Ниже приведена глава из романа "Аккорд"
...В литературе - инок, в миру - рогоносец, я продолжаю мое невеселое повествование. При том градусе, до которого опустились наши с Линой отношения, его иначе как хроникой агонии не назовешь.
Через три дня мы встретились на нашем дежурном месте, и она, обратив ко мне лицо не мающего сраму ангела, без всяких предисловий заявила:
- Ты не представляешь, на что я готова, чтобы переспать с тобой! Я просто уверена, что мы после этого помиримся!
В своей доверчивой мечтательности она была похожа на раскинувшего руки боксера - лупи, не хочу! И я, не раздумывая, заехал ей справа:
- А не ты ли говорила, что твоей норке нужен аккуратный хоботок, а с моим Гулливером она не поет и не дышит?
- Ну говорила, и что? – легко увернулась она.
- Как что? Ты же столько с ним натерпелась! Или решила снова вернуться к позорному существованию? – заехал я слева.
- Да, решила! – играючи отмахнулась она.
- А ничего, что я буду обращаться с тобой, как с проституткой? – провел я прямой в корпус.
- Да я только об этом и мечтаю! – отбила она его.
- И ты готова терпеть оскорбительное для твоей женственности чавканье? – заехал я ей под дых.
- Обожаю его! Оно меня так заводит! – перешла она в атаку.
Я растерялся и замолотил вслепую:
- Ишь, какая покладистая! Видно, крепко приспичило! Ты только одного не учла: я тебя не хочу! Когда-то хотел, а теперь не хочу! Ну, ни капельки! Так что поезжай к своему кобельку и выдои его досуха! Пусть он искупает тебя в счастье! Тем более, что он делает это лучше меня!
- Не лучше, а дольше, а долго можно и с игрушкой, - напоролся я на прямой встречный. Дождавшись, когда я снова приму стойку, она заключила: - Не беспокойся
- я сделаю так, что ты меня захочешь. Ну что, идем?
"Не идем!" - собрался я нанести решающий удар, как вдруг невидимый бес саданул меня в ребро: ты должен с ней лечь и доказать - не ей, себе! – что она для тебя пустое место! Ты должен насладиться своим злорадством и ее отчаянием!
- Хорошо, идем, - принял я вызов.
Шли молча. Вернее, я молчал, а она рассказывала последние новости о сыне, который гуляет с ней в мое отсутствие. Пришли, и я помог ей снять плащ. Она огладила шерстяное, мелкой вязки платье, мягко и бесстыдно ее обтянувшее, и вышла на середину прихожей. Я поспешил отвести глаза: беременная красавица - это красавица в квадрате. "Что же ты натворила, мать твою!.." - в который раз взвыла моя душа.
- Где спальня ты знаешь, - бросил я. – Ничего, что без зеркала?
Она промолчала (что ни говори, а она умела промолчать, когда надо) и, поглядывая по сторонам, направилась в спальню, а я скрылся в ванной. Придя к ней через пятнадцать минут, я нашел ее под одеялом, разделся догола и лег рядом. Она тут же взяла мою руку и возложила себе на живот:
- Не хочешь поздороваться с маленьким?
Ее умеренно выпуклый живот уже налился твердостью щита. Возложив ладонь на гладкое лежбище, где нашло приют мое семя (мое ли?), я заметил:
- Не такой уж и маленький.
- Тринадцать недель! У него уже и головка, и ручки, и ножки есть! - с готовностью откликнулась она и вдруг подхватила мою руку и накрыла ею свой лобок:
- Смотри, как я тебя хочу...
Я отдернул руку, но поздно: сырое послание было вручено, и отлетевшая в негодовании ладонь не знала, что с ним делать. Поборов преступное желание донести его до языка, я поспешил вытереть ладонь о простыню, машинально отметив, что вспученные траектории, которые чертили под одеялом наши руки, напоминали возню невидимых змей. Полежали еще с минуту, и она сказала:
- Ну-ка, где там мой любимый грибочек?
Рука ее тем же змеиным образом скользнула к моему цилиндру, и он оказался в пасти ее пясти. Не обнаружив в нем давления, она с обидой спросила:
- В чем дело?
- Как в чем? – со злобным торжеством глянул я на нее. - Я же предупреждал, что не хочу тебя!
- Ты притворяешься, ты всегда меня хотел!
- А теперь не хочу! И знаешь почему? Представь, что чужой человек облизал твою ложку. Ты станешь после этого ею пользоваться? Лично я - нет. Я чистоплотен и не хочу, чтобы руки, которые касались чужих мужиков, касались и меня. Мне противно ласкать и нежить залапанное чужими руками тело. Мне отвратительно быть там, где потные мужики оставляли свою сперму! - формулирую я мою fastidium vulgaris (брезгливость обыкновенную).
Несколько секунд она смотрит на меня с издевательским прищуром, а затем насмешливо цедит:
- Ладно, хорошо. Хочешь, чтобы я поехала к нему? Пожалуйста! Прямо от тебя и поеду! То-то он обрадуется! Боюсь только, как бы он на радостях не перестарался, и дело не дошло до выкидыша! Так что потом не обижайся!
