Основы своего жизненного кредо Дороти изменила несколько лет назад, после поездки к лучшей подруге, что жила в прекрасном городе N.
Вдохновлённая счастливой встречей, позитивным общением, созерцанием дворцов, театров и различных произведений искусства, коими тот город был богат, она возвращалась поездом домой. Заварив себе в личной чашечке чай с сушёной смородиной, сидела у окна, водрузив на кончик носа очки, вязала шарфик. Периодически, чтобы дать глазам отдых, Дороти смещала очки на макушку и с умилением смотрела на пробегающие мимо очаровательные своей населенностью, ухоженностью и чистотой деревушки. Осенние вечера были прохладны и в некоторых домиках, словно сошедших со сказочных полотен Кинкейда, дымились трубы. В окнах цвели пеларгонии, фиалки и бальзамины и сидели сытые коты. На грядках возлежали отличные оранжевые тыквы, из которых Дороти могла бы приготовить уйму вкусных блюд. Например, запечь с курицей, приправив горошинами душистого перца, мёдом и тмином. А ещё пирог, крем-суп, оладьи и мармелад.
Но никого из пассажиров купе не интересовали кулинарные таланты и способности пожилой женщины.
Двое молодых мужчин и девушка общались между собой на гораздо более возвышенные темы и сейчас они горячо обсуждали экранизированный роман известного современного автора, который подвергся весьма неоднозначным оценкам критиков. Дороти читала обсуждаемое произведение и имела о нём своё мнение. Кое с чем была не согласна, кое-что пришлось по душе, а в конце даже плакала. Не подумав о последствиях, но руководствуясь своей эрудированностью и начитанностью, она позволила себе вступить в дискуссию. О чём тут же пожалела.
Молодые люди замолчали и уставились на неё с таким недоумением, будто Дороти только что материализовалась из воздуха. Девушка оценивающе оглядела её с ног до головы: очки в немодной оправе, пучок из седых волос на затылке, закрытое габардиновое платье, тщательно начищенные ботики "прощай, молодость", вязание в руках, и презрительно ухмыльнулась. Словно перед ней была не безукоризненно опрятная, интеллигентная старушка, а бродячая грязная кошка, пробравшаяся в её стерильную кухню.
- Извините, - пролепетала Дороти и замерла, чувствуя себя униженной, уткнулась в вязание. Что я не так сделала, подумала она. Чем оскорбила или обидела их?
Чуть позже Дороти попыталась ещё раз наладить отношения, предложив молодым людям к чаю свои булочки.
- Это сконы. Они с клубничным джемом, - сказала Дороти, выложив на середину стола бумажный пакет с ароматной выпечкой. - Впервые я попробовала их несколько лет назад в Лондоне, а теперь вот пеку сама. Угощайтесь...
- Что за бред! - грубо оборвала её девушка и брезгливо сдвинула в сторону пакет. Хотела она того или нет, но пакет упал на пол, а булочки разбежались в разные стороны.
Несчастная Дороти, глотая слезы, снесла сконы в мусорный ящик, сложила все свои вещи в сумку, закуталась в шаль и словно окаменела. Сиротливо затаилась в уголке воробушком. Своим стремлением смягчить ситуацию, она лишь усугубила её.
Молодые люди вскоре покинули купе, а женщина даже не пошевелилась. Так и сидела весь оставшийся путь, спрятавшись в цветастый кокон из тонкой шерсти, оберегая раненое достоинство от внешних раздражителей. От звуков, от света, от чужих мнений, отношения и боли.
В тот день исходящий от неё свет поблёк.
Бедная моя Дороти, как я тебя понимала. На всём белом свете не было человека добрее и отзывчивее. Это было слишком несправедливо по отношению к тебе.
- Похоже, у молодых людей проблемы, но решать их мы не обязаны. И это не должно мешать тебе жить дальше, - сказала я, выслушав её рассказ.
Все мы в этом мире существа временные. Та девушка исчезла из жизни Дороти раз и навсегда, оставив в её душе боль и страх быть снова униженной.
Женщина несколько дней размышляла о случившемся и пришла к выводу, что единственное, в чём она виновата, это то, что она стара. Ей 86 лет. Да, она самостоятельная, мыслящая, неодряхлевшая дама, но всё же, как ни крути, обремененная довольно солидным возрастом.
