Штирлиц шел по Блюменштрассе и ловил на себе внимательные и, иногда даже казавшиеся ему подозрительными, взгляды прохожих. Если их взгляды встречались, то люди поспешно отводили глаза в сторону, шептались между собой, иногда прятали улыбку. Некоторые, особенно пожилые дамы, глядя на него, неодобрительно качали головой.
«Провал, это провал», - думал Штирлиц, - «меня принимают за советского разведчика».
Он мучительно размышлял, где и когда он мог проколоться? Возможно, ищейки Мюллера нашли чемодан радистки Кэт, в котором она хранила свой радиопередатчик. Он хорошо помнил, как он помог Кэт поставить чемодан на стол перед началом сеанса связи, и на нем могли остаться отпечатки его пальцев.
Штирлиц давно работал в немецком тылу, высоко ценил профессионализм Мюллера и его людей и никогда не исключал возможность своего провала. Отпечатки на чемодане – это, разумеется, грубая ошибка, и ее следовало как можно скорее исправить.
Штирлиц последнее время чувствовал, что шеф гестапо Мюллер догадывается, что он кадровый советский разведчик и ждет малейшей оплошности с его стороны, чтобы раскрыть. Поэтому советским подпольем было принято решение Мюллера ликвидировать. Но две попытки совершить это, закончились неудачно: пули отскакивали от шефа гестапо и рикошетом поражали стрелка, после чего за Мюллером среди сотрудников гестапо прочно закрепилось прозвище - «Броневой».
Неосмотрительно оставив свои отпечатки пальцев на чемодане, штандартенфюрер в течение последних нескольких недель стал помогать всем, кто попадался ему на улице с большим черным чемоданом, похожим на тот, что был у радистки Кэт. Он предлагал помощь, буквально вырывая чемоданы из их рук. Однажды, вот так, он выхватил чемодан у одной женщины, которая приняла его за уличного грабителя и громко стала звать на помощь. Подошедший военный патруль хотел было задержать Штирлица, но он предъявил свое служебное удостоверения полковника СД и объяснил старшему офицеру, что всего лишь хотел помочь женщине перейти улицу. «Хорошо», - подумал тогда Штирлиц про пытавшийся задержать его полицейский патруль. - «Очень хорошо, что этот случай получил огласку. Теперь у меня есть несколько свидетелей, которые при случае подтвердят, как мои отпечатки могли остаться на чемодане Кэт. Проклятый передатчик!». - Штирлиц давно предлагал Центру отказаться от этого устаревшего и опасного канала связи по радио и перейти на безопасное общение в социальных сетях, например, в инстаграмме или в ватсапе, но в Центре медлили с ответом. Там работали старые и опытные сотрудники, привыкшие к шифровкам и разным радиоиграм, но плохо разбиравшиеся в современных информационных компьютерных технологиях, поэтому использовать социальные сети для связи с ним не торопились.
На случай провала у Штирлица были два до мелочей продуманных плана. Первый заключался в браке с фрау Заурих и смена фамилии. После этого супруги Заурих удочеряли Габи Набель, и втроем на лыжах уходили в Швейцарию через «окно» на границе, которое Штирлиц первоначально подготовил для пастора Шлага.
По второму плану Штирлиц, в случае опасности, выставлял на улице перед входом в свой дом, снятый на имя инженера Бользена, деревянную кадку с финиковой пальмой. После этого сигнала, находившийся на Советской территории отец, Эрвина Кина, мужа радистки Кэт, он же старик Хаттабыч, присылал через линию фронта ковер-самолет, на котором Штирлиц, Кэт и сам Эрвин эвакуировались в советский тыл.
Подозрительные взгляды встречных прохожих – это была уже вторая неприятность за день. Первая заключалась в том, что у него сорвалась встреча с Борманом, о которой они условились заранее. Штирлиц должен был позвонить сегодня в канцелярию партайгеноссе, чтобы договориться о времени и месте встречи. Но помощник ответил, что Бормана сейчас в Берлине нет. Он взял трехдневный отпуск за свой счет и уехал на озеро Селигер на Грушинский фестиваль авторской песни.
Сегодня Штирлиц решил отдать в стирку свой парашют, с которым он двенадцать лет назад был заброшен в немецкий тыл. По инструкции, еще тогда парашют следовало уничтожить, но Штирлицу было жаль его. Это был предмет, который связывал его с Родиной, и он нарушил инструкцию. Все эти годы парашют пылился в кладовке его особняка. Парашют ему понадобился для того, чтобы забросить с самолета пастора Шлага в Швейцарию, в пригород Берна. До этого он планировал отправить его через границу на лыжах под видом туриста. Но выяснилось, что пастор совсем не умел ходить на лыжах, и чтобы его научить, требовалось время, а его у Штирлица не было.
