Над пропастью

НАД ПРОПАСТЬЮ (В авторской редакции.)
Тетраптих

ВМЕСТЕ С ХОЛДЕНОМ КОЛФИЛДОМ (Вожатый пятого отряда)

1
Эта история произошла, когда мне исполнилось семнадцать лет. Я только что сдал экзамены за девятый класс и перешёл в десятый – выпускной.
Мне по почте пришло отпечатанное на машинке необычное письмо. В нём сообщалось, что я, как самый лучший в школе вожатый одного из младших классов, направляюсь на летнюю практику в пионерский лагерь. В конце письма было добавлено: «Предъявить направление начальнику лагеря». Указывался приморский посёлок и лагерь. Прилагалось и само направление с обратным адресом: «Москва, ул. Неглинная, 14. Центральное Управление по делам молодёжи». Красовалась кругленькая печать и чья-то размашистая подпись.
Я обрадовался: вожатым! В пионерский лагерь!.. Родители тоже были удивлены.
Быстро собравшись, я покинул свой дом. Вышел из автобуса в посёлке далеко от нашего курортного города и направился с рюкзаком на поиск лагеря. Их было несколько, пионерских лагерей подряд: «Чайка», «им. Зои Космодемьянской», «им. Аркадия Гайдара» …
2
В «Орлёнке» возле центральных ворот под деревянным грибком дежурили пионеры. Оба были в парадной форме: белая рубашка, шорты, алый галстук и пилотка, пионерский значок и красная повязка на руке с надписью: «дежурный». Один из ребят подошёл к воротам и спросил:
– К кому?
– Добрый день. Мне нужен начальник лагеря, – ответил я.
– Пароль.
– Что? – не понял я.
– Какой пароль? – опять спросил пионер.
– Не знаю.
Пионер полуобернулся к товарищу и громко сказал:
– Васька, давай вожатому звони!
На столбике грибка висел телефон. Вася снял трубку
– Вожатого, срочно! – крикнул он. После паузы заговорил спокойнее: – Павел Андреевич, тут к начальнику лагеря просятся. Ага, ладно…
Вася повесил трубку и сказал:
– Сейчас наш вожатый придёт.
Ребята внутрь меня не впускали, я так и стоял перед воротами, дожидаясь вожатого. Но мне такой порядок понравился: строго – это даже очень хорошо, правильно!
Уже издали я различил, что у вожатого Павла было доброе, приветливое лицо. Он чему-то слегка улыбался.
– К начальнику лагеря? Я провожу, – сказал он и впустил меня через боковую дверцу – калитку, к которой была прикреплена табличка: «Посторонним вход воспрещён!».
Я сразу ощутил разницу между внешним и лагерным миром. Как-то непривычно хорошо вдруг стало. Даже воздух здесь был особенный. От множества цветов на клумбах пестрело в глазах. Чувствовался сладкий, душистый их аромат.
Мы пошли по асфальтированной дороге, потом свернули на оранжево-песчаную аллею – к одноэтажному административному корпусу. Дверь кабинета начальника лагеря была распахнута. Я ещё на расстоянии увидел склонённую над письменным столом седовласую голову пожилого мужчины.
– Иван Иваныч, товарищ к вам, – сказал Павел, пропуская меня вперёд.
– По какому делу? – спросил начальник, подняв на меня круглое лицо в очках. Он чем-то был похож на нашего лысого директора школы. Может, строгой деловитостью? Наверное, все начальники этим друг с другом схожи.
Я протянул ему письмо с направлением:
– Вот…
Несмотря на раскрытую дверь, в кабинете вентилятор вхолостую месил душный воздух.
– А паспорт, молодой человек, у вас уже есть? – спросил Иван Иванович, закончив читать.
– Да, – я положил на стол «мою пурпурную книжицу». *
Я слегка волновался: а вдруг откажет, потому что вожатых и так хватает. К тому же я всё-таки немножко, но опоздал; успели всё укомплектовать. И направление из Москвы ведь не обязывает принять меня, а скорее всего, просто рекомендует. Или я ошибаюсь: наоборот, очень даже обязывает, как раз потому, что именно из самой Москвы, из какого-то там министерства?
– Павел, отведи Алексея к старшей вожатой. И пусть Зоя Ивановна сразу же свяжется со мной, – распорядился начальник. – А паспорт пока останется у меня, – сказал он мне.
Мы с Павлом пошли по аллее дальше.
– Так ты к нам кем? – поинтересовался Павел
– Вожатым, – ответил я.
– Вроде слишком юный для этого.
– Ну направили же.
– Это хорошо. Тут так недостаёт парней вожатых. Почти одни девушки. Разве это дело?
– Да, это не дело, – согласился я, улыбаясь.
– Вот-вот.
Теперь мы пошли по другой аллее – «пионеров-героев», с их портретами по обе стороны дорожки, написанных масляными красками на невысоких железных щитах. Дошли до центра лагеря, где была столовая, отдельные небольшие здания для кружков, библиотеки, ленинской и пионерской комнаты… и большая площадка для дружинной линейки.
– А где все? – спросил я.
– Где же им всем быть? На пляже, конечно, – ответил Павел весело.
Старшая пионервожатая – ну точно Мирей Матье – находилась в пионерской комнате вместе с дежурившей девочкой.
– Я уже в курсе. Только что с Блиновым разговаривала по телефону. Присаживайтесь оба, – пригласила она, улыбаясь нам. – Павел Андреевич, как там летняя эстрада, готова ко встрече с Героем Советского Союза?
Павел уселся рядом со мной и тут же начал листать, бегло просматривая страницы, подшивку газеты «Пионерская правда».
– Уборку сцены и зала навели, а вот с лозунгом пока ещё проблема: не можем подходящего шрифтовика подыскать, – ответил он.
Я осматривал пионерскую комнату. В ней было всё, что и положено быть. Гипсовый бюст Ленина на тумбе, обитой тёмно-красным бархатом. Знамя пионерской дружины лагеря. Флаги всех отрядов. Горны, барабаны, вымпелы, кубки. Стенды с фотографиями и густыми текстами. Шкафы с пионерской литературой…
– Так вы к нам, значит, как вожатый приехали, – заговорила Зоя Ивановна, обращаясь уже ко мне. – Только опыта, конечно, как такового, у вас нет.
– Я в школе вожатый пионерского класса, – ответил я.
– Это сколько же им лет?
– Десять-одиннадцать.
– Что ж, пойдёте в пятый отряд. А там посмотрим. Павел Андреевич, покажете ему, где расположен его отряд. Ну и всё остальное в лагере. Итак, Алексей…
– Сергеевич, – подсказал я.
– Итак, Алексей Сергеевич, добро пожаловать в наш вожатский коллектив, – сказала Зоя Ивановна, вставая из-за стола и протягивая мне руку. – Очень надеюсь, что всё у нас с вами будет ладненько.
Я осторожно пожал хрупкую, изящную кисть её руки.
– А вы, Павел Андреевич, всё-таки поторопитесь с лозунгом. Найдите кого-нибудь. Не может быть, чтобы во всём лагере никто не нашёлся способным. Не подведите.
– Постараюсь, – вздохнул Павел и почесал кудрявую чёрную шевелюру.
– Павел Андреевич, а меня кто-нибудь заменит во время обеда? – спросила девочка.
– Ну конечно, Вика. Я не забуду о тебе.
Когда мы вышли из пионерской комнаты, Павел сказал:
– Ты Зое жутко чем-то понравился. А ведь она строгая.
– На вид – наоборот.
– Ты прав. Я пошутил. Она – что надо! Она – своя!
По пути Павел показал мне спортивный городок с ухоженным зелёным футбольным полем, волейбольной и баскетбольной площадкой, с турниками, брусьями… Я был в восторге.
– Как ты со своими пионерами справляешься? – поинтересовался я.
– Без проблем. Я в армии десантником служил. Если что, пригрожу вот этим, – Павел показал мне кулак. Знаешь, как срабатывает!
Я отреагировал на такое не очень одобрительно. Павел это заметил.
– Да ладно, я же пошутил, – сказал он и по-приятельски положил мне на плечо руку.
Один за другим показались спальные корпуса отрядов.
– Ну вот и пришли, – сказал Павел. На торце длинного одноэтажного здания с открытой под навесом верандой красовалась большая цифра «5». – Это твой отряд. Никого пока нет, так что жди.
3
Спальный корпус был такой же, как и другие, мимо которых мы проходили. Две большие комнаты. Первая, левая, для девочек. Вторая, правая, для мальчиков. И отдельные комнатки для вожатых по обе стороны веранды. Павел на всякий случай подёргал ручки закрытых дверей вожатских комнат.
– Глухо, - сказал он. – Ну я пошёл.
На веранде стояли столик с накрытым белой тканью телевизором и табуретки. Но я не захотел сидеть и ждать. К тому же, раз у Павла есть проблема, надо его выручать.
– Я могу лозунг написать, – предложил я.
Павел замер на ступеньках веранды. Потом повернулся ко мне.
– Правда, ты умеешь? – словно ослышавшись, изумлённо спросил он.
– Я в школе всегда лозунги пишу.
– Так ты же находка! Что же ты при старшей не сказал? Понятно: не захотел выставлять себя. Скромный ты. А я с самого утра мучаюсь, не знаю, как быть. Ну тогда пошли. Давай свою ношу.
– Да ничего, я сам. Не тяжело.
Но Павел ловко выхватил мой рюкзак.
– Ты ценный человек. Тебя надо беречь, – сказал он.
Мы оказались в открытом летнем клубе без ограждений. На полу сцены лежала растянутая двухметровая красная ткань. Тут же стояла банка с белой краской, лежали кисти.
– Надо написать: «Слава Героям Советского Союза!»
Я кивнул.
– Ну удачи тебе. А я пока пойду, проверю посты. Я ещё подойду, – сказал Павел и ушёл.
Лозунги писать для меня было делом привычным, не сложным. Я сразу принялся за работу.
Павел прибегал ко мне несколько раз и хвалил: «Красиво, профессионально, молодец!..» Я уже заканчивал писать лозунг, когда по репродуктору громко зазвучали пионерские песни. Значит, с пляжа уже возвращаются дети.
– Ты прямо к обеду успел! – сказал восторженный Павел. – Ну теперь пусть сохнет. Иди в свой отряд. Я потом со своими обормотами сам лозунг повешу.
4
С удовлетворённым чувством от проделанной работы, с приподнятым настроением и с лёгким волнением от предстоящей встречи с коллегами – вожатыми и с детьми, я двинулся в пятый отряд. Проходя мимо корпусов старших отрядов, я уже слышал ребячьи голоса и вожатых. Здоровался кивком с теми, кто с нескрываемым любопытством смотрел на меня – всё-таки я в лагере заметный новичок.
И вот мой пятый отряд! Крики, гам… Дети снуют туда-сюда, носятся, как… Ну даже не знаю, как сказать. Вожатые покрикивают на них – издали было слышно. На меня чуть ли не налетел мальчуган.
– Евсеев!.. – крикнула ему с веранды светловолосая полненькая девушка. – С ног человека собьёшь! – Она настороженно, вопрошающе стала смотреть на меня, уже не обращая никакого внимания на шаловливых детей.
– Здравствуйте, - сказал я, приближаясь к ней. – Меня старшая вожатая направила в пятый отряд.
Девушка расплылась в счастливой улыбке.
– А-а, так это ты, то есть вы!.. Как вас, тебя?..
– Алексей Сергеевич, – представился я, несколько смущаясь её неопределённостью.
– Да-да!.. Нам о вас говорила Зоя Ивановна. Что же, будем знакомы: я Валентина Семёновна. Клавдия Николаевна, выйди на минутку! Тут к нам Алексей Сергеевич, новенький вожатый прибыл!
Может мне показалось, что вдруг стало тише, но несколько ребят прямо-таки замерли на лету, уставившись на меня. Из комнаты вышла другая девушка, низенькая, смуглая, тоже кругленькая, лицом на эскимоску похожая.
– Вот хорошо, - тоже обрадовалась она. – А то мы с этими мальчишками совсем замучились. Чего только один Макаров стоит!
– А Сидорчук? – словно жалуясь, добавила Валентина.
– Сидоренко! – поправил её рыжий мальчик, наблюдавший за нами.
– И Сидоренко, и Сидорчук – оба хороши, друг друга стоят. Защитничек нашёлся, своего дружка выгораживаешь. Иди лучше руки вымой, сейчас на обед пойдём.
– А вы правда будете нашим вожатым? – подступил ближе ко мне рыжий.
– Птахов! Я кому сказала: немедленно иди к умывальнику! – прикрикнула Клавдия.
– Да, я ваш новый вожатый, – ответил я мальчику. – А теперь послушайся Клавдию Николаевну, пойди вымой руки.
Птахов смешно округлил глаза, как-то деланно моргнул, показывая своё приветливое расположение ко мне, и вмиг исчез. Впрямь воробышком упорхнул.
– Надо же, как вас слушаются! – отметила Валентина.
Клавдия повела меня в правый конец веранды, на сторону, где спят мальчики. Открыла ключом дверь, отдала его мне и сказала:
– Здесь должна была поселиться воспитательница, но она почему-то не приехала. Так что теперь это ваша комната, располагайтесь.
В комнатке была кровать, стол, стул, вешалка, зеркало на стене. Висела лампочка без плафона. И окно смотрело в сторону моря. Чисто, побелено, покрашено. Просто и уютно.
Я прикрыл дверь, чтобы дети не заглядывали из любопытства, не мешали мне разложить свои вещи. Потом взял мыльницу, полотенце и вышел к умывальникам – они длинным двойным рядом находились возле корпуса. Вернувшись, привёл себя в порядок: причесался, повязал пионерский галстук и прикрепил к рубашке комсомольский значок.
– Пятый отряд, строиться на обед! – эта команда вожатой Клавдии касалась уже и меня.
Я ещё раз осмотрел себя перед зеркалом, опять поправил непослушный русый чуб, глубоко вздохнул и вышел к отряду.
Это такой момент особенный-преособенный – предстать перед детьми, которых я абсолютно ещё не знаю и с которыми придётся жить каждый день до конца первой смены. Я должен быть ответственным за эти маленькие доверчивы души! Каков каждый из них? Вот они уже смотрят на меня внимательно. Изучающие. Им, конечно же, очень хочется, чтобы я был добрым, понимающим, внимательным, родным. Я это знаю, сам был таким же маленьким.
– Отряд, внимание! Это ваш новый вожатый Алексей Сергеевич. Слушайте его! – представила меня Клавдия детям.
– Здравствуйте, – сказал я не так торжественно, как это сделала вожатая. – Я очень рад, что меня направили именно в этот отряд, потому что в школе я вожатый у ребят вашего возраста. Уверен, что вам со мной, как и мне с вами, будет интересно.
Ребята выслушали меня как взрослые, с серьёзными лицами. Моё появление – событие. Они уже привыкли к двум девушкам-вожатым, а тут вдруг объявился я.
Клавдия скомандовала:
– Отряд, в столовую шагом марш!
– Минуточку! – сказал я.
Колонна приостановилась.
– Мальчик, вот ты… Да-да, ты… Завяжи шнурки, а то упадёшь, – подсказал я пареньку в середине колонны.
Он быстренько нагнулся, завязал и встал. Другой паренёк тоже поправил свои шнурки.
Клавдия громко произнесла:
– Раз, два!..
Отряд дружно ответил:
– Три, четыре!
– Три, четыре! – повторила Клавдия.
– Раз, два! – теперь дети прокричали её первые слова.
– Кто шагает дружно в ряд? – спросила вожатая.
Дети ответили:
– Пионерский наш отряд! Дружные, весёлые, всегда мы тут как тут – пионеры-ленинцы, ленинцы идут!
Клавдия похвалила:
– Вы, ребята, молодцы!
На что они ответили:
– Пионеры-ленинцы.
Это была речёвка.
Перед столовой отряд остановился. Валентина пошла в столовую, чтобы проверить, как накрыты столы. Тут же, на деревянных ножках стояла широкая доска для лагерной информации. Я начал читать план работы дружины, да весь прочесть не успел. Боковым зрением заметил, что вернулась Валентина и подала рукой знак заходить.
Прежде чем сесть за длинный, на весь отряд, стол, дети по команде Клавдии прогремели: «Всем, всем, приятного аппетита!» Я сел в начале стола вместе с Клавдией и Валентиной. Во время еды многие дети таращились на меня, изучали. Даже из других отрядов посматривали в нашу сторону.
На стене столовой большими буквами было написано: «Когда я ем – я глух и нем!» Но всё равно стоял громкий гул от ребячьих голосов и окриков вожатых, от звона ложек о тарелки, от иногда падающей посуды. Так при мне разбилась тарелка в каком-то отряде, и стакан в другом. Иногда Клавдия или Валентина вставали из-за стола, чтобы проследить, кто как ест. Я же пока активность не проявлял, присматривался ко всему.
5
Надо же, только вчера я обедал дома, а сегодня в лагере, в совершенно другой обстановке. Даже не верилось. Как будто чудесный-пречудесный сон. Но нет, это реальность. Здорово!
Когда поели, отряд поднялся и громко поблагодарил: «Спасибо нашим поварам, что так готовят вкусно нам!». Построился возле столовой и с той же речёвкой, с какой шли сюда, направился в свой корпус.
Репродуктор, не умолкавший от пионерских и просто детских песен, замолчал. Клавдия сказала мне:
– Уложи мальчиков. А мы девочками займёмся.
Палата мальчиков притихла быстро. Я только произнёс:
– Всем лечь, закрыть глаза и спать!
Валентина удивилась:
– Вот что значит мужчина! Мы с мальчишками всегда так долго мучаемся.
Лагерь погрузился в послеобеденный отдых. Жара разморила всех. Вожатые Валентина и Клавдия тоже прилегли. Я же от перевозбуждения, что я здесь, бодрствовал, всё ещё приходил в себя. Для меня пришло время ясно осознать, где я и кто я. Совершенно другая, не домашняя обстановка. Надо освоиться, настроиться. Что бы я сейчас делал дома? Ну, с друзьями-одноклассниками на море время проводил. Слонялся бы без дела. А тут – такое дело! Настоящее, ответственное и очень интересное. Кто я дома?! А здесь – вожатый! И тут я необходим!
10-11 лет – это такой возраст, когда они всё ещё в сказке. Игры в индейцев, космонавтов, разных там героев книг и кино… Фантазии, иллюзии, мечты… – жизнь в самообмане. А мне хочется впустить ребятишек в реальную жизнь, потому что настоящая видимая жизнь на самом деле, прекрасна, прекраснее всех выдумок. Разве можно вообразить себе цветы красивее, чем они есть на самом деле?! А радугу?! А мамину улыбку, её ласку?! А глаза ребёнка, его счастливый смех?! Я убеждён, что нет! Природа совершенна, и мы совершенны! И каждая душа прекрасна – взрослая она или ещё детская! А если кто-то делает что-то плохое, или недоволен чем-то, так это не изменяет всё прекрасное на земле, потому что оно самое главное, самое большое! Оно и есть сама жизнь.
Когда опять на весь лагерь зазвучала музыка, я взглянул на часы: ровно шестнадцать. Пошёл к мальчикам. Даже жалко было сонное царство нарушать. Я негромко сказал:
– Ребятки, тихий час закончился. Можете вставать.
Один за другим зашевелились, стали пробуждаться, открывать глазёнки. Из дальней койки паренёк полусонно спросил:
– А на полднике мороженое будет?
И началось. Каждый стал говорить, что предпочитает на полдник. В соседней палате девочки тоже зашумели. Всё, жизнь в лагере оживилась вновь.
6
– Алексей Сергеевич, отведите, пожалуйста, отряд в столовую, – попросила меня Клавдия, не выходя из своей комнаты. – А мы подойдём.
– Хорошо, – ответил я. Мне такое доверие было приятно. Даже интересно впервые самому повести всех детей в столовую.
Через десять минут отряд был построен. Пошли без речёвки. Из динамика в исполнении московского детского хора звучала хорошая песня «Пусть всегда будет солнце!». Зачем нам её заглушать?! Солнышко уже не так палило. Красиво кружился тополиный пух – этакий летний «снежок». Приятно дул с моря лёгкий ветерок.
В столовой подошли Клавдия и Валентина. Клавдия меня попросила:
– До ужина у нас отрядные дела. Ты займи мальчиков, а мы – девочек. Хорошо?
– Я мальчиков поведу в спортивный городок, – ответил я.
– Вот и хорошо, – сказала Клавдия.
Из своих наблюдений я сделал вывод, что при детях вожатые обращаются друг к другу по имени и отчеству, и на «вы», а наедине на «ты» и лишь по имени. Но иногда и это правило нарушалось, вожатые забывали про детей, поэтому и при них произносили лишь имя и «тыкали» друг другу.
После полдника мои мальчики переоделись в спортивную форму, и мы отправились в спортгородок. Вот где провели время! Вот что паренькам действительно не хватало. Бегали, прыгали, подтягивались, соревновались. Четвёртому отряду в футбол проиграли, но всё равно ребятки остались довольными. И главное, мы сблизились ещё больше друг с другом. Здесь же, в спортивном городке, я познакомился с другими вожатыми и пионерами. Так что у меня с лагерем произошло взаимное проникновение. Одним словом, как в физике – диффузия.
Вечером, после ужина, вся дружина собралась в летнем клубе. Мною написанный лозунг висел на киноэкране и хорошо смотрелся. Встреча с ветераном Отечественной войны – Героем Советского Союза длилась около двух часов. А в конце встречи пионеры повязали Герою пионерский галстук, вручили ему цветы и показали небольшой концерт, после чего все отряды пошли на вечернюю дружинную линейку. Было общее построение, рапорты председателей совета отрядов старшей пионервожатой. Под барабанную дробь с высокой мачты спустили Государственный флаг. Потом отряды разошлись по своим корпусам.
Перед отбоем мы провели на веранде вечернюю поверку. Я и Валентина. Клавдия ушла на вожатскую планёрку. Конечно, сразу ложиться спать никому не хотелось. Я сказал мальчикам, чтобы они помыли ноги. И проследил. Чтобы протянуть время, ребята охотно согласились на это. Правда, один только воспротивился, самый ленивый из всех - Ваня Макаров:
– А чего это? Мы раньше ноги не мыли, а теперь надо! И девчонки никогда не моют!
– Не ленись, исполняй, – ответил я.
Девочки слышали наш разговор и тоже потянулись к умывальникам.
Наконец все улеглись. Я выключил свет, но включил дежурную синюю лампочку.
– А расскажите нам что-нибудь, – услышал я.
– Сказочку, что ли? «Колобок, колобок, я тебя съем?»
– Нет, не это, что-нибудь интересное!
Я, конечно, много читал. Ну и рассказал одну из историй. О том, как… Ну, в общем, о добре и зле. Ребята попросили ещё. А потом с планёрки пришла Клавдия.
– Старшая вожатая похвалила нас за лозунг, – сообщила она, как только я вышел на веранду.
Что ж, это приятно было услышать.
– И ещё. Зоя Ивановна пригласила нас на ночную спевку вожатых.
– Это что? – спросил я.
– Это такой «ночничок». Посмотришь. На пляже будет.
– И Валентина пойдёт? – встревожился я тем, что детей одних нельзя оставлять.
– Кто-то же должен в отряде остаться, – ответила Клавдия.
Из комнаты мальчиков послышался какой-то шумок. Я пошёл к ребятам. Синий свет лампочки не очень помогал разглядеть всех. Я включил припасённый фонарик и стал им светить. Отыскал хнычущего. Им оказался Миша Сапегин.
– У тебя что-то болит? Тебя кто-то обидел? – тихо спросил я.
– Домой хочу, – всхлипнул Миша.
Я подсел к нему на краешек кровати.
– Тебе тут не нравится?
– Домой…
Конечно, дома у него мама, может быть папа, бабушка, дедушка, сестра или брат. Да ещё и собачка, рыбки, хомячки, попугайчики, любимые игры… А здесь казёнщина, режим, какие-то обязаловки, какие-то мальчишки, и вообще, всё это ему не надо, не его…
– Ну что ты, Мишуня, не плачь. Я тебе обещаю: хорошо тебе будет в лагере, вот увидишь. – Я тронул Мишино плечико. – Обещаю. Слышишь?
– Да…
– Ещё и уезжать не захочешь, так понравится тебе тут. Больше не плачь. Договорились?
– Да…
Я ещё немного посидел возле него, поглаживая его по головке. И надо же, он вдруг как-то сразу уснул, как провалился в сон.
Я думаю, что те, кто ещё не спал, тоже слышали наш разговор, так что это касалось и их, скучающих по дому, по родным, кто никак не мог адаптироваться к коллективной лагерной жизни. Я тоже, когда мне было 9-10 лет, был в пионерлагере и помню то одиночество в первые дни, какие испытывал, пока не подружился со всеми, пока не привык. А потом и правда, когда по окончании смены за мной приехала мама, не хотел уезжать. И по приезде домой долго чувствовал себя неуютно, всё ещё тосковал по лагерю, по ребятам. Это я хорошо запомнил.
Я поднялся, чтобы покинуть палату.
– А посветите на меня, – вдруг попросил меня Серёжа Птахов. Я рыженького паренька по голосу определил.
Ну я посветил на него. Он зажмурился, довольный.
– И на меня, – попросил другой.
  – И я хочу.
Пришлось посветить фонариком в лицо каждому по очереди. А в конце я опять направил луч света на Мишу. И правда, крепко уснул.
7
Оставив в отряде одну Валентину, мы с Клавдией пошли на пляж.
Убывающая луна в виде буквы «С» висела над спокойным морем, бледно освещая широкую полосу песчаного пляжа, на котором скученно темнела группа вожатых. Оттуда негромко звучали поющие голоса под бренчание гитары. Мы подошли, подсели. Я только тихо сказал: «Всем добрый вечер». Мне даже никто не ответил. Вернее, внутренне поприветствовали меня, я это почувствовал – такая доброжелательная атмосфера тут была. Из тех, кого я уже более-менее знал, это старшая вожатая Зоя, вожатый первого отряда Павел, второго – Владимир. Ну и некоторые другие, знакомые так, чуть-чуть по спортивному городку, по столовой, по дружинной линейке. Когда Павел перестал играть на гитаре, Зоя обратила внимание всех на меня.
– Кто ещё не знаком, познакомьтесь: это Алексей Сергеевич. Он прибыл к нам сегодня. Это он украсил сцену прекрасным лозунгом. Так что он не только теперь у нас вожатый пятого отряда, но ещё и замечательный художник.
– Браво, Алексей! – произнёс Павел и поднял приветственно ладонь, как индеец в кино.
Мне и Клавдии протянули стаканчики, в них было налито немного вина, и по шоколадной конфетке. Я даже растерялся.
– Бери, бери, - сказала Зоя. – Мы по-студенчески отмечаем твой приезд.
– Да, тут всё под строжайшим контролем старшей вожатой, – произнёс Павел. – Лёша, за тебя!
– За тебя!.. – подхватили остальные.
Ещё не пригубив, я уже опьянел от такого радушного приёма. Я был польщён.
Если честно, я думал, будет какое-то серьёзное вожатское собрание с разучиванием пионерских песен для ребят, а оказалось, собрались просто так, пообщаться друг с другом, расслабиться от активного дня. Вот Павел опять взял гитару и запел:

«Понимаешь, это странно, очень странно,
Но такой уж я законченный чудак.
Я гоняюсь, за туманом, за туманом
И с собою мне не справиться никак…»

Когда Павел закончил петь, заговорил Владимир:
– Газетный киоск. Мужчина спрашивает: «Правда есть?» Продавец отвечает: «Правды нет». «А Россия?» «Продана. Есть только труд за 3 копейки».
– Владимир Юрьевич, мы же договаривались: никаких пошлых и политических анекдотов, – сказала Зоя.
– Так это чисто газетный анекдот, – ответил весело Владимир.
Павел запел дальше:

«Ты что, мой друг, свистишь?
Мешает жить Париж?
Ты посмотри, вокруг тебя тайга,
Подбрось-ка дров в огонь,
Послушай, дорогой,
Он там, а ты у чёрта на рогах…

А когда Павел запел песню «Гостиница», все вдруг стали подпевать:

«Ах, гостиница моя, ты гостиница,
На кровать присяду я, ты подвинешься,
Занавесишься ресниц занавескою,
Я на час тебе жених, ты невеста мне…»

Мне показалось, что эта песня всё-таки пошловата. Но даже сама старшая вожатая с энтузиазмом её пела. И Клавдия рядом со мной изрядно старалась. Видно, их такая песня чем-то вдохновляла. А потом я услышал слова своей любимой песни «Атланты» Александра Городницкого:

«Когда на сердце тяжесть
И холодно в груди,
К ступеням Эрмитажа
Ты в сумерки приди,
Где без питья и хлеба,
Забытые в веках,
Атланты держат небо
На каменных руках.
.
Держать его, махину –
Не мёд со стороны.
Напряжены их спины,
Колени сведены.
Их тяжкая работа
Важней иных работ:
Из них ослабни кто-то –
И небо упадёт».

Не знаю почему, но вдруг на меня навалилась грусть. Наверное, эта задушевная обстановка повлияла: песни, лёгкое вино, пляж, море, лагерь со спящими детьми рядом… Больно стало от того, что это временно, не на всю жизнь.
Тут и я стал подпевать:
«Во тьме заплачут вдовы,
Повыгорят поля,
И встанет гриб лиловы,
И кончится Земля.
А небо год от года
Всё давит тяжелей,
Дрожит оно от гула
Ракетных кораблей.
.
Стоят они, ребята,
Точёные тела,
Поставлены когда-то,
А смена не пришла.
Их свет дневной не радует,
Им ночью не до сна.
Их красоту снарядами
Уродует война.
.
Стоят они, навеки
Упёрши лбы в беду,
Не боги – человеки,
Привычные к труду.
И жить ещё надежде
До той поры, пока
Атланты небо держат
На каменных руках».

Когда возвращались из пляжа в лагерь, я предложил старшей вожатой:
– Зоя Ивановна, хотите, я напишу на целый лист ватмана календарный план мероприятий? А то возле столовки на листочке так мелко напечатано, что трудно прочитать.
– Да, пожалуйста, – согласилась она.
– Я завтра на тихом часе напишу.
– Спасибо.
Павел похлопал меня по плечу:
– Молодчина, Алексей!
Проверив мальчиков, я лёг спать. Дверь на веранду оставил открытой, чтобы каждый звук, каждый шорох услышать: вдруг кому-нибудь моя помощь понадобится.
Первая моя ночь в пионерском лагере. Поют сверчки, где-то лают собаки. А тут детки спят. Иногда скрипнет кровать – кто-то на другой бок повернулся, посопит, кашлянет или всхрапнёт слегка.
8
Проснулся от детского шума. Подъёма ещё не было, а дети уже бодрствовали. Я пошёл к мальчикам.
– А Мишка опять обмочился! – наябедничал худенький подвижный Алик Свиридов.
Миша, который вчера плакал, сидел на кровати и виновато смотрел в большое мокрое пятно на простыне.
– Ну и чего из-за этого такой переполох устраивать? – сказал я. – Подумаешь, с каждым такое может случиться.
Я подошёл к Мише.
– Не расстраивайся, парень. Это с возрастом пройдёт. Я вот тоже, когда был таким же, как ты, часто ночью в постели рыбку ловил.
Мальчишки захохотали. И Миша улыбнулся.
– Одевайся. Я бельё поменяю. И с матрацем разберусь. Нет проблем.
Вошла заспанная Клавдия.
– Что, Сапегин, опять?! – недовольно спросонья прищурилась она.
– Ничего страшного. Обычная авария, – сказал я.
– Обычная авария? Ну вы, Алексей Сергеевич…
Я с таким укором взглянул на вожатую, что она осеклась, сразу умолкла.
– И правда, чего это я? – опомнилась она.
– А наш вожатый признался, что он в детстве тоже ночью в кровати рыбу ловил! – запрыгал на койке Алик Свиридов.
– Ой, да ну вас! Не смешите меня, – отмахнулась Клавдия. – Так, всем бегом в туалет и строиться на зарядку!
- Ещё подъёма не было, - сказал Юра Васильков.
– Да? А чего повставали тогда, умники? Алексей Сергеевич, отведёте отряд на зарядку, хорошо?
Я кивнул:
– Отведу.
После того, как репродуктор просигналил «подъём», отряд лёгким бегом явился на площадку, где проводилась физзарядка. Все отряды прибыли, кроме самых младших – десятого, девятого и восьмого. Физрук Степан Фёдорович проводил зарядку под звуки баяна, на котором играл Семён Кузьмич.
Утро было свежее. Всё выше поднималось над морем розовое солнце. Впереди – новый лагерный день!
Палаты, веранду и территорию возле отряда должны убирать сами дети. Я, конечно, помог мальчикам помыть пол. Дома у себя частенько приходилось наводить порядок. Да и в школе сколько раз ворочал классные парты, чтобы пол вымыть. Есть опыт. После завтрака комиссия дежурного отряда по лагерю будет проверять санитарное состояние и ставить оценку. Потом результаты проверки вывесят на информационной доске у столовой.
А до обеда по расписанию – море, пляж!
Купание – строго по десять человек. Нам, вожатым, необходимо следить, чтобы дети не заплывали за буйки.
Один мальчик – Саша Иволгин – не купался. Сидел под большим пляжным зонтом.
Я спросил:
– Почему не купаешься?
– Я не умею плавать, – ответил он.
– Тогда я тебя научу.
Пока купалась группа девочек, я учил Сашу плавать. Он оказался способным, быстро научился плыть по-собачьи. Теперь не будет бояться воды и не утонет. Потом научу его плавать кролем, брасом, на спине и под водой.
9
Когда пришли в лагерь, я поменял Мише Сапегину простынь. Мне даже удалось заменить матрац – еле выпросил у кастелянши чистый. Ещё взял у неё клеёнку. До обеда оставалось немного времени, и дети сидели на веранде, смотрели по телевизору мультфильм «Сказка о Мальчише-Кибальчише».
На веранде во время тихого часа я оформлял «Календарный план мероприятий дружины пионерлагеря «Орлёнок» на первую смену 1967 года». Постарался сделать красочно, с маленькими иллюстрациями. Например, если это праздник «День Нептуна», то нарисован портрет самого владыки моря с короной и трезубцем. Если конкурс рисунков, то – кисти, карандаши, палитра для красок. А если День закрытия лагерной смены, то – горящий пионерский костёр.
. Потом прикрепил план кнопками возле столовой на стенд для информаций. Тут же, на стенде, я увидел оценки по сансостоянию отрядов. Сегодня наш отряд получил самую высокую оценку – «солнышко», а у других отрядов были нарисованы солнце с тучкой, просто тучка, а то и тучка с дождём. «Солнышко» – вроде пустяк, но всё же радостно, солнечно на душе.
10
Вечером, после ужина, по плану – конкурс инсценированной песни. Клавдия и Валентина решили поставить песню «Пусть всегда будет солнце!». Но в столовой мы узнали, что эту песню уже репетирует с баянистом четвёртый отряд. Тогда я предложил песню «Бухенвальдский набат» – всё-таки идёт война во Вьетнаме. Сам придумал сценарий.
Пока отряд разучивал песню, я склеил из нескольких листов ватмана большое белое поле, и на нём нарисовал чёрной тушью измождённое худое лицо узника концлагеря за колючей проволокой с написанным внизу словом: «НЕТ!». Плакат получился впечатляющим.
Когда дети разучили слова песни, начали репетировать: кто где стоит и что делает. Будет стоять Солдат Победы с маленькой девочкой на руках. Будет Вечный огонь – включённый фонарик, обёрнутый красным лоскутом. И возложение цветов… Всё мы хорошенько отрепетировали, пригласив баяниста. Даже смогли достать, и кое-что сделать сами для военно-полевой формы солдата.
Всё мы хорошенько отрепетировали, пригласив баяниста. Что-то достали, что-то сделали сами, и форма солдата была готова.
Перед самым конкурсом я попросил членов жюри вызвать наш отряд последним, когда сильнее стемнеет, чтобы ярче смотрелся Вечный огонь.
Конечно, роль воина-освободителя сыграл я, держал на руках Юленьку Кольцову – все её в отряде Мышкой называли. В конце нашего выступления вся дружина встала с мест и подпевала: «Берегите, берегите, берегите мир!». Это было так волнительно: я стою с девочкой на руках, и все смотрят на нас! Мы заняли второе место. Надо же, пятый отряд, и такой успех!
Мы заняли второе место. Надо же, пятый отряд, и такой успех!
Опять лагерная линейка со спуском флага. Опять вечерняя поверка отряда на веранде. Я с Валентиной – Клавдия, как и вчера, ушла на планёрку – похвалили ребят за «солнышко» по чистоте и за второе место в конкурсе. Но некоторые сожалели, что не первое место, стояли с хмурыми лицами.
После отбоя мальчики опять пристали ко мне:
– Расскажите нам ещё что-нибудь.
– Ладно, слушайте:

«Крошка сын к отцу пришёл,
И спросила кроха:
– Что такое хорошо
И что такое плохо?
.
Ах, кроха, кроха, кроха,
Да не знает ни отец,
Ни кто другой:
Что такое хорошо
И что такое плохо».

