ВОСЬМОЕ МАРТА
Ксения Захаровна, часто останавливаясь, чтобы уменьшить одышку, и еле переставляя ноги, делала пересадку на Площади Революции. В метро даже в дневное время было очень много народа.
- Ну да, восьмое же марта, вот и много, - вспомнила Ксения Захаровна.
О праздничном настроении прохожих говорили ещё и цветы в руках почти каждой женщины. Не хватало только их улыбок и счастливого выражения глаз. Они шли слепой толпой навстречу Ксении Захаровне и сосредоточенно смотрели в свои телефоны, не спускали глаз с экранов, как будто не торопились домой поделиться радостью с матерью или им уже не хотелось вспоминать о чьих – нибудь поцелуях.
Впрочем, то, что они никогда не замечали тех, кто шёл им навстречу, Ксения Захаровна уже давно знала по своему опыту. Она торопливо обходила идущих прямо на неё, не обижаясь, а лишь радуясь тому, что её не сшибли с ног. В переходе молодые мужчины в форме «Метро», держа охапки тюльпанов в одной руке, протягивали другой женщинам цветы.
Давно Ксения Захаровна не получала к празднику цветов. На работе, по мере её старения, подносимые цветы менялись по сорту и качеству. Всегда более молодым, бойким и красивым, а также дамам из руководства вручались розы. Менее значимым, с точки зрения мужчин, доставались тюльпаны, а те, кто был в арьергарде служебной лестницы, получали свой законный пучок мимозы, уже утративший приятную бархатистость. Цветочный ранжир дополнялся коробками конфет, резко отличающихся в каждом классе женщин не только по размеру и цене, но и по сути кондитерского изделия – от трюфелей до скромного зефира, правда, в первые годы, в шоколаде.
Но все женщины были польщены, и потому праздничный стол накрывался с удовольствием и почтением руками обладательниц мимозы и зефира, тогда как отягощённым тугими букетами роз и конфетными коробками оставалось только ходить из кабинета в кабинет, принимая поздравления, духи и комплименты от мужчин, жаждавших скорее сесть за стол. В такие дни они всегда предупреждали жён о необходимости задержаться на вечеринке («Ты же знаешь. Не могу же я уйти»)
Ксения Захаровна поравнялась со служащими метро, которые выбирали взглядом наиболее приглянувшихся особ.
Их симпатии выражались в произвольно отобранном количестве тюльпанов с поникшими красно-жёлтыми головками. Ксения Захаровна остановилась рядом с дарящими цветы, но не увидела обращённых на себя глаз. Вдруг один из служащих, случайно заметивший её неподвижность, протянул старушке один цветок, процедив: «С праздником» без восклицательного знака. Ксения Захаровна редко в своей жизни высказывала протест. Она ворчала про себя, удивлялась распущенности и невежественности, но всегда, покорно повесив голову, отходила со своими просьбами и обидами, убеждая себя в том, что она чего-то недостойна, и уходила прочь.
И в этот раз она почти шагнула дальше, но её толкнула в плечо молодая девица, протягивающая с полным правом руку в сторону цветов. Девицу одарили пятью тюльпанами, начали, было, флиртовать, но напирающая толпа разлучила её и служителя метро. Ксения Захаровна оставалась зачарованно стоять, сжимая единственный тюльпан и склонившись в сторону тяжёлой сумки. Она сама не знала, что её заставляло стоять на месте, но вдруг, сквозь года покорности и унижений, презрения и небрежения к ней, в глубине души Ксении Захаровны проклюнулся маленький росток бунта. Она смотрела в глаза работника метро и показывала ему единственный тюльпан.
- Что такое, гражданочка? Я же сказал: «С праздником!» - гаркнул он и кинулся в толпу молодых и весёлых женщин, радостно их приветствуя.
Он вернулся, посмотрел на Ксению Захаровну с лёгкой брезгливостью и спросил:
- Вас что-то не устраивает?
- Я хотела только понять, почему другим по три, по пять цветков, а мне только один? Только понять…
- Лимит, лимит, - попытался отшутиться работник в форме.
- Но я… такая же, как…
- Гражданочка, - подскочил другой работник с охапкой цветов. – Сколько вам надо? Три, пять? Только не стойте здесь, ради бога. Слейтесь с толпой. С праздником!