Общение со старыми людьми - вот что раздражает окружающих и всё усложняет, решила Дороти. Понять это было тяжело. Все мы хотим жить долго, но при этом не стареть.
Конечно, она огорчилась придя к такому умозаключению, но оказалась достаточно благоразумна для того, чтобы перенести это мудро. И даже пошутила:
- В том поезде я познакомилась с собой.
Ничто не состарит меня ещё больше, как неотвязная мысль о том, что я старею, сказала она себе. Надо сделать выводы из случившегося, прекратить об этом думать, таранить стены непонимания доказательствами своей невиновности, изменить приоритеты и жить дальше. Заботясь о своём физическом и эмоциональном благополучии. Получать от жизни возможные удовольствия, но оберегая свой душевный покой словно сокровище, сведя к минимуму общение с людьми.
Никто не нуждается во мне и в моих добрых делах, решила Дороти. Никто и никогда не будет любить меня так, как я того хочу. И вообще, чёрт возьми, я давно никому не интересна. Так что вытрем сопли и станем жить дальше исключительно для себя.
Вот что стало её главным кредо. Её личным убеждением.
Как бы то ни было, я считаю, её решение всё же не самый худший вариант в сложившейся ситуации. Были случаи, когда неосторожное слово или взгляд приводили к более фатальным последствиям. Мне лично они известны.
К счастью Дороти понимала: если стать затворницей, засесть в кресло-качалку и сдувать с себя пылинки, то долго не протянешь. Может она и стара, но ей всё ещё интересен мир. Она любила движение, прогулки до чувства усталости, узнавание нового, общение с природой, и не собиралась лишать себя этих маленьких удовольствий.
Нужно было лишь научиться стать незаметной. Чтобы, не дай Бог, никто ничего не спросил, не сказал, не узнал, не втянул в неприятности, не обидел, не ранил злым словом. Она больше не доверяла людям. И была близка к тому, чтобы возненавидеть.
ПРОШЛО ДВА ГОДА.
Каждый день Дороти начинала с чистого листа. Не ленилась приготовить сытный завтрак и сварить в начищенной до золотистости медной турке свежемолотый кофе.
Перед выходом из скорлупки-квартиры, как никогда тщательно, оглядывала себя в зеркале. Доводила внешний вид до приятности, чтобы не вызвать отвращения у окружающих и у самой себя. Волосы тщательно уложены, жакет достаточно строг, юбка - нужной длины, обувь в порядке, чулки заштопаны, но в невидимых чужому глазу местах, выдающая возраст шея надёжно спрятана в шёлковый шарфик.
Расшатанный старый лифт, скрипя несмазанными тросами вёз Дороти, её опрятность, сумочку и устоявшиеся за два года убеждения вниз. Потом полчаса ходьбы до парка, пленяющего жителей городка восхитительными розариями, зарослями пряного шалфея, дивной извилистой речкой, усеянной толстыми ленивыми утками, парами влюблённых лебедей и прелестными декоративными мостиками.
Вода в реке была восхитительно изумрудного цвета и прозрачной настолько, что видны были мелкие камуши на дне.
Человек, по мнению Дороти, не заслуживал такой реки, как впрочем и всего остального. Ни этого прекрасного парка, ни этих роз, ни птиц. В людях она стала видеть больше безобразия, чем красоты, но, к счастью, сохраняла способность видеть прекрасное в остальном.
- Ты слишком плохо думаешь о людях, - старалась смягчить ее мнение я.
- Жизнь научила меня этому, - отвечала Дороти.
Ровно в полдень, напитав свой внутренний мир красотами природы, Дороти брала себя за руку и вела в менее привлекательные места. Ни с кем не заговаривая по пути, ни на кого не глядя. Покупала свежую газету на почте, в аптеке - репейный шампунь для укрепления волос и морскую соль для ванны, в галантерее - новый шарфик, швейные принадлежности, зонтик или зеркальце, в булочной - цельнозерновой батон и хрупкие песочные кольца с корицей и мёдом. Все остальные продукты она покупала исключительно на рынке.