Петя Сёмушкин, лежавший ближе ко мне и чётко слышавший каждое моё слово, стал со смеху кататься на кровати:
– Там совсем не так, это вы сами напридумали!..
Да, этот опус я сам только что сочинил, при них, экспромтом, чтобы ребятню развеселить.
– Хорошо, теперь о серьёзном. Слушайте. Жил был на свете я. Или ты. Любой из нас. И вот я или ты, – любой из нас, возмечтал всегда во всём быть самым первым. И поверил в свои неограниченные возможности. Вот и стало у меня, у тебя, у каждого всё очень легко получаться, лучше, чем у всех. В шахматы всех обыгрываю, в любой вид спорта тоже. Среди киноартистов, певцов, танцоров – звезда первой величины. Во всём мастак. Асс! И что же?! Первый, самый первый! А потом вдруг р-р-аз! И сварился в собственной славе. Всё вдруг надоело, наскучило. Стало неинтересно. Ну, первый, ну, самый-самый, и что из этого?! Когда был никем, вернее – обычным, как все, то и друзей было хороших больше, и на душе было проще, лучше. И вообще… Раньше, когда малейший успех достигался с трудом, с препятствиями, было намного интереснее. Это я к чему? Некоторые из вас огорчились вторым местом в сегодняшнем конкурсе, хотели первое. Да пусть бы мы заняли третье или пятое место – главное, что нам всем было интересно! Пока готовили инсценировку песни, репетировали – мы хорошо друг с другом общались – и шутили, и смеялись.
– Ага, и ругала нас Клавдия Николаевна, когда у кого-нибудь не получалось, – вставил Юра Васильков.
– Пусть и так, – согласился я. – Но всё равно было живенько, не скучно. Так?
– Так. Да. – отозвались мальчики.
– А во всём быть первым… Да это и в самом деле невозможно. Всегда есть тот, кто впереди тебя. У нас ещё много будет разных конкурсов, соревнований. Так давайте получать удовольствие от участия в них, а не стремиться влезть на пьедестал.
Я подошёл к Мише Сапегину. Спросил:
– Ну как ты? Уже не тоскуешь по дому?
– Нет, – ответил Миша и улыбнулся, очевидно, довольный тем, что я к нему подошёл.
Я наклонился и в самое ушко прошептал:
– Теперь можешь ловить рыбку сколько угодно, я тебе клеёночку подстелил.
Он опять улыбнулся. И вдруг спросил:
– А Мальчиш-Плохиш знает, что он плохой?
– Я думаю, он считает себя правильным
– Так он не знает, что он плохо поступил?
– А это надо у него спросить. Дело в том, что люди не всегда знают или понимают, что они вытворяют. Бывает, знают, что это плохо и всё равно делают. А бывает, и не знают, что они делают зло, если бы знали, то не делали.
Я поднялся.
– Итак, всем спать! – сказал я и переключил свет на дежурный.
– А посветите фонариком на меня, как вчера, – попросил Юра Васильков.
Конечно же, я посветил на каждого. Индивидуального внимания – вот чего не хватает любому человечку в лагере.
11
Я вышел из палаты и присел на ступеньку веранды. Вечер был тихий, тёплый. Месяц висел над морем. Между деревцами виднелись на горизонте огоньки корабля. Густо мерцали звёзды. Я задумался: почему родители отправляют детей в пионерские лагеря? Для того, чтобы детям тут было интересно, чтобы окрепли, поправились, накупались в море, позагорали? Или чтобы на время избавиться, отдохнуть от них?
От девочек вышла Валентина и подсела ко мне.
– Лёша, девочки обижаются, хотят, чтобы ты им тоже рассказывал, больше разговаривал с ними.
– Да, конечно. Обязательно буду, - ответил я.
– Они всё расспрашивают о тебе, а я ничего даже не знаю, что им сказать. Ты такой таинственный.
– Пожалуйста, отвечу на любой вопрос.
– Ну, например, сколько тебе лет? Как ты попал сюда вожатым?
Я ответил.
– Мы тоже по направлению, только нашего пединститута. У нас в лагере летняя практика. А где ты так хорошо научился рисовать?
– Я детскую художественную школу окончил. Четыре года в ней проучился.
– А портреты рисовать можешь?
– Мы в школе гипсовые бюсты рисовали, можно попробовать.
– Ой, а нарисуешь меня как-нибудь?
– Как-нибудь? – я усмехнулся от двусмысленности вопроса. – Ладно.
– А знаешь, ты так ладишь с мальчиками. У меня с Клавой не очень получалось. Ты просто выручалочка для нас. Вот и с конкурсом здорово вышло. Без тебя мы бы вряд ли второе место получили.
– Почему ты не ходишь на планёрку? Всё время Клавдия.
– Ой, и слава Богу! Она такая активная, такая беспокойная. Пусть ходит. Тем более, ей это нравится.
– А что они там планируют? Ведь висит план, и так всё ясно.
– Всё, да не всё. Это как разбор полётов. Анализируют прошедший день. Ставят дополнительные задачи на следующий. Подробно обговаривают разные проблемы. Старшая вожатая и ругает, и хвалит. Я была как-то там, так пришлось краснеть за то, что наш отряд плохо дежурил по лагерю. Хуже всех. После такого выговора полночи заснуть не могла. Вот когда ты был особенно необходим!
– Что-то они там сегодня засиделись.
– Да, бывает.
– А в эту ночь вожатская спевка будет? – спросил я.
– «Ночничок»? Вряд ли. Это когда старшая пожелает. А тебе понравилось?
– Ага. Задушевно так.
– Ты романтик! На жизнь сквозь розовые очки смотришь. Наверное, и стихи пишешь?
– Знаешь, мне так хочется быть сразу всем: и художником, и поэтом, и спортсменом, и артистом, и…
– О-о! Вот это да! Если много хочешь, то можешь никем и не стать.
– Я читал, что призвание – это когда тебя очень тянет к какому-нибудь делу. Когда любишь то, чем хочешь заняться. Так вот, меня сильно тянет ко всему.
– Ну это пока сильно тянет ко всему. Пока не разобрался. А вообще, это даже хорошо, что ко всему тянет. Было бы хуже, если б ни к чему душа не лежала. Такие люди обычно скучные, неинтересные. И чаще всего спиваются.
– А ты учительницей будешь?
– Да. Буду преподавать биологию.
– А Клавдия?
– Она – математику.
– А Павел?
– Он физик.
– Владимир?
– Кажется, историк.
– Схожу, навещу Павла. Может он не на планёрке.
– Да, иди. Дети уснули. К тому же я здесь.
12
Аллеи лагеря ночью освещаются невысокими фонарями. У самых плафонов мечутся мошки, мотыли. Из тьмы появляются вдруг летучие мыши и опять пропадают в темноте.
В первом отряде Павла я не застал, он был на планёрке. Зато меня радушно приняла вожатая этого отряда Ирина, похожая на Эдиту Пьеху – даже с такой же причёской. Она угостила меня чаем с печеньем и конфетами. Сидела со мной, совсем не обращая никакого внимания на то, что старшие пионеры всё ещё не спали, разговаривали. И даже то и дело слонялись, вроде по необходимости, в туалет, или опять попить воды из крана.
Ирина тоже начала расспрашивать обо мне. Она вовсе не удивилась, каким образом я, такой юный, оказался вожатым в лагере. Она чуть-чуть рассказала о себе. Её предмет – английский язык. Но она не собирается всю жизнь преподавать в школе, а будет переводчицей, мечтает ездить по разным странам.
В вожатскую комнату, отдёрнув занавеску, заскочила девочка.
– Ирина Константиновна, а чего Игорь Москвитин к нам заглядывает?! – пожаловалась она.
– О, май год! – воскликнула Ирина. – Поговорить даже не даёте! Во-первых, стучать надо. А во-вторых, ты чего, Катерина, в таком виде бегаешь?! Марш немедленно к себе!
Катерина явилась босая, в цветных трусиках и короткой полупрозрачной белой майке – я даже глаза в сторону отвёл – всё-таки «деткам» первого отряда по четырнадцать-пятнадцать лет.
– Так вы, Ирина Константиновна, скажите ему, а то он получит! – произнесла Катерина и убежала.
– Ничего, как Павел Андреевич появится, так сразу все попрячетесь, – сказала Ирина не то им, не то себе.
Чтобы дать возможность Ирине всё-таки разобраться с Игорем, который не даёт покоя девочкам, я пошёл во второй отряд. Но Алексей тоже оказался на планёрке. Тогда я направился в свой отряд.
Пришла Клавдия. Сообщила: завтра до обеда – морские купания, после полдника – спортивные соревнования, а после ужина будет кинофильм «Айболит – 66». Для меня это было не новостью, из календарного плана я об этом знал. Я даже уже подготовил список ребят, кто в каких видах спорта будет участвовать. Составил целую футбольную команду. С волейбольной ещё пока проблема, я думаю и девочек в игру вовлечь. Но на пляже с этим разберусь, выясню, кто из них уже играл в волейбол.
Вместо «ночничка» старшая вожатая с физруком Степаном Фёдоровичем и баянистом Семёном Кузьмичом, устроила ночной обход лагеря, чтобы проверить все ли дети и вожатые на месте, нет ли посторонних, и вообще… Я уже был в своей комнате, когда мне в распахнутую дверь постучали.
– Да, – произнёс я, оторвавшись от книги.
– Сиди, сиди… – остановила меня старшая вожатая, войдя. Физрук с баянистом остались её ждать на веранде. – Что читаем? – поинтересовалась она.
Я показал ей книгу. На лицевой обложке первого русского издания был использован фрагмент картины известного американского художника Эндрью Уайета «Сын Альберта» («Мальчик в дверях сарая»). А на корешке книжки вытеснена фамилия писателя: «Дж. Д. Сэлинджер».
– О, «Над пропастью во ржи»! – восторженно произнесла Зоя. – Это одно из моих самых любимых произведений.
Она окинула оценивающим взглядом мою комнату и, улыбнувшись, сказала:
– Ну ладно, спокойной тебе ночи!
После ухода проверяющих, Клавдия доложила Валентине и мне, что старшая вожатая на планёрке особенно хвалила наш отряд за конкурс, за чистоту, за поведение на пляже и в столовой. Поставила пятый отряд в пример. От такой похвалы я блаженно погрузился в состояние сна.
13
Не знаю, сон ли это был на самом деле, или просто мои фантазии в полудрёме, но я видел себя героем романа Сэлинджера. Это я дежурил у пропасти ржаного поля, где играли дети. Мне вдруг послышалось, что кто-то меня зовёт, там, среди ржи. Кому-то очень нужна моя помощь. Но я не могу покинуть край пропасти и побежать к тому, кто нуждался во мне. Не могу помочь. Не так уж, оказывается, беззаботна радость ребятишек. У каждого из них свои проблемы, которые надо было решать. От этого я очень переживал – других взрослых рядом-то не было. Я один. Из-за острой встревоженности я даже проснулся.
Начало светать. Пел соловей.  Я подумал: «Может у Миши Сапегина опять авария произошла?» Поднялся, пошёл, проверил осторожно, чтобы его не разбудить – всё в порядке. Остальные мальчики тоже тихо спали.
После этого я так крепко уснул, что меня даже не дети, а голос Клавдии разбудил:
– Безобразники! Даже выспаться не даёте!
Потом я расслышал детские голоса.
Ну и как обычно: после подъёма – зарядка, уборка, линейка, завтрак…
14
И вот, в столовой, вовремя завтрака, ко мне подошла вожатая дежурного третьего отряда и сказала, что меня срочно вызывает к себе начальник лагеря.
Иван Иванович встретил меня в своём кабинете с самым грозным выражением лица, какое только может быть у начальника.
– Что за письмо, и что за направление ты нам тут подсунул?! Никакого Управления по делам молодёжи по такому адресу не существует! И печать липовая! – гневно прокричал Блинов и швырнул мой паспорт и тот конверт на стол. – Забирай! И чтоб духа твоего здесь не было! Во-о-он!..
Что было дальше – едва помню. Кажется, Клавдия мне вдогонку кричала, что завтра наш отряд дежурит по лагерю и спрашивала: успею ли я вернуться? И кажется я отвечал ей, что да, непременно, постараюсь, или что-то вроде этого. Одно я чётко осознавал: всё кончено. Теперь лагерная жизнь не для меня, и я абсолютно не знаю почему.
15
На автобусе я доехал до автостанции и пересел в городской троллейбус. Ничто меня не радовало, в окно смотрел равнодушно. Через несколько сидений впереди меня, на боковом месте для детей и инвалидов, сидела бабушка с внуком лет шести-семи, у которого невероятно большая голова была обмотана тканью. Очевидно, что они ехали в детскую поликлинику. Впереди была их остановка. Бабушка за что-то ругала внука. Сперва я не обращал на них внимание, но бабуля всё сильнее, резче повышала на мальчика раздражённый голос. Я сорвался:
– Не смейте кричать на ребёнка! Слышите, не смейте!.. Ему и так плохо, у него голова болит!
Бабушка недоумённо глянула в мою сторону. Увидела меня, разгневанного.
– Да это у меня от него голова болит. Вы думаете, что мы в поликлинику лечиться едем? Да нет же, нет, – проговорила она.
– А что у него с головой? – спросил кто-то из пассажиров.
– Женя, может, ты сам расскажешь? – обратилась бабушка к внуку. – Ну-ка, расскажи тётям и дядям, всем-всем тут объясни, отчего это глупая твоя башка такая вот большая.
Мальчик хмуро молчал. Даже глаза закрыл. А я всё ещё кипел от возмущения, еле сдерживался, чтобы сильнее не нагрубить.
Другой пассажир возмутился:
– Послушайте, уважаемая, ну нельзя же так!
– Да успокойтесь все вы! – произнесла бабушка. – Мы в поликлинику едем снять с головы плафон. Да-да… Обыкновенный плафон от настольной лампы. Он, видите ли, в инопланетянина играл.
– В рыцаря, – ответил мальчик.
Все начали смеяться. Только мне было не весело. Головастик неспроста в такую комическую ситуацию попал, наверняка оставался без присмотра.
Всю дорогу я был сам не свой. И ещё, надо же, в троллейбус вошёл мой друг и одноклассник Алик Романенко.
– О, привет! У тебя сегодня что, выходной? Я вчера заходил к тебе домой, твои предки сказали, что тебя приняли работать в лагерь, – затараторил он. – Вот здорово! Значит, у нас получилось. Поздравляю!
– Что получилось? С чем поздравляешь?
– Да это ведь мы с Витьком организовали тебе такой документ. Ты же любишь это дело, ну быть вожатым, с мелюзгой возиться. Вот мы и…
Он увидел меня ошарашенным, выскочил на первой же остановке. И навсегда исчез из моей жизни.
16
Дома начались расспросы. Я кое-как объяснил родителям случившееся, закрылся в своей комнате, лёг на кровать, и лежал неизвестно сколько. От стыда перед всем лагерем, от обиды за проступок моих друзей, мне впервые не хотелось жить.
Я думал, как там дети без меня на море купались, как без меня обедали в столовой, как укладывались на тихий час? Потом меня беспокоили мысли о том, как прошли спортивные соревнования, и как же теперь пройдёт дежурство по лагерю без меня?! И как я теперь буду без лагеря?!
Вечером, когда я лёг спать, думал о своём отряде. Я ничего не расскажу на сон ребятишкам, ни на не посвечу на ночь фонариком, не буду на вожатском «ночничке»… Ничего уже не будет!
Я включил свет у изголовья кровати. Открыл на закладке книгу Сэлинджера, ещё раз прочитал подчёркнутые карандашом слова моего одногодка Холдена Колфилда: «Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном полое, во ржи. Тысячи малышей и кругом – ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю обрыва, над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему…».
Я подумал, что ребятишек не только ловить у края пропасти необходимо, а и помогать им во всём, подсказывать, учить… Быть лучшим другом для них, самым близким старшим братом.
Я отложил в сторону книгу. Выключил свет.
...Я с Холденом Колфилдом. Он у пропасти сторожит ребятишек, а я нахожусь во ржи среди играющих детей. Рядом с каждым из них…
В моём бессмысленном ничего не делании прошёл и следующий день. Ходил как чумной. Отовсюду из репродукторов звучали песни в исполнении Муслима Магомаева, Людмилы Зыкиной, Палада Бюль-Бюль Оглы, Дин Рида. Надрывно пел хриплым голосом свои песни из кинофильма «Вертикаль» Владимир Высоцкий… А из приёмников на волне «Голоса Америки» еле прослушивались сквозь помехи группы «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Но мне было не до песен.
17
К нам приехал погостить папин давнишний товарищ Михаил Львович, ректор университета из далёкого города. Он почти каждое лето навещал нас. Профессор внимательно взглянул на меня сквозь линзы очков и поинтересовался у родителей, почему я такой мрачный. Потом подошёл ко мне и пообещал:
– Я тебе помогу.
«Неужели это возможно?!» – с надеждой подумал я. Михаил Львович тянуть не стал.
– Вы бы с дороги отдохнули, на море искупались, – предложила мама ему. Но Михаил Львович на её предложение ответил бодро:
– Сперва надо выручить парня. Вперёд, Алексей!
Мы вошли в большое трёхэтажное правительственное здание с высокими колоннами и прошли в горком комсомола, расположенный на первом этаже. В приёмной нас попросили немного подождать.
В просторном кабинете нас приветливо встречает вожак комсомольцев города Аркадий Звонцев – я его знал по своей комсомольской работе в школе. Михаил Львович представился ему и показал удостоверение. Секретарь пожал нам руки, пригласил сесть.
– Лёша, расскажи свою историю, – попросил Михаил Львович.
Волнуясь, я сбивчиво промямлил про письмо и направление. Про то, что теперь весь коллектив пионерского лагеря считает меня обманщиком, и что мне очень хочется вернуться в лагерь.
– А теперь, дружок, оставь нас, – сказал мне профессор и осведомился у секретаря: – Вы ведь не возражаете?
– Да, конечно… – кивнул Звонцев.
Я пробубнил: «До свидания…», и вышел через приёмную в коридор.
Высокие потолки, большие окна с белыми шёлковыми шторами, собранными волнами в несколько рядов, блестящий паркет, ковровая дорожка, деревянные панели, люстры, двери с табличками, говорили о важности учреждения. Но чем дольше я ждал, тем больше росло во мне сомнение: всё не так просто!
18
Я мысленно вернулся к тому моему убеждению, что реальная жизнь на самом деле прекраснее всяких сказок, фантазий, выдумок в наших умах, книгах и кино… Этот мой случай с лагерем оказался экзаменом, который я провалил. Ведь, правда, я не захотел жить, оказавшись в первой же сложной ситуации. Я смалодушничал, отчаялся. И вот сейчас, если ничего не выйдет, и я больше не вернусь в лагерь, то разочаруюсь в жизни. И воздушные замки восторжествуют над реальностью. Этот вопрос с каждой минутой становился всё важнее и важнее для меня. Я даже начал думать, что он гораздо значимее, чем тот, который пытается уладить Михаил Львович с первым секретарём горкома комсомола. Я заметался по коридору. «Скорее решай!», – говорил я себе. – «Ну же?!» И я понял: надо всегда в любой ситуации быть над ней, а я оказался под. Не биться в конвульсиях, желая умереть, но становиться крепче и жить!
Появился Михаил Львович. Я ничего не мог прочесть в его глазах под стёклышками очков. Вышли на улицу, на свежий воздух и остановились у одной из колонн. Профессор достал сигарету. Я ждал, глядя, как он щёлкает бензиновой зажигалкой, выбивая из кремня огонь. Наконец он прикурил и сказал:
– Ну что, дружище, поезжай в свой лагерь.
Сообщил так буднично, как будто действительно всё сложное решается просто. Я обнял моего «спасителя», не в силах даже сказать: «Спасибо!».
– Теперь можно и на море сходить, – произнёс Михаил Львович. – Ты как, мороженое хочешь?
Рядом было летнее кафе, где накладывали мороженое в металлические вазочки и продавали прохладительные напитки
– Спасибо, Михаил Львович. Но я лучше побегу. Хорошо?
– Беги. Я сам мороженое поем. Если что, сразу же звони. Но уверяю, проблем уже не будет.
Я ещё раз обнял профессора и оставил его. Дома быстренько собрался и был таков.
19
С каким радостным чувством я возвращался в лагерь!
На воротах дежурили пионеры второго отряда. Они узнали меня и пропустили без всяких паролей.
Дверь кабинета начальника лагеря была, как обычно, открыта настежь. Иван Иванович, наверное, очень любил свою работу, так как, похоже, никогда не покидал кабинет. Он и теперь сидел за письменным столом, уткнувшись в бумаги. Я ещё не вошёл, как он, снимая очки, воскликнул:
– А-а! Наш герой явился! – даже привстал и крепко пожал мою руку. Как будто это был совсем другой человек.
– Уладил? Разобрался? Ну, теперь лети в свой любимый отряд! Там тебя заждались.
Направляясь в отряд, я взглянул на часы: время тихого часа подходило к концу.
Старшая пионервожатая встретила меня в отряде. Видно, ей начальник лагеря обо мне по телефону сообщил.
– Лёшенька, дорогой, как мы тебе рады! Мы все так переживали за тебя! – кинулась она меня обнимать.
Валентина тоже меня обняла. А Клавдия, как будто ничего и не было, сказала:
– Сегодня у нас банный день. После полдника вам, Алексей Сергеевич, мальчиков в душевой купать.
– Обязательно за ними прослежу, – ответил я.
Прозвучал сигнал подъёма…


* В тексте повести процитированы стихи Владимира Маяковского и Юрия Кукина.


«СМИРНО!.. ВОЛЬНО!»

