ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ (1662-1664)
Глава 31.363. НАЧАЛО ПУТИ В НЕИЗВЕДАННОЕ…
(26 ноября 1664 г.)
Наш маршрут пролегал через Дувр, Кале, Бетюн, Гент, Брюссель, Кобленц, Франкфурт-на-Майне, Готу, Берлин, Штеттин, Данциг, Мемель, Митаву, Ригу, Дерпт, Нарву и закончился в Москве.
Путь из Англии на континент лежал через английский Дувр во французский Кале. И тут паспортный контроль ожидал даже самых статусных путешественников. Для пересечения границы Франции нужен был специальный «пасс» (pass) — паспорт с рекомендацией о разрешении пересечь границу, а также уплата соответствующих сборов.
Мало обременённая решением проблем в пути, я могла обстоятельно описывать путь: качество дорог, почтовых станций (там мы меняли лошадей и отдыхали), природных и рукотворных красот.
В поездке я и моя камеристка, постоянно сталкивались с трудностями, гендерными предрассудками и необходимостью доказывать свой высокий статус.
Мне пришлось много тратить в дороге, участвовать в переговорах с работниками почтовых и пограничных служб, испытывать страх при столкновении с опасностями. Путешествие оказалось далёким от романтики. «А потому прекрасные страны на пути запоминались не только красотами, но и пережитыми трудностями и унижениями: во Франции боялись почтовых работников, готовых в любую минуту обокрасть путешествующих, в Пруссии тревожились из-за пьянства почтмейстеров и постилионов, в прибалтийских землях Польши опасным было катастрофическое состояние дороги..."
Опасностей оказалось немало. Качество дорог по всей Европе было неудовлетворительным, и все пассажиры экипажей страдали от тряски. В Пруссии коляску трясло так, что моя камеристка боялась, что экипаж перевернётся. В подобных ситуациях транспорт часто выходил из строя.
Осенью 1664 года между Готой и Арнштадтом я записала: «Переднее колесо нашей кареты сломалось, и, чтобы продолжить путь, его наспех закрепили, но так, что надо было ехать очень осторожно; дороги же были настолько неровными ото льда и снега, что казалось удивительным, что мы больше ничего не сломали».
Морской путь из Англии в Россию в XVII веке считался относительно быстрым, но опасным осенью и зимой, когда Балтийское море штормило. И если путь вдоль моря оказался для меня отчасти занимательным (я впервые увидела полярное сияние, набрала янтаря, наблюдала за севшими на мель кораблями). Проблем было конечно много и пробуксовка колес в песке — ещё не самая большая из них.
Так, порывом ветра с Балтики выбило стекла кареты, и большой осколок попал моей камеристке в глаз. Она лишь «чудом избежала травмы». Дальше — больше. Карета вдруг «перевернулась, и мы очутились лежащими вперемешку с вином и провизией; нам удалось вылезти, я потеряла свою обувь». Нам с моей камеристкой пришлось несколько часов пешком пробираться через снег за помощью на ближайшую почтовую станцию. Там, по счастью, работники оказались отзывчивыми и помогли путницам.
Дальнейшее описание пути по территории Литвы и Курляндии не менее драматично. Задремав, я вдруг почувствовала, что карета начала крениться набок и вот-вот перевернётся: «Мы были уверены — это конец». Но я проявила присущую мне решительность: «... немедленно открыла противоположную дверь и, мы успели выскочить и наблюдали, как наша карета склонилась над пропастью <...>». Потом мы пересели в сани — и остаток пути жестоко страдали от двадцатиградусного мороза.
Из гужевых транспортных средств обычно мы пользовались каретой (carriage), коляской (coach), фаэтоном (phaeton), почтовой каретой (chaise), берлиной (berline), санями и телегой. Все эти средства передвижения можно было арендовать на почтовых станциях, а стоимость проката зависела от их удобства. Почтмейстеры следили, чтобы в экипаже было строго установленное число пассажиров, и в случае нарушения требовали нанимать дополнительный транспорт или лошадей (это означало дополнительные траты). Комфортабельность транспорта была очень важна, в том числе, потому, что нередко нам приходилось ночевать в экипажах — состояние постоялых дворов (теснота, грязь, сложности с удобствами, тонкие перегородки в комнатах, сломанные замки) удручало.
В начале путешествие происходило в рессорной коляске — весьма удобной, поскольку она «была подвешена на пружины». Слуги ехали в каретах. Часть пути по Голландии мы провели в берлине, не имеющей рессор, и «очень утомились от 13 часов тряски». В России же чаще нанимали кибитки. В дальнейшем мы ехали уже в почтовой карете. По свидетельству других путешественников, ночевать в таком транспорте было относительно удобно.
Работа почтовых служб часто вызывала недовольство у проезжающих. За перемену лошадей нередко запрашивались чрезмерные суммы. Часто «транспортировщики» действовали крайне неспешно и неуважительно.
Французские почтмейстеры и постилионы (форейторы) запомнились нам вечно пьяными, жадными и алчными. Во Франции нам нередко приходилось отстаивать свой привилегированный социальный статус, а попутно — и переплачивать почтмейстерам. Моя камеристка сетовала, что французские работники дорожной сети делают всё, чтобы содрать с наивных англичанок лишние деньги. Лихоимство французских почтовых служащих отмечали и другие английские путешественники.