Зажав в свободной руке три поникшие безвольные тюльпана, вырванные человеком к празднику с силой из земных недр, она продолжала движение в загруженном людьми длинном переходе и не чувствовала себя победителем. Наоборот, ей было гадко, потому что это вовсе не выглядело, как достижение справедливости, и казалось, что все люди, шедшие с ней рядом, видели, как она выпрашивала себе ещё два цветка. Уши её горели от стыда, стало трудно дышать, ноги едва переступали, рука отказывалась тащить тяжёлую сумку и глаза отчаянно искали какую-нибудь скамейку.
- Ничего, ничего, - утешала она себя. – Вот сейчас сяду в вагон, там и сяду. Всё-таки праздник. Уступят.
Но в вагоне свободных мест не оказалось. Они все были заняты женщинами, а мужчины, на день смиряясь с необходимостью быть вежливыми, стояли. Впрочем, это не мешало им по-прежнему уткнуться в свои телефоны. На остановках новая порция людей увеличивала давку, и Ксения Захаровна мечтала только о том блаженном моменте, когда она выйдет на своей остановке и хоть минуту посидит на скамье, которая ближе к эскалатору. Какой-то толстяк толкнул её нечаянно и задел цветы. Головка одного из тюльпанов, как будто с облегчением, сломалась и повисла на тоненькой ниточке.
- Ну вот и отправил меня в гроб. Куда я теперь потащусь с двумя остальными? Их же никуда не выкинешь.
И Ксения Захаровна, склонная в этот день к воспоминаниям, постаралась вспомнить, что было вначале – перестали пускать в метро с мороженым или убрали со всех станций урны? Она вышла на своей остановке и, еле передвигая налившиеся тяжестью ноги, поплелась вперёд, к желанной скамье. Оттого, что в руке её всё ещё трепыхался, как раненая дичь, нелепый букет, который некуда было выбросить, её не покидало ощущение, что она шла со спущенными чулками.
А сумка становилась всё тяжелее и тяжелее. Но ведь было время, когда она таскала и не такие тяжести. Каждый год это происходило в первую половину лета по понедельникам. С грузом огурцов Ксения Захаровна, возвращавшаяся после выходных из Луховиц от своей племянницы, ехала прямо с электрички на работу. По странному совпадению именно по понедельникам в лабораторию заглядывало больше народа, чем обычно. И каждая из женщин, вне зависимости от её положения на кафедре, уходила со своим пакетиком, полным ароматных, хрустящих, неповторимо сладких и нежных луховицких огурцов.
- Ну что вы, Ксенечка, ей богу… Не надо, не надо…Ну ладно, ладно, спасибо большое. Племяннице своей, увидите, привет передавайте. Нет, я чай не буду. Я ведь случайно…Мимо шла.
Мимо можно было идти только в ЛОР-отделение, но Ксения Захаровна никогда не задумывалась, что такое происходит с кафедрой по понедельникам в первую половину лета. Она только радовалась, что пойдёт домой налегке и не нужно будет солить огурцы, запасы которых уже давно превышали потребность в них в её холостяцкой квартире. Правда, те же огурцы, но ещё более тяжёлые из-за банок и рассола, непременно возвращались на кафедру зимой, когда так много праздников.
- Ксенечка, - ваши огурцы неповторимы, - со смаком говорили мужчины, большая часть которых ездила на работу в своих машинах. Мужчины, разгорячённые весёлым праздником, конечно, были галантны. Они часто увозили куда-то своих коллег-женщин. Ксения же Захаровна радовалась только тому, что домой ей можно возвращаться налегке.
Ну вот, наконец, и долгожданная скамейка, даже место есть. Ксения Захаровна села на краешек и положила пародию на букет справа от себя. В любой момент она может его просто забыть, только бы кто-нибудь услужливо не окликнул. Отдохнув, она взяла один цветок и поднялась к выходу. До дома оставалось не так много – пару остановок на автобусе и дорожка в гору. Автобусы ходили редко, но это только радовало, был повод отсидеться на остановке. Глаза Ксении Захаровны рассеянно двигались вслед проходящей публике, всё с теми же цветами, и вдруг она увидела себя. Точно такая же, сгорбленная, скорее уступчивая и вечно виноватая, чем скромная старушка с единственным тюльпаном, потерявшим тонус, в руке приближалась к остановке. Старушка понимающе посмотрела на Ксению Захаровну.