1. В УЧЕБКЕ
В то майское утро 1969 года, на День пионерии, я проснулся раньше обычного, с позывными радио «Маяк» под мелодию песни «Подмосковные вечера» на слова: «Не слышны в саду даже шорохи», шестью короткими гудками и Гимном Советского Союза, звучавшими по радио. После Гимна знакомый бодрый голос диктора стал проводить физзарядку: «Доброе утро, товарищи! Встаньте прямо. Голову не опускать. Плечи слегка назад. Вдохните. Шагом марш! Раз, два, три, четыре! Раз, два...». Но мне было не до зарядки. Я торопился на срочную воинскую службу. Мама приготовила для меня завтрак и завернула бутерброды в дорогу.
…Попрощавшись с родными во дворе городского военкомата, я сел в автобус вместе с призывником, бывшим одноклассником, Романом Спицыным.
– Это же на два года! – произнёс сокрушённо Роман.
– В школе мы проучились десять лет, а тут всего лишь два, – ответил я.
– Повезло тому, кто сразу после школы в институт успел поступить. Я, дурак, так и не определился, в какой поступать. А ты?
– Я бы мог в художественное училище пойти, но решил сперва в армии послужить.
– И что, после выпускных до призыва отдыхал?
– Нет, конечно. Лето опять, как и в позапрошлое, провёл в пионерском лагере вожатым. Потом в нашем городском клубе устроился киноафиши писать.
– А я, как сказали мои предки, «пробалбесничал». Только на вкалываюсь ещё!
В автобус вошёл служащий военкомата капитан Воронов. Он проверил по списку, все ли призывники на месте. Дал команду водителю ехать и сел на переднее сиденье, чтобы проводить нас до областного военкомата.
Автобус тронулся с места. Все оживились во дворе и в автобусе. Зашумели, прощально замахали. Я тоже из окна послал воздушный поцелуй маме и помахал отцу.
– Всю ночь меня провожали, а сюда никто не пришёл. Сколько провожающих! Весь двор заполнили. Вот, и твои предки явились, – произнёс Роман хмуро.
– Эх, до чего же спать охота! – заговорил он, когда автобус выехал из города.
– Я тоже не выспался. – ответил я. – Мысли о перемене жизни не давали уснуть.
– Ещё бы! Кому охота на два года свободу терять?!
– Я считаю, что каждый парень должен послужить в войсках. Иначе, какой он мужчина?! И это долг перед Родиной, – сказал я.
– Ой, только не надо мне сейчас говорить высокие слова. Вот попадём в стройбат и будем вкалывать на какой-нибудь стройке. Два года придётся таскать цемент в мешках, или траншеи рыть.
– Посмотрим. Может, и повезёт.
Автобус проезжал мимо школы. Пионеры в алых галстуках и пилотках собирались на свой праздник.
– Значит тебя, с Днём пионерии можно поздравить?
– Да, спасибо!
– А я так ни разу в пионерском лагере и не был.
–Я и в детстве был. И теперь. Это совсем другой мир.
– Вот сейчас тебе будет другой мир. Как начнут командиры и «старики» над тобой измываться…
За городом вдоль дороги тянулись частные дома с цветущими садами. Поднявшееся солнце разморило. Роман положил голову мне на плечо. Я же склонился к окну. Так и доехали до областного военкомата, дремая.
Тут собралось ещё больше призывников. До обеда мы ждали отправления в дальнейший путь. Построение, перекличка. И вот длинной колонной мы двинулись на железнодорожный вокзал. И опять построение и перекличка на перроне. Наконец все расселись по плацкартным вагонам. Было душно, шумно и весело. Кто-то даже бренчал на гитаре, прихватив с собой на службу, словно в романтическое путешествие.
Я взобрался на вторую полку. С неё было лучше смотреть в окно на проносящийся пейзаж. И Роман оказался рядом, на противоположной полке.
– Интересно, едем до Львова, или нас раньше высадят? – спросил я.
– Не говорят. Военная тайна, – усмехнулся Роман.
Поезд тронулся с места. Поплыл в сторону вокзал. Закачался вагон. Застучали колёса: «туду туду, туду туду…».
Ночь была неспокойной. Призывники разговаривали, ходили туда-сюда, курили. Кто-то ужинал. Пахло спиртным. Сопровождающие военные пресекали такое не очень строго. Некоторые даже сами присоединялись к застолью, «пробовали» чуть-чуть. Я поделился с Романом бутербродом, он яблоками. Иногда среди ночи я всматривался в окно, читая надпись на вокзале. Глядел на снующихся по перрону неспокойных граждан. Дорога приятно меня волновала. Каждый миг, минута, час – это всегда открытие. Всегда что-то новое, интересное. А Роман спал, повернувшись к стенке. Постельного белья не было. Лежали в верхней одежде.
Рано утром прозвучала команда: «Всем приготовиться на выход!» Через несколько минут, кто-то из ребят громогласно объявил:
– Братцы, Львов!
Мы вышли на перрон и колонной пошли от вокзала в одну из воинских частей. По пути я любовался архитектурой города. Долго идти не пришлось. Вошли через входные ворота воинской части и, построившись в три шеренги, стали ждать на плацу дальнейшей команды.
«Покупатели» офицеры по спискам стали отбирать себе призывников. Прозвучала моя фамилия.
– Я! – громко отозвался я. Вышел из строя и прошёл к майору.
Роман Спицын оказался в другом сборе.
Потом я уже с небольшой группой ребят и офицером-майором опять пошли на вокзал. Сели на поезд и доехали до города Черновцы.
Воинская часть оказалась недалеко от центра города. Казарма – добротно построенное дореволюционное каменное трехэтажное здание. Большие помещения, мраморные лестницы и полы в просторных, высоких коридорах. Окна без занавесок, в дубовых лакированных рамах…
Майор передал нас, призывников, сержантам. А те отвели всехт в городскую баню. Там же и постригли. Одежду гражданскую сдали на ветошь. У кого была хорошая одежда, поместили в мешки и написали домашний адрес – обещало начальство, что всё отошлётся домой. Я не стал этого делать из-за поношенной одежды. Тут же, в раздевалке бани, каждому выдали нижнее бельё, гимнастёрку, пилотку, портянки и сапоги. В свою воинскую часть строем возвращались уже переодетые в солдатскую форму.
Новые ощущения. Незнакомо пахла новенькая верхняя полевая одежда из льняной ткани, кирзовые сапоги и ремень с медной пряжкой, почему-то названной одним из командиров, старшим сержантом Игорем Клицуном, «бляхой»:
– Чтоб всегда бляха блестела! И сапоги!
Для этого каждому выдали специальную пасту для чистки пряжки и чёрный крем.
В бытовке, при казарме, где имелись гладильные доски и утюги, и в спальном помещении с двуярусными металлическими кроватями, тумбочками и табуретками, солдаты стали пришивать погоны такого же защитного цвета хаки, что и гимнастёрка, вместе с оливкового цвета металлическими эмблемами в виде перекрещенных мортир, а из белых полосок ткани подшивать воротнички. Старший сержант показал, как это правильно делать. Потом он скомандовал:
– Товарищи курсанты, выходи строиться на ужин!
– Почему «курсанты»? – спросил я.
– Потому что вы попали в учебную часть. Из вас будут делать командиров орудийных отделений – объяснил командир.
Я удивился:
– Так это «учебка»?!
– Да, вы в школе сержантов-артиллеристов. Будете учиться полгода. Потом вас распределят по воинским частям в разные города страны.
– Здорово! – обрадовался я.
– Но лёгкой учёбы не обещаю, – хитро улыбнулся Клицун. И тут же строго крикнул: – Бегом на выход строиться!
Старший сержант Игорь Клицун был низеньким, стройным, с мелкими чертами лица. Подвижным и беспокойным.
Со второго этажа бегом спустились и выстроились перед казармой в две шеренги сорок курсантов.
Был уже вечер. Ещё не темно. Старший сержант прошёлся вдоль строя, осматривая каждого и делая замечания. Кто-то недостаточно подтянул ремень, не застегнул верхнюю пуговицу на гимнастёрке, или плохо подшил воротничок. Тут же были ещё два командира: здоровенный, с тёмными жёстким волосами, сержант Михаил Гумницкий и с красной повязкой на рукаве «Дежурный» худой и длинный, рыжий младший сержант Сергей Зебрев. Они тоже осматривали курсантов.
Закончив осмотр, старший сержант сказал:
– В столовую идём строем. Входить в зал только по команде. Сперва заходит правая шеренга, за ней другая. И без разговоров. Также по команде садимся в том же порядке за стол. И по команде встаём из-за стола, и выходим строиться.
«Почти как в пионерском лагере. Только ещё строже», – заметил я. И улыбнулся: «курсант словно пионер, а сержанты – вожатые».
– Я что-то смешное сказал?! – прищурив глаза, строго и недружелюбно произнёс старший сержант Клицун.
– Нет, – ответил я.
– Смотри, наряд вне очереди самым первым заработаешь! – пригрозил он и громко скомандовал: – Взвод, равняйсь! Смирно! Напра-во! В столовую шагом марш!
По тщательно выметенной асфальтированной аллее, с выбеленными кирпичными бордюрами, колонна курсантов зашагала в столовую. Я по росту был достаточно высоким и шёл в первом ряду сразу за сержантами. Фонари освещали аллею, цветущие кусты сирени и траву на клумбах.
Столовая оказалась большой, с длинными столами и скамейками, наполненная курсантами других воинских подразделений. На ужин была селёдка с картофелем. Ели ложкой. В Армии, оказывается, пользоваться вилками не положено. А селёдку подали каждому целую. Ни разу не приходилось уплетать рыбину целиком. Ещё особенность – ложки и миски были алюминиевые, кружки для чая железные, эмалированные. Столы без скатерти, в серо-голубом пластике. В пионерском лагере тоже не было скатёрок. И правда: зачем? Мне такая простота в столовой понравилась.
Я не успел доесть ужин, как прозвучала команда: «Встать! Выходи строиться!».
«Это тебе не дома. Тут надо быть шустрее», – заметил я для себя.
После ужина старший сержант дал немного времени тем, кто недостаточно привёл свою форму в порядок. Я тоже неправильно подшил воротничок, пришлось перешивать. Когда закончил, пошёл с надетой гимнастёркой в Ленинскую комнату показать Клицуну.
– Пойдёшь дневальным. Будешь дежурить в коридоре возле тумбочки с телефоном, – сказал старший сержант. – Ещё пойдут в наряд Дедушенко и Попов. Сержант Гумницкий проведёт инструктаж.
– Хорошо, – ответил я.
– Не «хорошо», а «есть».
– Есть! – ответил я.
– При этом надо отдать честь.
Я приложил ладонь к пилотке.
– Верхнюю пуговицу застегни. И ремень, ремень подтяни. – Клицун просунул руку за пряжку и крутанул ею: – Видишь, сколько ещё в запасе?
– А когда в наряд? – спросил я.
– Прямо сейчас. Возьми Попова и Дедушенко, и ждите сержанта Гумницкого.
Я отыскал курсантов, и мы втроём стали ожидать в коридоре сержанта.
Появился Гумницкий с Зебревым. Теперь у Гумницкого на руке была повязка «Дежурный». Он объяснил обязанности дневального. Положил на тумбочку «Устав внутренней службы Вооруженных Сил» и сказал: «Изучайте». По жребию с короткой спичкой стали выяснять, кто будет стоять на посту первым, вторым и третьим. Мне выпало быть первым.
Я встал возле тумбочки.Через несколько минут дежурный сержант Гумницкий громко объявил:
– Всем строиться на вечернюю поверку!
В коридоре, освещённом несколькими лампочками в плафонах на потолке, в две шеренги стали выстраиваться курсанты. Я продолжал стоять с красной повязкой дневального на руке и наблюдал за происходящим. Курсанты с любопытством поглядывали на меня: ведь каждому из них придётся дежурить на этом посту.
«Я самый первый!», – подумал я.
Сержант Гумницкий скомандовал:
– Товарищи курсанты, равняйсь! Смирно! Курсант Азибеков!
– Я!
– Курсант Артёмов!
– Я!..
Когда я услышал свою фамилию, хотел было откликнуться, но старший сержант Клицун, стоявший рядом с Гумницким ему ответил:
– В наряде.
День первый был трудный. Многие не выспались и терпеливо стояли на вечерней поверке, переминаясь с ноги на ногу.
– Команды «вольно» не было! – грозно вскрикнул Гумницкий.
Когда он зачитал весь список фамилий, скомандовал:
– Равнение на середину!
И доложил старшему сержанту Клицуну, что все курсанты на месте.
Клицун стал подводить итог дня. Разбирал подробно, почти по минутам всё, что происходило с курсантами. Пригрозил: теперь поблажки не будет, чуть что – наказание внеочередным нарядом.
Я подумал, это у меня очередной или внеочередной наряд? Ведь старший сержант пригрозил мне внеочередным нарядом, как наказание за то, что я улыбался в строю перед выходом в столовую. Только какое тут наказание? Все стоят на вечерней поверке, а я на посту. Кто-то же должен дневалить. Очевидно, просто совпало. Это наряд очередной.
Стоя на посту дневальным у тумбочки в коридоре, я смотрел на строй курсантов, слушал старшего сержанта Клицуна и думал, что в пионерском лагере я тоже проводил с отрядом вечернюю поверку. Только не томил пионеров так, как это делает Клицун. Его неприятный недовольный властный голос эхом разносился по всему коридору. Я думал, как и в лагере, когда впервые перед строем ребят вёл разговор с новой сменой, что каждый – это личность. Тайна. Неизведанный космос. Вселенная. Эти новые ещё незнакомые мне товарищи-курсанты и командиры-сержанты тоже личности. Как и я.
Клицун зачитал распорядок дня. Подъём в шесть ноль-ноль… Отбой в 22 часа. Почти, как и в пионерском лагере. Только без тихого часа и полдника. И на час раньше с постели вставать.
Вместе с младшим сержантом Зебревым явился дежурный по части. Клицун доложил майору о том, что все курсанты на месте и тот удалился. Наконец дежурный сержант Гумницкий объявил: «Отбой!».
Коридор опустел. Оставили включённой одну лампу над тумбочкой. Тихо стало. Тикали настенные часы. Время от времени было слышно, как за каменной оградой, рядом с казармой, проезжали машины. Со второго этажа можно было наблюдать и проходящих по тротуару горожан. Окна открывать запрещалось. Только форточки.
Я ещё час простоял на посту. Не думал, что на одном месте, без движения будет так нелегко. Меня сменил курсант Валера Дедушенко. Я хотел было отправиться спать, но Гумницкий дал мне задание помыть коридор.
– Чтобы блестел, как зеркало! Закончишь, мне доложишь! – приказал он.
Возле туалета и умывальника была кладовка, где хранились лопаты, веники, вёдра… Я взял швабру, ведро, тряпку и стал мыть гладкий пол из прессованной серой мраморной крошки. Дедушенко молча наблюдал за моей работой со своего поста. В спальном помещении казармы стояли двуярусные кровати. Его постель оказалась внизу, а моя наверху – впрямь, как в вагоне поезда. Только кровати железные, с металлическими сетками. Когда подшивали гимнастёрки, сидя на прикроватных табуретках, (ни ложиться, ни даже присаживаться на краешек кровати в течении всего дня строго-настрого запрещалось) немного перекинулись словечками для знакомства. Валера родом из Ростова. И он уже успел жениться. Серьёзный парень.
Вымыв пол до блеска, я пошёл искать дежурного сержанта Гумницкого. В спальной комнате горела дежурная синяя лампочка. Кровать сержанта оказалась пустой. Тогда я спустился на первый этаж и постучал в дверь с табличкой «Учебный класс».
– Да! – отозвался голос изнутри.
Я приоткрыл дверь и заглянул в класс. Трое наших командиров играли в шахматы. Вернее, двое. Младший сержант Зебрев наблюдал за игрой.
– Чего тебе? – спросил Клицун.
– Я помыл коридор, – ответил я.
– А лестницу? – не отрывая взгляд от шахматной доски, произнёс Гумницкий.
– И лестницу надо? – спросил я.
Он не ответил. Я прикрыл за собой дверь и отправился мыть лестницу.
«Это когда ж я спать лягу?!» – подумал я.
Пришлось опять набирать воду в ведро и брать тряпку… Лестница была красивая, из белых мраморных плит. Я хоть и устал изрядно за целый день, всё равно постарался хорошенько её вымыть. Когда заканчивал, появились сержанты. Они шли спать.
– Прибери в учебном классе и можешь отдыхать, – сказал мне Гумницкий.
Но в учебном классе было чисто. Я только несколько стульев расставил по местам. И шахматы сложил в специальную коробку. На несколько минут задержался из-за любопытства. В классе на стенах висели учебные плакаты, а на полу громоздилось железное заряжающее устройство гаубицы с зелёным ящиком со снарядами.
«Ну вот, теперь можно идти спать», – с облегчением подумал я и покинул класс. Взглянул на свои ручные часы: без пятнадцати минут час! А мне заступать на пост в три часа. Это сколько же осталось времени для сна?!
– Через пятнадцать минут тебя сменят, – сказал я курсанту Дедушенко, когда проходил мимо него.
– Да, разбуди Попова, – попросил Валера.
Курсант Виктор Попов спал рядом с кроватью Дедушенко. Я подошёл и стал будить спящего.
– Витя, вставай, на пост пора. Слышишь? Иди дневалить! – шептал я.
В комнате царила тишина. Даже храпа не было. Я не хотел, чтобы кто-то из-за меня проснулся, особенно кто-нибудь из сержантов. Но не идти же мне дежурить вместо Попова. Я стал тормошить настойчивее.
– Чего тебе? – недовольно произнёс Попов.
– Иди Дедушенко смени, – сказал я.
Он повернулся спиной ко мне и с головой укрылся простыней.
– Да вставай, ты! Твоя очередь дежурить! – оттянул я простынь.
Он как будто опомнился, испуганно, резко вскочил, что даже чуть было не ударился головой о кровать второго яруса и стал быстро одеваться. Я облегчённо вздохнул. Напомнил ему:
– В три часа меня разбудишь.
– Хорошо, – ответил он.
Скоро появился Валера Дедушенко. Он уснул сразу. А я ещё долго не мог заснуть. Наверное, слишком переутомился, поэтому.
Мне показалось, что я просто моргнул.
– Зорька, вставай, – тронул мою ногу Попов.
Я спустился на пол. Несмотря на то, что я всё-таки уснул и должен был спать крепким-прекрепким сном, я оказался чутким к пробуждению и не стал долго себя будить. Но голова от недосыпа была тяжела. Я спокойно оделся, вышел в коридор и сменил Попова, который, как увидел меня, тут же оставил тумбочку и пошёл ко мне навстречу, чтобы скорее нырнуть в постель. Проходя мимо, весело подмигнул, улыбнувшись.
За окнами было темно. Жёлтый фонарь слабо освещал пустынную дорогу. Город спал. И в казарме все спали. Один я в этом крыле здания стойко стоял на посту дневального. Охранял курсантов от пожара, наводнения, от нападения врагов, словом, обеспечивал им спокойный сон. И, конечно же, следил, чтобы никто не вошёл в оружейную комнату, которая была заперта железной решётчатой дверью на замок и опечатана специальной биркой.
Я подумал, что мои родители сейчас тоже отдыхают. И Оксана, девочка из пионерского лагеря, бывшего моего второго отряда, смотрит сны, совсем не подозревая, что я сейчас думаю о ней. Я здесь, а она там, за много-много километров отсюда, в моём родном городе. «Может надо ей о себе написать? – рассуждал я. – Что вот, я теперь служу в Армии, что я помню о ней…» «Надо это хорошенько обдумать» – решил я.
Стоять на одном месте, да ещё два часа, с 3-х до 5-ти, когда самый сон… Чтобы просто не стоять и хоть как-то побороться с одолевающим сном, я достал из тумбочки Устав внутренней службы и стал изучать обязанности дневального. Я узнал, что во время нахождения на тумбочке солдату запрещено снимать головной убор, сидеть, облокачиваться на стену или любые другие предметы. Он должен стоять смирно и подавать команды. Второй дневальный в это время занимается поддержанием порядка в роте. Команды, которые подаются дневальным по роте должны быть громко выкрикнуты. При этом правая рука в этот момент прикладывается к виску. Ещё дневальный должен…
Стало светать. Когда стрелки часов остановились на цифре 5. Я пошёл будить Дедушенко.
Мне повезло. Валеру тормошить не пришлось. Я только слега коснулся его плеча, как он ответил:
– Ага, встаю, – и тут же вылез из постели.
Я лишь коснулся головой долгожданной подушки и закрыл глаза, как услышал громогласный командный бас Гумницкого:
– Курсанты, подъём! Всем строиться на физическую зарядку! Форма одежды № 2: голый торс, штаны и сапоги. Одеяла и простыни откиньте на спинку кровати!
– Бегом! – поторопил младший сержант Зебрев.
Сунув голову под подушку, я опять провалился в сон. Но меня поднял Гумницкий словами:
– Никому не разрешено после отбоя и до отбоя валяться в постели.
– А я дневальный, – ответил я.
– Тем более. Иди дневаль!
– Я уже отстоял, – произнёс я.
– И хорошо. Теперь порядок наводи кругом. Давай-давай! Попов, тебя это тоже касается!
– А я что?! Я не возражаю, – ответил Попов весело.
Разбитый, не выспавшийся, с тяжёлой головой, я оделся и пошёл в коридор. Старший сержант Клицун спал. А младший сержант Зебрев уже вышел вниз, куда курсанты выбежали строиться, чтобы отправиться в спортгородок.
– Возьмите в чулане мётлы и вперёд, территорию убирать! – приказал Гумницкий мне и Попову.
Я умылся в комнате со множеством кранов. Даже стриженую голову намочил, чтобы окончательно взбодриться. Потом быстренько застелив постель, я и Попов с мётлами спустились вниз. Мы встали по оба конца аллеи, прилегающей к нашей части казармы и стали мести, продвигаясь навстречу друг другу.
До семи часов мели. Когда вернулись в спальное помещение, то увидели, что наше постельное бельё раскинуто.
– Что за дела?! – возмутился Попов.
– Давай перестилай! – откликнулся младший сержант Зебрев. –
Полоски на одеяле и подушки по ниточке должны быть выровнены!
– Мне же на пост дневального пора!
– Вот и поторопись.
Несколько раз наши постели браковал Зебрев. То одно не так, то другое. Наконец Попов сменил Дедушенко, у которого тоже не ладилось с оправкой постели. Но я ему помог.
Курсанты отправились вниз на построение для утреннего внешнего осмотра, а я вместе с Дедушенко стали прибирать спальную комнату. Позавтракав, занялись уборкой умывальника, туалета, коридора и лестницы. Сержант Гумницкий проверял нашу работу и заставлял перемывать всё снова и снова. А весь личный состав, кроме нас, дневальных и дежурного, после утреннего развода на занятия, проходившего на плацу, отправился в класс.
Моё дежурство на посту возле тумбочки дневального пришлось с 9 часов до 11. И после обеда с 15 до 17 часов. Так что я оказался последним, кого сменил в коридоре казармы новый наряд. Это было такое облегчение, словно тяжеленный груз сняли с плеч. Теперь я был свободен от дежурства. Но не от занятий. Нас повели сержанты в спортивный городок и стали проверять каждого, кто сколько подтянется на турнике и отожмётся на брусьях. Записывали результат. А потом устроили нам кросс по территории части. После ужина дали нам личное время, на несколько минут, чтобы написать письмо родителям. Я кратко изложил в письме, что нахожусь в Черновцах, в учебной части – школе младших командиров. Что после шести месяцев стану сержантом. Что потом меня отправят в новую часть другого города. И я буду не просто солдатом, а младшим командиром. А это, конечно, здорово! Я наслышался ещё на гражданке про «дедовщину» в армии, так что если я буду сержантом, даже младшим, то меня уже «стариковщина» не коснётся. Даже наоборот, я всячески буду пресекать любые нарушения неуставного порядка. Пионерский лагерь, хоть и детский, приучил меня к порядку.
В ленинской комнате немного посмотрели телевизор и затем отправились на вечернюю прогулку. Строем ходили по плацу с песней. Получалось плохо. Не все курсанты знали полностью слова песни «Распрягайте, хлопцы, коней.» Старший сержант Клицун злился и заставлял нас петь и шагать лучше. На плацу строем шагали и другие подразделения со своими песнями. Я даже подумал, каково горожанам слышать наш разнобойный рёв за оградой части?! Правда, воинская часть наша большая, но всё равно при таком громогласном пении… Нам же слышно, когда какой-нибудь тяжёлый самосвал проезжает мимо части.
После прогулки началась вечерняя поверка. Как и вчера курсанты выстроились в коридоре казармы. На этот раз я тоже стоял в строю и чётко ответил «Я!», когда услышал свою фамилию. Все были на месте, кроме очередных дневальных. Клицун стал подводить итоги дня. Долго разбирал кто как вёл себя на зарядке, на занятиях в учебном классе, в столовой, на плацу, в спортгородке… После команды «Отбой!», по секундомеру начал тренировать нас быстро раздеться и ложиться в постель, и тут же по команде «Подъём!», опять одеться и встать возле своих кроватей. Каждую команду мы должны выполнить за 45 секунд. Я понимал, подъём по тревоге… Но зачем быстро ложиться в постель?!
Мы не укладывались в заданные секунды. Всегда находился кто-то, из-за кого нас опять и опять дрессировал Клицун. Один из курсантов возроптал. Старший сержант не стал выяснять, кто именно. Сказал:
– Всем принять упор лёжа.
Мы в проходах между кроватями выполнили команду.
– Начинаем отжиматься. Раз, два! Раз, два!..
Когда Клицун устал считать, произнёс:
– Отбой!
Взобравшись на свою койку, я тут же провалился в сон.
– Курсанты, подъём!
Я спрыгнул с кровати и стал быстро одеваться.
– Форма одежды: голый торс! Бегом строиться на зарядку!
Мы стали бежать по территории части. Клицун бежал с нами и подгонял:
– Не отставать! Подтянись!..
Бежали три километра. А когда почти без сил оказались в спортгородке, старший сержант велел каждому взять трак – звено гусеничной ленты танка, представляющая собой фигурную пластину с зацепами для повышения проходимости – и, лёжа спиной на траве, поднимать и опускать тяжесть над собой. Клицун считал:
– Раз, два, три…
Я стал не укладываться в его счёт.
– Не сачковать! – заметил старший сержант. Вы до принятия присяги находитесь в карантине. Так что послаблений не будет. Раз, два! Раз, два!..
Конечно, после обеда, без предварительной разминки, накачивать себе мышцы и силу тяжеленными неудобными траками было нелепо. Понятно, что это делалось для того, чтобы подчинить нас, вдолбить нам: мы в армии, а не на гражданке. Но мы и так послушны, и знаем, что теперь не у себя дома.
Стал бы я, будучи вожатым, гонять так пионеров своего отряда, как старший сержант нас? Какой в этом смысл? Я задумался.
– Разве я давал команду «стоп» ?! – услышал я голос Клицуна над собой. – Продолжаем, продолжаем. Раз, два!..
Среди курсантов я не был ни самым сильным, ни самым слабым. Был средним. Поэтому продолжал поднимать над грудью и опускать к груди трак, терпеливо ожидал, когда самый немощный сдастся.
Когда первый из нас не выдержал, Клицун сказал тому:
– Наряд вне очереди.
А когда второй сдался, старший сержант остановил тренировку.
После завтрака занятия начались со строевой подготовки. На плацу мы отрабатывали строевой шаг, повороты, отдание чести, подход к командиру и отход от него… Сапоги натёрли мне ноги, было больно чеканить шаг. Сокурсники тоже терпели, как и я, старались правильно исполнить все команды командира по строевой подготовке. А он, Клицун, был очень придирчив, мастерски показывал на своём примере как надо двигаться. Каждый из нас испытывал к нему уважение, как к опытному наставнику. А если он «перегибал», то имел на это сержантское право, тем более, что мы были для него новобранцы. Да так оно и являлось на самом деле. А он для нас уже старослужащий, который после нашего обучения сразу демобилизуется. Он всё умеет и всё знает в своём военном деле, поэтому его и поставили нас обучать и нами командовать, а мы пока ещё только лишь курсанты.
Каждый раз во время десятиминутного перерыва, мы снимали сапоги, разматывали портянки, чтобы на солнце подсушить их и дать ногам отдых. Старший сержант видел наши окровавленные раны от натёртых и лопнувших мозолей, но не обращал на это внимания. Когда заканчивался перерыв, мы опять усиленно продолжали выполнять все команды по строевой подготовке на бетонированном плацу.
Как только закончились занятия по строевой подготовке, и мы оказались в казарме, многие курсанты стали охлаждать ноги под струёй воды из кранов в умывальнике. Это был момент наслаждения. Хотелось бесконечно держать ноги под открытым краном. Потом начались занятия уже в учебном классе на первом этаже.
В классе на стенах висели схемы, плакаты, чертежи и рисунки по военной тематике. Громоздилась часть гаубицы – заряжающее устройство, снаряды и гильзы. Над классной чёрной доской висел портрет Ленина, а под ним цитата Александра Васильевича Суворова: «Тяжело в учении – легко в бою».
Старший сержант Клицун начал рассказывать нам о 122-х миллиметровой гаубице образца 1939 года, командирами которой мы будем и из которой придётся нам стрелять. Это было очень интересно. Правда, иногда приходилось бороться с одолевающим сном. Мы, не привыкшие к армейскому распорядку дня, недосыпали. Один из курсантов получил внеочередной наряд за то, что не справился с собой – «клюнул» носом в свою тетрадь для конспектов. Это был уже второй курсант за сегодня, заработавший наряд вне очереди.
После обеда опять занятия. Ещё стали разучивать слова песни, чтобы петь её во время ходьбы строем.
Я невольно подружился с теми, кто спал возле меня. Да и с остальными курсантами был в хороших отношениях. Не было среди нас вредных ребят. Один даже оказался верующим в Бога. Это курсант Мишкин. Он мне казался жалким. Щуплый, ушастый, с острым узким курносым носом и невысокий. Через месяц, когда пришло время принимать воинскую присягу, он отказался участвовать в таком торжественном мероприятии. Объяснил, что ему вера не позволяет держать в руках оружие. Это было странно для всех нас. Даже комсомольское собрание провели, попытались Мишкина перевоспитать, убедить, что никакого Бога нет, а защищать Родину – священный долг каждого.
Мишкин молча стоял перед всеми в учебном классе и упорно глядел в пол. Эта его непоколебимость ещё сильнее разжигала нас всех на выступление. Но кончилась история тем, что в конце концов Мишкина просто перевели в стройбат.
Перед торжественным принятием воинской присяги нам выдали парадную форму одежды – мундира с фуражкой. Мундиры были старого образца, те, в каких солдаты участвовали в военном параде Победы на Красной площади в 1945 году. Обмундирование красивое и удобное. Это уже на следующий год появилась новая форма, как полевая, так и парадная – некрасивая и неудобная.
Присяга прошла на плацу. С оркестром, с торжественным маршем…
Если первые дни в армии я был словно потерян – постоянное напряжение, боязнь оказаться плохим курсантом, физическая нагрузка, недосып делали меня больше похожим на солдатика, который только и делает, что старательно выполняет команды, что я поэтому даже долго не мог сдружиться с кем-нибудь, всё был сам по себе, – то теперь, после торжественной присяги, стал увереннее, постигал армейское дело легче и успешнее.
Самыми активными, развитыми и привлекательными аккуратной приятной наружностью и здоровым оптимизмом для меня оказался Виктор Попов, из Молдавии, и Валера Дедушенко из Ужгорода. Теперь я больше с ними общался. И в строю мы шли рядом впереди. У Попова был зычный голос, он запевал, а мы подхватывали, браво подпевая.
Несмотря на то, что нас здорово гоняли сержанты, заставляя каждый день пробегать кросс 3 км по территории воинской учебной части, делать физо, преодолевать полосу препятствий и ещё недосыпание, мы за короткий срок стали заметно поправляться. Виктор Попов итак был упитанный, но стал раздаваться ещё больше. В меру худощавый Валера Дедушенко стал выглядеть крепче, и я не отстал.
Были и такие ребята, как будто их не было. Тихие, незаметные. С ними хорошо было молчать. И все мы жили дружно. Полгода вместе. Мы знали, что скоро разъедемся.
Первый раз, когда я пошёл часовым в караул, очень волновался. С автоматом, ночью, быть начеку два часа, пока тебя сменят, непрерывно, напряжённо всматриваться в темноту, проверять пломбы на складах-хранилищах… Один раз меня даже напугала, заставила настороженно замереть собственная тень, мелькнувшая на слабо освещённой каменной ограде.
– Стой, кто идёт?! – грозно крикнул я, как полагалось по уставу гарнизонной и караульной служб.
Тишина. Подошёл к стене, вдруг юркнула кошка. Хорошо, что нам не выдали патроны. Магазин автомата был пуст, так, для общего вида красовался. А то с испуга и загнал бы патрон в затвор, да ещё б и пульнул.
Воинский парк был достаточно большим. Я то и дело подходил к запертым вратам какого-нибудь бокса и проверял, не нарушена ли пломба с пластилиновым оттиском печати на деревянной бирке, пронизанной шнуром, чтобы если что, поднять тревогу и доложить об этом начальнику караула или разводящему. Хорошо, что была середина лета. Тепло. Ноги, конечно, уставали, но садиться на посту не разрешалось. Вот так и ходил один среди ночи по военному парку, охраняя склады. То и дело посматривал на часы. А стрелки всё на месте. Вслушиваюсь: тикают ли часики? Да, тикают. Просто, когда дежуришь караульным, невероятно тянется время. И спать очень хочется. Но нельзя. Никак нельзя расслабляться. Весь город спит, а тебе не положено, потому что ты товарищ военный. Тебе доверено охранять не только склады с военной техникой и разным имуществом, но и покой, мир граждан. Охранять страну. С таким возвышенным настроением и ходил вдоль складских помещений, настороженно вглядываясь во все тёмные уголки и вслушиваясь в каждый звук, каждый шорох. И при этом, вспоминая свою жизнь на гражданке. Эпизодами. То работа вожатым в пионерском лагере, то что-то из школы, то как проводил время с друзьями на пляже, или походы в горы, лес…
Слышу шаги. Они приближаются.
– Стой, кто идёт?! – опять строго и громко спрашиваю я.
– Разводящий! – услышал я голос младшего сержанта Зебрева.
– Разводящий ко мне, остальные на месте! – добавляю я.
Зебрев командует:
– Смена, стой!
Показался разводящий. Он скомандовал:
– Смена, смирно! Курсант Воробьёв, на пост шагом-МАРШ!
Я принял строевую стойку и сделал шаг вправо. Караульный подошёл ко мне и встал на моё место лицом в противоположную сторону. По команде разводящего: «Часовой, сдать пост!» я, и заступающий на пост Воробьёв, повернули друг к другу головы. Я назвал номер поста и перечислил заступающему на пост караульному все подлежащие охране согласно табеля постам и сказал, что замечаний вблизи поста во время несения службы не было. После сдачи и приёма поста, я и заступающий на пост караульный встали лицом к разводящему и поочерёдно доложили:
– Товарищ младший сержант, курсант Светлов пост номер два сдал!
– Товарищ младший сержант, курсант Воробьёв пост номер два принял!
По команде разводящего: «Курсант Светлов, с поста шагом-МАРШ!» сменивший караульный встал позади смены и взял оружие в положение «на ремень», а караульный, наблюдавший за постом и подступами к нему, встал в строй.
После этого разводящий скомандовал: «За мной шагом-МАРШ!»
Когда мы пришли в караульное помещение, то я не сразу лёг спать. Надо было ещё два часа бодрствовать. А в спальной комнатке отдыхали те, чья очередь заступать на пост. Начальник караула сержант Гумницкий приказал мне изучать наизусть Устав караульной и постовой службы. Если я простоял на посту с 23 часов да 1 часу ночи, то смогу лечь лишь в 3 часа. Постою 2 часа, а потом с 5 до 7 часов опять буду охранять воинский парк. Трудно было читать устав в такой поздний час. Глаза закрывались, буквы плыли. А сержанты ничего, держались. Видно, привыкли ночью не спать – находились в комнате начальника караула и играли в шахматы. Я слышал из приоткрытой двери их голоса и звуки переставляемых шахматных фигур.
В караульном помещении находились ещё два бодрствующих курсанта, потому что дежурить нам приходилось всего на трёх разных постах. Первый пост – это охрана Знамени в штабе воинской части. А третий – тоже склады, но уже в другой части военного городка, ещё дальше от парка, где я охранял. Так что ещё двое курсантов не спали. Один, как и я, изучал Устав, другой листал подшивку армейских газет.
Наконец пришло время и мне отдохнуть. Я лёг, не раздеваясь – не положено было снимать с себя гимнастёрку – на кушетку, обитую дерматином, жёсткую, но от этого почему-то становившую ещё притягательней для сна, и провалился в крепкий сон. Как вдруг опять меня будят подниматься и идти на пост. В самый-самый сон.
Зато на посту я встретил рассвет. Третий рассвет в своей восемнадцатилетней жизни. Первый – в пионерском лагере. Будучи вожатым, вместе с отрядом встретил рассвет на песчаном пляже, и когда ребята сами упросили меня организовать им такое романтическое мероприятие. Помню, с вечера вдруг одного из пионеров моего второго отряда осенило: «А давайте завтра встретим все вместе рассвет!». «Ой, и правда, давайте! Алексей Сергеевич, пожалуйста…» – начали меня упрашивать, особенно старались девочки. Я согласился. Но утром, когда я поднялся по заведённому будильнику с трудом тормошил каждого, чтобы собрать ребят на встречу рассвета. Одно дело вечером хотеть, другое – вставать так рано. Всё-таки вышли на пляж. Даже гитару ребята захватили. На пляже разожгли маленький костёр для развлечения. Гитара и песня не очень звучали в такое время, но, когда начало сильно светать, когда появилось зарево, а потом из-за горизонта моря начало подниматься огромное алое светило… Нет, здесь, на втором посту, такой красоты, как тогда, когда я был в лагере с отрядом на берегу моря, не наблюдалось. Мешали деревья и дома за стеной нашего военного городка.
Когда меня сменили на посту, подошло время идти в столовую, чтобы взять завтрак для всего караула, что я и сделал вместе с другим бодрствующим караульным. Ещё мне пришлось стоять на посту с 11 до 13 часов, так что и за обедом я тоже ходил. А когда с 17 до 19 часов в последний раз стоял на посту, то перед сдачей смены караула занялся уборкой караульного помещения. Находясь в караульном наряде время для ничего не делания не было. А когда приходило время для отдыха, перед заступлением опять на пост, два часа отводилось сну. Комнатка для этого была без окон. И никакой мебели, кроме пару топчанов, обитых дерматином. Спать ложились не раздеваясь, в сапогах. Укрывались вместо одеяла своей шинелью. Тут ещё надо сказать, передача дежурства другому подразделению проходила не так-то и просто. Новые заступающие на караульную службу скрупулёзно, придирчиво осматривали всё, что находилось в караульном помещении по списку. Даже пыль смотрели, не осталась ли где-то нами не убранной. Зато как приятно было вернуться после наряда в казарму – уже родную, уютную.
Построение в столовую, после ужина чуток личного времени, потом вечерняя прогулка с песней и строем на плацу, затем долгая вечерняя поверка с разбором прошедшего дня в коридоре казармы и, наконец, отбой.
В личное время я написал Оксане письмецо. Так, чтобы знала, что я уже служу в Армии, и что я её помню, о ней думаю. Конечно, без всякой надежды на ответное письмо. Когда у тебя есть девушка, как и у многих других курсантов, то чувствуешь полноту жизни, её радость и смысл. Даже, если пока это и безответное, не ясное со стороны Оксаны ко мне отношение. Только в моём возрасте всё лучшее кажется многообещающее впереди. Пока жизнь моя на взлёте.
Следующий день после завтрака и построения на строевом плацу всех подразделений нашей войсковой учебной части, мы провели до обеда в автопарке, где хранилась боевая техника. Это был не тот парк, где я стоял на посту, охраняя склады. Тут стояли бронетранспортёры, тягачи, орудия, машины… Вот здесь я и увидел впервые гаубицу. Болотного цвета, с двумя станинами и колёсами, с не очень длинным стволом. Она была зачехлена брезентом и стояла под навесом от дождя. Гаубица казалась живой, со своей особой индивидуальностью. И, как это нелепо звучит для орудия смерти, хоть и на врагов, по форме красивой, совершенной.
Обступив расчехлённую гаубицу, мы стали её изучать. Старший сержант Клицун подробно говорил обо всём, что касалось этого 122 миллиметрового орудия образца 1938 года с дальностью стрельбы 1800 километров. Мы по очереди разбирали и собирали затвор, вставляли панораму и смотрели в неё, устанавливали на барабане дальность прицела… Занятия проходили строго по времени, после каждых 45 минут, 10 минут перерыва. Курсанты закуривали сигареты. Тот, у кого её не было, выпрашивал у другого. Я не курил.
Больше всего я не любил строевую подготовку и занятия по теме ОМП – оружия массового поражения, когда надо было надевать химзащитный комбинезон и противогаз. На время, конечно.
Огневая подготовка тоже доставалась нелегко. Шаг угломера, коэффициент удаления, плюс, минус – перелёт снаряда, недолёт; левее 005, или правее… Пришлось всё постичь, хотя по природе, по способностям, это далеко не моё.
Бегать по 3 км каждый день перед самым обедом тоже было занятием не из приятных. В сапогах, при жаре… И опять-таки – на время. Не уложился в норматив, значит получил наряд вне очереди.
Ещё нас всех курсантов учебной части собирали в клубе на политинформацию. Проводил её подполковник-замполит. Это было немного времени для отдыха. Некоторые даже громко дремали, за что тоже получали разные наказания от своих командиров. Я тоже усиленно боролся в это время с одолевающим сном…
Приближался праздник 7 ноября – очередная годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Мы должны были участвовать в параде на центральной площади города. Поэтому подъём для нас стал объявляться в четыре тридцать часов утра. Мы строем шли на площадь и там происходила репетиция с другими воинскими частями. Это помимо дневных тренировок на плацу в своей части. В темноте, когда все ещё спали, мы сапогами чётко чеканили шаг по асфальту, направляясь к площади, там перестраивались, но уже не в колонну по два человека, а в коробке – по шесть, и чётким шагом отправлялись проходили мимо будущей три буны, где стояли организаторы парада. Уже потом, опять перестроившись в колонну по два возвращались в свою часть. Так продолжалось больше недели. А сам парад прошёл красиво и торжественно, как и должен был пройти. Мне даже больше запомнились утренние репетиции. Что-то в них было необычное: город спит, а мы шагаем. Рано-рано. Не все горожане знали об этом. Спали себе, смотрели сны… Однажды даже дождь шёл, а мы всё равно репетировали. Зато день праздничного парада выдался солнечным.
Когда я стоял в строю на репетиции, я думал: «Нас так много. Мы все почти одногодки, кроме офицеров, и что я чувствую, тоже чувствуют другие. Это долгая стоянка в ожидании команды: «Торжественным маршом…!», пробирающая в шинель прохлада утра, тихие, осторожные реплики, шутки, подначки сокурсников… Мы все молоды, энергичны, здоровы. Впереди – целая жизнь! От этого так радостно на душе!».
После празднования 7 Ноября, наступило время сдачи экзаменов по всем дисциплинам. Я отстрелялся на хорошо. Строевую подготовку сдал чётко. И в спортивном городке на турнике и брусьях не оплошал. Полосу препятствий преодолел успешно. Один из первых справился с надеванием защитного комбинезона с противогазом. Поэтому мне присвоили звание сержанта.
Нам выдали золотистые и красные ленточки. Я пришил к погонам по три красные лычки на полевой гимнастёрке, и золотые на парадном мундире и на шинели. Теперь я младший командир. Не рядовой, не ефрейтор с одной только лычкой – золотистой ленточкой на погонах мундира и шинели, или красной на погонах гимнастёрки, и не младший сержант – с двумя, а с тремя сержантскими! И ещё получил нагрудные значки отличника по разным видам воинской подготовки. Конечно, это было очень приятно. Я сфотографировался в мундире, хотел даже послать своё фото Оксане, но раз я так и не получил от неё письмо, выслал фотокарточку только домой.
Все курсанты разъехались по своим новым частям. Кому-то выпало ехать за границу в социалистическую страну, другим, как и мне, назначено продолжать воинскую службу в нашем государстве. Мне назначен городок N., в Прикарпатье.
И вот, наконец, получив командировочные документы, я отправился в дорогу. Сам. После шестимесячных курсов в учебной части оказаться вне воинского городка на свободе, пусть и временно, всего лишь на весь мой путь до новой воинской части, это было здорово!
На железнодорожном вокзале, в кассе для военнослужащих, я приобрёл билет на поезд. До отправления поезда было полтора часа, и я с удовольствием гулял по вокзалу, смотрел на лица гражданских людей – так соскучился по ним за полгода пребывания в закрытом месте, за забором, ограждающим меня от внешнего мира. И как было необычно по требованию военного патруля предъявить свои документы и услышать добрые слова: «Счастливого пути!».

