дядя не нравится. Он, как будто, из другого мира. Где ему понять, как мы тут живём? А ты заметил, как он всё время смотрит на маму?
- А как он на неё смотрит?
- Словно съесть её хочет.
- Ах вот, что ты имеешь в виду! Да нет, мой хороший, что ты! Валерий Геннадьевич, конечно, живёт совсем в другом мире, и нас ему не понять. Но человек он порядочный.
Так они шли и болтали до самой Урбушки. Неожиданно на мостике появился отец Иоанн. Он был чем-то обеспокоен до крайности и решительно шагал к Сашке.
- Отец Александр! Ну, что мне с тобой таким делать?! Ты даже не дурак. И даже не идиот. Ты ю-ро-ди-вый! Понимаешь ты это? А ну, давайте мне свои руки.
В один момент они оказались возле Палаксы. Великий вампир посмотрел на Сашку сочувственно.
- Дальше я идти не могу. Договор. А ты, дурная твоя башка, дуй быстро домой.
Хоть и было от Палаксы до дома всего двадцать минут ходьбы, за это время всё сложилось в голове у нашего героя. Дома было пусто, как никогда, только мякал совсем старенький встревоженный Котейка. Кот, который давно уже стал маленьким умным человечком, понимал, - произошло что-то непоправимое. На столе лежала короткая записка: «Сашка! Прости меня! Я люблю тебя, но так больше жить не могу. Я устала ждать, когда тебя убьют, устала от этой проклятущей жизни. Я всё надеялась, что ты услышишь меня и поймёшь. А ты занят только своим духовным подвигом. Занимайся им дальше, а я так больше не могу. Для меня это – последний шанс что-то изменить в своей жизни. Пойми меня и прости. И отпусти с миром».
Лёшка подошёл к отцу и дрожащим голосом спросил:
- А где мама?
Отец Александр обнял его и прижал к себе, чтобы сын не видел, как он плачет.
…………………
Крушение в семье флорищенского священника самым решительным образом отразилось на жизни капитана Горюнова. Недели через две после бегства матушки Елены Маринка задала Николаю вопрос:
- Ты когда собираешься оформить наши отношения и собираешься ли их оформлять вообще?
- Марин, а что тебе не так? Живём и живём.
- Мне всё не так. Я хочу замуж, как все нормальные бабы. И я хочу детей. Тебе это странно?
- Детей ты хочешь? – Колька понимал, к чему ведёт разговор. – А ты посмотри на меня и подумай, стоит ли иметь детей от такого урода?
- Какой же ты урод? Ты у меня красавчик, мужчина – всем на зависть.
- Какая же ты глупая, Марин. Я же не внешность имею в виду. Я же тебе всю свою жизнь рассказывал. Человека жизнь била, била, била. Он озлобился. Веру утратил, да и не было её никогда. Устал от всего. Вот это и называется – урод. А ты о смазливой внешности говоришь.
- А от кого мне прикажешь детей заводить? От тех, кто два слова без мата связать не может? Или от тех, для кого тридцать пять тысяч в месяц – предел мечтаний, и кто за копейку удавится? У тебя-то в полиции зарплата ничего так.
- Молодец, девочка! Знаешь, что меня всегда восторгало в женщинах? Ты им говоришь о чём-то сложном, а им это сложное нафиг не сдалось. У них всё просто, но направлено. Чтобы завести потомство и вырастить. Я-то, Марин, всю жизнь думал о женщине, которая будет устроена посложней.
- Посложней? Матушка Елена – куда как сложно устроена. А много счастья от неё отец Александр повидал?
Иногда Кольке приходилось признать, что Маринка далеко не глупа.
- Права ты. Видать, вся эта сложность тоже счастья не приносит.
- Не в том дело, права я или не права. Николай Семёнович, я тебя последний раз спрашиваю: ты собираешься на мне жениться?
- Пока не собираюсь.
- Ну, Бог тебе судья. Лихом не поминай.
По всему было видно, что Маринка годами готовилась к этому короткому разговору, а бегство матушки Елены стало всего лишь спусковым крючком. Горюнов даже поразился её решимости. Она быстро, совершенно по-мужски, собрала свои вещи. Колька её не удерживал. На пороге Марина остановилась.
- Не замечала, чтобы у тебя бывали просветления. Но если всё же случится, обратно не зови. Поздно. Всё у меня к тебе перегорело.
После ухода Маринки состояние капитана сделалось совершенно невыносимым. С коньяка он перешёл на самогон. Для обычного нормального мужика, любящего погудеть и погужбанить, это можно было бы назвать запоем. В Колькином случае речь шла о страшной болезни состоявшихся оперов. Организм привык вырабатывать адреналин в лошадиных дозах, что приводит к гипертонии, расстройству сна, аритмии и быстрому концу. Алкоголь нейтрализует воздействие адреналина на организм. Один наркотик подавляет другой. Со стороны смотреть на это страшновато – человек много пьёт, но не пьянеет, при этом его самочувствие улучшается. Выпивал Николай Семёнович после работы, спокойно сидя в кресле и почитывая свои любимые книги. При этом компания ему была не нужна, и на приключения его не тянуло.