В отличие от людей, к продуктам Дороти проявляла много больше внимания, любви и радости и потому с удовольствием и неспешно выбирала томаты помясистей, яблоки подушистей, кабачки помоложе и с зелёным хвостиком.
Домой возвращалась с тем чувством усталости, которое было в радость. Теперь следующий за ней отдых был по-настоящему сладок. Может быть, поэтому она и не позволяла себе неподвижность.
По ночам Дороти видела сны, в которых бежала по бескрайнему полю. Пахло сеном, солнцем и теплой землёй, пели птицы, дул тёплый ветерок. На ней было длинное белое платье и бусы из мелких ракушек. Где-то впереди, за полем, должен быть её дом и мама. Ещё чуть-чуть, и она могла бы добежать до них, но наступало утро, Приходилось просыпаться и начинать день с чистого листа.
Дороти свела на нет новые знакомства, а прежних и без её стараний почти не осталось. Все, с кем она общалась раньше, постепенно затерялись или, ввиду преклонного возраста, скончались. Самой Дороти исполнилось 88.
Наша с ней дружба тоже могла бы растаять, как тает снеговик на весеннем солнышке, но я не позволяла этому случиться.
Не успевала она привыкнуть к своему одиночеству и желанной изоляции, как появлялась я. Дороти удивлялась, что о ней ещё кто-то вспоминает и, хоть и сдержанно, но всё же радовалась моим визитам и звонкам. Она скучала по общению, но старалась этого не показывать.
Я приходила с подарками: книга по кулинарии, моток пряжи, букетик её любимых лилий. Дороти включала чайник и кормила меня всяким прекрасным. Постепенно втягивалась в общение, делилась впечатлениями и воспоминаниями, потихоньку оттаивала и расцветала улыбкой. А провожая, признавалась:
- Ты лучшее из того, что подарила мне жизнь.
В один из таких визитов Дороти рассказала о появившейся в парке чёрной кошке. Кто-то принёс для неё коробку, кто-то поставил миску с водой, кто-то оставлял на газете еду. Порой, возле картонных хором можно было увидеть остатки её удачной охоты на мелких пернатых и грызунов.
Кошка была немолода, одноглаза и неухожена. У части людей она вызывала жалость, у части отвращение, и ни у кого желание приютить.
Её личным ареалом были тенистые задворки парка, и всё же внимание к себе она привлекала. Дети норовили ткнуть в неё палкой и кидали камешки, а их мамаши делали вид, что не замечают этого. Кошка шипела, злобно урчала, пряталась в заросли акации, но потом снова возвращалась в коробку. То же самое происходило, когда ее пытались погладить. Она тут же пускала в ход зубы и когти, и сверкала зелёным глазом, словно дикая пантера, не позволяя до себя дотронуться.
Дороти всё больше убеждалась в жестокости и равнодушии людей, всё больше проникалась сочувствием к несчастному животному и приносила для неё в сумочке кусочки варёной курицы.
- Я понимаю бедняжку, как никто другой, - сокрушалась женщина, - испытала нечто подобное.
Единственное, что сдерживало старушку от удочерения кошки, это её злобный нрав. Она не знала, как подступиться к животному и остаться целой и невредимой.
Однажды ночью Дороти разбудили оглушительные раскаты грома. Всполохи молнии озаряли спальню ярче солнца. Тяжёлые тучи сожрали хрупкое небо. Серый мир расплывался за залитым дождем окном. А у маленькой Дороти ныло сердце. Большое. Больше, чем думали окружающие. Больше, чем можно было предположить. И в нём много всего было сложено. Несмотря ни на что. Любовь, доброта, сочувствие, отзывчивость, участливость; способность сопереживать, горевать и болеть. Давно известно: если у человека доброе сердце, какую бы бурю ни принесла жизнь, оно никогда не станет злым. Оно - лучший вдохновитель и истинный рычаг наших лучших поступков. Дороти, глядя на разверзшиеся небеса, поняла: как бы она не хотела, и что бы не говорила, её сердце не стало злым. Оно, как и прежде, милосердно и великодушно до чрезвычайности. Особенно, когда речь идёт о бездомной кошке.