2. АРМЕЙСКИЕ БУДНИ
До города N. мне надо было ехать около трёх часов, поэтому я приобрёл билет в общем вагоне. Пассажиров было – еле место себе нашёл. Сбоку у прохода. Я сидел внизу и смотрел в окно. Иногда обращал внимание на беспокойных, говорливых пассажиров. Тут были люди разных возрастов. От очень старых, до самых маленьких, грудных. Поэтому шум голосов иногда заглушал даже стук колёс.
Алое солнце опускалось к горизонту. Оно неслось вместе с поездом, будто сопровождая нас, и проникая косыми лучами внутрь вагона. Опять, как и полгода назад, я с интересом наблюдал проносящийся мимо окна пейзаж.
Я хотя и был теперь на гражданке, но всё равно ощущал себя особенным, потому что был в военной форме. Она меня как будто ограждала от мира гражданских. Невольно держал себя собранно, понимая, что на меня смотрят и по мне судят о всей нашей армии.
Уже стемнело, когда я вышел из поезда на станции незнакомого мне города, в котором должен продолжать служить. Теперь оставалось найти свою новую войсковую часть. Я отправился по указанному мне в командировочном документе адресу. Решил пойти пешком – не хотелось сразу оказаться в части. Побыть ещё немножечко на свободе – вот было удовольствие! Да и с городом, пусть и вечерним, в фонарях, захотелось познакомиться поближе.
Я пересёк центр города с площадью, на котором стояла церковь, был универмаг, гостиница, библиотека, и чуть в стороне здание театра и кинотеатр. Мне это понравилось, потому что я всё-таки оказался не в захолустье, будет куда ходить в увольнении.
Как я ни старался подольше поблуждать по городу, однако остановился перед воротами КПП своей части. Через проходную зашёл в помещение дежурного по полку и предъявил офицеру свои документы. Капитан объяснил куда мне дальше идти, и вот я направился по аллее в казарму.
Я шёл и думал, какие ребята и офицеры будут в этой новой части? За полгода в учебке, к моему удивлению, я только привязался к Дедушенко, а остальные были как-то мне безразличны. Может это оттого, что не до них было, – слишком напряжённо проходило время учёбы. Постоянное недосыпание с бесконечными подъёмами и отбоями на время, плотные занятия то по боевой, то строевой, то физической подготовке… Как-то каждый был сам по себе, не особенно влезал в душу другого, да и сам я не был ни с кем откровенным, открытым, что ли. Да и особенно сдруживаться смысла не было – всё равно скоро разъезжаться. Но армейский режим меня всё же устраивал. По пионерскому лагерю я любил чёткий распорядок дня. Это придавало смысл, серьёзную занятость, а не пустое времяпровождение.
Я дошёл до двухэтажного продолговатого здания и вошёл внутрь. В коридоре возле тумбочки стоял дневальный и я спросил у него кого-нибудь из офицеров.
– Товарищ старший лейтенант, на выход! – вдруг прокричал рядовой на весь коридор.
– Да я сам подойду к нему. Где он? – сказал я.
– Иди в конец коридора и сверни направо, – ответил дневальный.
Я смутился: всё-таки я сержант, а он ко мне обращается на «ты».
Пройдя по коридору, я оказался в большой спальной комнате с небольшой группой солдат, готовящихся лечь в кровати. Было шумновато. Офицер что-то кому-то объяснял. Поэтому не удивительно было, что он крик дневального не услышал. Я выдержал паузу. Когда офицер повернулся в мою сторону, я подошёл к нему, приложив руку к шапке, доложил о своём прибытии для дальнейшего несения воинской службы. Старший лейтенант тут же сказал мне:
– Приступайте на дежурство по батарее. Прямо сейчас.
– Есть! – ответил я, козырнув.
С дороги, уставший, да ещё не выспавшийся от последней неспокойной ночи в учебке, я должен заступить дежурным… Я тут никого ещё не знаю, и вообще ещё ни в чём не разобрался. Сразу с бала на такой корабль…
– С обязанностями дежурного в уставе ознакомитесь. Проследите, чтоб все уже легли. А я пойду. До завтра.
Старший лейтенант ушёл.
– Это был кто? – спросил я у дневального. Офицер мне не представился.
– Старший лейтенант Сидун – наш командир батареи, – ответил дневальный.
Из тумбочки дневального я достал красную повязку с надписью «Дежурный», надел её себе на правую руку выше локтя, затем вынул Устав внутренней службы, чтобы прочесть свои обязанности. Но прежде чем с ними ознакомиться, я отправился в спальное помещение поторопить всех с отбоем. Когда я вошёл в комнату никто на меня не обращал внимание. Так только, косились слегка. Видно было, что они не очень торопились лечь в постель. Разговаривали громко и каждый о чём-то своём. У меня возникло ощущение, что я попал больше в какой-то недисциплинированный батальон, чем в обыкновенную воинскую казарму. Даже у некоторых солдат вместо нижнего белого белья была надета домашняя спортивная одежда. И волосы требовали стрижки. Я громко объявил отбой. Выключил свет и вместо него включил дежурную синюю лампу. Кто-то недовольно произнёс:
– Ты зачем это сделал? Мы сами, когда надо будет, потушим.
– Отбой! – повторил я громче и строже. И вышел.
Оказавшись в коридоре, я заметил, как на пол упал свет из не до конца прикрытой двери спальной комнаты. Я вернулся. Кто-то наперекор мне обратно включил свет.
Ничего не говоря, я опять щёлкнул выключателем. И ждал, когда все угомонятся. Я негодовал: в учебной части такого не позволили бы им. Почему здесь такой непорядок?! Я сержант. Меня должны также слушаться, как я слушался своих сержантов в учебке. И как дети в пионерском лагере слушали своего вожатого, потому что он старше их, а здесь, в армии, я сейчас старший по званию и должности.
Я ещё постоял некоторое время, и когда все улеглись, даже те, кто долго возился в умывальной и там брился, покинул спальню. Свет больше не включался. А в ленинской комнате старослужащие сержанты смотрели телевизор. Им было всё равно, легли ли их подчинённые или нет. Да и я, как новенький, им был как-то безразличен. Меня это немного неприятно удивило. Всё-таки я кому-то смена, кто-то из них весной уедет домой. Да и вообще, мы же одна команда. Мы – сержанты!
Уединившись в бытовке, я стал изучать обязанности дежурного по роте. Вошёл высокий и крепкий старший сержант – у него на погонах была одна, но широкая лычка, соединённая из узких трёх. Он сразу протянул мне руку и с улыбкой произнёс:
Здоров, дружище! Это я должен был заступить в наряд дежурным. Но наш старшина в отпуске, я его временно замещаю. Как тебе тут?
– Да я ещё не освоился, – ответил я, пожимая его руку. – Я же только с поезда и сразу сюда.
– Да-да. Ну ты ничего, освоишься. Я тебе помогу. Познакомишься с нашими сержантами. Да, я Миша Петрик. А ты…
Я назвал имя и фамилию. Спросил:
– А сержанты наши, это те, кто сейчас в ленкомнате?
– Нет, все наши сейчас в наряде. Кто в карауле начальником и разводящим, помощник дежурного по полку, кто дежурный по кухне. У нас ведь кадрированный полк. Не развёрнутый. Как говорится: «Через день – на ремень».
– Тяжело так часто в наряд ходить? – спросил я.
– Сперва да. Потом привыкнешь.
После общения со старшим сержантом Петриком мне на душе полегчало. Я уверенней стал себя чувствовать на новом месте.
Так как дневальные сами друг друга сменяли стоять возле тумбочки, я позволил себе поспать четыре часа, что, конечно, очень мало, но и это хорошо. В половине шестого утра меня разбудил дневальный. Ровно в шесть я громко объявил:
– Батарея, подъём!
Старший сержант Петрик проделал с небольшим личным составом, кто не в наряде, утреннюю физзарядку на воздухе, с пробежкой по территории дивизии. Перед завтраком я отправился в столовую, чтобы проверить на весь ли наш дивизион накрыты столы.
Здешняя столовая была в общем такая же, как и в учебке: длинные столы с лавками, эмалированные кружки. Тарелки, как и ложки – алюминиевые. Если протереть их корочкой хлеба, внутренней стороной, то мякоть потемнеет – так сильно окисляется посуда В пионерском лагере тарелки были из стекла, а ложки и вилки из хорошего металла.
Я принял у дежурного по кухне накрытые столы и отправился в казарму, чтобы дать команду идти на завтрак. Пока личный состав собирался, появился комбат старший лейтенант, Сидун. Я подал команду: «Батарея, смирно!» И чётким шагом, козыряя, подошёл к офицеру и доложил, как положено по уставу, что во время моего дежурства происшествий не произошло, и что личный состав батареи готовится к построению на завтрак. Сидун выслушал меня, тоже держа руку у нижнего края фуражки, возле виска, потом пожал мою руку и ушел в свой кабинет. А старший сержант Петрик повёл всех курсантов с дружной армейской песней в столовую.
Михаил Петрик оказался для меня той личностью, какую мне всегда не доставало в жизни. Он чуть старше меня и ждёт дембеля. Выше ростом меня и крепче. И главное, достаточно умён, чтобы выслушивать его мнение по разным вопросам и обстоятельствам. Петрик из этих мест. Из посёлка городского типа. Видно, что трудяга, не белоручка. Говорит громко, уверенно. Слегка косит одним глазом. Он объяснил мне, что это у него от окуляра, когда стрелял из пушки прямой наводкой по движущейся мишени – танку. Вовремя не убрал лицо, вот и получил при откате во время выстрела орудия по глазу. Но танк разбил с первого выстрела, за что и получил звание старшего сержанта и отпуск домой.
Старослужащие отличались некоторой развязностью в поведении и неряшливостью в одежде. Но прежде всего в глаза бросалась поношенная, застиранная выцветшая гимнастёрка, которую специально не застёгивалась на две верхние пуговицы у шеи, и нестриженные волосы. Только Петрик был не такой. Для меня он был образцом.
Моё дежурство проходило в общем-то нормально. Конечно, сказывалось постоянное недосыпание. Особенно после обеда. Личный состав был на занятиях, свободные от дежурства возле тумбочки дневальные знали, что им делать. А мне приходилось проявлять собственную инициативу по наведению порядка, которые упускали из виду дневальные.
Небольшой конфликт вышел с уборкой туалета. Дневальный рядовой Шмыга не захотел убирать, так как он «старик», сослался на рядового Ивушкина: «Он салага, это он должен». А Ивушкин в это время наводил порядок в умывальной. Я повысил голос, но это не возымело действия.
– Я вам приказываю! – повторил я ещё строже.
Безрезультатно.
Тут появился Петрик. Он слышал наш разговор. Когда Шмыга опять ответил, что туалет убирать е будет, Петрик подошёл к нам, схватил Шмыгу за грудки и прижал к панели.
– Тебе приказал сержант – исполняй!
Шмыга скорчил лицо, побагровев. Когда Петрик его отпустил, молча пошёл в уборную.
– Ишь. старик! – возмутился Петрик. – Год прослужил и уже «старик»!
Этот случай заставил меня задуматься. Мой приказ оказался бы напрасным, если бы не вмешался старший сержант. Именно он – Петрик. Применив силу, Шмыга подчинился. Тут что власть силы? В учебной части мы, все курсанты, беспрекословно подчинялись нашим младшим командирам потому, что иначе не могли. И не из-за страха силы, а именно из-за власти установленного армейского порядка. Это как в школе слушаешься учителя, или в детском саду воспитателя, в пионерском лагере вожатого – просто старшего наставника. А в армии – по должности и званию.
Перед ужином я сдал дежурство по батарее другому, сержанту Александру Меркулову. Из караула пришли остальные военнослужащие и в столовую мы шли уже полным длинным строем. Я, как положено младшим командирам, занял место впереди, но за старослужащими сержантами. После ужина полагалось для всех свободное время. Я решил собрать своё отделение, чтобы познакомиться с ребятами. Потому что ещё днём, во время моего дежурства, ко мне подошёл командир батареи и сообщил, что меня определили во второй взвод. Взводов в батарее всего лишь два. Потому, что полк кадрированый, а не развёрнутый. В полку один дивизион, в который входила одна наша батарея, два взвода, с тремя отделениями в каждом, механики-водители, разведка, связисты… Командиром взводов были офицеры. Они не являлись кадровыми служащими, а были студентами вузов, призванные на один год служить в армии, прошедшие военную подготовку при своём институте на специальной военной кафедре. Ещё были два зам комвзвода из числа сержантов – Петрик и Самсонов. Им обоим в мае – дембель.
Меня назначили командиром третьего отделения, или – орудийного расчёта. То есть, я был командиром орудия, остальные пять человек, это наводчик – ефрейтор, и рядовые: замковый, заряжающий, установщик и снарядный.
Собрать своё отделение оказалось не просто. Ефрейтору Александру Сыровому я сказал, чтобы он построил расчёт в коридоре казармы.
– Чего я буду сейчас за всеми бегать?! – возмутился он.
– Я вам приказываю! – ответил я.
Он покраснел, пробубнил что-то про свободное личное время, но пошёл исполнять приказ. Однако построились не все. Рядового Мамедова не было.
– Где он может быть, кто знает? – спросил я.
Один из солдат усмехнулся. Другой выпалил:
– Где же ещё! В самоволке, понятно.
– То-есть, как в самоволке? – отреагировал я.
Все захихикали.
– Ладно, потом с ним разберусь. А сейчас я хочу с каждым из вас познакомиться ближе. Кто откуда призван, домашний адрес, интересы, способности, ну и всё остальное.
Я достал блокнот, чтобы записать в него данные о каждом, и стал подробно расспрашивать. Почти также, как я это проделывал с ребятишками в пионерском лагере. Только там были пионеры, здесь же солдаты, их всего лишь четыре, без Мамедова.
На ужин батарея построилась внизу напротив входа в казарму. Мамедова не было. Я сообщил об этом Михаилу Петрику.
– Опять к девкам пошёл. Тут недалеко их общежитие. Если на вечернюю поверку опоздает, объявишь ему наряд вне очереди. Пусть туалет продраит.
На вечернюю поверку Мамедов явился в самую последнюю минуту, когда вся батарея уже выстроилась в две шеренги в коридоре казармы. После поверки я велел своему отделению не расходиться.
– Рядовой Мамедов, – обратился я к солдату и стал ждать его отклика.
Мамедов не отозвался, только смотрел на меня, ожидая, что дальше я ему скажу.
– Рядовой Мамедов! – повторил я строже.
– Чего? – спросил он, не понимая.
– Когда я называю фамилию, надо отвечать «Я». Вас что, такому до сих пор не научили?! Сколько времени вы уже служите?
– Год уже, – ответил Мамедов с такой интонацией в голосе, что я сразу понял: он меня считает по сравнению с ним салажонком.
– Рядовой Мамедов, – опять я обратился к нему.
После паузы он всё же ответил «Я», только неохотно, будто делая мне одолжение.
– Выйти из строя!
Мамедов вяло вышел из шеренги и также лениво повернулся лицом к сослуживцам.
– Отставить! Вернитесь на место и исполните мою команду по строевому уставу.
– Рядовой Мамедов! – опять обратился я к нему, когда он встал в шеренгу отделения.
Дальше Мамедов всё проделал так, как я от него потребовал.
– Где вы были в личное время и во время ужина?
– А что? – ухмыльнулся он. – Сидел на скамейке возле медпункта. В столовку не пошёл, потому что ужинать не захотел.
– Ужинать не захотел. Вот даёт, – весело произнёс рядовой Манишик.
– Да, не захотел.
– В следующий раз ставьте меня в известность, когда покидаете казарму. На случай тревоги я должен знать, кто где находится. Ясно вам?
– Ладно, – вяло ответил Мамедов.
– Не «ладно», а «Так точно!», – поправил я его. – Повторите.
– Так точно, – неохотно ответил Мамедов.
Когда я подал команду разойтись, Мамедов тут же съязвил:
– Сержант, я в уборную пошёл.
– Товарищ сержант, – поправил я его. – После туалета подойдите ко мне, я вас запишу.
Таир Мамедов оказался жителем Азербайджана. В нашей части служили из разных Союзных Республик. Но большинство было русских и украинцев.
Командир отделения сержант Николай Бортников, которого я сменил, был в госпитале. Он, как и Петрик, тоже вот-вот уедет домой. Я не знал, как вёл себя Бортников как командир отделения со своими подчинёнными, но мои отношения с военными отделения не будут панибратскими. Я так сразу себя и поставил. После вечерней поверки, когда был объявлен отбой, я проследил, чтобы всё моё отделение легло спать, а не слонялось по казарме, или не сидело бы в ленинской комнате за телевизором.
Эта вторая ночь должна была стать первой нормальной, в смысле – полноценной сном, без наряда, но я так сильно утомился от переезда и дежурства по батарее, что не смог даже быстро уснуть. В голове происходила круговерть событий – поезд, новый город, другая воинская часть, новые солдаты и офицеры, само дежурство... А как только уснул, так сразу прозвучала команда: «Батарея, подъём!». Меня несколько обескуражило то, что дневальный или дежурный по батарее не разбудили за 10 минут до общего подъёма сперва нас, сержантов, чтобы мы смогли одеться, умыться и проследить за подъёмом своих подчинённых. В учебной части, например, сержанты вставали раньше курсантов. Теперь буду просить дежурный наряд, чтобы меня лично будили до подъёма. После учебки мне всё казалось на новом месте не совсем правильным. За полгода я привык к строгому порядку. Когда прозвучала команда: «Батарея, подъём!», мне пришлось тормошить Мамедова, который с головой завернулся в одеяло. Дальше я вместе со всеми пробежался по территории части, а на строевом плацу тоже проделал физзарядку под руководством Петрика.
После завтрака в казарме появились командир батареи старший лейтенант Сидун и оба командира взводов. Моим командиром взвода оказался младший лейтенант Новосад. Молчаливый и неприветливый. При нём я чувствовал себя в чём-то виноватым. А вот командиром первого взвода был лейтенант Дундуков. Тот наоборот – весёлый и общительный.
После развода батарея отправилась в автопарк. Здесь хранились орудия, тягачи, машины… Два орудия были закреплены за моим отделением – 122 мм гаубица и 76 мм пушка. Теперь я отвечал за их состояние.
Мы расчехлили орудия. На месте провели занятия с панорамой. Сделали наружную чистку пушки и гаубицы. Я выяснил, кто кем из военнослужащих в боевом артиллерийском расчёте является. Проверил знания наводчика ефрейтора Александра Сырового, который вёл себя немного высокомерно. Он уже участвовал в боевых стрельбах на полигоне, есть опыт. Ну и хорошо. Мне то лучше, обучать его не надо.
Скоро будут зимние стрельбы, придётся стрелять из орудий боевыми снарядами. До этого мне предстоит хорошо подготовиться к выезду на полигон. Поэтому после обеда во время занятий по самоподготовке я провёл со своим отделением теоретическое занятие по стрельбе.
Перед ужином рядовой Мамедов опять исчез. И когда батарея пришла из столовой, его не было в казарме. Немного свободного времени я провёл в ленинской комнате, где были подшивки газет, журналы и работал телевизор. Дальше – вечерняя прогулка с песней и строем, а потом поверка. Мамедов на прогулку не явился, но успел прийти на поверку. Я решил заняться им всерьёз. Когда закончилась перекличка присутствующих в общем строю всей батареи, я задержал своё отделение и объявил Мамедову первый выговор.
– За что?! – возмутился Мамедов.
– Рядовой Мамедов, встать в строй! – скомандовал я.
И опять эта неприятная возня. Не сразу удалось мне добиться от него правильного выполнения приказа.
– Есть, – вяло ответил он и нехотя приложил лутку к пилотке. Не спеша встал на своё место в строю отделения.
Мне нравилось, что остальные солдаты моего отделения понимали, что я был прав. Я действовал по Уставу. Командир отделения имеет право сперва объявить нарушителю дисциплины выговор, затем строгий выговор, лишить очередного увольнения из расположения воинской части, то есть не дать ему выйти в город, и дать один наряд вне очереди. Если мои наказания не сработают, тогда я доложу своему заместителю командира взвода, тот командиру взвода, а там нарушителю порядка грозит даже 10-дневная гауптвахта. Но я надеялся, что до этого не дойдёт. Поговорю с Мамедовым «по-дружески», выясню причину и скажу ему о последствиях, если он будет продолжать ходить в самоволку.
Утром следующего дня меня разбудил дневальный за 10 минут до общего подъёма – я так договорился с ним, поэтому мне не пришлось вставать сразу после команды «Батарея, подъём!» вместе со всеми, что позволило мне следить за своим отделением и некоторых поторапливать.
Утро в это время было уже прохладное. По воинскому городку делали пробежку и зарядку на плацу ещё в предрассветной темноте. А потом занятия по расписанию в классе до обеда. Затем короткий отдых (не на кроватях) и подготовка опять в очередной наряд. Потому что, как я уже сообщил: «через день – на ремень». Только на этот раз мне выпало идти не в караул, а дежурным по кухне. В учебке мне доводилось быть в наряде на кухне, но простым работником, тогда я «крутил пластинки», т.е., мыл алюминиевые миски, ложки, кружки и кастрюли. Только быть дежурным по кухне, или по столовой, – это так ответственно, и в первый раз даже боязно: ничего не знаешь, как и что – нет опыта. Я прочитал обязанности дежурного. Это я должен получить с продовольственного склада продукты. Обеспечить им сохранность, узнать сколько военнослужащих стоят на довольствии, разделить каждому кусочек сливочного масла, заварить свежий чай… У меня было ещё два помощника из рядовых, не моего отделения. Так что сразу после развода я получил все необходимые продукты и принялся за остальное. Картошку чистила специальная электромашина – картофелечистка. После неё оставалось только вырезать «глазки» и тёмные образования на клубнях.
В этот же вечер вступления в наряд на кухню, сразу после ужина ещё необходимо было убрать столовую. Мои помощники вымыли столы, пол и посуду, и затем уже я отпустил их до подъёма в казарму. Сам же… Это самый сложный наряд – быть дежурным по кухне. Специальным приборчиком – ручным делителем сливочного масла, выбирал из общего большого куска порцию масла на каждого человека – и так до 500 порций в виде шайбочки или цилиндра по 20 грамм каждая. Когда я проделал эту долгую, неудобную процедуру, то оказалось не хватило порций на 120 человек. А ведь я принял масло на вес по накладной, и хранил после этого в холодильнике, закрываемом на замок. Невольно моё подозрение упало на повара – кадрового старшего сержанта Кропина. Но не пойман за руку – не вор. Мне пришлось укоротить потом готовые порции, чтобы вышло нужное количество. Ещё немалую проблему мне создал большой термостат для заварки чая. Оказалось, его давно не чистили. Просто каждый дежурный по кухне высыпал в него из пачек чай, не выбирая использованный. Его накопилось там о-го-го! Пришлось мне тщательно всё внутри почистить и с утра заварить свежий, ароматный чёрный чай. Я пошёл в казарму, когда было уже 3 часа. В 5 утра должен явиться на кухню повар. Так что мне отводилось на сон около 2-х часов. С пяти часов мне тоже дел хватает. Помимо заварки чая, нужно помочь повару, что он скажет.  И до убрать, дочистить и домыть в столовой. Она большая. Проверяющий дежурный по полку всегда к чему-нибудь придерётся. Помощники придут сразу после подъёма.
Завтрак – первое испытание для дежурного по кухне. Столы накрыты, чай заварен, зал в ожидании солдат. Первым в столовой появляется дежурный по полку. Я ему докладываю о том, что во время моего дежурства происшествий не случилось и что на завтрак приготовлено то-то и то-то. К столовой строем прибывают солдаты. Заходит сперва дежурный по батарее, осматривает столы, просчитывая, на всех ли солдат они накрыты, и тогда уже впускает свой личный состав. Вскоре столовая наполняется негромким шумом. Я же, в белой легкой куртке с нарукавной повязкой «Дежурный по кухне», слежу, чтобы завтрак проходил без проблем. Мне только неловко за убавленное мною масло в порциях, но никто не этого не замечает.
После завтрака опять уборка столовой и подготовка к обеду. Двое моих помощников «крутят пластинки» – моют посуду. Я тоже не сижу без дела, привожу в порядок столы… Только после ужина наряд по столовой освобождается и уходит в казарму.
Солдатская казарма – место блаженства после наряда, после занятий на строевом плацу, в спортивном городке и на полигоне. Место отдохновения, уюта и приведения себя в порядок в умывальной и бытовой комнате. А ещё возможность развлечься телевизором и прочесть подшивки газет, написать письмо домой в ленинской комнате - комнате досуга.
Если для меня, сержанта, дежурство по кухне самый трудный наряд, то для рядовых солдат – это самый желанный. Во-первых, ночной сон для них обычный, не нарушается. Во-вторых, нет изнурительных занятий по строевой подготовке, химической защиты, физо и работы в автопарке с боевой техникой.
Сдав дежурство и явившись в казарму, я готов был сразу свалиться в кровать, но не то, что поверх застеленной кровати ложиться нельзя, но даже и садиться на неё запрещается. Некоторые сержанты и солдаты нарушали запрет, но я себе не позволял нарушать правила поведения в казарме. Пришлось пойти в комнату досуга и отдохнуть в ней перед телевизором до вечерней поверки.
В ленинской комнате солдаты смотрели телевизор. Я листал страницы подшивки газеты прикарпатского военного округа «Слава Родины». Меня заинтересовала рубрика: «К штыку приравнять перо», в которой публиковались стихи и проза военнослужащих. У меня появилось желание тоже что-нибудь сочинить и опубликовать в этой нашей газете.
Не смотря на усталость, я написал письмецо Оксане. Сообщил ей, что после полугодовой учёбы в школе сержантов был переведён в другой город и теперь командую отделением. Напомнил ей пионерский лагерь и наши коротенькие встречи, и что я вообще о ней всё время думаю. Спустился на первый этаж казармы и опустил письмо в почтовый ящик. После таких моих действий мне даже показалось, что я почти явно пообщался с Оксаной. Засыпал после команды «отбой» в приятном ощущении её невидимой близости ко мне.
Интересно, что просыпаюсь я сам за 10-15 минут до команды «подъём». Так автоматически выработался армейский рефлекс для меня, как сержанта, как командира отделения. Вот и теперь проснулся раньше. Вставать неохота. За окнами ещё очень темно и холодно. Уже выпал декабрьский снег. Личный состав батареи спустится из казармы на морозец для утренней пробежки по территории части вместо физзарядки на плацу.
Сутки после наряда по столовой прошли опять с занятиями на строевом плацу, в спортгородке и в учебных классах. И потом снова наряд. На этот раз в караул, разводящим. Я должен менять часовых на постах через каждые два часа.
После развода на плацу я с начальником караула заместителем командира взвода сержантом Поповым и солдатами отправились в караульное помещение, чтобы принять дежурство.
Караульное помещение находилось в отдельно стоящем домике недалеко от казармы, за клубом воинской части. Мы сменили наряд другого подразделения, которое в казарме размещалась под нами, на втором этаже. Строго по описи проверяли, всё ли имущество было на месте. Проверяли и чистоту. Это был момент нервозности, потому что сменяемый караул нетерпеливо ждал освобождения.
Самое трудное в карауле – это глубокая ночь, особенно перед рассветом, когда очень сильно хочется спать. Бывали даже неприятные моменты. Например, я иду сменить часового на посту №1 – охрана полкового Знамени, на третьем этаже. С военнослужащим, который идёт за мной, мы поднимаемся по ступенькам лестницы. Я нарочно ступаю громко, чтобы, если часовой вдруг задремал, пришёл в себя по двум причинам: не хочется солдата разоблачить, врасплох застав его спящим – ведь это преступление, и вторая, немаловажная причина, - чтобы он не выстрелил, потому что на посты часовые заступают с автоматами, магазины которых с боевыми патронами.
На постах №2 и №3 – в автопарке и складах, тоже приходится самому быть осторожным. Ищешь часового, а он забрался в кабину машины и спит, или прилёг в каком-нибудь укромном месте. Но такие нарушения, конечно, случались редко.
Больше неприятностей происходило по мелочам – недостаточно хорошо производилась уборка казармы и учебных помещений. Особенно туалета и умывальной. Да и уборка территории воинской части тоже. Приходилось заставлять солдат исправлять промахи. Старые военнослужащие – «старики» - от этого злились, пытались использовать молодых – «салаг», но я всячески такое пресекал. Для меня стариков и салаг не существовало. В очередные наряды я всех ставил по очереди и распределял на посты тоже. Если в учебной части нас, курсантов, гоняли по полной, то здесь было по минимуму. И это мне не нравилось.
Командиры взводов у нас были младшие офицеры – студенты гражданских институтов, прошедших военную кафедру при вузе и призванные на службу только на год. Они были как призраки. Появлялись откуда-то в часть и больше присутствовали на занятиях, которые вели мы, сержанты, чем сами преподавали. Кадровые военные у нас начинались только с командира батареи 9старшина – исключение). Комбат был деловой. Никогда не улыбался и не шутил. Но строгость его изображалась больше на лице, чем на деле. А вот начальник штаба дивизиона капитан Корнеев являлся грозным. Вечно чем-то недовольным. Придирался ко всему, что замечал что-то не так. И голос у него гремел на весь этаж нашей казармы. Его все если не боялись, то не уважали, и избегали с ним встречи. Зато командир дивизиона майор Метлицкий был добрейшим и справедливым За это его любили и уважали рядовые и сержанты. Старшина у нас был Головатый. Сидел в основном в своей каптёрке и выдавал сменное бельё, да проводил вечерние поверки.
Занятия, наряды – день за днём, неделя за неделей… Если в пионерском лагере день пролетал словно моргнул, то в армии каждая минута растягивалась. Только увольнение в город проходило быстро.
Первое моё увольнение произошло после полтора месяца, как я прибыл в эту часть. Город был небольшим. Центр, железнодорожный вокзал, большое озеро в парке. Гостиница, театр, кинотеатры, церковь, гастроном и универмаг, ресторанчика, кафешки, магазины… Многоэтажки и частные домики. Компактно и уютно. За один увольнительный день почти везде прошёлся. Один раз остановил меня патрульный наряд для проверки. Потом только приветствовали, улыбаясь, – несколько раз встречались в этот день. Несмотря на прохладу, я не спешил обратно в часть. Вернулся только к ужину. Когда я был в учебке, нам не давали увольнительные в город. Полгода в ограждении высокой стены учебной части. Теперь же есть возможность, когда не в наряде, выходить в воскресенье за пределы военного городка, до вечерней поверки можно гулять по городу.
В моём отделении только один солдат преуспел в физической подготовке – это заряжающий Волченко Сергей. Турник, брусья, полоса препятствий… ему были нипочём. Остальные – дистрофики, с которыми я начал усердно заниматься. Наводчик ефрейтор Сыровой был лучше из слабых. А снарядный Ахмадулин, на вид крепче всех, не мог подтянуться как положено даже два раза. Странно даже, вес снаряда 21 кг, кто Ахмадулина до меня поставил пятым в боевом расчёте? Придётся мне сделать перестановку, согласовав с командиром взвода лейтенантом Новосадом.
Чтобы подстегнуть подчинённых, я сперва проделывал упражнения на всех спортивных снарядах – показывал, как надо делать упражнения. Подтягивался на турнике больше положенного количества раз, и подъём переворотом исполнял качественно. Даже «солнышко» крутил, что было не обязательно для всех. На брусьях держал ноги строго под прямым углом и соскакивал на пол чётко. Через «козла» прыгал как можно эффектнее. Командир отделения, тем более сержант, должен быть примером во всём. Поэтому я старался.
В самый лютый холод на Яворовском полигоне проводились зимние стрельбы. Для меня, южанина, это было самым сложным испытанием. Наш артполк выехал с пушками и гаубицами, тягачами и грузовыми машинами на железнодорожную станции, где мы на платформы поезда погрузили всю военную технику, укрепив специальными колодками. Сами же разместились в деревянных вагонах с буржуйками внутри для обогрева. Как в военное время. Это было очень необычно и интересно. Ехали двое суток, питаясь полевым пайком. Разгрузившись во Львове, дальше поехали колонной своим ходом на полигон. Одеты мы были в ватники и в шапках. Ещё были солдатские варежки. Так что нам было не холодно. А на полигоне нам ещё выдали даже валенки, что для меня было в диковинку.
Мы приехали в негустой лесочек, где на густо заснеженных полянах разбили военный лагерь. Прежде чем установить палатку на 10 человек, надо было расчистить место от снега, потом наломать еловых веток и застелить ими мёрзлую землю. Затем на ветки разложить матрацы, наполненные деревянными стружками и тогда уже застелить простынями, одеялами и подушками. Палатки были брезентовыми и двухслойными, чтобы лучше держалось тепло от установленной буржуйки. Офицеры располагались в отдельных палатках с металлическими кроватями. Не думаю, что офицерам было от этого теплее, чем нам – снизу-то холодило от сырой земли. Ох, и злились же они, когда кто-нибудь из дневальных не уследил за огнём в печках. Да и мы тоже сильно выговаривали виновника потухших поленьев в нашей буржуйке.
Несмотря на то, что мы были на полигоне, подъём происходил неизменно в 6-00. Темно, за палатками снег, только-только пригрелись к друг дружке, а тут вставай, не выспавшись. Если в наряде был хороший солдат, то в палатке было даже жарко. Но всё равно не хотелось подниматься.
– Батарея, подъём! – раздавался снаружи палаток голос дежурного. Нет, не вставали сразу, ждали, когда именно в каждую палатку заглянет дежурный и повторит команду. Потом уже я тормошил каждого солдата в своей палатке.
Утро начиналось с расчистки дорожек от снега и завтрака на открытом воздухе. Потом выезд с военной техникой на сам полигон. Рытьё окопов, подготовка огневых позиций для орудий. Проведение нескольких учебных тренировок и, наконец, стрельбы боевыми снарядами. Стрельба с закрытой огневой позиции и прямой наводкой по неподвижным целям и по движущимся «танкам» – деревянным мишеням, тянущимися длинными тросами.
Я, как командир орудия, делал расчёты для наводки ствола орудия и подавал команды наводчику.
- Орудия! Громко произносил я.
- Выстрел! – отвечал стреляющий и дёргал за длинный шнур, прикреплённый к замку затвора.
Раздавался оглушительный грохот. Надо было закрывать ладонями уши, чтобы не оглохнуть. Орудие подскакивало и делало откат, сдерживаемый двумя станинами, закреплёнными вбитыми в землю металлическими кольями. Поднимался дым и гарь. Выбрасывалась из затвора горячая использованная гильза. Я в бинокль смотрел на результат.
Не всегда всё выходило удачно. Не всегда цель поражалась даже с третьего выстрела. Тем более что стрельбу надо вести очень быстро, на время.
Во время стрельбы с закрытой огневой позиции в моём расчёте случилось ЧП. Когда батарея вела огонь залпом, несколько раз подряд, мой заряжающий впопыхах послал в ствол орудия снаряд. А приказа стрелять больше не было. Наоборот, поступила команда «отбой». Что тут было! Переполох. Все накинулись на меня с руганью – от командира взвода до командира полка. Пришлось ждать особого разрешения на выстрел, чтобы освободить ствол орудия от снаряда. Но в целом мой расчёт, мой взвод и вся наша батарея отстрелялись на оценку «хорошо».
10 дней на полигоне. Особенно трудной для меня была предпоследняя ночь, когда я должен был со своим орудийным расчётом ночевать в тягаче бронированной технике на гусеницах, которая таскала за собой прицепленное орудие. С минуту на минуту ждали команду «к бою!», а проходил час за часом и, наконец, нам разрешили отдохнуть прямо на огневой позиции, потому что поступила команда «отставить». Но в лагерь возвращаться было нельзя, в любой момент может поступить любой другой приказ.
Меня удивляло, как солдаты могут крепко спать внутри железного тягача. От холода я не мог уснуть. Иногда, чтобы как-то согреться, выходил наружу и разминался. При этом не забывал полюбоваться ночным снежным пейзажем, освещаемый луной. Для меня, южанина, это зрелище было очень впечатляющее.
Непривычно было ходить в валенках. За день они намокали от снега, а за ночь, расставленные возле буржуйки внутри палатки не успевали полностью просыхать, поэтому портянки, впитывая в себя влагу, холодили ступни и пальцы ног. Приходилось и это терпеть.
- С каким чудесным настроением мы ехали в часть. Обратный путь в обратном порядке. И вот уютная, родная, тёплая казарма! После полигона, боевых стрельб и ночёвок в палатке это было здорово! Вот когда казарма и сам воинский городок показались нам всем родным домом.
После зимних стрельб начались те же армейские будни с занятиями и нарядами.
Ахмадуллину я строго-настрого запретил покидать территорию воинской части, не разрешил ему ходить в увольнение в город, но это оказалось поздно – в апреле сперва одна девица, а в июне другая заявили, что они беременны. На плацу выстроился весь личный состава артполка, пришли мамаши соблазнённых Ахмадуллиным дочек и он, перед всеми извинился. Однако «Дон Жуана» выгнали из армии. Меня никто ни в чём не обвинил, но я всё равно чувствовал себя виноватым – мучала совесть.
В свободное время я написал коротенький рассказ «Отцовская тайна» и отослал его в газету «Слава Родины» Прикарпатского военного округа. Сюжет был таким. Я от имени героя повествования получил письмо из дому, в котором отец признавался, что мама и он не родные мои родители. Извинялся, что только теперь открыл мне эту тайну. Конечно, я – герой рассказа – не обиделся, и ответил им письмом как обычно: «Здравствуйте, мои дорогие, родные мама и папа!..» Каково было моё удивление и какая радость, когда я увидел свой рассказ напечатанным в газете. Почему-то он был представлен как новелла. Михаил Петрик, который тоже выписывал эту газету, подошёл ко мне с просьбой сделать автограф. Первый опубликованный рассказ и первый автограф. Я торжествовал.
Михаил после службы в армии собирался поступать в Университет на факультет журналистики. Он поинтересовался, как возникла в моей голове эта новелла, не из личной ли жизни. Я ответил, что нет, просто сочинил. Для меня это тоже было удивительно: ни с того, ни с сего и выдумал. Правда, я этого хотел. Из желания написать какой-нибудь рассказ и увидеть его опубликованным. Вот и получилось. И надо же, желание писать и писать после первой публикации только возрастало. Какая-та внутренняя потребность заниматься литературным творчеством. Но мне не хватало жизненного опыта, поэтому я пока больше писал заметки в газету о службе ребят нашей батареи, за что получал ещё маленький, но необходимый гонорар. У нас при части была армейская чайная и я лишний раз угощал вкусненьким своих сослуживцев.
Мы ещё ходили в гарнизонный караул. Это уже надо было охранять военные объекты вне нашей части. Например, склады у железнодорожного грузового места. Или наряд на гауптвахту, где временно содержались под стражей заключённые за мелкие нарушения воинской дисциплины солдаты, сержанты и младшие офицеры. Ещё ходили в патруль по городу – самый лучший на ряд во время службы в армии. Бывало даже личный состав артполка направляли на стадион в оцепление футбольного поля во время матча – для порядка, чтобы болельщики не учинили драку и не выбегали на футбольное поле. Это тоже нас радовало – хоть какая-та отдушина, какое-то временное освобождение от замкнутого стеной пространства воинской части.
Меня начали ставить уже начальником караула. Среди ночи является дежурный по полку с проверкой. Я ему по уставу докладываю, что за моё дежурство происшествий не случилось и мы вместе делаем обход постов – вот когда я переживаю за часовых, не заснул ли кто. Но обычно все благополучно обходилось.
В конце мая Миша Петрик демобилизовался. Это был самый близкий мне человек. Демобилизовались и несколько солдат нашего дивизиона. Вместо них пришли новобранцы и сержанты из учебки.
Время подошло к летним стрельбам. После зимних было намного легче, хотя жара и комары донимали. В новинку для меня являлся рассвет с инеем на палатках, на траве и на деревьях С низким плотным туманом и пробирающим холодком. У нас на юге такого нет.
Летом на полигоне тоже отстрелялись хорошо. Вот только… Я невольно услышал разговор своего огневого расчёта, как мой наводчик ефрейтор Сыровой похвастался, что это его заслуга хорошей оценки в стрельбе. Он, оказалось, вовсе не обращал внимание на мои расчёты и команды – сам всё учитывал и корректировал настройку панорамы. Для него меня не было.
По прибытию в нашу воинскую часть, разбирая до мелочей летние стрельбы, я объявил Сыровому выговор и лишил его увольнения в город. Я знал, что он местный житель, с этого города, и что он женат и есть уже ребёнок, но я проявил принципиальность: я командир отделения и орудия. Я отвечаю за поражение цели.
Когда пришла суббота, – комбат обычно выдавал ему увольнительную с субботы на воскресенье до вечерней поверки, – Сыровой пожаловлся на меня за запрет. Командир батареи старший лейтенант Сидун одошёл ко мне, отвёл меня в сторонку и начал уговаривать меня отпустить Сырового домой ради его жены и дочки. Это было мне крайне неприятно. К тому же я перешагнул ступени наказания. Пришлось уступить. Когда Сыровой получил на руки увольнительную, он насмешливо хмыкнул, пробуравив меня презрительным взглядом.
После этого случая ефрейтор стал вести себя ещё свободнее. Моё отделение настроил против меня. До меня не только в одном отделении, а и во всех двух взводах, во всей батарее было заведено: старослужащие имели особенные привилегии. На посты ставились, учитывая сроки службы, «старик» ты или «салага». Я на такое не обращал внимание, делал всё по совести, по правде. Но это не нравилось некоторым старослужащим солдатам, да и сержантам, поэтому я был почти в одиночестве.
В армии не как в пионерском лагере. Здесь каждый сам по себе. Никто ни с кем тесно не дружит. Вроде на всех одна форма, для всех одно дело – научиться военному искусству на отлично и прослужить без происшествий до дембеля. Ан-нет, каждый старается, чтобы ему было как можно легче, даже за счёт других. Зато я давал пример молодым солдатам и сержантам. Поэтому меня они уважали.
Следующие зимние стрельбы я проконтролировал наводчика ефрейтора Сырового, не дал ему самовольничать, хотя такая попытка у него была. В результате мой боевой расчёт отстрелялся на оценку «отлично», за что мне был объявлен и предоставлен отпуск на 10 суток домой.
Как это здорово – поехать домой после полтора года службы в армии! Потом останется ещё прослужить полгода и – дембель! Получив проездные документы, я купил билет на самолёт и полетел домой. Как же я отвык от гражданской жизни, и как я соскучился по ней! Первый раз в жизни лечу в самолёте, смотрю в иллюминатор на облака, на землю глубоко внизу – всё дивно, ново. И так уютно, так хорошо в самолёте. Улыбающаяся стюардесса тебе подносит лимонад в стаканчиках… Надо же, только что был в части, в казарме, до блеска чистил черным кремом и щёткой сапоги, тщательно брился, спешно готовился к отъезду и вот теперь тут, в мягком кресле пассажирского салона самолёта – совсем в других условиях.
Я не успел заранее предупредить родителей о своём приезде – отпуск объявили неожиданно и тут же отпустили. А телеграмму давать с аэропорта было бессмысленно. Поэтому встреча с родными произошла особенная.
10 суток дома – это так до обидного мало. Но что поделаешь, надо продолжать служить, вернее – дослуживать. После отпуска, когда почувствовал вкус гражданской жизни, когда расслабился, предстоящие полгода службы теперь кажутся такой мукой, вечностью, что лучше бы и не было этого отпуска. Втягиваться опять в наряды и занятия ой как трудно.
Я не раз ругал себя за то, что в отпуске так и не встретился с Оксаной, не получилось, хотя несколько раз приходил к её дому, входил в её подъезд и дежурил на лестничной площадке, чуть выше её квартиры, чтобы сверху застать её, когда выйдет или придёт с города. Здесь, на юге, было тепло, поэтому без шинели и шапки, военном мундире с погонами сержанта и нагрудными значками за успехи в военном деле я хотел произвести на Оксану впечатление и пригласить её вместе со мною погулять. Сердце замирало каждый раз при раздававшихся чьих-то приближающихся снизу шагов, и сокрушённо вздыхал, когда это оказывалась не Оксана. По моим расчётам она училась в 10 классе. Я даже намеревался встретить её возле школы, но всё-таки не осмеливался, боялся, что она при подружках-одноклассницах проигнорирует меня.
После отпуска очень трудно втягиваться опять в службу. Полгода впереди переживается как вечность. Но зато я уже не попаду даже на летние стрельбы.