С отцом Александром они по-прежнему общались каждый день. Сашка не умел водить старенький «Пежо», который Ленка оставила в своей прошлой жизни. И Николай каждое утро отвозил Лёшку в школу в Металлист, а днём забирал его домой. Теперь они с попом почти ни о чём, кроме ежедневных дел, не говорили. Священник глубоко переживал своё горе внутри себя. И к этому горю добавлялась тревога за друга, которая с каждым днём всё нарастала и нарастала.
А время потихоньку катилось к ноябрю.
В один из октябрьских дней, уже поздно вечером, отец Александр зашёл к Горюнову. Колька, как обычно, сидел в своём кресле, в сотый раз перечитывая «Обыкновенную историю» Гончарова. На полу перед ним стояла на треть опустошённая литровая бутыль самогона, он прихлёбывал прямо из горла.
- Ну что, Николай Семёнович, наливай. Негоже нажираться в одну харю.
Колька достал стаканы и налил в каждый на два пальца.
- Что с тобой происходит, брат? – спросил поп. – Зачем ты сам себя гробишь?
- Ничего особенного не происходит, друг мой Александр Михайлович. Просто жду конца.
- Колька, что ты такое говоришь? Ты же, практически, отказываешься от жизни. А это великий смертный грех.
- Очень я тебя, Михалыч, люблю и уважаю. И понимаю, почему ты пришёл. Тебя хлебом не корми, только дай кого-нибудь спасти. Решил ты, что я деградирую и погибаю, и надобно вытянуть меня обратно на свет Божий. А всё немного не так. Банальней, чем ты думаешь.
- Ну, так и объясни, - в чём дело?
- Тогда готовься слушать.
Капитан хлебнул ещё самогона и закурил сигарету.
- Вся моя жизнь, Сашенька, одна сплошная цепочка поражений. Поражений и, как бы ты сказал, грехов. Один умный человек… Или не человек, называй его как хочешь, мне втолковал, что вся моя работа в Москве – один сплошной смертный грех.
- Вот именно, что втолковал! – отец Александр понял, откуда ноги растут, и был возмущён. – Неужели ты ещё не понял, что он очень по-умному всё тебе «втолковывает»?! Это на твоём языке называется доведение до самоубийства. Какой к чёрту смертный грех? Ты благородное дело вершил, людей от зла защищал. И делал это честно, как положено…
- Знаю, знаю, - перебил его Горюнов. – Ты у меня - великий утешитель. И дело благородное. И я – рыцарь без страха и упрёка. Только ты пойми, Саш, нельзя делать благородное дело и бороться со злом, нарушая одну из основных Господних заповедей. Словечко есть такое модное, современное. «Когнитивный диссонанс» называется. Только не в этом дело. Я, в отличие от тебя, о спасении души не слишком забочусь. Если ты помнишь, я вообще не об этом говорил, а о цепочке поражений. Ну, мою служебную историю ты знаешь лучше меня, говорено-переговорено. Какую мы с тобой одержали великую победу в битве с абсолютным Злом, думаю, понимаешь. Чай, не маленький. Но был, был у меня один шанс победить обстоятельства. Принять правильное решение, причём, без твоих наставлений. Самому, понимаешь? Но и эту возможность я доблестно просрал.
- Вот дурак! Ты всё о Митяе, что ли, терзаешься?
- А о чём мне ещё терзаться, Саша? Один у меня был реальный шанс в жизни победить зло в самом себе, поступить богоугодно, пусть даже не веря в Бога. Но и тут я выступил красиво.
- Сколько раз я тебе вталдычивал: всё ты тогда сделал правильно…
- Знаю, знаю. И вталдычивал ты мне миллион раз, и твою проповедь о Лонгине Сотнике я наизусть помню. Только факт остаётся фактом. Сгубил я человека, а мог бы его спасти. И эту кровь с рук мне никогда не отмыть.
Друзья долгое время молчали. Первым заговорил отец Александр.
- И что дальше, Николай Семёнович?
- А нету у нас с тобой никакого «дальше», Александр Михайлович. Ты пойми, Зло, которое свято соблюдает договор, мудрое и участливое, - это уже не Зло, а Добро какое-то… Только так не бывает. И скоро мы с этим столкнёмся. Есть в этом своя логика. Йонас, конечно, был не прав, когда утверждал, что они – биологические существа. Нежить они. Но и у нежити есть свои законы развития. Мы же не знаем с тобой, сколько их там уже. Тридцать? Или пятьдесят? А, может быть, семьдесят? Им нужна всё большая среда обитания и всё больше поглощаемой энергии. И в один прекрасный день, хочет этого отец Иоанн или не хочет, - не имеет значения, договор будет нарушен. И нам с тобой ничего не останется, как выйти и принять бой. Ты испытываешь какие-то иллюзии по поводу его исхода?
- Нет, брат, никаких иллюзий я не испытываю.
- Я тоже. Знаешь, Сашка, я так устал! Скорей бы уж!