- Где-то у меня был дождевик!? - решительно и громко сказала женщина и распахнула створки украшенного рельефной резьбой гардероба.
Когда что-то делаешь, чувствуешь себя лучше, чем когда не делаешь ничего...
... Дождь закончился только к утру. Лучи низкого солнца заливали кухню Дороти янтарно-золотистым светом. Сама она, улыбаясь и что-то тихонько мурлыкая, готовила на двух сковородках омлет и сырники. В прихожей дрожали насквозь промокшие коричневые ботики. С прозрачного дождевика скатывались мутные капли влаги и падали в размокшую, готовую испустить дух, картонную коробку.
Хозяйка умирающей коробки, тощая одноглазая кошка, лежала под диваном и следила за передвижениями старушки, которая похитила её прошлой ночью из парка. Эти старушки коварны и непредсказуемы, как сама жизнь. От них можно ожидать чего угодно. Та, что сейчас суетится у плиты и разговаривает с творогом, яйцами и заварочным чайником, смешная. Всё время называет её Гердой. Обычно, все зовут Уродиной.
От пожилой женщины пахло неизрасходованным теплом, добротой и обречённостью на одиночество. А если человек так пахнет, он навряд ли станет тыкать палкой куда ни попадя и целиться камнем в твой единственный глаз.
Так поразмыслив, кошка успокоилась. Сраженная домашним теплом и мирной поддиванной атмосферой, позволила себе расслабиться и задремать...
Через неделю, явившись к Дороти с очередным визитом и узрев на полу кухни мисочки с кормом, я несказанно удивилась:
- Как ты это сделала?
- Сработал эффект неожиданности. И я не лишена проворности. Всего лишь две царапины.
СПУСТЯ ЕЩЁ ДВА ГОДА
Жизнь не складывается в точности по нашим замыслам и планам, но, вероятно, в конечном итоге она всё же складывается так, как нужно.
В данной истории ожидаемый хэппи-энд не случился. Или случился частично.
Кошка отъелась, распушилась, воцарилась, но не стала ручной. Может лечь рядом, изредка - на колени, но дотронуться до себя не позволяет. Она понимает, что теперь в безопасности и по-своему счастлива.
Дебора по-прежнему не считает свой возраст объектом для гордости, принимает в жизнь лишь то, что приходит тихим и мирным подарком. Не нуждаясь в чужих оценках, восхищениях и внимании. Самостоятельно преодолевая личные невзгоды.
Обе они не вышли из горького травмирующего опыта. Обе лишь научились безукоризненно чувствовать друг друга, понимать и подстраиваться, этим исключая повод считать себя никчёмными, некрасивыми, плохими, ненужными.
По вечерам Дороти читает вслух истории из жизни экстравагантного Пуаро, порой нескромномного и заносчивого, но в основном - обаятельного и симпатичного бельгийца. Герда лежит неподвижно, внимательно слушает. В опасных для жизни Эркюля местах дёргает щекой и вонзает когти в бархатную подушку.
Потом вдвоём заглядывают на кухню, чтобы выпить в меру горячего молока с печеньем. Это их любимый из нескольких других ритуал.
Утром первый проснувшийся ходит на цыпочках, бережно охраняя сон другого.
Герда делает вид, что равнодушна к моим нечастым визитам, но по резким движениям хвоста понятно, что гости её бесят. Потому веду себя скромно, не фамильярничаю, на диван с ногами не забираюсь, ем, что дают.
Уверена, всё лучшее что можно было обнажить в кошке, Дороти обнажила своей любовью, терпением и принятием её особенностей. Требовать чего-то большего в данном случае было бы ошибкой. Принимаю и уважаю то, что есть.
В тёплые, безветренные дни Дороти выходит проводить меня до автобусной остановки. Этим выражает благодарность за то, что не забываю.
На дворе осень. Деревья по обочинам улиц румянятся, краснеют и роняют листья на тротуары.
Уезжая, смотрю в окно на крошечную, хрупкую, в фетровой шляпке и бежевом плаще старушку, собирающую букет из опавших листьев клёна, и молюсь о том, чтобы сударыня жизнь подарила ей себя, необременённую потрясениями, ещё на несколько лет.
И, как никогда, хочу верить, в то, что смерти не существует.