3. КАРАНТИН
И вот, в начале мая, мне начальство артполка заявило:
– Вот вам, товарищ сержант, дембельское задание: с майором Метлицким поедете в город N, примите призывников-новобранцев, привезёте их в часть, и пробудете с ними месяц в карантине. Подготовите новобранцев к дальнейшей воинской службе. После этого отпустим вас домой.
Я расстроился: ждал дембеля день на день. А тут еще месяц. Целый долгий месяц!..
– Есть! – ответил я бодро, как и подобает отвечать гвардии сержанту – отличнику боевой и политической подготовки Советской Армии.
И вот вечером, я и майор Метлицкий сели в поезд, чтобы приехать рано утром на сборный пункт в городе N забрать призывников.
На сборном пункте нам определили 53 новобранца. Все они были в гражданской одежде, некоторые даже успели постричься наголо. Ребята шумные, весёлые. На плаце по распоряжению майора я построил всех в две шеренги и по списку фамилий провёл перекличку. Дальше я построил их в колонну по три, и мы отправились пешком на железнодорожный вокзал.
Мне вспомнился тот день, когда я тоже, ещё не переодевшись в армейскую форму, шёл в колонне новобранцев. Да, это было 2 года назад. Аж 2 долгих года!
На вокзале опять построение, опять проверка ребят. Кому воды попить, чтобы утолить жажду после застолья по случаю призыва, кому в туалет – всё только с моего разрешения. А после того, как все разместились в плацкартном вагоне, майор Метлицкий вовсе всю ответственность за призывников возложил на меня, поддавшись на предложение новобранцев разделить с ними трапезу с припасённым алкоголем. Я же вёл себя строго, держал дистанцию между собой и с ребятами. Во время пути никому не разрешал курить и сквернословить.
По прибытии в нашу воинскую часть, помывшись в бане, постригшись и переодевшись в солдатскую форму, на первом же построении в новом виде произошло резкое изменение поведения новобранцев. Я хорошо помнил своё время, проведённое в учебке, в школе сержантов. Понимал, как надо проводить время карантина с молодняком.
Разместили новобранцев на третьем этаже нашей казармы. Теперь и я перебрался на этаж выше, чтобы постоянно быть с ними. Я как вожатый отряда в пионерском лагере, только один, без воспитателя и ещё без второго вожатого. И ещё я заменял старшину. Я для них был главным, даже главнее майора Метлицкого. Он появлялся лишь для контроля, справлялся, ничего ли не случилось из ЧП, и какие у меня просьбы к начальству. Всё шло хорошо. Я полностью был вовлечён в подготовке ребят к началу их воинской службы, а это значит – приучить к дисциплине и развить физически.
Время, проведённое в карантине, было для меня самым лучшим за всю службу в армии. 53 новобранца. Каждому я уделял особое внимание. Это как с младшими в отряде пионерского лагеря. За месяц привыкнув к парням, мне было грустно расставаться с ними не меньше, чем с детьми в лагере. А вот с моими сослуживцами прощался сдержанно. Как-то все держались обособленно – «каждый за себя». Всё-таки служба в армии – рутинное дело. Но выполнить свой мужской долг перед Родиной обязан каждый. И я это сделал.


НАД ПРОПАСТЬЮ


1.
Первый раз я влюбился ещё в третьем классе. Я обратил внимание на красивую девочку Лиду. Глаза у неё были тёмно-каштановые, как и волосы. Я любил смотреть в её глаза. Лида была круглой отличницей. Наверное, все очень красивые девочки всегда отличницы.
Я рос слабеньким, не очень способным к усвоению школьных предметов. Был замкнутым и не активным. Учился поначалу в восьмилетней школе. И вот, до шестого класса я всё посматривал на Лиду. А когда перешёл в седьмой, мама устроила меня на весь учебный год в санаторно-лесную школу типа интерната для укрепления здоровья. Там я влюбился в светленькую голубоглазую Наташу из младшего класса. При всяком удобном случае я смотрел на неё.
Оказалось, Наташа с моего города. Я это узнал, когда уже дома отправлял братика в детский садик. Вдруг увидел Наташу, идущую в школу. А Лида уже переехала жить в другой город и меня она уже не так волновала. Я думал теперь только о Наташе.
До июня я отводил братика в детский сад и когда шёл назад, в свою школу, каждый раз встречал Наташу. Я с ней не здоровался, потому что не знал, помнит ли она меня, тем более, что девочка никак не проявляла ко мне интереса.
Когда я окончил восьмой класс, то перешёл в ту школу, в которой училась Наташа. Теперь я наблюдал за ней ближе.
В девятом классе на День восьмого марта я решил сделать Наташе подарок. Но я не смог к ней подойти. Тогда попросил друга-одноклассника передать ей флакончик духов с поздравительной открыткой.
– Ну как? – спросил я. – Как она отреагировала?
– Сказала «спасибо», как ещё?!
Этим история моя с Наташей и закончилась. Летом началась другая история. Я устроился работать вожатым в пионерский лагерь, что был за городом у моря.

2.
Зазвонил телефон.
– Лёша, здравствуй. Это я – Оксана. Мне нужно с тобой поговорить. Приди ко мне, когда сможешь, – услышал я в трубке возбуждённый, слегка хриплый голос Оксаны.
– Что-то случилось?
– Надо поговорить.
– Конечно приду, – ответил я. Подумал: «Это же сколько лет мы не общались? Пятнадцать? Больше?».
Мы живём в одном городе, а видеться давно не приходилось. Иногда я встречал её сына, и каждый раз просил его передать маме привет.

3.
Впервые я увидел Оксану пятьдесят лет назад в пионерском лагере «Орлёнок», который располагался у моря далеко за городом. Я тогда был вожатым, а Оксана попала на третью смену в мой седьмой отряд.
Я как увидел Оксану, сразу же выделил её от остальных девочек. Короткая стрижка, необыкновенно красивые глаза… Я, семнадцатилетний парень, сильно влюбился в тринадцатилетнюю девочку. Четыре года разницы смущали: мне казалось, что я слишком взрослый для неё.
Иногда, в свободное от лагерных мероприятий время, две подружки – Света и Оксана брали меня «в плен», чтобы вместе погулять. Втроём бродили по аллеям лагеря, держась за руки и разговаривали. Оксана обычно молчала, говорила Света и Алексей. Мне было приятно с ними гулять, потому что рядом шла Оксана. Я подметил, что моя рука, держащая руку Оксаны, изрядно потела, а Светланы – нет. Когда сидели втроём беседке, Оксана прятала от меня глаза – стеснялась. А я так желал в них прямо смотреть! Я подумал: если Света сейчас вдруг уйдёт, как мы сможем быть наедине? О чём говорить? Конечно, я бы взял её руку, и мы оба просто прекрасно бы молчали.
Обычно я раздавал ребятам своего отряда почту. Пионеры приехали в лагерь из разных уголков страны. Пришло письмо Оксане. На конверте я прочёл обратный адрес и очень обрадовался: «Мы живём в одном городе!»
Всюду: на пляже, в спортгородке, в клубе, и когда Оксана была в строю отряда, я то и дело поглядывал на неё. А вечерами, после отбоя, когда я рассказывал какую-нибудь историю из прочитанных книг девочкам в палате, то подходил к кровати Оксаны, чтобы хоть так ближе быть к ней.
Отзвенело горнами, отгремело барабанами и отшумело ребячьими голосами пионерское лето, завершившись торжественной линейкой, спусканием Государственного флага и большим костром. Когда прощались с пионерами седьмого отряда, некоторые девочки плакали. Оставляли автографы друг другу на красных галстуках. Отъезжали автобусами и автомобилями. Света пообещала мне писать. А вот Оксана… Я даже не видел, как она уехала. Попрощалась с девочками, с вожатой Мариной и только. «Как же так?! Прозевал. Видно, заигрался с мальчишками в футбол», – сокрушался я. Очень огорчился. А когда пионеры разъехались, вечером, перед сном, сел на пустую кровать Оксаны, уже без белья и матраца, на металлическую панцирную сетку, и думал, что вот Оксана спала на этой самой кровати, а теперь будет ночевать дома. А я пока ещё в лагере, потому что надо сдать всё отрядное имущество и потом уже отправиться домой.
Пионерский лагерь без ребят – грустное зрелище. Особенно, без Оксаны. Хорошо ещё, что Оксана попала на третью смену. Если бы она была во второй смене, то после отъезда Оксаны как бы я мог провести третью смену уже без неё?! А так… Теперь он сможет увидеться с Оксаной в родном городе. Это успокаивало меня.

4.
И вот я дома. В тот же день отправился навестить Оксану. Даже не верилось: я стою перед дверью её квартиры! Второй этаж трёхэтажного здания, прямо в центре города. Квартира №13. я не из суеверных. Просто сильно волновался. Наконец решился, надавил кнопку звонка.
Дверь открыла мама Оксаны Ольга Алексеевна.
– Здравствуйте! Оксана дома?
Женщина удивлённым взглядом окинула парня.
– А вы кто? – спросила.
– Я Алексей. Я вожатым в пионерском лагере был, а Оксана в моём отряде.
– Вот как!? – улыбнулась женщина. Крикнула: – Оксана, к тебе пришли! – И пригласила: – Заходите.
Я вошёл в коридор. Из комнаты выбежала Оксана и замерла от появления вожатого.
– Здравствуй, Оксана, – произнёс я, улыбаясь. – Вот, решил тебя навестить.
– Проходите в комнату. Оксана, займи гостя. Я сейчас чаю приготовлю, – сказала Ольга Алексеевна и ушла на кухню.
Я последовал за Оксаной. Она уселась на диван, поджав ноги и сцепив их руками. Вся сжалась.
Комнату занимала мебельная стенка с книгами, с коллекцией вин в красивых бутылках и с разными сувенирами. На невысоких ножках стоял телевизор. А перед диваном журнальный столик.
Я подсел к Оксане и стал смотреть на неё.
– Как жизнь? Скучаешь по лагерю? – спросил.
Оксана пожала плечами.
– Повезло тебе: в таком месте живёшь!
Она опять пожала плечами.
Наступила пауза. Я думал, что же ещё сказать. Но тут появилась Ольга Алексеевна с чайным набором на подносе.
– Я чай не буду, – отказалась Оксана.
– Ничего. Зато молодой человек будет.
Я не хотел один прихлёбывать чай, но мне лишь бы подольше побыть рядом с Оксаной.
– Как вела себя в лагере моя дочка? – поинтересовалась Ольга Алексеевна, наливая мне чай в чашку.
– Хорошо, – ответил я.
– Ну?! – удивилась мама Оксаны. – Она у меня такая проказница! Вот, телевизор умудрилась сломать.
– Мама! – недовольно произнесла Оксана.
– В лагере она была молодец, – похвалил я. – Во всех мероприятиях активно участвовала.
Ольга Алексеевна еще задала несколько вопросов уже обо мне, о моих родителях. Сказала: «Не буду дальше мешать вашей беседе» и ушла в другую комнату.
Я подыграл Оксане:
– Строгая у тебя мама.
Оксана усмехнулась:
– Да уж!..
– А я получил от Светы письмо. Представляешь, приезжаю из лагеря, а письмо меня уже ждёт. Света пишет, что часто вспоминает наши прогулки в лагере. А тебе она не написала?
– Нет.
«А ты вспоминаешь наши прогулки?» – хотел спросить я, но промолчал.
Справившись с чаем и с неразговорчивостью Оксаны, я поднялся:
– Ладно, я пойду.
– Да, – согласилась Оксана, тут же разжав сцепленные пальцы и опустив ноги на пол.
– Уже уходите? Так скоро? – произнесла Ольга Алексеевна.
– Да. Мне надо ещё к одному товарищу зайти, – присочинил я.
– Ну тогда до свидания!
– До свидания! – ответил я.
Мне не хотелось расставаться. Оксана не смотрела на меня, всё куда-то уводила взгляд. Мне хотя бы разок внимательно, глубоко взглянуть в её глаза.
– Оксана, пока!
Она кивнула. И лишь на миг, на самый крошечный миг, мельком, будто нечаянно, глянула на меня, и даже попыталась виновато улыбнуться.
– Я ещё зайду? Мы увидимся?
Оксана не ответила.
– До встречи! – сказал я и вышел на лестничную площадку. За мною тут же закрылась дверь.
Через два дня я опять пришёл к Оксане. Принёс ей самое дорогое, что у него тогда было: коллекцию марок. На этот раз дверь открыла сама Оксана.
– Мамы дома нет, – сразу сообщила она, стоя в проёме двери.
– Я к тебе пришёл. Вот… –Я протянул ей альбом. – Это марки. Я несколько лет их собирал.
– Зачем они мне?!
– Они познавательные, возьми.
– Ладно, давай, – взяла Оксана альбом и поспешила закрыть дверь, успев при этом всё же тихо сказать: «Спасибо!»
Я спускался по лестнице от Оксаны опечаленный такой коротенькой встречей.
С первого сентября я пошёл в школу, в десятый класс – выпускной. И вот, иду на занятия, а навстречу мне девочки с портфелями направляются в другую школу, и среди них – Оксана. Я заметил, что она издали узнала меня и сразу стала прятать лицо. Так и прошли мимо друг друга: я смотрю на Оксану, она – в асфальт аллеи. И каждый раз я, при виде Оксаны, испытывал сильное волнение, отзывающее слабостью в ногах, учащённым сердцебиением и шумом в голове. Всё вокруг становилось необычайным. Хотелось быть очень добрым, правильным, и любить весь мир.
«Почему Оксана сторонится меня? Может, она считает, себя слишком маленькой? Но Джульетте тоже было тринадцать лет. И Оксана вполне уже оформляется во взрослую. Раз Оксана меня так боится, то лучше пока оставлю её в покое», – решил я.
«Если Оксана ответит мне «нет», то я жить уже не смогу», – подумал я.
Но так и не решился сказать ей о своей любви.
Иногда я подкрадывался на лестничной площадке к двери квартиры Оксаны, прислушивался, но ничего за дверью не слышал. Надёжно дверь защищала от шума. И назад пятился, боясь, что кто-нибудь застанет его за таким тайным занятием. А чего пуще – вдруг сама Оксана появится с улицы. Или её родители. Даже кто из соседей застанет его, тоже не хотелось бы.

5.
Меня призвали на срочную службу в армию. Многих сослуживцев дома ждали невесты и жёны. Не было дня, чтобы я не думал об Оксане.
«Приеду из армии, обязательно увижусь с Оксаной», – решил он.
Отслужив, узнал от бывшего одноклассника Романа (тот жил в том же доме, где и Оксана), что она учится в Университете в другом городе. Ещё прошло время, от него услышал: Оксана приехала и вышла замуж за стоматолога. Работает она учителем английского языка в одной из школ города.
Я же проучился четыре года в художественном училище и стал работать художником кинотеатра, писал рекламные афиши. Студенческая богемная жизнь не ослабила моих чувств к Оксане. Но на одной из вечеринок, подвыпив, я соблазнился натурщицей Ингой. Легко овладев развязной красоткой, я горько потом пожалел, что стал предателем своих высоких чувств к Оксане.
Однажды я побывал в стоматологической поликлинике. Хирургом оказался муж Оксаны (она изменила девичью фамилию, я это уже знал). Мне было любопытно наблюдать за человеком, который живёт с Оксаной. Кряжистый врач сделал мне обезболивающий укол, но выдернул зуб так больно, что я чуть было не потерял сознание. Через некоторое время я опять посетил поликлинику. В списке фамилий хирургов, мужа Оксаны уже не было. Позже я узнал, что стоматолог уехал в свой родной город.

6.
Из широкого окна художественной мастерской кинотеатра просматривалась часть площади. Я отвлёкся от написания афиши – как будто что-то потянуло его глянуть в окно. На скамейке сидела Оксана с мальчиком лет восьми-девяти.
Я торопливо вымыл руки, снял с себя рабочий халат и выскочил через служебную дверь наружу. С нарастающим волнением приближался к скамейке, к ним – к Оксане и её мальцу. Но она даже не взглянула на меня. Тут же встала и потянула за собой мальчика:
– Лёшенька, пора!
«Лёшенька. Вот это да!» – изумился я и сел. Стал смотреть им вслед. Они вошли в кинотеатр.
Вернувшись в мастерскую, думал: «Вот я здесь, а она с сыночком в зале. Смотрят фильм. Мы в одном здании! Под одной крышей!» Смотрел на часы, ждал окончания киносеанса, чтобы опять увидеть их. Но в кинотеатре два выхода из смотрового зала. Не угадал. Оксана вышла с другой стороны здания.
От волнения я не сразу продолжил работать. Думал: как дальше быть? Что же предпринять? И решил. Вечером дома нашёл в справочнике домашний номер телефона Оксаны. Продумал, что будет говорить и, собравшись с духом, позвонил.
– Да, я слушаю, – прозвучал женский голос.
– Оксана? – неуверенно спросил я.
– Нет. Я её мама.
– А можно Оксану?
– Она на работе. А кто её спрашивает?
– Алексей. Видите ли, я знаю Оксану давно, ещё с пионерского лагеря. Да я был у вас дома. Может, помните? Я хотел бы с ней поговорить.
– Что? Я не расслышала.
– Мне необходимо с ней увидеться.
–Она сейчас на работе, в гостинице «Волна». Можете перезвонить ей. – Ольга Алексеевна назвала номер телефона.
Я тут же позвонил Оксане на работу.
– Гостиница «Волна», – услышал я нежный голос.
– Это Оксана?
– Да.
–-Я хотел бы с вами встретиться.
– Кто вы? Зачем?
– Видите ли… – заволновался я ещё больше. – Я вас знаю давно…
– Мы знакомы? – перебила Оксана. – Кто вы?
– Я Алексей. Я был вожатым в пионерском лагере, а вы были у меня в отряде…
– Вот как?! И что же?
–Вы мне не безразличны. Поэтому я…
– Но я замужем. И у меня есть сын.
– Я знаю. Вы уже не замужем.
– Вы что, следили за мною?
– Нет, что вы! Просто знаю.
– Послушайте, я вас не припоминаю. Совсем не помню. Так что не звоните мне больше! – сказала Оксана и положила трубку.
Я растерялся. Потом позвонил снова.
– Оксана…
– Это опять вы?!
– Пионерский лагерь!.. Я же был у вас дома!.. – почти простонал я.
Оксана уловила чувственный вздох и смягчилась:
– Откуда вы узнали мой рабочий телефон?
– Ваша мама сказала.
– Хорошо. Если вы так уж сильно хотите встретиться, то приходите ко мне сюда, на работу.
– Конечно. До встречи! – облегчённо вымолвил я.

7.
Через два дня я позвонил по телефону-автомату в гостиницу, чтобы узнать, на рабочем ли месте Оксана. Как-только услышал её голос, тут же повесил трубку. Купил большой букет алых роз.
Небольшая трёхэтажная гостиница «Волна» стояла на окраине города возле моря в парковой зоне среди деревьев с ещё не осыпавшейся осенней листвой. Подходя к парадному входу, я приостановился. Достал из внутреннего кармана пиджака лично мною заготовленную открытку с признанием: «Оксана, я Вас очень сильно люблю!» и аккуратно поместил её в букет. Открыл дверь гостиницы, вошёл в вестибюль и направился к регистрационной стойке, к надписи «Администратор».
– Здравствуйте, Оксана! Это я – Лёша. Я звонил вам.
– Здравствуйте. Ну, и так что? – деловито произнесла Оксана.
Я просунул в окошко букет:
– Это вам.
– Спасибо! – улыбнувшись, Оксана приняла букет. – Так вы, значит, Лёша?! Моего сына тоже так зовут.
«Я знаю» хотел было ответить я, но сдержался, чтобы Оксана опять не подумала, что я следил за ней.
– Сколько ему лет?
– Скоро девять. В январе.
– Это значит, он учится во втором классе? – подсчитал я.
Оксана кивнула.
– Вы сейчас на работе, тут, а он…
– С бабушкой. С моей мамой.
– Понятно, – кивнул я, усиленно думая, что ещё сказать. Хотя мне очень хотелось молча стоять и просто смотреть на Оксану.
В холл спустилась по лестнице работница гостиницы, спросила:
– Оксана Владимировна, так сколько спортсменов будем заселять?
– Спасибо вам за великолепные розы, – сказала Оксана.
Я кивнул:
– Да, пойду. Я ещё зайду к вам.
– Как хотите.
Уходя, я обернулся. Оксана смотрела мне в след. Это мне понравилось. Я улыбнулся. Почувствовал себя счастливым.

8.
Через три дня я опять навестил Оксану с букетом роз. Горничная с удивлением произнесла:
– Оксана Владимировна, у вас, насколько я помню, день рождения пятнадцатого октября.
– Да. Ну и что же? – ответила, улыбаясь, Оксана. Она взяла букет и поставила в вазу на свой рабочий столик.
– Эх, кто бы мне подарил такие розы?! – вздохнула горничная, игриво глянув на меня: мол, я всё понимаю, что происходит.
И совсем некстати стала пылесосить фойе, не давая мне с Оксаной толком пообщаться. Что ж, зато пятнадцатое октября я принял к сведению. Купил французские духи Шанель №5, розы и поздравил Оксану.
– Такой царский подарок! – сказала она.
– Как ваш сыночек? Как мама? – спросил я, чтобы не стоять просто так.
– Спасибо, ничего. Правда, мама, как похоронила папу, стала чаще болеть.
– Он умер давно?
– В позапрошлом году.
– Рано ушёл.
– Да, он в последнее время много пил. Ну, вы понимаете…
Я кивнул. Хотя на самом деле он не понимал, как можно пить, когда есть крыша над головой, жена, дочка, внук…
– А вы где работаете?
– Я художник кинотеатра «Космос». Кстати, я вас как-то видел вместе с сыном. Вы с ним в кино ходили.
– Да, это лучший кинотеатр в городе.
– Приходите. Я вас всегда пропущу бесплатно.
Сладость общения окрыляла Зорина. На работе, дома, всюду я прокручивал в памяти каждое слово Оксаны, её движения, взгляд. Его жизнь приобретала замечательный смысл. Но он не знал, как с Оксаной теснее сблизиться. Пока довольствовался фантазиями. Вот я с Оксаной гуляю по парку, вот сидим мы вместе в кинозале – смотрим фильм. А вот с её сынишкой занимаюсь домашними уроками. Или бегаю с ним на стадионе…

9.
Перед самым Новым годом я позвонил Оксане, чтобы пожелать ей в следующем году много чего хорошего.
– Где вы пропали? – спросила она.
– Так, закрутился малость, – ответил я.
– Где будете встречать Новый год?
– Как всегда дома. В кругу родных.
– Приходите, если хотите, к нам в гостиницу, – предложила Оксана. – Вместе встретим Новый год.
Я о таком и мечтать не смел.
– Да! Я приду! – обрадовался я.
– Тогда до встречи, – весело сказала Оксана.
Я ликовал: «Ах, гостиница моя, ты гостиница!..»
С розами, с большой коробкой шоколадных конфет «Ассорти» и с бутылкой шампанского, я прибыл в гостиницу. Ёлка в фойе сверкала игрушками и мигала разноцветными электрическими гирляндами. Кругом висели сосульки из ваты, «дожди» из фольги, надутые резиновые шарики. Пол был усыпан конфетти. Звучала музыка. Но народа пока не было. Просто праздничное оформление вестибюля гостиницы. Даже большие оконные стёкла разрисованы гуашью новогодней тематикой. На месте администратора сидела незнакомая женщина.
– Здравствуйте! А где Оксана? – спросил я.
Женщина, глядя на букет, весело ответила:
– Она на втором этаже.
Я благодарно кивнул и, поднявшись по лестнице, оказался в длинном коридоре, в конце которого увидел Оксану. И ещё двух женщин. Одна из них была та горничная, которая спрашивала: «Сколько будем спортсменов заселять?». Другая та, что назвала дату рождения Оксаны. Я приблизился к ним. Это была полу комната со столиком и диваном. Тут же стоял включённый телевизор, самовар, подстаканники со стаканами, чашки, заварной чайник, ваза с кондитерскими изделиями… Словом, – обычный уголок дежурной по этажу.
– Здравствуйте! – улыбнулся я.
– Так это вы, Алексей?! – произнесла одна из женщин.
– Он, он, – подтвердила Оксана и сказала: – Раздевайтесь, Алексей. Присаживайтесь к нам.
Я выставил на столик шампанское, конфеты, вручил Оксане цветы: «Это вам». «Спасибо!». Снял меховую шапку, пальто и в серо-голубом костюме «тройка» с белоснежной сорочкой и тёмным атласным галстуком подсел к Оксане.
– Это Рая. А это Люда, – представила Оксана.
– Рад знакомству, – ответил я и сел.
Рая – женщина худощавая, доставала из холодильника снедь, а полная Людмила раскладывала продукты на столике. Женщины вели друг с другом только им понятный разговор. Зорин молча наблюдал, поглядывая то на Оксану, то на часы, то на телевизор: не хотел пропустить начало Нового года. Он не очень любил застолье, особенно с незнакомыми людьми. Но тут была Оксана! Он рядом с ней! За столько лет!
– Как встретишь Новый год, таким и весь год будет, – сказала Рая весело и посмотрела на меня и Оксану.
Я подумал: «Может, поэтому Оксана пригласила меня отпраздновать Новый год вместе?»
Я ответил:
– Значит, весь год будем пить и веселиться.
– Почему бы и нет? – подхватила Людмила. – Я люблю праздники. Пусть они будут каждый день. Алексей, чего ждём?! Наливайте. Проведём этот год, потом встретим Новый!
И началось. Людмила больше всех пила и не пьянела. Рая, выпив коньяк и шампанское, стала много говорить и громко смеяться. Оксана даже почти не пила, а расслабилась скоро. Гостиница наполнилась праздничным шумом: телевизор, музыка, весёлые крики, возбуждённые постояльцы и гости, хлопки от шампанского и хлопушек…
– Алексей, проводите Оксану Владимировну в одиннадцатый номер. Вот вам ключ. И не оставляйте её. Утром встретимся здесь же. – распорядилась Людмила.
Оксана была не настолько пьяна, чтоб не могла идти сама. Шли по коридору. Оксана знала куда идти, она вела меня.
– Вам понравилось у нас? – вяло спросила она.
– Да, очень, – отвечал я.
– Правда понравилось?
Я отворил дверь. Вошли в номер с одной широкой кроватью, тумбочкой и зеркалом. Без телевизора. Зато был туалет, совмещённый с душем и умывальником.
Оксана сразу легла спиной на кровать в верхней одежде и тут же уснула. Я сел в кресло напротив кровати и стал смотреть на Оксану.
«Спящая красавица», – отметил я.
«Может, она просто лежит? Ждёт, когда я с ней заговорю?» – подумал я. И спросил:
– Оксана, вы спите?
Спросил громче. Тихо. Значит, спит. Подошёл к окну, чуть раздвинул занавеску. Начал сыпать снег. От этого становилось белее и светлее за окном. Если бы не праздничные звуки в гостинице, можно было бы подумать, что это чудесный сон: вот лежит любимая, идёт снежок, греют батареи – тепло, уютно. Но это происходит на самом деле. Сейчас. Разве это не счастье?
Как художник, я бы написал такую картину. Планета Земля в космосе. Ночь. Гостиница. Окно номера. Я и Оксана. Композицию сделал бы так, чтоб было ощущение, что кроме нас в мире никого нет. Адам и Ева. Ромео и Джульетта. Всю композицию сфокусировал бы на Оксану. И назвал картину так: «Двое». Или: «Тишина» (Новогодних праздничных звуков-то не слышно). А может, более загадочное название бы дал: «Тайна ночи». Оксана спит на кровати, а я сижу. Разве это не загадка?
Конечно, я бы Оксану сейчас ласкал, целовал и обнимал бы. Ах, как же я сильно её хотел! Но как я мог к ней близко-близко подойти, коснуться её рукой, или поцеловать, когда она спит?! Ещё испугается, или возмутится, оттолкнёт, обидится. «Только опозорюсь, испорчу всё. А может, как раз, так и надо: целовать её и даже потихоньку раздевать?» – подумал я. И тут же постыдился своему намерению: «Тогда я навсегда потеряю её». Интересно, как на живописном полотне передать даже эти мысли, желания? Однако какая-та непонятная картина в целом сложилась!
Спать мне совсем не хотелось. Да и как бы я мог уснуть в такой обстановке, рядом с Оксаной?! Даже не мог позволить просто так прилечь к ней. Ещё одна картиночка: оба одетые. Она спит, а я лежу с открытыми глазами. На Оксану смотрю, или на потолок. Тоже непонятный сюжетец.
«Ах, гостиница моя, ты гостиница,
На кровать присяду я, ты подвинешься,
Занавесишься ресниц занавескою,
Я на час тебе жених, ты невеста мне…»
Я беззвучно напевал песню, которую вожатые пели в пионерском лагере. Мог ли я тогда предположить, что эта песенка сбудется?! Всё почти так, как в песне. Даже не на час, а на всю ночь! Ну почти так же. Песня «Гостиница» навела на меня воспоминания юности. Так и думал про лагерь до утра.
Иногда в ночи раздавался звук хлопушки. Или гремел взрыв где-то за окном. Или от ракеты вдруг как засияет всё кругом. В коридоре то и дело слышались шум, голоса… К утру всё стихло. Я даже не вздремнул.
Спящая красавица без его поцелуя проснулась.
– Вы здесь? – спросила она удивлённо. – Вы идите к девочкам. Я сейчас туда приду.
– Хорошо, – ответил я и оставил Оксану одну.
Рая с Людмилой как будто и не уходили. Увидели Зорина, обрадовались, словно родному:
– Лёшенька, вы уже встали?
– Сейчас чай будем пить.
– Да, спасибо. Оксана скоро подойдёт, – сказал я и занял своё место.
– Ну как прошла ночь? – спросила Рая.
– Спасибо. Нормально, – ответил я.
– А у меня – мама моя! – так разболелся зуб… Анальгин не помог. И молилась, и матюгалась – ничего не помогло, – произнесла Людмила, разливая чай. – Вот только сейчас боль утихла.
Появилась улыбающаяся Оксана:
– Ну что вы тут? Чай? Может, лучше продолжим?
– Чай, чай, – сказала Людмила. – Продолжим потом.
Оксана села. Рая слышно шепнула ей на ушко:
– Ну, как у вас?
– Да вот, первая новогодняя ночь прошла и ничего не произошло, – ответила Оксана с улыбкой и глянула на меня.
Рая хихикнула и тоже уставилась на него.
– Не для всех гостиница – подходящее место для подобных встреч, – сказала Людмила.
Я очнулся: «Иванушка-дурачок!.. Ах, если бы я знал, что Оксана упрекнёт меня! Да я бы!.. Эх!..»