Ах, зараза, ах, шельма - это же самый настоящий шантаж! Наглый, беззастенчивый, а главное, безотказный в том смысле, что я пока не готов от нее отказаться! Держу при себе и не знаю, что с ней делать!
- Мне надо выпить... - откидываю я одеяло и, подхватив трусы, устремляюсь на кухню.
- Хорошо, а я пока посмотрю телевизор, - слышу я вдогонку.
Минут через пятнадцать она, неслышно ступая, заявляется на кухню в чулках и в моей полураспахнутой рубашке и спрашивает:
- Долго еще будешь отлынивать?
При виде ее нимфической стати моя насыщенная алкоголем кровь вскипает, я хватаю ее в охапку и тащу в кровать. А что я могу против блудной девы ангельских кровей? Что мне делать, если ее безупречное тело слепит меня роковым заоблачным светом, если от ее мятного дыхания я теряю рассудок, а от миндального вкуса кожи захлебываюсь слюнотечением? Как быть, если от прикосновения к ее белоснежным крыльям дичает кровь и дыбится загривок?! Дева в моих руках обращается в узкобедрую, жеребую, росисто-лунную кобылицу, а сам я - в широкогрудого, аспидноокого, пропахшего ячменным солодом мерина (в брутальном смысле этого слова). Рвать ее зубами и рыдать - вот морок, от которого сводит челюсти!
Я набрасываюсь на нее и, мешая беспомощную грубость с внезапной мучительной нежностью, рвусь через грудь и живот к заповедным местам.
- Туда нельзя! - шипит она, вцепившись в мои волосы, но я преодолеваю отчаянное сопротивление тонких рук и припадаю к мягким яслям.
- Нельзя, нельзя! - хнычет она, но меня уже не оторвать. Вкус теплого вымени, парного молока, сушеного клевера и стельной утробы оглушает меня. Я жадно вылизываю горячую, окаймленную бахромчатыми лепестками розетку, едва удерживаясь от желания прокусить их. И вот уже слабеют ее пальцы, распевно льются несдержанные стоны, она изгибается и корчится, словно раненая гусеница. Насытившись, я полой рубашки вытираю рот, погружаюсь в скользкое, набухшее чрево, и оно с истомленным стоном расступается передо мной.
- Не так сильно... - развалив сахарные коленки, бормочет Лина, а я лихорадочно соображаю: "А что дальше, что дальше, что дальше..."
А дальше мое хриплое дыхание сливается с ее ликующим сопрано, и мы, подталкивая друг друга, взбираемся на самый пик исступления, после чего я отделяюсь и лежу, презирая себя и ненавидя ее.
- Ну как, не запачкался? - насмешливо интересуется она, не спеша прикрывать лакомые полушария груди, барельеф живота и взлохмаченный бугорок.
Вместо ответа я встаю и, вытирая на ходу рот, бегу в ванную: я только что побывал там, куда чужие запускали свои корневища и где их ризодерма слипалась с ее слизистой. Скорее смыть их любовную проказу! Смыв, иду на кухню, где меня ждет шотландская протрава. Через некоторое время является она и, пригладив на ляжках платье, садится напротив.
- Я там твою рубашку испачкала, возьму постирать...
Я молчу. Она протягивает руку и кладет на мою, которую я тут же отдергиваю. Она в ответ со сдержанным недовольством заявляет:
- Не понимаю, что ты так разволновался! Ты же у своих проституток не спрашивал, с кем они были до тебя! Вот и считай меня одной из них...
Я допиваю виски и наливаю новую порцию.
- Успокойся, я не собираюсь навязываться. – покладисто говорит она. - Видишь - получила свое и ухожу. Об одном прошу: позволь иногда приходить, пока у тебя никого нет...
Я покручиваю стакан и молчу.
- Тогда я в следующий раз прихвачу сорочку... - встает она.
Экспансия. Шантаж и экспансия. Излюбленная тактика хитрого по отношению к уязвимому.
В прихожей я вернул на нее плащ, и она, покраснев, сказала:
- Спасибо, что не побрезговал. Нам с малышом было так сладко, что я чуть не разревелась...
Я непроизвольно облизнул губы. Это просто невозможно, до чего мой ребенок (мой ли?) хорош на вкус! Не иначе девочка. И уже заодно с матерью!
- И не переживай – никто меня не ласкал и не нежил, кроме тебя… - сказала она и шагнула к двери. У порога обернулась и сообщила: - И ты как был моим единственным размером, так и останешься...
- Ты говорила про деньги… - отвел я глаза.
- Ладно, ты и так нас содержишь на славу.
- Нет, не ладно. Надо чтобы все было по-настоящему. Сто тысяч хватит?
- Ого! - округлились ее глаза. - Неужели так понравилось?
- Завтра сниму и передам через Костика.
- Ах, ну почему я не стала элитной проституткой! – закатила она в притворном сожалении глаза. - Жила бы сейчас в свое удовольствие и горя не знала!
Ей явно не хотелось уходить, но я открыл дверь, и она, на секунду задержавшись, игриво пропела:
- Обращайся, ежели что!
Человечеству срочно требуется аппарат для стирания избранных фрагментов памяти. Как только его изобретут, я буду первым в бесконечной очереди за счастьем.