- Тоже подобрали? – спросила она, глядя на родственный тюльпан.
Когда Ксения Захаровна поняла суть вопроса, ей стало стыдно. К ощущению спущенных чулок прибавилось впечатление, что она не погнушалась где-то в метро, словно нищенка, взять кем-то забытый на скамье цветок. И уж который раз за день на неё нахлынули удушье и резкая слабость в теле. И чего это вдруг ей сегодня целыё день вспоминается работа? Хватит уже. На работе редко, кто знал её отчество, разве только секретарь зав. кафедрой, которой приходилось иметь дело с анкетами сотрудников. Поначалу, когда она, совсем юная, появилась на кафедре в качестве лаборанта, все звали её ласкательно – Ксенечкой. Через много лет «Ксенечка» оставалась как непременный атрибут низшего по рангу существа, которого, впрочем, не хотелось обижать, как существо преданное и обязательное.
- Ой, Ксенечка, мне бы уйти пораньше. Прикроете, если что?
- Конечно, в Научный отдел?
- Да, да, именно туда.
Ну а потом у людей просто исчезла потребность называть её по отчеству, так как она безропотно отзывалась на «Ксенечку», произносимой с барской снисходительностью. Лишь один единственный раз её отчество прозвучало, как карающий меч. Это случилось много лет назад, после того, как случайно на лестнице своего дома она разговорилась с соседкой Ларисой – талантливым биологом, лишившейся работы.
- Мне бы теперь хоть на какую-нибудь должность, хоть лаборантом, лишь бы работать.
- Ой, - простодушно сказала Ксения Захаровна. – А у нас в лаборатории как раз место освободилось, мнс,а. Хотите, спрошу?
Спрашивать пришлось зав. кафедрой, Члена-корреспндента АМН. То ли ситуация не терпела отлагательства, то ли просьба была, с точки зрения Ксенечки, проникновенной, но зав. кафедрой буркнул:
- Пусть придёт. Поговорим.
В день их встречи под конец рабочего дня встревоженная секретарь зав. кафедрой сказала:
- Ксенечка, шеф требует, чтобы вы немедленно пришли. Что вы там наделали?
- Я? Не знаю. А что, он на меня сердится ?
- По-моему, очень.
Ксенечка, робко постучав, вошла в просторный кабинет начальника, который, не взглянув на неё, посмотрел сначала на часы.
- Вот что, Ксе-ения, Ксе-ения, а какое у вас отчество, между прочим?
Ксения Захаровна почувствовала себя преступником, которому не уйти от правосудия.
- Отчество? – зачем-то повторила она. – Моё?
- Ну не моё же!
- Захаровна, - промямлила Ксенечка.
- Ну Захаровна, так Захаровна, - раздражённо сказал зав. кафедрой. – Вот, что, любезная. Я бы попросил вас больше не ввязываться в кадровую политику института. Почему вы не предупредили меня, что у вашей протеже фамилия Кац? Это отняло у меня сорок минут драгоценного времени. Поняли?
Проходя первый пролёт лестницы дома, по которой поднималась всю свою жизнь, Ксения Захаровна говорила себе: «Только бы добраться, только бы добраться…». Силы покидали её. Навстречу сверху прыгал через ступеньку бородатый Андрюша с пятого этажа.
- Может, мальчик хоть сумку к моей квартире отнесёт? – с надеждой подумала она. – Андрюша – вежливый мальчик.
Андрюша проскочил мимо усталой соседки, но потом, словно вспомнив, крикнул что-то сзади.
- Что, Андрюшенька? – спросила Ксения Захаровна, готовая протянуть ненавистную сумку.
- Я говорю: «С праздником, Ксения Захаровна!» , - и юноша исчез за входной дверью.
Не раздеваясь, Ксения Захаровна прошла в комнату и в изнеможении упала на диван. В глазах было темно, в груди щемило.
- Без «скорой» не обойтись, - решила она, целый день отметая эту необходимость. – Надо позвонить…Надо…Как там? Ноль, а потом? – «Потом» повисло в воздухе.