10.
Я простыл. Пролежал дома около десяти дней. А когда выздоровел, позвонил Оксане и узнал: она только-только похоронила маму. Рак.
– Как же вы теперь? Вам на работу, а Лёша…
– Он после школы едет ко мне на работу.
–И домашние уроки делает? И ночует? – спросил я.
– Да.
– Оксана, я могу его забирать из школы к себе.
– Но ведь вы тоже работаете.
– Так в кинотеатре, не в гостинице же. У меня немного в мастерской побудет, потом ко мне домой. В субботу и воскресенье у меня выходной. А так он всё у вас на работе мается. Со мной ему поинтереснее будет.
– Не знаю. Я подумаю.
Через час я опять позвонил.
– А как же ваши родители? Они не будут против? – спросила Оксана.
– Я живу с младшим братом и его семьёй в трёхкомнатной квартире. У них сын чуть старше вашего Лёши. И ещё дочка помладше. Лёше скучно не будет. Моя комната отдельная. Есть письменный стол, две кровати, телевизор. Условия нормальные.
– Тогда приходите завтра ко мне домой в два часа. Сможете? Я вас познакомлю с моим сыном, – сказала Оксана.
– Конечно. До завтра!
К Оксане я пришёл на полчаса раньше.
– Он ещё из школы не пришёл, – сказала Оксана.
Школа была неподалёку.
– Я пойду его встречу, – предложил я.
– Хорошо, – согласилась Оксана.
На полпути к школе я увидел Лёшу, идущего вразвалочку домой.
– Лёша, здравствуй. Я за тобой.
– Что? – с удивлением глянул на меня мальчик.
– Идём вместе домой. Я дядя Лёша. Друг твоей мамы.
– Что? – опять спросил Лёша.
– Мама не говорила тебе обо мне?
– Может быть. Не помню.
– Я решил тебя встретить.
– Зачем?
– Мне захотелось побыстрее с тобой познакомиться.
– Зачем?
– Портфель тяжёлый? Давай помогу.
– Я сам.
– Ладно.
Дальше шли молча. Когда пришли домой, Оксана весело сказала:
– Ну вот, два Лёши пришли. Мойте руки, будем обедать.
Сели за стол.
– Лёшенька, представляешь, дядя Лёша до сих пор не женат?!
– Как это?! – удивился мальчик.
– Да вот так!

11.
Теперь я забирал из школы Лёшу к себе, и мы вместе проводили время. Делали домашние уроки, ужинали. Мальчик у меня ночевал, завтракал. Я до самой школы отправлял малыша на занятия. Оксана работала посменно. По телефону обговаривали, когда она будет с сыном, а когда я с ним. Так получалось, что я и Оксану-то не видел, а только занимался Лёшей.
Родные меня не понимали и не одобряли мои действия. Они отдельно жили, в другом районе города. А дети моего младшего брата сдружились. Бывало, в моей комнате дети играли все вместе. Мне было забавно. Я и сам принимал участие в их играх.
Трогательно было вспоминать мне самый первый день с Лёшей.
Маленький мальчик, который учится во втором классе, должен не идти домой, а ждать какого-то дядю Лёшу, вдруг объявившегося себя другом мамы. Да ещё и проводить время с ним. И даже у него ночевать! Конечно, я переживал за мальчика, чтобы малышу было со мной легко и интересно.
Я пришёл в школу и нашёл 3-й «Б» класс. Последний урок ещё не закончился, пришлось подождать в коридоре до звонка.
Современная школа. Длинные широкие коридоры, большие окна… Занятно находиться в таком учебном заведении. Слышать, как за дверью класса что-то объясняет учительница детям.
Как меня встретит малыш? Я слегка волновался. Лично мне, если бы я был на месте мальчика, всё это страшно не понравилось. Я точно ни в какую не согласился бы общаться с дядей, который только раз у себя в гостях видел.
Прозвенел звонок. Из классов начали выходить и выбегать в коридор ученики. Я вошёл в класс. Поздоровался с пожилой учительницей. Сказал, что пришёл за Лёшей.
– Никитин, это за тобой пришли? – громко спросила учительница.
Лёша, сидевший на предпоследней парте, к моему удивлению подскочил и живенько ответил:
– Да. Это дядя Лёша!
– Так у тебя появился новый друг? – заулыбалась учительница. – Что ж, похвально. Буду надеяться, ты теперь подтянешься в учёбе.
– Подтянется, – заверил я.
Малыш быстро уложил всё, что было на парте в портфель, снял с вешалки куртку, надел её и подступил к ко мне:
  – Я готов!
– А где шапка? – спросил я.
Лёша вернулся к вешалке, нашёл свою шапочку. Мы сказали учительнице «до свидания», вышли из класса, затем из школы. Я глянул на Лёшины ботинки, присел на корточки и стал подвязывать ему шнурки. Встретились взглядами.
Есть какая-та тайна в детских глазах. В детские глаза всегда хочется смотреть, не отрываясь. В них – открытость чистой души и доверчивость.
Лёша тоже пристально смотрел на меня. Но я не знал, что он действительно переживал и видел во мне.
– Давай сумку понесу, – сказал я.
Лёша на этот раз охотно отдал школьную сумку. Я взял малыша за руку. Облегчённо вздохнул: теперь мы друзья. Теперь мы – одно. «Он мне уже как сын. Даже не «как», а – сын!»
У Лёши ладошка маленькая, вся вмещалась в моей ладони. «Надо же, когда-то я так же держал руку Оксаны, теперь, вот, её сына. И моего!»
– А куда мы сейчас пойдём? – спросил мальчик.
– Сперва пообедаем в кафе, потом пойдём на мою работу. Ну а после – ко мне домой. Тебя так устраивает?
Лёша кивнул.
В кафе я позволил Лёше выбрать еду, какую захочет. А в художественной мастерской кинотеатра, пока я заканчивал писать рекламные афиши, малыш рассматривал фотографии киноартистов и снимки из разных фильмов. Лёше было всё интересно. Мальчик оказался любознательным. Он потрогал все кисти, осмотрел краски, альбомы с рисунками, живописные холсты и был в восторге от того, что сможет теперь запросто смотреть все детские кинофильмы.
В мастерскую вошла худая и в очках билетёрша Ванесса, чтобы перекурить. Я позволял ей это делать, так как сам иногда курил. Обычно Ванесса усаживалась в старое кресло, закидывала ногу на ногу и вальяжно прикуривала от моей газовой зажигалки.
– У меня ребёнок. – сказал я.
– Ванесса слегка растерялась. Сквозь очки вглядываясь в мальчика, спросила:
– Это он чей?
Малыш рассматривал небольшие рекламные фото афиши за столом. Он поднял голову, тоже с любопытством ожидая, как отвечу я.
– Мамин, конечно, – улыбнулся я. Чей же ещё?!
Мальчику такой ответ понравился, и он опять стал рассматривать картинки.
– Ладно. Тогда я приду позже, – сказала Ванесса и ушла.
– Это контролёрша тётя Ванесса. Запомни. Она тебя будет всегда бесплатно пускать в кино на детские сеансы.
– На стрекозу похожа, – рассмеялся малыш.
– Смотри, только не говори ей об этом. А то не будет тебя в кино пропускать.

12.
– А ты портреты рисуешь? – однажды поинтересовалась Ванесса.
– Пишу, – ответил я.
– Тогда изобрази мой портрет, – попросила она.
– Ладно. Как-нибудь.
«Как-нибудь» наступило быстро. Ванесса заявилась в художественную мастерскую кинотеатра, когда у меня была запарка: поменяли неожиданно фильм, надо было срочно переписать афиши и разместить их по городу.
-- Хорошо, я приду позже, когда ты освободишься, – сказала Ванесса, покурив в мастерской.
Писать портреты я любил. Не просто копировать внешность, а добираться до самой души позирующего.
В один из перерывов в работе я принялся писать Ванессу маслом на холсте с подрамником. Сперва набросал рисунок. Потом начал работать кистями и краской. Я писал портреты и раньше. Знакомых, и их друзей. Даже в выставочном зале вместе с другими художниками города висели его работы. Но никого я не писал в очках. Ванесса оказалась первой.
– Сними очки, – попросил я.
– Я тебя так не увижу, – ответила Ванесса.
– Зачем тебе меня видеть? Это я должен хорошо видеть тебя.
Ванесса убрала очки. Странно, я никогда не встречал таких блеклых глаз с совершенно отсутствующей глубиной. Ничего не выражающие глаза. Даже зрачки – крохотные крапинки выглядели просто точечками. Прозрачные виноградины с семечками.
Пока я работал над портретом, Ванесса говорила без умолку. Рассказала, какая у неё была чудесная длинная жирная коса в юности, как она мечтала стать барелиной и поэтому вынуждена была срезать косу...
Портрет не получился. Зато Ванесса теперь по нескольку раз в день заходила ко мне.
В один из летних дней среди недели я сразу после работы отправился на городской пляж: искупаться и сделать наброски с отдыхающих. Взял этюдник с красками и кистями, да папку с бумагой. За мною увязалась Ванесса.
– Я хочу посмотреть, как ты рисуешь, – сказала.
Солнце садилось, но было жарко. На пляже я прежде окунулся, потом принялся за наброски. Ванесса разделась до открытого купальника и расположилась рядом со мной на небольшой подстилке.
– Это масляные краски? – спросила она.
Я в это время разводил колонковой кистью, смоченной водой из банки, на белой пластиковой палитре краску, выбранную из одной из ванночек, что лежали в специальной продолговатой коробке.
– Это акварель, – ответил я.
Ванесса деланно, с артистизмом выговорила:
– Люблю акварель! – и теснее придвинулась ко мне.
Ванесса не собиралась купаться. Несмотря на жару, она заметно дрожала. Кожа на её астенической фигуре покрылась гусиными пупырышками. Поджав к груди колени, Ванесса обхватила себя накрест сложенными тонкими руками и неприятно касалась меня прохладным острым плечом. А когда Ванесса закурила, дрожащая и курящая, она вовсе стала смотреться жалкой.
Я уверенно, быстро работал кистью. На листе бумаги обозначилась семейная группа под большим солнцезащитным зонтом.
– А зачем ты их рисуешь? – поинтересовалась Ванесса, вытягивая шею и наклоняясь к этюднику.
– Не загораживай, – попросил я. И ответил: – Я делаю зарисовки для пляжных композиций. Для больших картин на пляжную тему.
– Зачем?
– Для выставок. Мне нравятся люди. Тем более на пляже. Отдыхают. Море, песочек. Хорошо, мирно.
– А ты какой художник, большой или ещё нет?
– Я в творчески-познавательном процессе.
Когда расходились, Ванесса достала из полиэтиленовой сумочки пухлый конверт и протянула его мне:
– Обязательно прочти. Только дома.
Это письмо оказалось признанием в любви на нескольких страницах.
«Какие у тебя необыкновенные губы, глаза, руки! – восхищалась Ванесса. – Мы сливаемся жарким, нежным поцелуем в одно целое…» Я даже читать до конца не стал.
На следующий день Ванесса опять вручила мне пухлое письмо. А как-то вечером заявилась ко мне домой. Я в квартиру её не пригласил, поговорили на лестничной площадке.
– Вот, взгляни, – развернула она двойной тетрадный лист.
Лампа светила тускло, но я всё-таки различил рисунки.
– Прошу тебя, не пиши мне ничего больше и не показывай вот это, – кивнул я на рисунки. – Всё. Пока!
Я закрыл дверь. Ванесса позвонила опять. Я дверь не открывал. Ванесса звонила ещё и ещё.
Жена брата Марина возмутилась:
– Вот настырная!
Я удивился: «Надо же, из Кама-Сутры картинки перерисовала и показала их мне!».
При первой же встрече Ванесса гневно бросила мне:
– Или я не женщина, или ты не мужчина!
– У меня есть девушка, – ответил я.
– Что-то я ни разу её не видела.
– Не видела, это не значит, что её на самом деле нет. Мальчик со мной – её сын. Разве это непонятно?

13.
Я не предупреждал заранее брата, его жену и детей о том, что приведёт к себе Лёшу. Как-только пришли домой и стали снимать с себя верхнюю одежду в коридоре, я сообщил взрослым и детям:
– А это Лёша. Он иногда будет у меня жить.
На кухне, когда я готовил ужин на двоих, жена брата Марина спросила:
– И что это за мальчик?
– Это сын моей подруги, – ответил я.
– У тебя появилась подруга?
– А что?!
– Да так.
На этом диалог закончился. Поужинали в моей комнате. Потом мальчик сделал уроки. Несколько раз племянники пытались заглянуть к нам, но детям не разрешала их мама. Братец же при встрече со мною в коридоре или на кухне, сдержанно улыбался. «Что ж, наступили перемены в нашей совместной жизни», – понял я.
Мальчик в новой обстановке как будто затаился, не очень проявлял себя. А я был в приподнятом настроении и старался не скрывать это.
Позвонил Оксане. Она попросила к телефону Лёшу. Переговорив с ним, я опять взял трубку.
– Алексей, я рада, что с вами Лёше нормально. Только предупреждаю: если вы его хоть как-то обидите, то я вам так отомщу…
Мне неприятно было такое услышать. Но и тревога Оксаны мне была понятна.
– Оксана, ну что вы?! Ни о чём не беспокойтесь, прошу вас.
– Надеюсь. Простите меня.
– Да я вас понимаю. Не волнуйтесь. Обещаю вам его беречь, как своего. Нет, больше, чем своего…
– Спасибо, Алексей! Спокойной вам ночи.
В двадцать один час я велел мальчику спать. И сам лёг, чтобы не мешать Лёше скорее заснуть. Выключил свет.
Когда Лёша уснул, я занялся чтением. Пару раз выходил из комнаты, чтобы утихомирить племянников: «Не шумите, Лёша спит!»
Проснувшись, я негромко, но бодро запел:
«Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля…»
Лёша спал. Жалко его было будить.
– Лёшик, – стал я тормошить его. – Пора вставать.
Малыш открыл глаза, увидел меня и улыбнулся.
– Привет! Ты чего улыбаешься? Радуешься, что в школу идти?
– Просто я забыл, что я тут. А вас увидел – вспомнил. И вы такой весёлый.
– Так ведь я рад, что ты у меня. Ну, вставай. Сейчас будем умываться, потом позавтракаем и – в путь!
Наступили необычные интересные дни, полные забот с Лёшей. Каждый третий день – Оксана работала посменно – я забирал мальчика из школы к себе. Перед своей работой Оксана обычно звонила мне, чтобы узнать, возьму ли я её сына.

14.
Прошло два месяца, когда наступил день рождения Лёши. Отпраздновали у Оксаны дома. Были Людмила и Рая.
Вечером, когда малыш уснул и ушла Рая, застолье ещё продолжалось. Я не знал, как мне быть дальше. Людмила на лоджии, когда курила, разоткровенничалась:
– Я как увидела вас первый раз, сразу Оксане сказала: «Это твоя вторая половина». Будьте понастойчивее, Алексей. У вас симфония в душе, а она слышит лишь слабый писк.
Когда я собрался уходить, Оксана подошла ко мне, обхватила мою шею рукам и повисла на мне так, что я не выдержал и прильнул к её губам. Людмила в это время что-то говорила, но взглянув на нас, тут же прервала свою речь словом: «Понятно», и поспешила уйти. Я остался у Оксаны.
Первая ночь с Оксаной! Не в гостинице, а у неё дома, когда Лёшка спит в другой комнате и ничто нам не мешает!
Среди ночи Оксана вдруг вспомнила, что не замкнула входную дверь.
– Ой, вдруг Славик заявится! – произнесла она и поднялась запирать дверь.
– Что за Славик? – спросил я.
– Да я с ним уже порвала. Вот пришёл бы, что было бы?!
– Я бы его прогнал.
– Да он такой… Такой!..
– Ну, подрались бы.
– При Лёше? Разбудили бы его. Хорошо, что я вспомнила.
Первая долгожданная ночь с Оксаной прошла для меня чудесно. Но Оксана, что же она?! Утром я вместе с Оксаной проводили Лёшу в школу. Пока шли к остановке троллейбуса – Оксане ехать на свою работу, мне на свою, – Оксана выговаривала:
– Я так жалею… Ты эгоист. И вообще, зачем ты ко мне пристал?! Я тебя бы никогда не заметила среди толпы.
– Что я делал не так? Скажи. Я исправлюсь. Научи.
–Да не стану я тебя ни чему учить. И чем ты только занимался до сих пор?! – говорила Оксана презрительно.
– Мне было невероятно хорошо с тобой! Шаг за шагом, мы…
– Не хочу тебя больше видеть.
– О чём ты говоришь?! Всё было здорово! Мы движемся вперёд. Прошу тебя, у нас всё получится.
– Тебе нужна молодая.
– Мне нужна ты.
– Нет. Всё, перестань. Я не хочу.
И в троллейбусе она была пасмурной, разочаровавшейся во мне.
– Так я Лёшу заберу из школы? – спросил я, перед тем, как сойти на своей остановке.
Оксана не ответила, поехала дальше.

15.
В мастерской мне трудно работалось. Я всё прокручивал в голове ночь и думал, что же делал не так? Я вёл себя с Оксаной естественно и мне было действительно с ней очень-очень хорошо. Я испытал такое упоение Оксаной!
Я понимал, что у Оксаны есть опыт, она была замужем, а у меня его нет. Ну так что же?! Я нормальный, обычный человек мужского пола.
Это какая-та чудовищная несправедливость. Меня никто «этому» не обучал, и нигде «об этом» не прочитаешь. Никак не узнаешь. Есть у меня женатые друзья, но не стану же я расспрашивать их. Я думал, что секс не по любви удовлетворяет только плоть и лишь распаляет блудную страсть души, а по любви удовлетворяет и душу. И не надо «этому» учиться. Сама природа при взаимной любви подскажет что и как делать. Близость с женщиной не по любви опустошает, а по любви, взаимной – обогащает. Я люблю Оксану, а она меня – нет. Должен ли я добиваться её, если она меня не любит? Я хочу её ласкать, целовать, а она должна будет это терпеть? Или, вдруг, случится чудо – Оксана меня полюбит?! Может, у нас всё ещё впереди?! Во всяком случае, я не настроен расставаться с Оксаной.
Я позвонил Оксане на работу:
– Я Лёшу заберу?
– Да, – сказала она.
Полегчало. Я включил радиоприёмник в мастерской, чтобы немного развлечься, послушать музыку. Настроил волну на песню. И старался больше не думать о плохом.
В школу пришёл, Лёша прямо-таки подбежал ко мне. И учительница приветливо встретила:
– Так вы, оказывается, художник?! Лёша нам рассказал о вас.
Я кивнул.
– Не могли бы вы провести с нашим классом пару уроков рисования?
– Конечно, – согласился я.
Лёша подпрыгнул от радости.
Дома вместе сделали уроки. Я начал обучать Лёшу игре в шахматы. К нам присоединились племянники. Поужинав, мальчик лёг спать. Уже засыпая, он тихо произнёс:
– Дядя Лёша, будьте моим папой.
Такое услышать от сына Оксаны – что может быть чудеснее?!
– Это как твоя мама решит. Я бы тоже очень хотел, чтобы ты был моим сыном, – ответил я.

16.
Как я и обещал, провёл свой первый урок по рисованию в Лёшином классе. Это был не тот день, когда надо было забирать мальца. Пришёл по расписанию занятий.
Я задал ребятишкам «свободную тему». Они увлечённо начали рисовать кто чем: цветными карандашами, фломастерами, акварельными и гуашевыми красками и просто шариковой ручкой. Я ходил между рядами парт, посматривал. Мальчик на последней парте скелетиков изобразил. Лёша смешно нарисовал, как он сам сказал, портрет дяди Лёши. Лучше всех сделала картинку девочка Юля. Она, оказалось, училась в детской художественной школе, в которой когда-то учился и я. Я поставил ей вместо пятёрки оценку десять с тремя плюсами, чем удивил не только Юлю, её одноклассников, а и учительницу.
Я с грустью вспоминал то время, когда был в пионерском лагере вожатым. С ребятишками возиться – дело важное и интересное. Жаль, то время ушло. Да и пионерии уже никакой нет, как нет и пионерских лагерей.
Второго урока не было. Меня призвали на военную переподготовку. Я позвонил Оксане и сообщил ей о своём временном отъезде.
Разворачивалась дивизия. Предстояли военно-полевые учения с боевыми стрельбами из гаубиц и пушек. Палатки с буржуйками, полигон…
В армии я думал об Оксане и Лёше: как они там? Даже разработал план занятий с Лёшей по физическому и культурному воспитанию. Потому что паренька необходимо многому обучать.

17.
И вот я возвращался домой. В тот же самый день, сидя в автобусе, я увидел на остановке Оксану с незнакомым типом и Раю. Мужчина держал Оксану со спины так цепко, так хватко… Рая им махнула рукой, что-то сказав на прощание, и вошла в автобус. Увидела меня, заулыбалась, и подсела ко мне.
– Привет! – сказала.
Я кивнул. Взглянул на часы.
– А чего Лёша не с ними? – спросил я.
– Она сдала его в продлённую группу, – объяснила Рая и постучала по стеклу окна парочке, но те не обратили на это внимание.
– Это её новый воздыхатель? – спросил я хмуро.
– Это Славик. Они помирились
– Понятно, – хмуро ответил я.
Рая начала расспрашивать, какие новые фильмы идут и будут идти в кинотеатре. Я объяснил ей, что вот прямо сейчас еду из армии и пока не в курсе. Об Оксане мы больше не заговаривали.

18.
«Бог создал Еву для Адама. Я тоже создан Богом. Ева мне – это Оксана. У меня должна быть единственная жена на всю жизнь. Я же не могу прожить жизнь без жены, без детей. Это моя единственная жизнь, уникальная. Быть одному неправильно, несправедливо. Я же не урод, не калека, не идиот какой-нибудь. Или?.. Может я и вправду не достоин Оксаны?» – рассуждал я.
В 1991году кинотеатр закрылся из-за смены государственного строя, и я потерял работу. Вместо кинофильмов на большом экране, стали показывать в клубах видеокассеты на телеэкранах. Это были зарубежные боевики, порнофильмы, фантастика и ужастики. Один за другим стали восстанавливаться православные храмы. В один из них пригласили меня расписать стены. Платили мало. Но дело мне понравилось: настоящее, ответственное и новое. Крещёный в раннем детстве и даже смутно помнящий таинство крещения, я не задумывался о Боге. Хотя мальцом, время от времени, просил маму показать ему нательный крестик. Мама доставала из шкатулки младенческий крестик, и я с особым волнением разглядывал его, надевал на себя и носил. Правда, не долго.
После развала СССР, в «лихие 90-е», увлёкся различными оккультными учениями, пока не открыл Библию, не прочитал Евангелие. Когда предавался какому-нибудь учению, писал по теме прочитанного картины. Набралось работ на целую выставку, по которой можно было проследить мой путь к православию.
Однажды священник церкви, которую я расписывал, попросил помочь ему в богослужении, потому что пономарь Игорь заболел. Меня это так заинтересовало, что я продолжил пономарить и после того, как Игорь выздоровел. В церкви открывался мне мир, в котором виделся порядок, смысл.
Роспись храма продолжалась несколько лет и всё это время я прислуживал батюшке. Когда по болезни Игорь отошёл в иной мир, появился десятилетний мальчик Артём. Впервые, как я увидел мальца в церкви, ощутил к нему жалость: худенький, бледный. Священник рассказал мне, что Артёмушка из интерната, его усыновила одна бездетная пара. Паренёк бедовый, за ним нужен глаз да глаз, вот и попросили батюшку принять его прислуживать в церкви для воспитания и образования.
Первая встреча с Артёмом меня впечатлила. Мальчик так пристально взглянул мне в глаза, так пробуравил душу, словно изучая: добрый дядя перед ним, или не очень? Я тоже внимательно глянул на паренька и отметил в слегка озорных глазах таящуюся печаль.
Артём с первого дня крепко привязался ко мне. Общаясь с мальчиком, я узнал, что его мама спилась, а отец повесился. Ещё мальчик сказал, что новый папа, на самом деле родной отец его брата Романа – родного по маме, которая спилась. И что Роман сейчас живёт на Афоне монахом. У него другое имя – Иероним.
– Артёмчик, твой родной братец – монах?! На самом Афоне?! – удивился я.
Малыш постоянно голодал. Мария, усыновившая Артёма, сказала мне, что он до сих пор корочки хлебы прячет под подушкой – так голодал в интернате. Тогда я каждый раз, отправляясь на богослужение, брал с собою бутерброды и сок для Артёма.
Сперва мне было трудновато с активным Артёмом. Мальчик старался всё делать сам.
– Может, мне вообще не стоит пономарить? – как-то сказал я. – Ты отлично справляешься сам.
Артём виновато обхватил меня и крепко-крепко сжал в своих объятиях.
В летние дни я следил за мальчиком, чтобы тот не очень высоко взбирался на дерево, на стенку, на чью-нибудь крышу. Боялся за него. Всё-таки – мальчишка!
После Литургии я водил Артёма на пляж. Дома с мальчиком никто не занимался, тем более не ходил купаться с ним на море. Хорошо, церковь стояла недалеко от берега – в десяти минутах ходьбы. Я обучал мальчика плаванию. Нырял с ним с камней, «ходил» по дну.
Я принимал Артёма как послание от Бога, как поручение Его в воспитании. Думал: «Это вместо сына Оксаны Алёшеньки мне дан Артём». И как когда-то Лёша, Артём чувственно произнёс:
– Дядя Алексей, лучше бы выбыли моим папой.
Зимой, когда выпадал снег, вместе катались на санках, играли в снежки. Родители Артёма даже ревновать стали: поздно их сын со службы приходит, без умолку им обо мне рассказывает. Слишком много проводит время со мною. Даже телефон долго занимает разговорами со мной по вечерам.
Время шло. Мария стала болеть чаще. Да и отец Альберт мучился с коленным суставом. Так что они даже стали рады привязанности Артёма к мне. Ещё прошло время, и Артём сообщил, что Мария умерла. Теперь Артём стал и дома у меня бывать чаще. Вместе делали уроки, смотрели телевизор, беседовали. Разве что только ни разу не ночевал паренёк у меня. А потом Артёма призвали в армию. Я писал ему письма, поддерживал бодрость духа. Демобилизовавшись, Артём устроился на стройку разнорабочим. К этому времени я расписал церковь и перестал прислуживать батюшке. Занимался творчеством – писал картины. Артём продолжал со мною дружить, бывать у меня дома и в художественной мастерской. Однажды из Афона приехал брат Иероним и увёз Артёма в свой монастырь. Я радовался такому повороту событий. Тут, в городе, искушений много, а там всё-таки Афон! Святыни, старцы… Святое место на Земле!

19.
Шло время. На одной из своих персональных выставок в областном городе я увидел Ванессу. Она, оказывается, давно переехала жить в этот большой, деловой город. По афише прочла имя художника и решила посмотреть. Ванесса не очень увяла. Такая же худая и также носила очки.
– Ты так и не женился, – то ли спросила, то ли сама же и ответила себе Ванесса на фуршете.
– Жизнь – есть жизнь, – ответил я.
– Да, такая вот она, – вздохнула Ванесса и отпила глоток вина с бокала. Оценивающе окинула взглядом висевшие картины: – Я смотрю: одни храмы, монастыри. Церковная тематика.
– Ну почему же?! – не согласился я. – Есть и натюрморты, портреты, пляжные композиции. Я всё люблю писать.
– Всё да всё. В жанре Ню не работаешь. А это сейчас очень современно.
– В студенческие годы писал обнажённую натуру. Только теперь не так просто найти натурщицу.
– Вот как?! А я уже подумала, что ты религиозным фанатиком стал.
– Бог в женщине воплотил красоту. Женская нагота – прекрасная тема!
Снаружи выставочного салона послышался лай. Ванесса сказала:
– Это мой Жульен. Меня зовёт. Я пойду. Проводи меня до выхода.
Я пошёл с Ванессой к двери. Большой пёс заглядывал в окно, встав на задние лапы, а передними упираясь о стекло. Он нервничал. Я открыл дверь, пропустил Ванессу вперёд, и тоже вышел на улицу. Пёс тут же ткнул морду в меня, оставив на белых брюках мокрое пятно. Стал обнюхивать меня. Ванесса уловила моё недовольство:
– Не любишь собак?
– У меня от них аллергия.
– Мой Жульен чистоплотный.
– Ты его и в квартире держишь?
– Да. Вместе с Малышкой.
– С кошкой, что ли?!
– Сучка. Лапку повредила. Обычно я с ними вместе гуляю.
– Твоя Малышка тоже не породистая, как и этот?
– Они лучше породистых. Ты ничего в них не понимаешь.
– Ладно, я пойду в зал. Всё-таки моя выставка.
– Постой. Вот, возьми, – Ванесса дала мне заранее заготовленную записку. – Всё, Жульен, пошли!
Вечером в гостиничном номере я вспомнил про записку. Это уже не было тех длинных чувственных писем. Всего несколько слов: «Люблю. Надеюсь. Жду. Вся твоя – Ванесса». И адрес вместе с номером мобильного телефона.
Я улыбнулся: «Вся твоя». Это – Ванесса!
За вечерним окном гостиницы вспыхнула молния. Прогремел раскатисто гром. Лето кончилось. Наступила осень. Закапало, зажурчало. Я слегка поужинал в своём номере припасенными бутербродами и чаем из маленького термоса. Потом принял душ, залез в постель, и ещё долго не выключал телевизор, которого даже не смотрел и не слушал – вспоминал открытие своей выставки, поздравительные речи коллег-художников и неожиданную встречу с Ванессой.
«Жизнь – в картинах. Как это всё передать на холсте? Успех и неудача. Радость и горе. Неустроенность и мечты, надежды…» – думал я и после того, как выключил телевизор и свет. Я представлял Ванессу одну в постели и её друзей – собак на полу у кровати. «Нет, чтобы у неё был любящий её муж, дети… И ей не повезло, как и мне». Ещё я подумал, что мог бы зайти в гости к Ванессе, даже развлечься с ней. Всё-таки написала, что «вся твоя». Она бы ни в чём не отказала. Но… Как потом с ней быть?! К тому же это смертный грех – удовлетворение похоти не по любви, и тем более – не венчанными.
«И каким бы я был перед Артёмом?! Он там, на Афоне, подвизается в монастыре, а я тут…»
Трудно. Ещё этот разговор с Ванессой о жанре «Ню». «Конечно, она охотно позировала бы мне. Вот оно – доступное наслаждение! Однако соитие – это всё-таки высшая награда Любви. А наивысшая награда Любви – дети!»
«Господи, – взмолился я, – святыми молитвами Артёма на Афоне, помоги мне справиться с блудным искушением!»

20.
Опять понеслись годы. Я стал пенсионером. Продолжал заниматься творчеством. И опять расписывал церкви, возрождающиеся в округе.
В один из чудесных летних дней приехал брат Артёма монах Иероним. У отца появились проблемы со здоровьем, ему необходимо было обследоваться. Иероним поведал, что Артём пока ещё послушник. Ему очень нравится жить на Афоне. Он много в монастыре трудится, ему там не скучно.
События стали развиваться совсем неожиданно. У отца монаха Иеронима обнаружили злокачественную опухоль. Интенсивное лечение не помогло. Он скончался.
Монах Иероним задержался, чтобы решить вопрос с квартирой – оформить её на себя, чтобы потом продать. Перед отъездом монаха на Афон, я решил передать для Артёма письмо.
«Дорогой мой Артёмушка, – начал писать я накануне, – мы столько лет не виделись, я очень по тебе соскучился. Иероним мне рассказал, что тебе на Афоне нравится. Я рад за тебя. Ты живёшь среди святых людей. Это так замечательно, что не передать никакими красивыми словами. Самое лучшее место на земле! Я тоже хотел уйти в монастырь, но священник не дал мне благословение на монашество. Он сказал, чтобы я как лягушка пребывал в своём болоте. А ещё он сказал, что я должен и дальше расписывать храмы и писать картины, показывающие красоту Божьего мира.
Родной мой Артёмчик, я понимаю, как бы ни было тебе сейчас хорошо в монастыре на Афоне, но будут и трудности. Не торопись с постригом в монахи, испытай себя. Не становись иноком ради брата, ради меня, ради знакомых, ради хорошего мнения о тебе. Ты вправе вернуться в мир. Это очень серьёзно. Ты пока молод. Но с годами труднее будет справляться тебе со страстями. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею ввиду. Если у тебя есть девушка в душе, надо от неё навсегда отказаться. Скажу откровенно (по себе сужу): если она уже есть, то забыть её невозможно. А если её у тебя нет, то придётся тебе беречь свои глаза от взора на противоположный пол. Я у кого-то из святых отцов прочёл, что жизнь мужчины без женщины приравнивается к велико мученичеству. Разумеется, при соблюдении себя в чистоте (уверен, ты догадываешься, о чём это я). Что может быть лучше, ценнее святости?! Разве что только сам бог. Но это выше нашего понимания, поэтому мы и живём, как живём.
Дорогой Артём, я задаюсь вопросом: что важнее – любовь к Богу или к женщине? И можно ли задаваться таким вопросом? Старцы на Афоне правильнее меня ответят на это».
Тут я перестал писать дальше. Я решил, что написал всё не так, как надо. Начал думать. Перечитав написанное несколько раз, хотел было продолжить, добавляя мысли ещё и ещё, но… Скомкал письмо и бросил в корзину.
«Кто я, чтобы рассуждать, советовать? Пусть Сам Господь внушит Артёму, как ему быть», – решил я.