По пути был небольшой бар, разместившийся в подвале неприметного дома. В этот бар Штирлиц приходил каждый день, чтобы выпить наркомовские сто грамм, которые полагались ему как офицеру Красной Армии, в соответствии с приказом наркома обороны Клима Ворошилова.
В баре Штирлиц сел на высокий табурет у стойки.
- Вам, как обычно, господин полковник? – спросил бармен, который был несколько лет назад завербован советской разведкой.
Штирлиц кивнул. На стойке появилась пачка сигарет Каро, и граненый стакан. Бармен наполнил его наполовину водкой. Штирлиц выпил, сказав про себя: «За Сталина!» и закурил сигарету. Выкурив ее и немного посидев еще, он положил на стойку две дойчмарки, потом едва кивнув бармену, вышел на улицу.
Водка полковнику Исаеву полагалась бесплатно, заплатил он за нее только для вида, чтобы избежать ненужных подозрений - в баре еще было несколько посетителей, и среди них могли оказаться агенты Мюллера. Деньги, которые он платил за водку, по системе быстрых платежей пересылались в Советский союз и после конвертации в рубли зачислялись на его сберкнижку.
После водки и выкуренной сигареты терзавшее его чувство тревоги несколько притупилось, и настроение у штандартенфюрера улучшилось. Но редкие встречные прохожие, по-прежнему, бросали на него недоуменно-любопытные взгляды.
В мозгу Штирлица молнией промелькнула мысль: парашют!
«Парашют! Конечно, парашют! Вот отчего так подозрительно смотрят на него встречные прохожие».
Парашют Штирлиц держал под мышкой, прикрыв его полой своего кожаного офицерского пальто. Но полностью скрыть его было невозможно. На него-то и волочившиеся за Штирлицем парашютные стропы, вероятно, и смотрели проходившие люди. От этой мысли его бросило в жар, и на лбу выступили капельки пота. Штирлиц снял с головы буденовку, которую по ошибке надел сегодня, вместо своей офицерской фуражки и вытер ей лоб.
Буденовку и кирзовые сапоги он просил Центр прислать ему, чтобы ходить в них по Берлину на праздник 7 ноября. Буденовку из Москвы ему прислали вместе с приказом о присвоении звания полковника, а вот в сапогах отказали. Они были нужнее на фронте.
Пройдя еще немного, Штирлиц подошел к прачечной и открыл дверь. Колокольчик на двери мелодично прозвенел, и за прилавком появилась девушка. Она одарила штандартенфюрера дежурно-равнодушной улыбкой.
- Фройлен, - обратился к ней Штирлиц, - этот парашют завтра к вечеру должен быть выстиран и выглажен.
- Конечно, - с готовностью подтвердила девушка и протянула руку, чтобы взять парашют, нисколько не удивившись этому, казалось бы необычному предмету стирки.
- Это не все, - продолжил Штирлиц и положил на прилавок парашютный рюкзак, - готовый парашют следует упаковать в этот рюкзак так, чтобы во время прыжка из самолета, он обязательно раскрылся. Агент, который будет с ним прыгать, выполняет очень важную миссию. Вы меня понимаете?
- О, да, господин полковник. Вы можете не беспокоиться. У нашего заведения солидная репутация.
Штирлицу показалась, что она тоже как-то странно смотрит на него, как проходившие мимо него пешеходы, и даже с трудом пытается скрыть улыбку на своем лице, но он отогнал эту, ставшую навязчивой мысль.
«Это мне кажется», - подумал он, и вышел на улицу.- «Я стал слишком подозрительный, это, вероятно, от переутомления». После водки и сигареты ему было хорошо. К тому же он оставил парашют в прачечной, и больше ничего не должно было привлекать к нему внимания прохожих. И он перестал обращать внимание на проходивших мимо него людей.
Но полковник Максим Максимович Исаев ошибался. Внимание прохожих к нему было вызвано не парашютом под мышкой, и не буденовкой на его голове, а его офицерским кожаным пальто, которое он так и не застегнул, и полы которого развевались от порывов встречного ветра, словно крылья, так что были хорошо видны его мундир полковника СД и расстегнутая ширинка.