Голландские работники удручали нерасторопностью. В австрийских же владениях всё было иначе: постилионы в императорских мундирах имели преимущество на дорогах, им уступали путь.
В Пруссии раздражало пьянство форейторов. Это отмечал позднее и Николай Карамзин: прусские работники дорожной сети, несмотря на высочайший запрет на самовольные остановки в дороге, продолжали останавливаться у каждой корчмы, чтобы «выпить пива».
В российской ямской системе (ям — почтовая станция) за смену лошадей отвечали ямщики, а в качестве постилионов действовали извозчики. Почтовые станции располагались каждые пятнадцать-двадцать вёрст. Нас удивляло, что плата за проезд и число лошадей определялись подорожной грамотой и зависело от социального статуса проезжающего.
Ямщики, в отличие от зарубежных коллег, не пытались обсчитать клиентов. Напротив, проезжающие, недоплачивали работникам, в то время как те готовы были помочь путешественникам всем, чем могли. Мы с моей камеристкой живо сочувствовали ямщикам.
Если говорить о скорости и цене передвижения, то путь из Солсбери в Москву составлял 2281 милю, мы прошли его почти за семьдесят дней. Такие перегоны обходились дорого, особенно во Франции. В России же ехали не очень быстро (до пятнадцати миль в день), зато дешево. За один прогон ямщик брал от пятнадцати до двадцати копеек себе, и по одной копейке за каждую лошадь. За проезд одной станции, в переводе на английские деньги, путешественник платил от половины до полутора пенни — в разы меньше, чем на французских дорогах.
(26 ноября 1664 г.)
В назначенное время мы выехали из Нивенхойзе (Нейгаузена) в Печоры, это в Московии. Пристав встретил нас на расстоянии в половину ружейного выстрела от Теплого камня, а не у замка, как было договорено.
Об этом он предупредил заранее. В Нивенхойзе был произведен пушечный выстрел, комендант (замка) и его дочь проводили нас, на четверть мили [Мили, о которых сообщается в дневнике,— это, вероятно, немецкие или географические мили, равные 7407,4 м] не доходя до камня.
При встрече Микита [Пристав Микита Степанович Паганевич, сопровождавший посольство до Москвы] ничего не сказал английскому послу, кроме «добро пожаловать» [Посол ожидал более церемонного приветствия, но ему было сказано, что это уже осуществлено приставом во время визита последнего в Нейгаузен], не сходя с лошади, поблагодарил его за вчерашний прием (в замке) и добавил, что ему долго пришлось ждать его (посла) на морозе.
Рота человек в сто [В отчете посла речь идет о двух ротах стрельцов общей численностью 150 человек] стояла в готовности у границы в момент нашего прибытия. Солдаты браво размахивали двумя знаменами, на которых были знаки в виде креста [Изображение креста с подножием — характерный признак ротных стрелецких знамен XVII века] и чаши. Они маршировали по трое в ряд, вооруженные легкими ружьями, секирами или алебардами [Вероятно, бердышами – Л.С.]. С ними было еще 20-30 всадников.
Посол стоял по правую руку от руского на почетном месте. Как только комендант (замка) нас оставил, Микита снял парадную одежду и надел обычную.
Мы все сошли с коней и сели в сани каждый в свои — которых было, не менее ста.
Печоры находятся на расстоянии двух с половиной миль от Нивенхойзе. В Печорах мы остановились в доме ратуши и таможни; таможня послужила нам местом ночлега.
Дома сложены из хорошо пригнанных бревен и возвышаются над землей. Здесь мы с удивлением наблюдали, как они (руские) молятся, и рассматривали их закопченные иконы с изображением святых. Это небольшие картины с изображением того или иного святого, перед ними всегда горит огонек. Они обычно висят в углу. Перед ними крестятся и кланяются всякий раз, когда входят в комнату, прежде чем взглянуть на кого-либо или сказать что-нибудь.
Уже при первом знакомстве мы заметили вежливость руских. Нам всем принесли еды и питья, причем каждый получил свою порцию. Наше жилье охраняли полроты солдат, да таким образом, что мы сами едва могли выйти на улицу.
Печоры — это местечко или большая деревня, принадлежащая большей частью монастырю, который представляет собой внушительное строение с высокими каменными стенами и башнями. Внутренние постройки деревянные, у каждого монаха своя келья. Камни побелены, как у всех зданий религиозного назначения в этой стране.
Но так как было очень холодно и не разрешалось подходить близко к монастырю, я не могла разглядеть его так, как хотелось бы. Монахов здесь человек 200-300. В подземелье находится икона с изображением Богоматери, которую они весьма почитают и к которой приходят паломники за сотни миль. Раз в год ее извлекают на свет божий и вместе с другими иконами везут к Пскову, чтобы придать неприступность его стенам. Затем ее возвращают на прежнее место.
Крепость или монастырь расположен на двух покатых горах, между которыми протекает река [ручей Каменец]. Дивились мы странным движениям руских, когда они крестятся, кланяются и молятся. Видели старика лет за сто, он молился иконам за нас, чтобы получить от нас милостыню.