21.
Дверь квартиры Оксаны. Я надавил кнопку звонка. Послышался какой-то шум за дверью, как будто что-то упало. Отворилась дверь, и я увидел поседевшую, со слегка оплывшим лицом Оксану. Она заулыбалась. Хриплым и грубым голосом сказала:
– Привет! Проходи, Лёша.
Я вошёл в прихожую.
– У меня тапочек нет, не разувайся. Идём на кухню.
Я сел на тоже место, где когда-то сидел: спиной к выходу, лицом к окну.
– Что будешь: чай или кофе?
У Оксаны движения были не очень чёткими, правильными.
– Спасибо. Ничего не хочется.
Оксана уселась напротив меня.
– Я развелась.
– И сколько лет вы прожили вместе? – спросил я.
– Ровно двадцать лет.
– В августе этого года будет тоже ровная дата. Юбилейная. Пятьдесят лет, как мы познакомились в пионерском лагере, – сказал я.
– Ой, правда? Надо же!
– Может, вы ещё помиритесь.
– Ни за что! Я тебя и позвала, потому что с ним у меня всё кончено.
Я внимательно вглядывался в Оксану. Я искал ту Оксану – из юности.
– Оксаночка, я уже не тот. Мне о душе пришла пора думать.
– Помирать собрался?
– Да уж не молодой. И болею часто. Рухлядь.
– А я, вот, ничего. Не болею. Может, выпьешь винца?
– Нет, спасибо. Я же не пью.
– Ты меня прости, что всё так получилось.
– Ты хотела, как тебе лучше и это нормально. Это ты меня прости. Я всё делал неправильно.
– У тебя были… Ну кто-нибудь?
– Так, по пьянке. Только не по любви – всё не то.
– Наверное, и дети есть?
– Конечно. По всему свету наклепал, – усменулся я. И уже серьёзнее добавил: – Нет. Имел бы заявки на алименты. Точно нет.
– Ты меня по-прежнему любишь?
– Всю жизнь.
– Надо же, – улыбнулась Оксана.
– Да. Вот такой я однолюб. Как поживает Лёша? Я иногда, правда очень редко, вижу его в городе.
– Ну, он женился, ты знаешь. Первой дочке исполнилось девять лет, а второй два годика.
– Я рад за Лёшу.
– Ой, он так тебя всегда хорошо вспоминает.
Оксана попыталась закурить, но не смогла справиться со спичками.
Я поднялся.
– Ладно, я пойду. Мне пора, – сказал я. – Да и тебе лучше прилечь.
Оксана кое-как приблизилась ко мне, обхватила, как и когда-то, в первый раз, руками мою шею и стала меня целовать. Запах алкоголя отвратил меня. На миг мне вспомнилась натурщица Инга.
– Всё, пойду.
– Не уходи, прошу тебя! Останься!
Оксана преградила мне путь к двери. Её качнуло так, что ажурная деревянная подставка на трёх ножках для телефона опрокинулась вместе с аппаратом. Я поправил.
– Останься, Лёшенька, – заплакала она.
Я открыл дверь:
– Пока!
И ушёл.
Я вдруг вспомнил Наташу. Нежную, светлую, голубоглазую. Подумал: «Она, должно быть, удачно вышла замуж, нарожала детей. Счастливец тот, кто оказался её мужем. Может, по судьбе мне надо было с ней связать жизнь? К Оксане у меня какая-та роковая любовь. Никак не складывается. В конце концов, от безответной любви приходит отчаяние и усталость. Почему я призабыл Наташу? Ведь при виде её моя душа волновалась, пела… Неужели потому, что чувства к Оксане оказались сильнее?! Наверное, это неправильно, ненормально, что меня так тянет к Оксане. Но что-то ещё есть во мне приятно волнующее, как будто бы другая часть меня тоскует и по Наталье… Желать женщину – это, ведь, естественно? Не естественно долго терпеть? Но есть ещё седьмая Заповедь: не прелюбодействуй. И слова: «…кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал в сердце своём.» (Мф. 5:27) ...
Однако я начал очень сильно жалеть, что так грубо ушёл от Оксаны. Уязвлённое мужское самолюбие – вначале отвергла, а теперь в таком состоянии хочет принять меня?! Потом оправдывался перед собой: «Она была пьяна, чтобы я стал у неё дома делать? Да и когда она протрезвеет, то пожалеет, что пригласила меня. И этот запах…» Терпеть он не мог пары алкоголя. Это была Оксана и не Оксана. Но всё-таки – она! «Моя мечта. Моё счастье. Единственная Любовь, сопровождавшая всю мою жизнь. Девочка, которую я в свои семнадцать лет полюбил по-настоящему.»
Мне так стало вдруг больно, обидно, что только в конце жизни, когда он стал уже таким немощным…
«Нужен ли я ей на самом деле такой? И смогу ли я помочь Оксане преодолеть страсть к вину?» – Я был растерян.
Каждый день, каждую минуту я думал об Оксане. Как дальше быть? Как поступить ему единственно правильно?
«Почему человек «по уши» влюбляется в противоположный пол? Что его привлекает? Ведь не в красивые глаза, не в тело влюбляется человек. Может, через глаза он видит таинственный, какой-то особенный свет души, самой сокровенной личности? Я в Оксане увидел то, чего не видел в других девочках?»
Я усиленно думал о причинах нелюбви. «Возможно, во мне Оксана не увидела то, что увидел я в ней. А может, есть и другие причины, которые откроются мне в дальнейшем, или не откроются?»
«Если считать, что любовь — это счастье, а счастье — радость, это когда ты нужен тому, кто нужен тебе, то я счастлив наполовину. Потому что если бы Оксана меня любила, то это была бы полнота радости. Она лишена этой радости любви. Ванесса меня любит, а я её нет. Мне даже неприятна её любовь ко мне». Хотя иногда, когда мне особенно трудно было без женщины, я вспоминал и Ванессу. Представлял себя с ней, доступной, всё позволяющей, и даже жалел, что так строго отстранил её от себя. Но требования православной веры соблюдать чистоту даже помыслов, не давали особо развиться похотливым воображениям.
«Может я Оксане неприятен со своей любовью? А позвала она меня, лишь бы не остаться одной, без мужчины рядом?»
Вечером, ближе к ночи, особенно когда я лягу спать, так сильно думаю об Оксане, что глаз не могу сомкнуть. Тогда принимаюсь читать молитву: «Отче, очисти мя сквернаго. Исцели душу и тело. Освяти. Преобрази меня. Отче, исцели Оксану от страсти к алкоголю. Сделай так, чтобы Оксана стала моей женой, а я её мужем. Соедини нас. Повенчай нас». Я такими же словами обращался к Святому Духу, Иисусу Христу и Пресвятой Богородице. А утром просыпался и чувствовал себя развалиной, ни на что не годным: «Не нужен я буду Оксане такой».
Я вспомнил стихотворение Александра Сергеевича Пушкина:
«Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем.
……………………………………………………………….
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим».
«Да, искренно и нежно. И нисколько не угасла. Просто отвергнутая любовь стала болью, к которой я с годами притерпелся. Позвала. Потом опять отвергнет уже навсегда?»
Через несколько дней – «Пусть будет, как Бог даст!» – я позвонил Оксане:
– Здравствуй, это я.
– Ой, мне так стыдно. Прости, – печально за извинялась она.
– За что простить?! Я очень рад, что ты меня пригласила к себе. Мне было приятно увидеться с тобой, пообщаться.
– Да?! – обрадовалась Оксана (Я почувствовал это по её повеселевшему голосу). – Ну, раз так, то звони мне. Приходи…
Я выждал восьмое марта. Позвонил Оксане. Сказал, что хочу лично поздравить с женским праздником. На этот раз Оксана было в нормальном состоянии. Я подарил ей розы, точно такие же тёмно-красные и крупные, с длинным стеблем, как и тот букет что подарил сын Лёша. Оксана поставила букет роз рядом с розами сына.
Я поцеловал Оксану в щеку. Потом выставил на стол бутылку «Каберне»:
– Отметим праздник!
Оксана быстро нарезала сыр и колбасу. Сели за столик на кухне. Я немного налил вина в бокалы. Сказал:
– За тебя! – И так начался для меня чудесный вечер.
Оксана рассказала, какая у неё замечательная внучка Арина, как она её сильно любит. Внучка часто бывает здесь, у неё, и ночует.
«Оксаночка, вот ты живёшь на этой Земле. В мире столько много людей, но всего лишь три человека тебя по-настоящему крепко любят. Только для троих ты очень важна. Это внучка, которая тебя может обнять и поцеловать в щёчку. Твой сын, который тоже может обнять тебя и в щёчку поцеловать. Думаю, он тебя любит сильнее, чем Арина. И есть третий человек. Он тебя любит, как любит мужчина женщину. А это не так, как сын и внучка. И он может тебя крепко обнять и нежно поцеловать в щеку и губы. И даже везде, если ты ему это позволишь», - хотел это сказать я. Но не всё, что мы хотим сказать – говорится. И не всё, что желаем сделать – делается.
В перерыве лёгкого застолья Оксана вышла на лоджию покурить. Я тоже вышел, но просто постоять.
Я хотел обхватить Оксану сзади, обнять её и поцеловать в шею, плечи… Оксана не докурила, погасила о пепельницу половину сигареты и оставила в ней окурок. Вернулись на кухню. Я уже не пил. Чуть-чуть долил Оксане вино. Никто не опьянел и в этом я видел правильность. Конечно, мне хотелось остаться, но… Надев обувь и куртку, поцеловал в щеку Оксаны:
– До встречи!
– Пока! – ответила Оксана, провожая к выходу.
Оксана уже было закрыла дверь, но я вернулся, прильнул уже губами к её губам, и только потом ушёл.

22.
Ночами я крутился. Если раньше, когда Оксана вышла замуж и у меняя не было надежды, была устойчивая ясность. Теперь же, когда появилась надежда всё исправить, привести в порядок личную жизнь, это вызывало желания и фантазии непозволительные для православного холостого мужчины до заключения брака. И если тогда Ванесса призрачно лезла до глубокого сна в постель ко мне, то теперь Оксана стала в моём воображении не давать покоя.
Предвкушая возможную скорую близость с Оксаной, я подумал об Артёме: «Он не познает высшее наслаждение. Женитьба и рождение детей – вот полнота жизни. Все органы, дарованные Богом человеку, должны служить по назначению».
«Артёмушка, прости меня. Я как предатель. Тебя отправил в монастырь на Афон подвизаться, а сам… Но я очень люблю Оксану. Вот если бы не очень, тогда это было бы прелюбодейством. Молись за меня, Артём, а я за тебя буду молиться», – лёжа в постели обращался я к Артёму. И начинал шептать молитвы: «Господи, молитвами Артёма на Афоне, помоги мне. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помогай Артёму во Имя Любви». И молился дальше: «Отче, помилуй мя грешнаго. Очисти мою душу и тело от всякой скверны, от всякой нечистоты. Исцели мою душу. Исцели моё тело. Освяти мою душу, освяти моё тело. Преобрази меня. Отец Небесный, исцели Оксану от страсти пьянства. Исцели меня от блудной страсти. Отче, соедини меня с Оксаной. Повенчай нас. Во имя Иисуса Христа. Во Имя Любви». Я молился таким же образом Святому Духу, Иисусу Христу и Божией Матери.
Иногда мне казалось, что прошло слишком много дней с тех пор, как я виделся с Оксаной. Возникала тревога: «Вернулся её бывший?! Или ей уже расхотелось сближения со мной?». Я звонил Оксане и спрашивал: как её настроение, как там внучка, сын Алексей? Лишь бы напомнить о себе. Не забывал добавлять, что я скучает по ней, и что готов с ней опять увидеться. Оксана отвечала неопределённо, уклоняясь. то она то работает – продаёт товар в лавке, то внучка приболела, то ещё что-то. Но вот наступил день рождения Оксаны. Теперь я уж наверняка встречусь с ней. Но и беспокоился: «Достаточно ли будет ей одних моих поцелуев, если я вдруг потеряю мужскую силу? Восторжествует ли в этой единственно данной мне жизни на Земле моя Любовь?».
С мыслью: «Делай, что должно, по чувству, по совести и будь что будет!», с юношеским волнением, я купил букет роз. На этот раз ещё больший, чем на женский праздник. И ещё я приобрёл комнатные тапочки, чтобы надевать их у Оксаны.
Я позвонил:
– Оксана, я хочу тебя лично поздравить с днём рождения. Можно?
–Я на работе. Приходи.
То, что Оксана на работе, омрачило меня. Я увидел Оксану, поздравил, вручив ей букет роз и поцеловав в щеку. Оксана была в тёмных очках и не снимала их.
– Я бы хотел отметить твой день рождения с тобой у тебя дома. Как-нибудь на днях. Хорошо? Выпьем по чуточку чудесного вина. Ты только позвони, когда будешь вечером свободна.
– Хорошо, – ответила она, улыбаясь.
Через два дня Оксана позвонила:
– Что делаешь?
– Жду твоего звонка.
– А я у подруги. Приходи сейчас, – сказала Оксана и назвала адрес.
Я подумал, что, хотя и у подруги, то потом проведёт Оксану домой и, может быть, задержусь у неё «на чай, или кофе».
Приехал. Дверь после звонка открыла Рая. Я еле узнал её.
– Ах, какой импозантный! Как здорово выглядишь! Ни одной морщины! Гладенький! – стала восхищаться она.
– Ты тоже такая же, – ответил я.
– Ну конечно, – усмехнулась Рая. – Один глаз плохо видит, зубов почти нет, поясница мучает. Проходи, Оксана там, дальше.
Я пошёл в комнату и увидел Оксану. Она сидела в кресле спиной. Я наклонился к Оксане и поцеловал её в шею.
– А-а, это ты?! Присаживайся, – сказала она, улыбаясь.
Я подвинул свободное кресло к Оксане и, прежде чем сесть, шепнул:
– Я принёс «Каберне». Достать?
– Конечно, – ответила Оксана.
Я пошёл в прихожую, вынул из рюкзака бутылку и вернулся к Оксане. Попросил у Раи штопор, откупорил бутылку и разлил вино по бокалам. Рая принялась восхищаться:
– Надо же, такая любовь! И это в наше-то время!
И тут же прямо, бесцеремонно спросила:
– У тебя были женщины?
– Да, были. Мужчине долго не быть с женщиной очень трудно.
– Вот вы какие, мужчины. Видно мы, женщины, устроены иначе.
«Каждый мужчина желает соития с прекрасным полом», – подумал я. – ««Стойкие» получаются не от борьбы с блудной страстью, а скорее от боязни, неумения с женщиной сблизиться. Потому что это – жизнь. Только монах в монастыре по-настоящему борется с грехом.».
Разговорились.
– Да-да, я помню. Это я и Оксана за тобой шли. Что ж ты нас тогда не пригласил в кино?! Надо же, сколько лет назад это было!
Чуть выпили. Рая на пару минут удалилась. Оксана взяла мою руку.
– Что же она у тебя такая холодная?! – сказала она и стала приятно растирать обеими руками мою ладонь.
Потом взялась растирать другую кисть руки. Я блаженствовал. И вдруг сказала:
– Можешь поцеловать меня.
Я ринулся к ней. Но Оксана уточнила:
– Только не в губы. В щеку.
Вернулась Рая. Она начала щебетать о пустяках. Я её полу слушал, глядя в ночное окно. Вдруг Рая умолкла. И опять заговорила:
– Оксаночка, ты что?! Тебе плохо?
Я повернулся к Оксане. Она сидела с закрытыми глазами, запрокинув голову и приоткрыв рот.
– Оксана! – стала тормошить Рая.
– Она уснула, – спокойно произнёс я.
Рая приложила ухо к груди Оксаны, чтобы прослушать, бьётся ли её сердце. Не поняла. Отстранилась и уставилась на Оксану.
– Да дышит она, – сказал я, заметив, как колыхнулась грудь Оксаны.
– Слава Богу! Я уж испугалась.
Явился Николай, муж Раи. Он выгуливал собаку. Охотно присел к столу. Стал пить и есть. И тоже, как и Рая, много говорить. Но о себе. О своих проблемах. Мне это скоро наскучило.
– Я, пожалуй, пойду. Оксану в таком состоянии провожать домой не следует. Надеюсь, она останется у вас. Так? – сказал я.
– Очень мудрое решение, – ответила Рая. – Только вы, мальчики, положите Оксану в постель.
Николай попытался руку Оксаны положить себе за голову на плечо и подняться, но у него ничего не вышло – Оксана соскользнула. А сделать так вдвоём, я не захотел. Неудобно – я гораздо выше Николая и тем более Оксаны. Я решительно схватил Оксану сзади под груди, поднял её с кресла и поволок, как тащат тяжёлый мешок с чем-то, в комнату, где была постель. Оксана не помогала, её ноги волочились по полу. «Только бы не прострелило поясницу», – подумал я. Николай суетился, не зная, как помочь. Рая причитала:
– Бедная моя девочка!
Я подтащил Оксану к постели и положил. Поправил блузку, оголившую живот Оксаны.
Вернувшись на кухню, я не стал допивать вино. Я пожалел, что принёс «Каберне». А Рая продолжила застолье, как ничего не бывало. Она даже похвалила:
– Чудесное вино.
Николай рассмотрел этикетку на бутылке и сказал:
– Это вино дорогое.
Действительно, я купил лучшее красное сухое вино.
– А мы пьём только дешёвое, – призналась Рая.
– Я пойду, – сказал я.
– Да. Спасибо тебе. Иди, поцелуй Оксану.
Я пошёл в комнату. Включать свет не стал. Оставил дверь приоткрытой и свет из коридора освещал Оксану. Она также лежала на спине. Я не стал подходить к ней, просто поглядел на «спящую красавицу» Развернулся и пошёл к выходу.
– Спасибо тебе, – опять сказала Рая, закрывая за мной дверь.

23.
На следующий день я позвонил Оксане, чтобы узнать о её самочувствии.
– Прости. Мне так стыдно, – простонала она.
– Ну что ты!
– Спасибо!
– Тебе спасибо, что позвала. Лишний раз увиделся с тобой. Надеюсь, скоро опять встретимся.
– Да, конечно…
«Возможно ли у Бога вымолить исцеление Оксаны от пьянства?» – думал я. – «Сама Оксана в Бога не верит. Вот если бы верила…» Но всё равно я каждый вечер перед сном, прочитывая вечернее молитвенное правило на сон грядущим, просил помощи у Господа. Только это и оставалось делать мне – молиться и надеяться.
Через несколько дней я встретил Оксану на улице. Она вела из садика внучку. Солнца не было, а Оксана не снимала солнцезащитные очки. Я не нравилось, когда при общении человек не снимает тёмные очки. Хотелось видеть глаза собеседника. Особенно Оксаны.
Я присел, чтобы поговорить с внучкой.
– Как тебя, красавица, звать? – спросил.
Внучка застеснялась, спряталась за бабушку.
– Ириша, знаешь кто это?
Девочка спрятала личико, уткнувшись в бабушку.
– Встретимся на днях? Я приду к тебе на чай или кофе? – поднимаясь, сказал я.
– Ой, я сейчас так замотана…
– Ну, когда размотаешься.
Это её рассмешило:
– Да, конечно.
– Ладно, созвонимся, – сказал я, помрачнев.
Глядя им вслед, сокрушённо подумал: «Надо же, ну никак!..» Никак не удавалось мне достаточно сблизиться с Оксаной, быть им вместе уже навсегда.
«Только не в губы», – вспомнил я. Подумал: «Я, наверное, всё-таки ей неприятен».
В своём домашнем святом уголке комнаты я взмолился перед образами:
– Отче, молитвами Афонского монаха Артёма во Имя Иисуса Христа, помоги мне!
Через две недели я позвонил Оксане:
– Как жизнь? Ты всё ещё в делах?
– Я очень загружена.
– Ладно. До лучших времён.
Я опять позвонил.
– Оксаночка, если я тебя чем-то обидел, сказал не то, сделал не так, ты меня, пожалуйста, прости. Я к тебе никогда не изменю своё отношение. Я тебя очень, очень… Словом, я очень хочу, чтобы всё у тебя было хорошо.
– Да я действительно занята.
«Слёзно просила: «останься», теперь «занята». Может, вернулся её бывший муж?»
– Но мы в этой жизни всё-таки встретимся?
– Да, конечно…
Я подумал: «Наверное, я и теперь веду себя с Оксаной неправильно. Говорю не то, что следует. Вот, наврал ей, что были у меня после неё женщины. Сказал, чтобы не подумала обо мне, что я ненормальный. И Рае ответил, что у меня были женщины. Неужели этим враньём я всё испортил? Теперь мне надо признаться, что солгал и извиниться. Или Оксане достаточно только моих слов, что я её люблю?! Или наоборот. Раз я в первый раз не остался, то теперь, наверное, я всё-таки должен ей доказать, что она нужна мне, просто необходима, что я не могу без неё жить. Я же мужчина, я должен завоевать женщину! И тогда она сдастся. Но полюбит ли? Неважно. Главное – я её люблю. Однако правильно ли так поступать? «Быть или не быть? – вот в чём вопрос»».

24.
Вечером я любил пройтись перед сном по родному городу. Толпы курортников на набережной разбавляли одиночество. Опрятно одетые, беззаботные, жаждущие развлечений, они толпились то возле фокусника, самодеятельного певца или трубадура. То глядели на группу молодёжи, исполняющих брейк-данс, хип-хоп. Слушали песни заезжих индейцев.
Я иногда присматривался к приезжим отдыхающим и думал, что у каждого из них своя неповторимая жизнь. Свои радости и печали. Думал, что у любого мальчонки или девочки не так сложится жизнь, как бы им хотелось. А сейчас они полны надежд, оптимизма.
Скоростные катера набирали пассажиров и устремлялись в ночной горизонт моря. Особенно мне нравилось, когда поднималась большая луна. Жёлто-оранжевая, полная, изливала свой свет лунной дорожкой на гладкую поверхность воды. Мигал красным огоньком маяк. Дул приятный лёгкий ветерок. Здесь не было проблем. Царила расслабленность.
На середину площади подросток поставил портативную акустическую систему. Включил её и стал под музыку танцевать. Его сразу окружили отдыхающие. Я остановился.
Мальчик лет четырнадцати исполнял лезгинку. Так умело, старательно – полностью выкладываясь. Алексей вслушивался в слова песни:

«…Мне не хватает тебя.
Поверь, не могу без тебя.
………………………………………..
Без тебя, милая, мне так плохо.
Ты поверь, сердцу больно без тебя…»

Слова тронулименя. Все слоняются туда-сюда, толпятся, а только один паренёк танцует под свою песню и музыку любви. Как и я в своей жизни.
Он пошёл на далеко выступающий в море пирс. Я любил смотреть на море, небо, горизонт. Каждый раз, когда я оказывался на пирсе, непременно перед уходом молился. Здесь ясно видишь божественность природы и ощущаешь Его присутствие. Я наизусть запомнил слова одного схиархимандрита: «Молитва – это самая большая сила, которая меняет судьбу человека. На этой земле не существует силы, влияющей на жизнь человека больше, чем молитва». И теперь я взмолился:
«Отче, помилуй мя, грешнаго. Исцели Оксану от пьянства. А меня от блудной страсти. Соедини нас. Повенчай. Благослови! Во Имя Иисуса Христа!»
Я пришёл домой и лёг спать.
Она явилась мне во сне. Прекрасная, нежная.
«Ты кто?»
«Я та, которая приходит к таким, как ты».
«И много таких, как я?»
«Много разных».
«Зачем ты пришла, если ты не Оксана?»
«Чтобы восполнить твои желания. Я не раз приходила к тебе. Всё делала, что ты хотел».
«На этот раз я не дамся. Даже во сне быть с тобой – это грех».
«Не обманывайся. Если Оксана тебя никогда не любила, то уже и не полюбит».
«Прочь, искусительница! Исчезни!»
Она подступила ко мне ближе. Я сложил три пальца и окрестил её. Из кончиков пальцев заструился огонь на блудницу. Она занялась огнём, но не исчезла. Я опять осенил ночную гостью крёстным знамением. И опять она покрылась пламенем. На этот раз уменьшившись в размерах. И в третий раз окрестил я, испуская из пальцев огонь. Исчезла.
«Слава Тебе, Господи!» – произнёс я во сне и на себе проделал крестное знамение. Заметил: огонь из пальцев не явился. Не обжёгся им. И ещё он подумал, что во сне видел испускаемый из кончиков пальцев опаляющий божий огонь, а наяву этого просто не видно, но так оно и происходит на самом деле. Потому что это духовно. Невидимо.
Проснувшись, я задумался: «Если на Земле нет ни одного человека, который тебя любит, то всё, наверное, зря. Даже творчество. Любовь – это жизненная энергия. То, что даёт жизнь…»
Иногда я разговаривал в мыслях с Оксаной, словно она была в нём. Вот и теперь ей признался: «Вообще-то мне особенно трудно без тебя ночами. А так жить можно. Привык».
«Моя жизнь так славно начиналась! – продолжал размышлять я. – И всё же я любил. Нет, любовь – не болезнь. Любовь – достоинство. Состояние души. Небесное чувство. Не каждому это дано. А у меня есть. Пусть безответная. Как это у Ивана Бунина: «Всякая любовь – счастье, даже если она не разделена. Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя. Душа успокаивается и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала». Мои чувства к Оксане сублимируются в творчество. И это прекрасно. И поэтому вовсе не напрасно прожитая жизнь. Но надежда умирает последней, а не любовь. Она не умирает!».

25.
Как художник я написал бы такую картину о любви: на широком холсте слева направо лежат светло-голубые краски, перемежаясь с розовыми пятнами и переходящие в насыщенное разноцветье. Вплоть до резких тёмных тонов. Затем – спокойные краски цвета вечности. Но эту абстракцию никто не поймёт, кроме самого автора. Ведь у каждого своя любовь. Особенная.
Опять позвонил Оксане. Просил встретиться. Услышал в ответ:
– Сейчас некогда. Зимой будем общаться.
Я заволновался: «Неужели я теряю её? Господи, ну почему не получается у меня с Оксаной соединиться?!» На миг наступило отчаяние. Исчезло желание добиваться Оксаны. Даже возроптал: «Только у Бога всё правильно! Это Его наказание за предательство, за Ингу. Я не имею прав на взаимную любовь. За всё надо платить. За всё отвечать». А потом вернулась решимость действовать до окончательной победы: «Бог всемилостив. Я давно покаялся и исповедовался у священника. Господь меня простил!» Через пару часов перезвонил:
– Оксаночка, я займу минуточку тебя. Я хочу покаяться. Помнишь, ты спросила, были ли у меня женщины, и я ответил, что да, были. Так вот, я обманул. После тебя у меня никого не было. И Рае я сказал также, когда она спросила. Сказал, что холостому трудно без женщины. Так что прости меня. И попроси у Рае за меня прощение.
– Ты что, и вправду помирать собрался?
– Нет, но сердечко… Мало ли что. Я хочу, чтобы совесть моя была чиста. Хорошо это или плохо, что у меня после тебя никого не было – мне это всё равно. – И я тут же перевёл тему: – Как там Лёша поживает?
– Как он поживает. Ты мне наговорил такое… Ужас какой-то! Зачем ты мне всё это сказал?!
– Чтобы ты знала. Я тебя всю жизнь любил и люблю. Ну, а там как Бог даст.
– Не надо мне это было говорить.
– Ладно, Оксана. Хорошего тебе настроения и самочувствия. Пока.
– Пока.
На следующий день, ближе к вечеру, уже Оксана позвонила мне.
– Я целую ночь и весь день в недоумении от твоих слов. Зачем ты мне всё это сказал?! Ты не должен был такое говорить.
– Да я, чтобы ты знала. Всё как на самом деле было.
–Ты же мужчина… И я сама не ангел. В общем, нельзя было тебе такое мне говорить. Ещё тут и Раю приплёл!
– Ну сказал и сказал. Я не думал, что ты это так воспримешь.
– Слушай, но проститутки же есть, зачем тебе было так мучиться?
– Что? Проститутки? О, нет! Нет, конечно. Фу!..
Оксана слегка рассмеялась. Я сказал:
– Может быть, если бы я тебя не любил… Да нет, нет!
– Но, понимаешь, мне всё это не надо. И возраст у нас… Какая там уже любовь?!
– Я же люблю не тело, а душу.
– Что ты знаешь о моей душе? Я такая плохая.
– И ничего не плохая. Люблю тебя, какая ты есть.
– Прекрати меня любить, слышишь?! Мне это не надо.
– Хорошо. Я оставлю тебя в покое. Больше не буду беспокоить. Раз я тебе не интересен…
– Ой, да я не об этом. Нет-нет… Просто в наше время так не бывает. Это ненормально.
– Значит, ненормально. Но есть же! Да и не я такой один. Сколько людей, столько и разных любовных историй. Ты это итак знаешь. Что говорить?
– Ой, ну ты дал задачку!
– Оксана, не переживай так. Пусть всё будет как будет.
– Да, наверное.
– Мы продолжаем общаться?
– Да, пожалуй.
– Я рад, что ты мне позвонила. Обнимаю и целую. Спасибо! Пока!
– Да, пока!..
Я подумал: «Очевидно Оксана считает, что теперь всё зависит от того, как я решу. Да, она – моя! Но ведь это так всегда и было! Или дело обстоит иначе, и я опять ошибаюсь?! Господи, ничего уже более не хочется мне, как навсегда слиться с Оксаной в поцелуе!».

26.
Через полторы недели Оксана позвонила мне по мобильному телефону:
– Что делаешь?
– Жду твоего звонка, – ответил.
– Мне очень нужна твоя помощь. Можешь приехать?
– К тебе домой?
– Нет. Я у подруги на Московской, 24. Третий подъезд, квартира 57.
– Сейчас буду.
Я не стал спрашивать, что там случилось. Быстренько собрался, поймал «такси» и подъехал по названному адресу. Железная дверь была закрыта, требовалось набрать номер кода. Я позвонил по мобильнику. С балкона третьего этажа Оксана крикнула мне, что она здесь и дверь тут же открылась.
На душе стало легче. Раз вышла на балкон, значит не всё так страшно.
Вошёл в квартиру. Оксана и хозяйка встретили меня приветливо.
– Что случилось? – спросил я, всё ещё волнуясь.
– Да ничего, успокойся, – весело ответила Оксана. – Давай, проходи.
Я скинул сандалии и пошёл на кухню.
– Это Гаянэ, – представила Оксана высокую, пышногрудую армянку с густыми черными волосами.
– Очень приятно, – ответил я, кивнув.
– Присаживайтесь, Алексей, – указала Гаянэ на стульчик.
– Так в чём нужна моя помощь?
– Алексей, нам просто нужен мужчина, – ответила Гаянэ. Она взяла сигарету, которую отложила, чтобы встретить меня, и продолжила стоя курить. Выпуская дым, добавила: – Мы сейчас поедем к Оксане, а вы сопроводите нас в такси.
– Так, значит, всё в порядке? Оксана, я так за тебя испугался. Подумал: что-то нехорошее произошло.
– Это же надо, он испугался за тебя. Обрадовался, что ничего с тобой плохого не произошло. Оксаночка, у тебя замечательный друг! Знаете, – обратилась Гаянэ уже ко мне, – Я говорю: нам нужен мужчина. Где такого найти? Оксана тут же: «У меня есть такой». Вот завидую тебе, Оксаночка. У меня такого нет Ты позвонила и он – вот он!
– Гаянэ – моя школьная подруга. Мы с ней учились в одном классе, – сказала Оксана, тоже закуривая.
Окно было широко открыто и дым сигарет мне не мешал.
– Сделай ему кофе, – попросила Оксана.
Гаянэ поставила чайник на газовую плиту и зажгла огонь. Пока вода нагревалась, Гаянэ без умолку говорила. Она жаловалась на Путина, на руководство города и вообще на жизнь. Я пробовал возразить, на Гаянэ была категорична и даже заметила Оксане: «Полный антагонизм». Впрочем, без зла и обиды.
Когда чайник засвистел, Гаянэ поставила на столик чашку, сыпанула чайную ложку молотого кофе и залила кипятком.
– Мы его так завариваем.
Я кивнул. Он не у себя дома, можно выпить кофе и такой.
Было жарко. Гаянэ то и дело платочком утирала с лица и шеи пот.
– Что-то я не очень. Оксана, я не поеду к тебе. Вы езжайте, а я лучше прилягу.
– Да, конечно, – вместо Оксаны ответил я. Мне не очень хотелось ещё и у Оксаны дома слушать подвыпившую Гаянэ. Лучше я отвезу Оксану и ещё посижу с ней, пообщаюсь. Это такая удача! Я даже предположил, что всё специально подстроено так, чтобы я с Оксаной остались наедине.
– Вот, уже и я не нужна, – вдруг произнесла Гаянэ.
– Поедешь с нами, – сказала Оксана.
– Да, поеду. Мне, кажется, стало лучше.
Когда я выпил кофе, сказал:
– Ну что, я вызываю такси?
Скоро втроём оказались у дома Оксаны. Когда подъехали к пятиэтажке, Оксана сказала мне, что они с Гаянэ зайдут в магазин прикупить продукты. Я остался ждать перед дверьми магазина. Тут выскочила Оксана и протянула мне свой мобильный телефон:
– Мой сын звонит. Поговори с ним, – и опять нырнула в магазин.
– Лёшенька, здравствуй, дорогой! Это дядя Лёша. Я, вот с твоей мамой. Она позвала меня и я пришёл, чтобы с ней пообщаться.
– Это хорошо, – ответил Лёша. – Я рад.
– Да, я тоже рад. Не волнуйся, всё в порядке. Всё будет хорошо.
– Спасибо, дядя Лёша.
– А у тебя, всё в порядке?
– Да.
Ну ладно. Созвонимся ещё. Обнимаю тебя. Пока…
Как радостно стало мне на душе! «Вот, и Лёшеньке хорошо, что я с его мамой рядом».
Как-только вошли в квартиру Оксаны, я сказал:
– Тапочки мои, где вы?
– Так у вас и личные тапочки тут есть?! – удивилась Гаянэ.
– А как же! Я предусмотрительно их здесь оставил для себя.
– Вот это да! Ну вы молодец!
У Оксаны тоже расположились на кухне. Гаянэ опять закурила. Оксана сделала быстро салат, нарезала колбасу и сыр. Из сумки на стол выставили бутылку коньяка и красное сухое вино «Каберне». Я открыл бутылки и разлил вино Оксане, а Гаянэ, по её просьбе, коньяк. Себе я налил чуть-чуть вина, за компанию, чтобы не обидеть дам.
Гаянэ и тут не садилась. С величественной осанкой артистично держала в пальцах сигарету и опят говорила и говорила. Когда стали пить и закусывать, она и тогда не присаживалась. Как на фуршетах принимала пищу стоя.
После некоторых разногласий в беседе, Гаянэ вдруг с упрёком обрушилась на меня:
– Что же вы в юности не признались Оксане, что её любите?!
– Я боялся услышать «Нет».
– Вы струсили?! Но хоть признаётесь в этом, уже хорошо.
– Она…Оксана… Я же понимал, что недостоин её.
– Глупости это! Надо было добиваться. Хотя ты, Оксанка, и вправду была с наворотами.
Я придвинулся ближе к Оксане, наклонился к ней и близко глядя её в глаза произнёс:
– Оксана, ты бы и вправду отвергла меня, я знал это.
– И нет. Ты был симпатичный, – ответила Оксана. Но это не убедило меня. Ведь Оксана после близости со мной вышла замуж за другого.
Когда Гаянэ затронула тему о Боге, выяснилось, что она верующая, но по-своему. У неё Бог в душе.
– Это недостаточно. Надо исповедоваться и причащаться.
Гаяне взорвалась:
– Что?! Я буду рассказывать свои приключения попам?! Этим жирным, ездившим на дорогих иномарках и плодящим стаи детей?! Никогда!
– У священников есть власть разрешать наши грехи. Бог через них прощает нам.
– Это кто такое сказал?!
– Да это известно из православных источников.
– Даже не хочу такое слушать!
– Ой, да нет никакого бога, – вставила Оксана.
– Есть, есть. – Гаянэ затушила окурок, вдавив его в пепельницу, что лежала на раздаточном столике, взяла рюмку с коньяком и стала рассказывать, как во время операции видела себя со стороны, лежащей и окружённой врачами. Как ей было потом хорошо в ярком свете, и как потом она с неохотой вернулась в своё тело.
Оксана слушала подругу равнодушно. Я рассказал свою историю, как мне приснился священник и попросил расписать церковь. И как, проснувшись, после завтрака мне позвонил этот батюшка и повторил просьбу уже наяву. Но когда спор накалился, я сказал Гаянэ, что прежде, чем говорить о чём-то, надо предмет спора знать хорошо. Потом разговор перешёл на тему алкоголизма. Гаянэ завела. Оксана призналась:
– Это у меня от генов. Мой отец часто пил. Передалось по наследству.
– Не выдумывай. Это зависит только от тебя, – сказала Гаянэ.
– Да, – подтвердил я.
– Но я не могу бросить пить.
– Надо просить помощи у Бога. Я молюсь и буду молиться о тебе.
– Да нет, Лёша, никакого Бога. Нет! То, что Гаянэ себя видела со стороны и то, что тебе священник приснился, ничего не значит. Бога то вы всё равно не видели.
Я опять придвинулся к Оксане совсем близко. Взял её ладони в свои и нежно сжимая пальчики Оксаны заговорил:
– Оксаночка, неужели если бы ты вышла за меня замуж, то выпивала бы, потому что это, как ты говоришь, тебе передалось по наследству?!
– Нет, Лёшенька. Конечно, нет!
– Оксаночка, вместе мы справимся. Обещаю.
– Хорошо. Тогда ответь мне, что тогда у нас с тобой было?
Алексей внимательно взглянул на Оксану, пытаясь быстренько сообразить, что она имела ввиду.
– А, ты об этом… Любовь. Мы занимались с тобой любовью. Не блудом, нет. Потому, что я тебя люблю. Это если бы у меня никаких к тебе чувств не было, а так, ради плотского наслаждения… Соитие по любви – это не грех.
Конечно, церковь до венчания не допускает физической близости…
– Вот именно, – вставила Гаянэ. – Не все венчанные. Так что теперь, жить вместе нельзя? А как же природный инстинкт?! Идти против природы…
– Ну, сейчас дело обстоит не так строго. Считается, что если не венчаны, то тот, кто один из супругов крещён, ходит в церковь, причащается, то освящает другого. Освящается сам гражданский брак.
– Так вроде попы запрещают секс. Хотя сами только и плодят, и плодят.
– Гаянэ, никто не запрещает секс. Просто есть время, когда этим нельзя заниматься. В посты, например. А так… В Библии говорится, что жена для мужа и муж для жены. И ещё Библия говорит, чтобы жена не уклонялась от ласк мужа…
Я хотел бы и остаться, но Гаянэ не собиралась уходить. К тому же ещё достаточно оставалось коньяка в бутылке. А Оксана уже, видно было, что устала.
– Ладно, я пойду, – сказал я, вставая.
– Да, Лёша, – ответила Оксана.
– Вы, Алексей, пожалуйста, звоните Оксане почаще. Она сама не позвонит, я знаю её. Ей нужна ваша помощь, ваша поддержка.
– Конечно, – ответил я.
В прихожей Оксана села на табуреточку и стала ждать, когда я обуюсь.
– Спасибо, что позвала, – сказал я, застёгивая сандалии.
Затем я наклонился к Оксане и прильнул губами к её щеке, шее…
Гаянэ села на стульчик, из кухни наблюдала трогательную концовку моей встречи с Окасной.

27.
Я узнал новость: Артём принял постриг. Он стал монахом Саввой.
И вот я заболел. Стал просить Бога: «Господи, молитвами Афонского монаха Саввы, помилуй меня! Очисти! Исцели! Или останови сердце. Заверши мою земную жизнь. Прими мою душу!» Стал молиться о даровании «христианской кончины живота нашего, безболезненной, непостыдной, мирной, и доброго ответа на Страшном Суде Христовом» с покаянием и причастием.
Наступил катарсис. А тут ещё на праздник Воздвижения Креста Господня и письмо по телефону от Оксаны пришло: «Алексей, извини, ко мне вернулся муж. Не обижайся. Я тебе никогда не давала надежды. Я тебя очень уважаю и ценю. Обнимаю».
Я ответил: «Да, Оксаночка. Я тебя понимаю. Ничего, справлюсь. Спасибо тебе за всё. Удачи! Обнимаю и целую!!!»
«Не переживай. Что поделать, я так же люблю его, как ты меня. Что с этим поделаешь. Прости. Я очень переживаю. Не сделай никаких глупостей со своей любовью ко мне. Ты себе всё придумал. Так в жизни не бывает.»
«Оксаночка, успокойся. Всё нормально. Я не подросток. Просто такова жизнь. Она разная.»
«Очень тебя благодарю за твою любовь. Такое бывает только в романах. Ещё раз прошу: не обижайся.»
«Оксаночка, я не обижаюсь. Я ценю откровенность. Жизнь есть жизнь.»
«Я переживаю настолько я больно тебе сделала. Чем могу помочь? Может тебе плохо?»
«Оксаночка, я не обижаюсь. Я ценю откровенность. Жизнь есть жизнь. Для меня главное, чтобы у тебя было как для тебя лучше. Не надо мне ничем помогать. Мне не плохо. Ты больше меня расстраиваешься. Всё нормально.»
«Извини меня за всё. Не хотела тебя обидеть. Так получилось. Прости за твою любовь.»
«Оксаночка, ты ни в чём не виновата. Улыбайся и радуйся жизни!
Перед самым Новым годом я получил от Оксаны письменное поздравление по телефону: «Алексей, с Новым годом! Желаю здоровья, благополучия и долголетия. Я тебя помню».


РУБЕЖ

             «Очень немного требуется, чтобы уничтожить человека: стоит лишь убедить его в том, что дело, которым он занимается, никому не нужно».
Ф. М. Достоевский.


– Виктор Иванович, здравствуйте! Это Алексей Светлов. Я собрал все необходимые документы. Как лучше: прислать вам почтой или привезти?
– Давайте-ка всё же встретимся, – ответил Скворцов. – После Нового года. 4-го или 5-го числа.
– Хорошо. Я вам предварительно позвоню.
Я был доволен решением о личной встрече. Председателя правления регионального отделения Общероссийской общественной организации «Союза писателей России» я знал по общим, литературным мероприятиям, а он меня нет. Теперь будет – лицом к лицу. С глазу на глаз. Как говорится: «тет-а-тет».
Три месяца назад я подал заявление для вступления в «Союз писателей России». Послал и свои две изданные книги прозы. А с месяц назад получил ответ:
«Уважаемый Алексей Сергеевич! На заседании правления Крымского регионального отделения Союза писателей России было рассмотрено Ваше заявление с просьбой о приёме в члены союза писателей России. Большинством голосов членов правления принято решение рекомендовать Вашу кандидатуру для приёма в члены союза писателей России. Просим Вас предоставить...» Далее шёл перечень необходимых документов, в числе которых обязательны были три рекомендации членов Союза писателей России со стажем не менее пяти лет.
Хорошая весть обрадовала меня. Но заставила задуматься, кто же напишет рекомендации? В городе членов разных писательских союзов около 30 человек. А именно Союза писателей России, да ещё с пятилетним стажем… Как только Крым стал опять российским, не все писатели поменяли членские билеты. Пришлось обратиться к руководителю городской литературного общества Клавдии Николаевны Кравцовой за помощью. Я был активным членом ЛИТО. Ещё повезло, что сама Клавдия Николаевна поменяла свой членский билет с украинского союза писателей на Союз писателей России. Как раз прошло пять лет.
– Поздравляю! – сказала она, когда я сообщил ей про решение заседания Крымского отделения Союза писателей России. – Я обязательно напишу рекомендацию.
Кравцова посоветовала обратиться с такой же просьбой к Валентину Валерьяновичу Смушкину и Нине Кузьминичне Иванишиной. Они одновременно поменяли писательские билеты на российские. Остальных, кто мог бы дать рекомендации, не было. Один недавно умер, другой переехал в далёкий город.
Я понимал, что в Союз писателей России не просто вступить. Даже тех, кого приняли на радостях вхождения Крыма в состав России, заменив украинские билеты, будут в дальнейшем строго перепроверять, выдавая новые удостоверения и значки.
«Это рубеж», – подумал я. – «Если меня примут, то разверзается возможность дальше творить. Если же нет, то – конец. Не приняли, не признали. Для кого писать, зачем напрягаться, чтобы издать следующие книги, если они будут очень маленьким тиражом, и никому не нужны? Если я не член Союза писателей России, то я и не писатель. Графоман.».
Но к графоманам я себя всё-таки не причислял. Мои рассказы публиковались, а это что-то уже значит.
Тяга к сочинительству у меня появилась ещё в школьные годы. Я много читал. Уже в классе седьмом написал маленькую детективную историю «Не дрогнет рука». И проиллюстрировал изготовленную им самим рукописную книжицу. На озаглавленной обложке нарисовал руку, сжимающую окровавленный нож. Потом во время срочной службы в армии опубликовали в газете «Слава Родины» Прикарпатского военного округа маленькую новеллу «Отцовская тайна». В ней описывалось, как солдат получил из дома письмо. В котором отец сообщал, что он с мамой не его родные родители и извинялся за хранившую тайну. Солдата признание приёмного отца не огорчило, наоборот… Много лет спустя я уничтожу новеллу как очень слабое произведение. Я немало своих рассказов сожжёт.
После службы в армии я продолжал писать. Как-то решил послать свои рассказы в городскую газету. В ней иногда печатались стихи и проза местных авторов. С нетерпением ждал ответ. И вот пришло письмо: «Здравствуйте, уважаемый Алексей Сергеевич! Вы прислали в редакцию слишком много рассказов. Вы должны знать, что каждый рассказ – это произведение искусства. Приходите в субботу на заседание литературного общества, где Вы прочитаете один из своих рассказов для обсуждения…» Подпись поставил Игнат Степанович Беленко, руководитель литературного общества. Он известен был Зорину как автор юморесок, часто печатающихся в газете. Это не очень понравилось мне, но на заседание в редакцию он всё же пришёл.
В небольшом помещении редакции находилось человек 12 – 15. Вёл заседание Беленко. Каждый из присутствующих по очереди читал свои стихи. Тут же был известный в городе поэт Вячеслав Струев. Я знал его по выступлениям на городских мероприятиях, по радио и в газете. Когда вышел татарин и стал читать свои стихи, Струев выхватил листок и разорвал его на клочки, негодуя:
– Это не поэзия! Это графомания! Такое слушать нельзя!
– Татарин за возмущался:
– Вы не имеете право! Это не ваше! Это мои стихи!
Кто-то поднялся и ушёл. Очередь дошла до меня. Волнуясь, сбивчиво, кое-как, он прочитал рассказик и стал ждать замечаний. Но никто ничего не сказал. Поднялся следующий автор и принялся читать стихи.
В другую субботу я опять пришёл в редакцию. Струев при всех извинился перед татарином за прошлый проступок, объясняя это тем, что был, как он выразился, «под шофе». Я прочитал новый короткий рассказ, да опять не услышал отзывов. Больше на заседания я не являлся.
Много лет я писал «в стол». Время от времени доставал рукописи и опять редактировал. Шлифовал. Посылать прозу никуда не отваживался. Понимал, что будет напрасно. Такие журналы, как «Новый мир», «Юность», «Наш современник» … – не для него. Только в конце 90-х годов отправил рассказ в ту же городскую газету. Каково же было его удивление и радость, когда он увидел рассказ напечатанным!
Теперь я посылал один рассказ за другим. Ни один не был отвергнут. Изучал, насколько редактировали его текст. Почти нисколечко! Но опубликованный рассказ будто сам выпячивал недостатки, огрехи, ляпы. Я даже недоумевал, как этого не заметил редактор.
Потом в огромной стране случилось ЧП – полный развал. Украина отделилась от СССР, превратилась в «самостийную». Советский строй стал не советским. Началась капитализация. Многие предприятия закрылись. Наступили трудные 90-е годы. Городская газета тоже перестала выходить.
Но когда Крым воссоединился с Россией, жизнь стала налаживаться. В городе появилось даже несколько литературных обществ. Я решил стать членом одних из них.
И вот в одно из воскресений он пришёл в городскую библиотеку на заседание. Из знакомых лиц он увидел только татарина. Все были пенсионерами, один старше другого. Я тоже уже стал пенсионером по возрасту. Читали стихи. Когда все обратили внимание на новичка, я встал и представился. Но рассказ читать не стал, не взял с собой рукопись. Хотел просто ознакомится с общей обстановкой писательского коллектива. Но на следующем заседании прочитал рассказик. Одобрительно похлопали. Далее стал знакомить всех своим творчеством почти на каждом занятии.
Всё бы ничего, да как-то скучновато было мне выслушивать стихи, которые не очень были интересны. А если кто и читал прозу, так вовсе было невмоготу. Но пришлось терпеть из-за уважения ко всем, да и ради того, что общество раз в год выпускает два литературно-художественных альманаха. Один для детей, другой для взрослых. Надо публиковаться.
Странно было мне ещё и то, что почему-то меня все считали начинающим автором. Я несколько лет печатался в городской газете, а мою фамилию никто не запомнил, когда сам я знал имена всех пишущих поэтов и прозаиков, какие проживали в городе и публиковались. Многих уже нет. А те, кто входит в ЛИТО – лица незнакомые. Позже я узнал, что они и писать-то стали, достигнув пенсионного возраста. На первой встрече я упомянул о себе, что печатался в газете, но его просто не расслышали, или по рассеянности забыли, что он сказал.
По графику впереди должен был выти ежегодный литературно-художественный альманах для тетей «Южное солнышко». Я сдал три рассказа. Ещё ожидалось очень важное мероприятие – международный литературно-поэтический фестиваль, который проводился тоже раз в год. Когда пришёл день фестиваля, я представил свой самый первый рассказ, который был опубликован в городской газете.
Когда пишешь и долго не печатаешься, немного устаёшь от этого. Первое место за рассказ ошеломило меня. Не сразу я осознал, что одержал победу. Как объявили со сцены в микрофон мою фамилию, сперва даже растерялся: а вдруг послышалось, а вдруг что-то не так понял. Но свои члены литературного общества стали улыбаться ему, рукоплескать, громко поздравлять. И весь зал театра зааплодировал. Я смущённо встал с кресла, прошёл по проходу, поднялся на сцену и получил награду – большой сувенирный блестящий под золото кубок и Диплом в рамочке под стеклом
Потом я увидел свои рассказы в альманахе «Южное солнышко». Принял участие в конкурсном фестивале, который проводился другим литературным обществом и занял второе место за рассказ. В третий раз опять получил второе место. Дальше участвовать в литературных фестивалях я решил отказаться. Подумал: «Какая от них польза? Ничего они дают, кроме переживаний.». Удивлялся тому, что многие члены ЛИТО не пропускали ни один конкурс. Даже те, кто уже был членом того, или иного писательского Союза.
«Если ты член Союза писателей, допустим, России, то зачем нужно соревноваться? Пиши, публикуй свои книги, устраивай презентации и подавай, или дари их. Раз ты член Союза писателей, тебе незачем доказывать, что ты писатель. Нечего быть конкурсантом. Разве что сидеть в жюри», – так думал я.
Чтобы стать членом Союза писателей России, необходимо представить две изданные книги. Я издал первую книгу рассказов с небольшой повестью благодаря денежной помощи друга. Сам же проиллюстрировал её. Книга вышла тиражом в 100 экземплярах. В твёрдой обложке, средних размеров и очень дорогой. Директор издательства оказался ещё и председателем одного из крымских писательских союзов и предложил мне стать членом Союза. Я поблагодарил и ответил, что будет это иметь ввиду, заранее зная, что если вступать в Союз, то только в Союз писателей России. Презентацию не провёл. Раздарил по книге всем членам литературного общества, родным и друзьям. Подарил библиотекам города. Затем стал готовить к изданию вторую книгу. На этот раз для детей среднего школьного возраста.
К каждому рассказу я решил сделать иллюстрацию. На листах ватмана нарисовал акварелью картинки сюжетов. Рукопись отдал для редактирования члену писателей России Нине Кузьминичне Иванишиной, впускающей альманах «Южное солнышко». Когда она вернула рукопись со своей правкой, я сканировал рисунки и поместил их в нужном месте рассказа, когда создавал проект. Обложку книги тоже сам оформил. Потом с компьютера перевёл всё на флэшку и поехал в Симферопольское издательство. Пока заказал только окончательный проект, потому что слишком оказалось дорого для напечатания 500 экземпляров книг. Нужно подождать.
Издательство сделало проект. Я был доволен. Даже с целью рекламы поместил фотоснимки иллюстраций и обложки книги в компьютере на фейсбуке. Потихоньку стал собирать необходимую сумму денег.
«Как это плохо, что так трудно издать книгу. – с огорчением думал я. – При самой низкой пенсией это даже невозможно.».
Я пробовал продавать свои живописные работы на городской аллее художников, но публика была равнодушна к моим картинам. Да и у других мастеров и художников-любителей не слишком покупали. Интерес к живописи у людей что-то стал заметно пропадать. Прошло лето и так ни одну работу мою не купили. Добрый друг опять выделил деньги на книги, но всё равно ещё не хватало. А в конце сентября одна женщина на фёйсбуке «в друзьях» поинтересовалась, изданы ли книги и где можно купить. Я ответил, что нет. Что ещё собираются деньги. Незнакомка спросила: «Сколько не хватает?». Я ответил, что нужно 30 тысяч рублей. Женщина настоятельно решила помочь. Выпросила № банковского счёта и тут же отправила деньги. Мне было крайне неловко от такой неожиданной помощи. Я поблагодарил женщину и пообещал, что обязательно долг верну. Поехал в типографию, оформил заказ. И вот, через месяц, книга была готова. Красивая внешне и внутри, с хорошо смотревшими иллюстрациями. Мягкая глянцевая обложка делала книгу не тяжёлой, её приятно было взять в руки. Я остался доволен.
Лето подходило к концу. Была середина августа, когда я получил готовенькие книги. Я решил их продавать, чтобы окупить денежные затраты. Заказал небольшую афишу с фотографией обложки книги и надписью: «Детская книга от автора». Взял с собой этюдник вместо столика, афишу, книги, вышел во второй половине дня, ближе к вечеру, на аллею, и расположился на скамейке возле памятника Александру Сергеевичу Пушкину. Аллея эта была оживлённой. Народ шёл с набережной, пляжа и наоборот. Не прошло и получаса, как у меня купили первую книгу. Не торговались, охотно. Бегло пролистав. Даже попросили автограф. Потом купили вторую. И когда уже стало темнеть, я продал третью. На следующий день вышел – опять купили три книги. Затем – две. На другой день – четыре. Но ближе к первому сентября темп спал. Отдыхающие стали спешно уезжать, чтобы подготовить детей к школе. Да и погода стала подводить. Я решил отложить продажу книг до следующего лета.
«Первую книгу прозы для взрослых так бы не покупали. Кто бы захотел потратить деньги на книгу неизвестного автора? Я бы точно нет. Сейчас пишут многие странные люди, – думал я. – А эту книгу покупают, потому что она для детей. С привлекательной обложкой. Ныне не хватает современных детских книжек. В магазине много, да все не те. С неприглядными компьютерными иллюстрациями. И все книги очень дорогие.».
Свои книги я продавал по цене наполовину дороже её себестоимости. Выходило дешевле, чем в розничной торговле. Ещё я решил, что раз так хорошо его книжка покупается, то можно будет заказать новый тираж уже не в 5000, а в 1000 экземпляров. К тому же, добавить новые, уже написанные за последнее время рассказы, и те, которые напишутся.
И вот, я послал председателю Правления Крымского регионального Отделения Общероссийской общественной организации Союза писателей России заявление на членство в Союза вместе с двумя своими книгами, автобиографией и списком изданных произведений. На третий месяц пришёл ответ: «Уважаемый Алексей Сергеевич! 29 ноября 2019 года состоялось заседание правления Крымского регионального отделения Союза писателей России, на котором было рассмотрено Ваше заявление с просьбой о приёме в члены Союза писателей России. Большинством голосов членов правления принято решение рекомендовать Вашу кандидатуру для приёма в члены Союза писателей России.». Дальше шёл перечень документов, которые надо ещё представить, среди которых – три рекомендации от членов Союза писателей России со стажем не менее пяти лет.
Это уже третья радость. Первая – когда впервые был опубликован в газете рассказ. Вторая – когда занял первое место в международном литературном конкурсе за номинацию «Короткий рассказ». И вот третья радостная весть: меня приняли писатели Крыма! Но признают ли теперь московские мэтры? Мне было о чём переживать.
Итак, теперь необходимо подобрать тех, кто напишет рекомендацию. Я обратился с просьбой к Нине Кузьминичне Иванишиной. Она поздравила меня с решением членов правления Крымского регионально отделения Союза писателей России, а через три дня у меня на руках была рекомендация с её подписью:
«В Крымскую республиканскую организацию Союза писателей России
                Р е к о м е н д а ц и я
Я, Иванишина Нина Кузьминична, член Союза писателей России с 16 сентября 2014 года, билет № … знаю Светлова Алексея Сергеевича много лет - с того времени, как он пришёл в литературное общество, где он читал свои первые рассказы. Многие из них носили автобиографический характер. Рассказы для детей были не только занимательно-интересными, но и весьма поучительными, способствовавшими нравственному воспитанию подростков.
А.С. Светлов – активный участник мероприятий литературного общества.
Произведения А. С. Светлова с 1989 года часто печатала «Крымская газета». Его рассказы читатели могли увидеть на страницах газет: «Литературный Крым», «Литературная газета + Курьер культуры: Крым – Севастополь», московской «Литературной газеты». Печатались его рассказы и в журналах: «Литературная Ялта» и «Алые паруса».
А.С. Светлов – участник многих крымских и общероссийских литературных конкурсов и фестивалей, где завоёвывал призовые места.
С 2015 года рассказы А.С. Светлова публиковались в альманахе для школьников «Южное солнышко», редактируемом мною.
Алексей Сергеевич охотно участвует в творческих встречах с ребятами. Он выступал в средней школе №7 и в гимназии имени А.П. Чехова. Учащиеся проявили живой интерес к его жизни и творчеству.
В 2017 году у Алексея Светлова вышла книга с рассказами и повестью. А в 2019 году – книга рассказов для детей. В них автор, в частности, прекрасно описывает родную крымскую природу – море, горы, леса и долины, способствуя тем самым патриотическому и экологическому воспитанию юных читателей.
Алексей Светлов постоянно работает над собой, старается совершенствовать своё писательское мастерство.
Рекомендую Светлова Алексея Сергеевича принять в Союз писателей России.
                Иванишина Нина Кузьминична.».
Лаконично. Мне понравилось. Следующий, к кому я подошёл с такой же просьбой, оказался Валентин Валерьянович Смушкин. Он не знал, как надо оформлять рекомендацию, и я дал ему то, что написала Иванишина. Попросил: только чтобы не было также, как у неё. «Разумеется», – ответил он и скопировал вступление Нины Кузьминичны сразу же после слова: «Рекомендация». Пришлось опять обратиться с просьбой подправить. Рекомендация вышла наполовину короче Кобзевой, но это устроило меня. Главное – это дать своё согласие, считал я. Пусть и не многословное.
Третьим автором рекомендации стала руководитель литературного общества Клавдия Николаевна Кравцова. Она долго тянула. Я ей несколько раз напоминал. «Да вы не очень утруждайтесь. Пару слов будет достаточно», - сказал он. «Я не могу пару слов. Обещаю, сегодня вечером напишу», ответила. И действительно написала. Наверное, всю ночь сочиняла. Так много слов:
                «РЕКОМЕНДАЦИЯ
                в члены Союза писателей России.
Всегда трудно писать о человеке неординарном, творческом, отмеченным печатью таланта, ибо талант – область непостижимого. Гораздо легче, если такой человек – писатель, потому что, читая его произведения, невольно узнаёшь о нём из написанных им строк. Душа писателя, его личность как бы растворяется в написанном, высвечиваясь сквозь строки и даже между строк. Она угадывается в манере изложения, в стиле, в ритмике.
Художественная проза Светлова Алексея Сергеевича – это рассказы о человеческих судьбах, жизни простого человека с его переживаниями, мечтами, поиском истины в нашем чрезвычайно сложном мире, будь то ребёнок, или взрослый человек. Они не выдуманы, их сюжеты – это реальные события, происходящие с реальными людьми: друзьями, знакомыми, соседями и с ним самим. Всё, о чём пишется, глубоко осмыслено и понято с максимально ясным видением. Это зрелые усилия души, неравнодушной к различным сферам бытия, к самым разнообразным сторонам нашей жизни.
Это и даёт мне редкую возможность говорить о нём в том или ином проявлении его писательского дара. Мир Светлова-прозаика – не абстрактный мир, а мир, населённый людьми с их судьбами. Это, прежде всего, постоянная способность глубоко сопереживать тому, чем живут люди. Печатью неповторимой оригинальности и яркого синтетического мышления отмечено всё, о чём он пишет. Это писатель с удивительно гибким языком, способным передать тончайшие движения человеческой души. Со страниц его книг прослеживается непростая, полная тревог и волнений и в то же время насыщенная, полнокровная жизнь его героев. Всё глубоко осмыслено и понято с максимально ясным видением, как будто автор принимал личное участие в том, о чём рассказывает.
Потому-то, наверное, в прозе Алексея так остро ощущение жизни, такая достоверность образов, естественность и подкупающая трогательная искренность. Потому-то в ней так рельефно лирическое начало и так глубинна и ясна философия жизни. Вырвать из жизненного потока событий что-то значительное, увидеть это своим внутренним взором, правильно осмыслить, воплотить увиденное, понятое и пережитое в материал соответствующим языком, придать этому материалу доступную форму для восприятия – труд, поверьте, не лёгкий. Чтобы сделать своё видение достоянием других, мало болеть темой, нужна одержимость в хорошем смысле этого слова. Ну, и, конечно, мастерство. Без этого вся огромная внутренняя работа писателя значения не имеет.
Его рассказы жизненно конкретны и актуальны, композиционное построение объёмно, чётко и выпукло. Оно выстроено так, что мгновенно захватывает читателя, подкупая его живостью слова, образностью мышления, остротой сюжетных коллизий, будь то персонажи или детали обстановки. Чтобы быть убедительным, совсем не обязательно подключать логику. Достаточно обнажать правду чувства.
Проза А.С. Светлова отличается оригинальной стилистикой, выраженной языковой основательностью и самобытностью речи. Манера превращается в стиль лишь в том случае, если писатель научился не поверхностно, а глубоко познавать реальный мир. В стилевых особенностях произведения, интонациях его голоса выражается сама индивидуальность автора, его ум, страсть, мастерство. Основное орудие писателя – это язык. Современный писатель должен говорить на языке, на котором говорит время и, как чуткая мембрана, ответствовать своему времени. Тщательно шлифовать каждое слово, каждую фразу – ремесло, и когда читаешь Зорина, – ощущение лёгкости, органичности, естества не покидает и кажется, что слова писателя текут само собой, без сознательной работы над ними.
Его творчество проникнуто удивительно тёплой, душевной энергетикой любви и добра, несёт жизнеутверждающую авторскую позицию. Такие люди до конца своих дней не устают восхищаться миром. Вних воплощены непреходящие ценности – гуманизм, высокая духовность, патриотизм, верность нравственным идеалам, любовь и чувство единения с Родиной.
Наш товарищ по перу Алексей Светлов – человек добродушный, располагающий к себе решительно всех, к жизни не требователен, в меру деликатен, порою даже не уверенный в себе. Но главное достоинство Александра – в не успокоенности, в неравнодушии, в той неуёмной душевной энергии, которая заставляет его самого и его окружение жить ярко и интересно.
Можно ещё долго говорить о достоинствах и достижениях писателя, о его публикациях в престижных для литераторов газетах и альманахах, об его участии в литературных конкурсах и международных фестивалях, где он награждался дипломами за первые места. И в связи с вышесказанным я искренне считаю, что Светлов Алексей Сергеевич будет достойным членом Союза писателей России.

Руководитель литературного общества, член Союза писателей России. Билет № … (03. 04. 2006 г.) Кравцова К.Н.»

Когда я прочитал текст рекомендации, ему стало неловко. Он тут же позвонил Клавдии Николаевне, поблагодарил и сказал:
– Что-то вы уж слишком меня расхвалили.
– А так оно и есть. Там всё – правда, – ответила она категорично.
Конечно, нет. Я иллюзий насчёт себя не строил. Я по редактуре Нины Кузьминичны Иванишиной моих рассказов видел, что мне ещё расти и расти. Но всё-таки было приятно от такой лестной рекомендации. Потом, при встрече с Клавдией Николаевной на очередном заседании литературно общества она как будто извиняясь скажет:
– Ты прав, я несколько завысила планку. Но это для того, чтобы тебя приняли в Союз. А ты – чтобы соответствовал этой планке. Стремился стать таким, каким я о тебе написала.
Я позвонил председателю Правления Виктору Ивановичу Скворцову, сказал ему, что все документы собраны и спросил: послать документы с книгами почтой, или же привезти?
– Давайте лучше встретимся, – ответил Скворцов. – Сейчас идут праздники. После них.
Когда праздничные дни закончились, я опять ему позвонил и договорился о встрече уже точно.
В назначенный день я автобусом приехал в Симферополь. Связался по телефону с председателем и через полчаса они встретились у входа в ЦУМ. Зашли во внутрь Универмага, расположились за столиком кафе. Я достал из сумки папку с документами, книги и пачку газет, в которых были опубликованы мои рассказы. Виктор Иванович документы просмотрел, положил в свою сумку вместе с книгами, а газеты и альманахи брать не стал. И от Дипломов, доказывающих победные места в литературных конкурсах, отказался.
– Это не надо, – сказал он. Но увидев «Литературную газету» тоже сунул в сумку, добавив: – А вот её я возьму.
«Это не надо». Это что же, нет цены публикациям в газетах и брошюрах? Для Москвы, оказывается, да – нет. Это имеет цену лишь для рекомендаций. Не будь газетных публикаций и Дипломов, труднее было бы собрать книгу рассказов только по рукописям.
Когда расставались, Скворцов произнёс:
– Для меня, так 100 процентов.
Я ответил:
– Хотелось бы. Членство в Союзе – это крылышки.
– Да-да, понимаю. Но, знаете, я ведь только связующий.
– Спасибо, вам.
– Тут только ваша заслуга, а не моя. Всего доброго вам.
– Да, и вам тоже. С Новым годом и Рождеством!
На этом расстались. Я вздохнул с облегчением: главное, что передал документы из рук в руки. Теперь пришло время ждать результат. А он известен будет лишь в конце марта, или в начале апреля.
«Если меня примут в Союз писателей, то открывается возможность не только ещё больше писать, но и выступать перед читателями, устраивать творческие встречи, особенно перед школьниками. Это же так здорово – в целях воспитания подрастающего поколения! И книжки можно сдавать в магазины для продажи. А главное, опять-таки, – творить и творить! – думал я. – Ну а если нет… Значит, я не настоящий писатель? Конечно, можно писать и «в стол», как это делал Сэлинджер, уйдя в затворничество до конца жизни в расчёте на то, что после смерти тебя опубликуют. Но я не Сэлинджер, нет гарантий. Поэтому для меня наступил рубеж: или дальнейшее развитие – большая, интересная, творчески насыщенная жизнь, или предаться старости. Тем более, весной юбилей – 70 лет! Считай, что ты приехал на вокзал ждать своего последнего поезда. Расслабься. Хоть ещё даже впереди 10 лет жизни, всё равно жди. Ты же не знаешь, когда твой поезд точно придёт. В любой момент. В общем, встал вопрос: или я писатель, или графоман».
Трудно переживаемое время ожидания решения Москвы.
Когда писателя можно назвать писателем? Я продолжал ставить себе мучительные вопросы. Достоевский, Толстой, Чехов не были членами никаких писательских союзов. Так «когда»? Как стали публиковать рассказы в газетах и журналах?
Чтобы подготовить себя к отрицательному результату, я достал записную книжку и стал читать то, что касалось писательства. Как-то, просматривая художественный фильм о Сэлинджере, я записал диалог между редактором журнала «Story» Уитом Бернетом и Джеромом Дэвидом Сэлинджером:
«– Позволь один вопрос: зачем тебе это?
– Публиковаться?
– Нет. Быть писателем. Почему ты хочешь писать?
– Потому, что в жизни очень многое меня злит. Когда пишу, мне кажется, я что-то с этим делаю. Высказываю своё мнение.
– Вот это тебе и нужно делать, когда пишешь. Исследовать, что именно тебя злит, а затем превращать это в рассказ. Нет-нет-нет. Здесь есть подвох. Тебя всё равно могут не опубликовать.
– Никогда?
– Да. Ты можешь провести всю свою жизнь, получая отказы. И ты должен задать себе вопрос: готов ли ты посвятить свою жизнь написанию историй зная, что можешь ничего получить взамен. И если ответ на это вопрос «нет», тогда ты – не писатель».
Или из другого источника: «Сэлинджер как-то задал вопрос Уиту Бернетту, редактору журнала «Story», который стал его первым ментором: «Что значит быть писателем?» Бернетт ответил, что нужно ответить лишь на один вопрос: «Если ты будешь знать точно, что тебя никогда в жизни не опубликуют, продолжишь ли ты писать или нет. Если ответ «да», значит ты писатель».
А я думаю, что Лев Толстой не стал бы писать «Войну и мир», если бы точно знал, что его труд никогда не напечатают. Писателю необходим читатель. Как художнику зритель, а певцу слушатель…


Вся моя жизнь – над пропастью. Меня спасло писательство.